Текст книги "Защитник"

Поднявшись по ступенькам, он встал рядом с Ксантиппом и Аристидом, чувствуя, как меняется настроение, как разгоняется сердце. Так случалось всегда, когда приходилось выступать перед толпой. Нравилось ему это, или он любил их – трудно сказать, какой вариант был вернее в тот момент.

– Не все сразу, народ. Шаг за шагом мы идем по пути, что лежит перед нами. Снова поднимаются храмы на Акрополе, и дома вырастают из-под земли! Дети смеются и играют в пепле, черные, как волки или эфиопы. Я вижу дух Афины в них – и в нас, когда мы собираемся здесь. Еда? Она поступает и распределяется справедливо, чтобы досталось каждому. Убежище? Мы спим под крышей соседей, или они под нашей. Мы – Афины! Когда я сказал Эврибиаду из Спарты, что мы не бросим вас, что для спасения города можно использовать флот, он так разозлился, что вызвал меня на поединок с мечом и щитом. Так что, когда война закончится, мне предстоит встретиться с ним на поле боя, чтобы показать афинскую хитрость. – Фемистокл усмехнулся. – Интересно, надо ли мне молиться, чтобы он умер первым? Спартанец – грозный противник.

Смех прокатился по толпе; люди, слышавшие его слова, повторяли их тем, кто стоял дальше.

– Мы с вами узнали о персидском войске от Аристида и Ксантиппа. Не думаю, что они выступят до весны, но если все же выступят, мы их встретим.

В передних рядах закивали и глаза заблестели. Фемистокл решил не упоминать еще раз о второй сдаче города. Думать об этом было слишком больно.

– Слабое место в нашем плане – это Спарта. Не могу сказать, что понимаю их, тем более когда персидская армия стоит лагерем в Греции. Да, они построили свою стену, но она ограничивает не только воинов Спарты. Коринф, города в Аркадии – они все за стеной. Я спрашиваю себя: может быть, они выйдут, когда увидят других в походном марше? Я сам принимал их клятву! Они пообещали, что встанут на нашу сторону, если придут персы. Возможно, сейчас время напомнить об этом нашим союзникам.

Толпа одобрительно зарычала, и Фемистокл кивнул.

– Надо послать человека постарше – кого-то, к кому они отнесутся с уважением.

В толпе выкрикнули его имя, но он выразил несогласие:

– Только не я, не сегодня. Мне нужно проследить за возобновлением работы рудников в Лаврионе, чтобы серебро, в котором мы так нуждаемся, снова текло через этот город. Нет, я предлагаю поручить это Ксантиппу. Он человек здравомыслящий. Какое-то время жил в Коринфе, и там его знают.

Люди зашумели, и Фемистокл вполголоса добавил:

– И некоторые говорят, что он все равно больше спартанец, чем афинянин.

По напряженному выражению лица Ксантиппа он понял, что слова достигли цели. Этот план они не обсуждали. Некоторых приходится иногда подталкивать.

– С разрешения собрания я хотел бы пойти с ним, – прозвучал голос слева.

Фемистокл обернулся и увидел стоящего с поднятой рукой Кимона. Он пожал плечами и взглянул на Ксантиппа – как тот отнесется к неожиданному предложению. Вид у Ксантиппа, как и следовало ожидать, был настороженный, ведь Кимон винил его в смерти своего отца.

– Он прекрасный молодой человек, – произнес Аристид.

Его одобрения оказалось достаточно, чтобы Ксантипп кивнул, отбросив свои тревоги.

– Для меня это будет честью, – сказал он и повернулся к Фемистоклу. – Почему бы просто не спросить меня? Почему ты всегда должен ставить нас, как глиняных воинов, в один ряд?

– Спросить тебя? Не смешно? – ответил Фемистокл и повернулся к эпистату. – Почему бы не объявить голосование? Хотя я думаю, что разногласий не будет. Мои друзья едут в Спарту!

Погода испортилась. Один пасмурный день сменялся другим, и земля промокла от дождей. Хмурое небо, тусклое время – ничего общего с персидским зноем. Вытянув руки над черной железной жаровней, Мардоний дрожал от холода. На его счастье, оливковое дерево горело хорошо и давало большой жар.

Одной из причин обустройства лагеря было желание защитить людей от пронизывающих ветров, завывавших над равнинами Фессалии. Зимой никто не воюет. Даже если не брать во внимание трудности с поставками продовольствия, зима для мужчины то самое время, чтобы вернуться домой, зачать детей, выспаться и залечить раны. В холодные месяцы кровь густеет и течет медленно, как у залегающих в спячку медведей или грызунов-соней. Летом и осенью мужчины работают, ухаживают за садом и землей. Весной, когда кровь бурлит, отправляются на войну.

Мардоний зевнул, расправляя затекшие члены. В этот день весна казалась далекой.

От невеселых мыслей его отвлекли стук копыт и звон железа. Всадники. В лагере всегда было шумно, как в настоящем городе среди пустыни, построенном из камней и бревен. Тем не менее Мардоний услышал их в надежде, что это те самые люди, которых он призвал от имени царя. Их ждали уже несколько недель.

Прибывшие вынужденно пригнулись, проезжая через низкие лагерные ворота. Их было трое – все не персы, одеты в меха и плотные накидки и, несмотря на холод, с голыми ногами, один – явный лидер. Мардоний удовлетворенно кивнул. Лошадьми они управляли, используя пятки и поводья. А вот лошади определенно были персидских кровей – великолепные животные, более сильные и высокие, чем фессалийские скакуны.

«Греки не понимают силы конницы», – кисло подумал Мардоний.

Только злой рок увел конницу с поля битвы при Марафоне, а иначе они бы быстро поняли важность этого рода войск. Он все еще надеялся преподать грекам урок, прежде чем армия отправится домой, однако сказал сыновьям, что идеальная война означает победу без горы трупов. Не то чтобы он возражал против иного варианта.

Мардоний почти чувствовал, как напряглись «бессмертные» при виде незнакомцев. Он подавил вздох. Младшие сыновья всегда слишком усердны. Такова их природа. В том числе и поэтому он скупился на похвалы даже тогда, когда его младший действительно проявлял себя с лучшей стороны.

Македонцы спешились, а «бессмертные» уже выстроились, образовав чашу, в центре которой находился Мардоний. Решение он принял быстро, пусть и не знал гостей хорошо. Они вели себя как друзья и не только позволили персидской армии пройти по их земле, но и откликнулись на его личный призыв. Мардоний, как представитель императорского трона, вправе был потребовать надлежащего выражения почтения – чтобы они распростерлись перед ним, уткнувшись лицом в пыль. Но его греческие союзники, казалось, всегда возмущались тем, что их заставляют выказывать уважение таким оскорбительным для них образом. Ему нужно было, чтобы они работали на него, по крайней мере их предводитель.

Повинуясь внезапному порыву, Мардоний протянул македонцу руку, как равному. В следующий момент его пальцы словно оказались в тисках. Македонский царь был высоким и темноглазым, с пружинистой походкой, и в каждом его движении сквозила угроза. Хотя дорога от его столицы до Фессалии заняла три или четыре дня, он сиял здоровьем. Густые светлые волосы напоминали львиную гриву.

– Добро пожаловать в мой лагерь, – сказал Мардоний. – Вам приготовили еду и помещение, чтобы вы могли отдохнуть и умыться. Благодарю тебя, владетель, за то, что откликнулся на мой призыв.

– Я дал слово, – ответил гость. – И я друг Персии. – Он вдруг улыбнулся. – Рад наконец познакомиться с тобой, Мардоний. Ты был в походе, когда я приветствовал твоего царя, открывая свои земли для вашей армии.

Мардоний заметил, что накидка царя скреплена массивной застежкой в форме львиной головы, и усмехнулся. Золото было призвано засвидетельствовать богатство и власть македонца, но при персидском дворе такая безделушка могла бы украшать плечо слуги или воспитателя ребенка. Здесь же она отмечала Александра, царя Македонии.

– Это честь для меня, – сказал Мардоний. – Пойдем, покажу, где ты будешь спать сегодня ночью. Там есть рабы и чистые одежды, все, что нужно. Надеюсь, ты и твои люди преломите со мной хлеб.

На этом разговор бы и закончился до завершения ритуала приветствия тем же вечером. Однако Мардоний заметил, что македонцы начали хмуро переглядываться и на их лицах все явственнее проступало недоверие и подозрительность. Они, конечно, увидели и оценили силу персов и их оружия – в размерах и крепости лагеря, в добротных палатках и протянувшихся вдаль тропинках. Но это не означало, что они поняли персидское гостеприимство. Мардоний помолился про себя. В конце концов, даже самый знатный македонец разве что чуточку важнее пастуха с дворцом.

– Владетель, – обратился он к Александру, – я пригласил тебя сюда… попросить о любезности, которую ты можешь оказать мне и через меня Ксерксу, царю царей. Афиняне считают всех моих греческих союзников предателями, которых следует убивать на месте. Однако Македония – это совсем другое дело. Полагаю, они прислушаются к тебе – и у меня есть слова, которые я хочу донести до них.

Глава 12

Пусть Фемистокл порой и досаждал упрямством, спорить с ним в данном случае Ксантипп не стал. Возможно, вместо него в Спарту мог бы отправиться Аристид, а других вариантов, пожалуй, и не было. Действительно, не посылать же самого Фемистокла, особенно после его ссоры со спартанским навархом.

Прежде чем вступать в переговоры со Спартой, следовало все тщательно продумать и предусмотреть. Ни богатство, ни атрибуты власти не интересовали спартанцев. Более того, они зачастую относились к такого рода знакам с презрением, полагая, что излишества способствуют изнеженности и ведут к упадку.

В поездку Ксантипп и Кимон отправились всего лишь с двумя слугами, Реласом и Онисимом. Обоим было чуть за тридцать, и оба участвовали в сражении у Саламина. Все четверо имели при себе мечи, а у Реласа висел за спиной изрядно потертый чехол с луком. Вместе они составляли грозную группу, способную отпугнуть воров или бродяг. По крайней мере, Ксантипп на это надеялся. Впрочем, если верить слухам, в тот год на дорогах было тихо. Маневры сухопутных армий отвадили преступников, живших грабежами и убийствами путешественников, и заставили их держаться подальше от дорог. Ксантипп полагал, что они, скорее всего, вернутся, когда голод одолеет страх.

Никаких признаков того, что кто-то наблюдает за ними с того момента, как они оставили за спиной разрушенные стены Афин, посольская группа не заметила. Местность, через которую они проезжали, выглядела пустынной. Целые поселения – десятки домов – обезлюдели и несли печать заброшенности. Некоторые не дождались мужчин с войны в проливе, другие, очевидно, погибли от рук персидских всадников. Думать об этом было тяжело.

По дороге на северо-запад Ксантипп ненадолго остановился в своем поместье. Оно было сожжено и варварски разграблено. Убили даже лошадей. Ксантипп нашел сваленные в кучу черепа и копыта, а во дворе кое-где белели сухожилия.

Кони, которых выделило для посольства собрание, оказались пугливыми и шарахались от каждой тени. Кимон проклинал кобылу, на которой ехал, и то и дело натягивал поводья так крепко, что лошадь начинала гарцевать и вставать на дыбы. Молодой человек, возможно, и олицетворял будущее Афин, но наездником был никудышным.

– Отпусти немного поводья! – крикнул Ксантипп. – Она сопротивляется, потому что ей жмет язык.

Кимон бросил на него сердитый взгляд, но совсем скоро животное действительно успокоилось.

Ксантиппу не то чтобы не нравилось общество этого героя Саламина, просто совсем не радовала мысль о том, что предстоит провести с Кимоном несколько дней. Десять лет назад его отец Мильтиад командовал войсками в битве при Марафоне, где греки одержали жизненно важную победу над персами. Присутствие Кимона послужит напоминанием Спарте об афинской мощи. По крайней мере, так предполагал Ксантипп. Он подозревал, что все это устроил Фемистокл, следуя какому-то личному хитроумному замыслу. Этот человек определенно вознамерился заставить их всех плясать под его дудку.

День клонился к вечеру, и Ксантипп знал, что нужно поискать хорошее укрытие, чтобы стреножить лошадей, поесть и поспать. Нет такой причины, чтобы можно было позволить себе потерять бдительность в дороге.

– Хочешь первым встать на стражу? – спросил он Кимона.

Молодой человек задумался и ответил:

– Я почти не сплю. Только за надежной стеной. А здесь… сомневаюсь, что вообще смогу спокойно лечь, так что не важно. Мне все равно не уснуть…

– Тогда заступай первым, – сказал Ксантипп, старательно скрывая раздражение. – Я могу спать где угодно. Разобьем лагерь, но без костра. У меня в мешке есть немного мяса и хлеба, чтобы продержаться. До спартанской стены мы должны добраться завтра к полудню. Там нас покормят.

Такая перспектива никого не обрадовала. Ксантипп заметил, что молодой человек облизывает губы, и покачал головой. До него доходили слухи, что Кимон пьет за троих, но без особых последствий. И хотя Ксантипп задавался вопросом, насколько сильно это повлияло на парня, вообще-то, ему было все равно.

Настроение улучшилось, когда они поднялись на вершину холма и увидели внизу неглубокую долину, по дну которой бежала речушка. Делянки окружали крошечный домик со сломанным в нескольких местах забором, что не сулило ничего хорошего. Ксантипп поморщился. Персидские разведчики прошли здесь, забрав все, что смогли. В такие времена законы не действуют. Одни являют благородный дух, другие оказываются хуже волков.

Пока Релас и Онисим проверяли, нет ли засады, Ксантипп и Кимон натянули поводья и спешились. Ксантипп молча махнул рукой, обнажая меч. К его неудовольствию, Кимон оставил свой в ножнах и, оглядываясь по сторонам, просто пожал плечами.

Они стояли во дворе небольшого семейного хозяйства, пытавшегося выжить на бедной, иссохшей земле. Приоткрытая дверь висела на одной кожаной петле. Едва шагнув под притолоку, Ксантипп понял по запаху все, что нужно было знать.

За порогом, рядом с дверью, лежали три изуродованных тела. Здесь не было ни надстройки, ни второй комнаты, только простой очаг и занавеска, за которой, должно быть, в счастливые времена спали отец и мать. Повсюду ползали мухи, и запах стоял такой густой, что казалось, прилипал к коже. Все это напомнило Ксантиппу поле битвы и вызвало полузабытое детское воспоминание, связанное с одним случаем, когда он обнаружил под сараем гниющего барсука. С тех пор тошнотворный запах ассоциировался у него со смертью.

– Живых нет! – крикнул Ксантипп остальным.

Он подумал, не следует ли похоронить останки, и тут же пожалел, что ему пришла в голову эта мысль. С другой стороны, это были его соотечественники. Он выругался себе под нос и, обернувшись, увидел, что Кимон уставился на скребущуюся во дворе одинокую курицу. Судьба молодой семьи совершенно не волновала парня, но курица полностью завладела его вниманием. Тот, кто убил людей, пропустил эту птаху.

Ксантипп замер, когда Кимон медленно протянул руку. Один из двух гоплитов, здоровенный верзила, назвавшийся Реласом из Гиппотонтиса, обладатель окладистой черной бороды, от которого пахло оливковым маслом и кислым вином, с величайшей осторожностью снял лук и протянул Кимону. Ксантипп только дышал и ждал. Солнце стояло низко над горизонтом, и в воздухе уже ощущался холодок. Чтобы выкопать даже неглубокую могилу, понадобилось бы время. Но зато, если захоронить тела, воздух станет чище и можно будет переночевать в доме. В противном случае остается завернуться в одеяло и лечь под звездами. Небо было ясным, и не предвиделся дождь.

Уверенно и четко Кимон наложил стрелу и плавно натянул тетиву. Ксантипп отметил силу в его руках. Достойный сын своего отца. В наступившей тишине курица царапала что-то и клевала, деловито кудахча. Словно почувствовав опасность, она вытянула шею и посмотрела сначала в одну, потом в другую сторону. Стрела попала ей прямо в грудь. Кимон с воплем кинулся к птице и бросил ее товарищу – ощипать и выпотрошить. Ксантипп заставил себя улыбнуться, хотя чувствовал только раздражение. Мир в руинах, дом сгорел дотла, а он играет в игры и политику.

– Как я уже говорил, Кимон, у меня в мешке есть немного мяса и хлеба. А сейчас я собираюсь похоронить эту семью, – сказал Ксантипп и повернулся к Реласу, который уже выдергивал у птицы перья. – Ты. И ты, Онисим. Помогите мне выкопать могилы.

Услышав это, Релас посмотрел на Кимона, но тот лишь молча кивнул. Наполовину ощипанную птицу оставили возле лошадей. Онисим, чувствуя неодобрение Ксантиппа и пряча голову, отправился искать лопаты. Кимон нахмурился и, воспользовавшись моментом, заглянул в дом. От увиденного все посторонние мысли исчезли, осталось только тяжелое чувство долга, и он взял протянутую ему лопату.

Работали усердно и споро, и еще до того, как солнце скрылось за горизонтом, во дворе темнели три неглубокие могилы. Прежде чем покрыть лица мертвых, Ксантипп вложил монеты в рот мужу, жене и маленькой дочери. Ничего больше он сделать для них не мог, помолился и сказал, что сожалеет о том, что с ними обошлись так жестоко. Крови в доме было много, и когда взошла луна, он понял, что не хочет оставаться на ночь под крышей.

Уснуть Ксантипп не смог: лежал, глядя на звезды. Кимон стоял на страже первым, от него пахло вином, и глаза у него были страшные.

В нормальные времена, до прихода персов, послы Македонии остановились бы у одних из больших ворот Афин, ожидая разрешения на въезд в город. Теперь же вся защитная стена лежала в руинах. Персидская армия размолотила камни в щебень. Для пришедших на собрание это было все равно что стоять голыми в боевом строю, без плаща, щита и копья.

Царь Македонии и его спутники остановились там, где проходила раньше граница великого города. Александр видел вдалеке разбитые камни по обе стороны дороги, обугленные остатки ворот, лежащие у рухнувшей башни. Дальше стояли дома, уцелевшие после великого пожара, некоторые с новыми крышами. А еще дальше над городом возвышались другие божественные камни – Акрополь, Ареопаг, Пникс и иные холмы, образовавшие сцену для Афин. Все было обнажено, драгоценная мантия сорвана.

Там, где еще недавно высилась стена и пролегала главная дорога на северо-запад, стояли гоплиты, люди из бронзы и плоти, со щитами и копьями, готовые дать отпор любому захватчику. Говорили, что Спарта не нуждается в стенах. Афиняне их потерю ощущали остро.

Навстречу всадникам направился Аристид – в хламиде и сандалиях, с обнаженным плечом. Один свиток он нес под мышкой, другой держал в руке. При его приближении македонские всадники спешились. Оружия у него не было, и все же гоплиты отнеслись к нему почтительно. Всадники обменялись настороженными взглядами. Афиняне, как всем известно, народ чудной.

– Вы к нам не в самое подходящее время, – сообщил Аристид. – Ищете работу? Нам нужны каменщики и плотники… – Он сверился со свитком, который держал в руке. – И… гончары, да. Если вы умеете что-то из этого, я могу найти вам место. Если нет, то лишние рты нам не нужны, по крайней мере до весны. Очень жаль.

Его взгляд на мгновение задержался на самом темном из троих, мужчине с аккуратной бородкой из завитых промасленных колечек и золотыми кольцами на пальцах. Аристид ждал, подняв брови, и, очевидно, собираясь отвернуться.

Терпение иссякло у самого высокого, и он осторожно постучал двумя пальцами по тяжелой застежке в виде льва на своем плаще, привлекая к ней внимание Аристида.

– Я царь Македонии, союзник великого царя Персии, личный посланник Мардония, командующего всеми персидскими войсками на суше и на море. Я пришел выступить перед вашим собранием, для чего предлагаю установить перемирие.

– Ты тоже умеешь лепить горшки? – спросил Аристид. – Они так сильно нужны нам сейчас. Все разбиты, сам видишь. У нас есть работающие печи, но без дополнительных тысяч горшков нам негде хранить масло, зерно или вино.

Александр недоуменно моргнул:

– Ты… издеваешься надо мной, афинянин? – И потянулся к рукояти меча.

В ответ Аристид улыбнулся и вскинул руку. За его спиной сорок гоплитов подняли копья и щиты, готовые пойти в атаку.

Царь Македонии убрал ладонь с навершия меча. Противники оценивающе посмотрели друг на друга.

– Человек, который говорит как раб персов, обойдется без моих издевательств, – сказал Аристид. – Он сам издевается над собой. Пойдем, я отведу тебя на собрание. Уже почти полдень. Но ваши лошади должны остаться здесь. Они нужны нам, чтобы таскать щебень и балки.

– Моя лошадь обучена для войны, она не какое-то вьючное животное! – возмутился Александр, повышая голос.

– Тем не менее они нам нужны, – пожал плечами Аристид. – Твои персидские друзья убили всех мулов и ослов. Убили и съели. Мы не будем мучить ваших лошадей, разве что наденем упряжь и заставим поработать. Если вы о них беспокоитесь, поспешите на собрание!

Не дожидаясь согласия македонцев, Аристид махнул рукой через плечо. Шестеро гоплитов, сердитые и готовые растерзать чужаков на месте, подошли ближе. Македонцы сжали кулаки, но поделать ничего не могли. Коней у них забрали, отчего статус посланников несколько понизился.

– И как тебя зовут? – спросил Аристид, ведя чужаков по улицам разрушенного города.

– Я уже говорил: Александр, царь Македонии.

– Друг персов, – добавил Аристид.

– Союзник великого царя, – поправил Александр сквозь зубы, бросив взгляд на одного из своих спутников, что не осталось незамеченным; он понимал, что каждое его слово может быть передано персам.

Внезапно Аристид поднял руку, и все остановились. Прямо перед ними везли на подводах завернутые и сложенные, как бревна, тела. Он опустил голову и помолился, беззвучно шевеля губами. Казалось, прошла вечность, прежде чем последняя повозка, устало поскрипывая, прокатилась мимо.

Аристид как будто осунулся и постарел за время этой тягостной паузы.

– Море приносит их каждый день. Всех нужно собрать и похоронить, пока не распространилась зараза. Большинство из них никем не востребованы, безымянны, не известны никому, кроме богов. Вам надо перед отъездом спуститься к пристаням и увидеть, как вдовы и дети проверяют лица тех, кто там лежит. Такого вы не увидите больше нигде. Они хотят посмотреть на своих мужей и отцов даже после смерти. Разве не странно? Хотя тела так изуродованы, что их и собственные матери не узнают.

Шедший позади царь Александр сердито посмотрел на грека. Повсюду он видел разрушения, следы пожара и деяний людей. Он понимал горечь того, кто вел его к холму Пникс. Идя по руинам некогда гордого и славного города, союзник персидского царя уже не выглядел тем бахвалом, которым был совсем недавно.

Он посмотрел на холм, туда, где собирались афиняне. Проходя мимо, они с любопытством поглядывали на незнакомцев, сопровождающих Аристида. Александр стиснул зубы и жестом предложил греку идти дальше. У него было задание от Мардония. И хотя он чувствовал боль, гнев и унижение со всех сторон, он дал слово.

Это они предпочли противостоять войскам Персии, а не он! Это было их наградой, доказательством его мудрости, сделавшей Македонию союзником персов. Александр взял золото и предложил землю и воду чужеземному царю. Мудрость этого решения подтверждалась неоднократно. Тем не менее он ощутил тяжесть в животе, когда оглянулся и посмотрел на сожженный город.

– Почему ты вздыхаешь, македонянин? – внезапно спросил Аристид.

– Смерть города – печальное зрелище, – ответил Александр.

– Смерть? – изумленно переспросил Аристид. – Мы – город, а не дерево или камень. Мы восстановим его. И если он снова падет, мы отстроим его заново! Тысячу раз заново. Это священная земля, македонянин. Возможно, ты этого не понимаешь, зная только свои северные холмы и леса. Это – само око и сердце мира. Приходи через год или два, и увидишь. У нас есть планы строительства храма Афины на Акрополе, по сравнению с которым старый покажется конюшней. Смерть города! – Он снисходительно усмехнулся.

Александр натянуто улыбнулся, но предпочел не отвечать. Он видел, как по улице внизу везли на подводах мертвецов. Он видел обгоревшие бревна и плачущих детей, которых держали матери, и никто не мог их защитить. Более того, он видел персидскую армию, разрушившую стены Афин. Грекам не на что было надеяться, хотя, возможно, они этого и не знали.

Надежды не было.

Глава 13

«И все-таки не было ли ошибкой взять с собой Кимона?» – уже не в первый раз спросил себя Ксантипп.

Парень снова был пьян, судя по остекленелому взгляду покрасневших глаз. Ксантипп подозревал, что это Релас тайно привез мех с вином. Они с Кимоном о чем-то переговаривались приглушенными заговорщическими голосами, ухмылялись, а после короткого привала пошли, заметно пошатываясь. Такую же притворную браваду Ксантипп замечал у сыновей, когда они выпивали тайком и не хотели, чтобы узнал отец. Он беспокоился, что с ним идет не тот человек, чтобы произвести впечатление на умеренных в питье спартанцев.

Повысив голос, Ксантипп попробовал еще раз:

– Кимон! Не кивай. Мне нужно знать, что ты понял. – Он заставил себя смягчить тон. – У меня есть опыт общения со спартанцами. Я имел с ними дело, когда жил в Коринфе. Знаю их неплохо, лучше, чем большинство. Я возьму инициативу на себя. Смотри на меня и сам ничего не предпринимай. Это ясно?

– Конечно, – буркнул Кимон.

Если бы они уже не приближались к стене спартанской крепости, Ксантипп научил бы мальчишку вежливости, но здесь это было почти так же опасно, как обнажить меч.

Под пристальными взглядами спартанцев Ксантиппу ничего не оставалось, как только не обращать внимания на грубость. Говоря с Кимоном, он учитывал, что его также слышат Релас и Онисим. Теперь эти двое стояли разинув рот, как два деревенских олуха на агоре. Ему даже пришлось откашляться, чтобы вернуть их к реальности. Ни тот ни другой никогда в жизни не видели спартанской стены, построенной поперек перешейка. Она простиралась от побережья до побережья, была в три раза выше человеческого роста, и, чтобы пройти ее из конца в конец, требовалось около часа. За исключением далеких гор, стена скрывала весь полуостров Пелопоннес: Коринф, Спарту, Аргос, Аркадию – древнюю обитель бога Пана, Элиду, где проводились Олимпийские игры в честь Зевса.

Все это было отрезано от центральных земель совсем недавно, и Ксантипп видел в этом горькую иронию. Он пришел из города без стен, который нуждался в них, к стене, возведенной людьми, которые презирали саму эту идею.

На вершине стены стояли спартанские стражники – без шлемов, без копий и щитов. Зато на каждом был знаменитый красный плащ-трибом, защищавший караульных от ночного холода. У некоторых под ним не было ничего, другие надевали только юбку и сандалии. Спешившись в тридцати шагах от самой стены, Ксантипп чувствовал на себе их наглые взгляды.

Дорога выглядела изрядно наезженной, но никаких признаков других путешественников заметно не было. Весьма солидные ближайшие ворота открывать никто не спешил. Ксантипп уже раздумывал, как поступить, когда со стены спустили человека, стоявшего одной ногой в веревочной петле.

Оглядев спутников, Ксантипп еще раз предупредил:

– Ничего не говорите, ни один. Они осторожничают, зная, что персидская армия где-то поблизости. Нам нужно попасть за стену.

Подошедший спартанец не носил шлема, но на поясе у него висел меч, а из-за спины выглядывала вторая рукоятка. Короткий, тяжелый клинок-копис служил универсальным орудием убийства. Ксантипп видел однажды, как спартанец повалил кописом молодую сосну, – он просто рубил, пока дерево не упало. Это было грозное оружие, и большинство мужчин предпочли бы увидеть обнаженным честный меч, чем подлый копис.

Стражник остановился, и Ксантипп невольно напрягся. Спартанцы знали свою репутацию лучше, чем кто-либо. Одни из них считали уважение к себе вполне естественным и как бы само собой разумеющимся. Другим нравилось получать от этого удовольствие.

Подошедший к ним стражник, к полному огорчению Ксантиппа, был из числа последних. Он стоял, сцепив руки за спиной, слегка покачиваясь с пятки на носок и улыбаясь. Результатом было крайне неприятное впечатление. В глазах всего мира он представал наставником, столкнувшимся с непослушными мальчишками и уже предвкушающим наказание, которое сам же и определит. Ксантипп заметил, что взгляд спартанца задержался на дородной фигуре Реласа. Судя по растянувшимся еще шире губам, он нашел в гоплите что-то, что его позабавило. Оглянуться Ксантипп не мог, и приходилось терпеть.

– Ну, мужики, что у нас здесь? – язвительно спросил спартанец.

Непривычный для афинского уха акцент вполне соответствовал таким же резким, лишенным мало-мальской учтивости манерам.

– Какая маленькая рыбка приплыла сегодня в мои сети и вежливо просит, чтобы ее пропустили?

Обращался он как будто бы к Реласу или Онисиму, стоявшим сзади, но ответил ему стратег:

– Я Ксантипп из дема Холаргос, филы Акамантиды. Архонт Афин. Стратег при Марафоне и Саламине. Наварх Эврибиад поручится за меня. Спартанец Клеомброт поручится за меня. По решению афинского собрания меня отправили с посланиями к эфорам и царям Спарты.

Стражник, недовольный тем, что его заставили отвести глаза от Реласа, посмотрел на Ксантиппа. Рискнув оглянуться, Ксантипп увидел, что гоплит уже свирепеет и сопит, как племенной бык.

Он быстро продолжил, пока их всех не убили из-за этого глупца:

– Со мной здесь Кимон, сын Мильтиада, также стратега при Марафоне. Внук трехкратного олимпийского победителя по гонкам на колесницах, тоже Кимона. Стратег при Саламине.

Отвлекшись от Реласа, стражник оглядел Кимона, скривился и лениво пожевал нижнюю губу. Молодой грек угрюмо смотрел на него покрасневшими глазами.

«По крайней мере, Кимон выглядит как внук олимпийца», – подумал Ксантипп.

Игры проводились на Пелопоннесе каждое четвертое лето в условиях перемирия между всеми воюющими городами и государствами Греции. Спарта посылала команду всегда и добивалась блестящих успехов. Как и надеялся Ксантипп, эта новость подогрела интерес стражника.

– Кимон… колесничий? Тот, кого звали Кимон Коалемос – «глупец»? – спросил он.

Насмешка из его голоса исчезла, а вот уважительная нотка прозвучала отчетливо.

– Он не был глупцом, – возразил Кимон, глядя на Ксантиппа и отвечая на заданный вопрос. – Мой отец говорил, что деда называли так за отчаянную смелость, за то, что он не выказывал страха, даже когда его никто бы за это не упрекнул.

– Я так и слышал, – согласился спартанец. – Для меня большая честь познакомиться с его внуком.

К удивлению Ксантиппа, он протянул покрытую шрамами руку, и Кимон ответил тем же. На мгновение мир затаил дыхание, наблюдая, как двое мужчин пытаются раздавить друг другу пальцы. Состязание наконец закончилось, руки у обоих вышли из него целыми, хотя и изрядно помятыми и с белыми отметинами.

– А эти двое? – спросил спартанец, ничем не выдавая того факта, что испытал свою силу против силы Кимона и что это прошло не очень хорошо. – Мне нужны имена всех вас.