Текст книги "Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении"

Надо заметить, что вслед за войском шли в Туркестан мирные поселенцы, выбирали себе места по привольнее, селились и принимались за хозяйство. Со стороны Сибири заселение шло быстрее, чем от Оренбурга. Здесь надо было капать арыки, чтобы добыть из почвы посев, а в Семиреченском крае – места более годные для земледелия по обилию угодий, лугов и лесов. Вот, например, Лепсин-ская станица на реке Лепе, населенная бывшими алтайскими казаками. Кругом ее еловые и березовые леса, низкие лесистые долины покрыты черноземным суглинком, орошения не требуется, потому что перепадают частые горные дожди. Сенокосов много, есть и пашни – весенние, ниже лесной полосы, а летние выше лесом. Но лучшее угодье сибирских казаков – это обилие цветов и дуплистых деревьев, потому что казаки охотники до пчел. И в прочих местах казаки, занятые службой не так охотно пашут землю, а отдают предпочтение пчеловодству, за это великорусы и малороссы садятся прочнее. Многие являются сюда без гроша денег и поступают на работы, скопивши денег, ставят мельницы, хутора, сначала они нанимают землю у киргизов, потом приобретают ее за бесценок в собственность. Ретивые поселенцы сами учатся как орошать поля, а своих работников, из киргизов же, учат пахать землю по-русски сохой или плугом. Обжившись, устроившись, они вызывают с родины земляков и односельчан. Так из маленьких хуторов или поселков возникают большие села с Божьими храмами. Первые поселенцы со стороны Урала занимались больше промыслом, рыболовством.

1 —улица сартского Ташкента; II – уличный костюм сартянок; III – девочки-сартянки; IV – внутренний вид жилища; V– сартские домики

Пока в этих дальних углах Туркестана укреплялось русское население, вся страна, как уже сказано, терпела от неурядицы, и вступления русских войск являлось благодеянием. Настоящими властителями страны считались не хан Коканский или эмир Бухарский, а их беки, которым отдавались богатые многолюдные города, как бы на откуп. Они вносили в ханскую казну положенную сумму и всю ее выбирали потом с народа, причем не соблюдали никаких мер: брали вдвое, сколько вздумается. Богачи привыкли скрывать свое добро, выходили на улицу оборванцами, разве бек позовет кого-либо из них в гости, тогда уже поневоле приходилось облекаться в нарядный, чаще жалованный халат. По праздникам все богачи являлись сами к нему на поклон. День восшествия хана на престол праздновался всеобщим угощением за счет тех же богачей, бек в этот день ездил с богатыми подарками к хану. Вместо него празднеством распоряжались чиновники. В одном месте плясуны маршировали по канату, в другом фокусники выделывали разные штуки на шесте, козлы ходили по канату, там боролись, здесь бегали взапуски или джигитовки. По мере занятия, края эти зрелища прекращались, но, с другой стороны, перестали резать людям носы и уши, не рубили у них пальцев. Прекратились стоны и крики несчастных, которых прежде таскали по улицам, как приговоренных к истязаниям или смертной казни; перестали сажать людей в ямы, перестали обирать их до нитки, а требовали лишь того, что полагается по закону. В прежнее время услышит бывало сарт, что бек желает его посетить, сейчас же отправляется к нему с приглашением и знает, наверно, что получит ответ: «…ладно, будет свободно, приду!». Еще раза четыре он должен явиться с приглашением, пока не назначат ему день и час. Тогда в доме сарта начинается приборка, все, что подороже прячется по соседям, а оставляют лишь подарки для бека и его челяди. На первых порах и Черняев посещал сартов, не брезгуя их угощением, но от него ничего не прятали, зная, что русский «джандрал» (генерал) не возьмет подарков. Быстрое движение русских вглубь Азии породило множество слухов, усердно распространяемых муллами, казиями[9]9
  Кази (кади) – шариатский судья, представитель власти в ханствах Азербайджана и Ирана, титул судьи в ханствах Средней Азии, Кази Калян – «судья судей», титул судьи в ханствах Средней Азии. Кази всегда стояли выше имамов.


[Закрыть] и ханскими чиновниками, вообще всеми теми, которые могли лишиться своего завидного положения. Они говорили, например, будто русские насильно обращают мусульман в христианскую веру. Когда же один сарт обратился в Ташкент к благочинному отцу Малову с просьбой окрестить его, то батюшка наотрез ему отказал, потому что сарт, не зная русского языка, не может понять, в чем заключаются обязанности христианина. Другой слух, что будут брать рекрут, также скоро перестал пугать население: сарты сами убедились, что по сравнению с нашими солдатами, они к военной службе не годны. Затем еще рассказывали на базарах, что будут увеличены подати. Черняев же первым делом по занятии края объявил, что русские будут брать лишь десятую часть доходов: прежде взималась половина, треть. О чем не перестали говорить, так это то, что русские не удовольствуются Туркестаном, а непременно отнимут у «ингли-сов» (англичан) Индию. Кроме того, у сартов, как и вообще у всех среднеазиатских народов сохранилось древнее сказание о подчинении всего Востока Белому Царю. «Настанут дни, когда два народа соберутся у семи ручьев и сразятся. На первый раз урус будет побежден инглисом (англичанином); но подойдут новые рати, и он, урус, нагрянет всею своей силой на англиса в том самом месте, где семь рек сливаются в одну большую реку. Будут они резаться семь дней, и река обагрится кровью неверных: инглисы побегут, урус станет править миром…». Таким образом, можно сказать, что воины Белого Царя являлись долгожданными желанными гостями. Они приносили в страну, обуреваемой безначалием, благо мира – порядок, тишину, довольство, охрану личности и нажитого добра.

II

Туркестан – первый туземный город по пути в Среднюю Азию. Как и все мусульманские города он обнесен стеной, имеет цитадель и большую мечеть: это знаменитая мечеть Азрета, почему и сам город часто называется Азрет-султан. Мечеть стоит на этом месте 500 лет, построенная еще Тимуром в честь святого Азрет-Яссави, могила которого находится тут же. Сохранилось предание, что у грозного завоевателя скончалась в юных годах его прелестная правнучка Рабига-Бигем, которую Тимур любил до безумия. Желая почтить ее память, Тимур приказал над могилой Азрета воздвигнуть вековечный храм и возле святого положить тело покойницы. Вызваны были лучшие мастера, которые трудились много лет и успели закончить храм почти в одно время со смертью Тимура. Мечеть сделана из отличного жженого кирпича, сложенного на алебастре, верхи украшены лепной работой, а снаружи вся мечеть покрыта прекрасной изразцовой мозаикой. Кроме Рабиги-Бигем, здесь погребены высшие духовные лица, киргизские султаны и туземные правители. Мечеть очень богата и пользуется в народе большим уважением. Расположенная на высоком месте, она кажется чудом, особенно издали, со степи, окружена стеной, вооруженной в ту пору пушками, почему также участвовала в защите города. Когда же несколько наших снарядов задели ее купол, испуганной шейх-эль-ислам, т. е. глава духовенства не побоялся сам взойти на минарет для того, чтобы выкинуть белый флаг: это означало сдачу. Город же весь глиняный: стены, цитадель, прочие мечети, дома – все глиняное. Стены крепости так толсты, что на них могут разъехаться несколько всадников. Из главных ворот идет большая широкая улица к середине города, где находится торговая площадь. И площадь, и улицы унизаны множеством лавчонок, в которых продают предметы первой необходимости. Дома непрочны, неуклюжи, покривились, того и гляди, что вот-вот развалятся.

Город Туркестан. Фасад мечети Ахмета Яссави

Каждый хозяин живет особняком, посередине двор, а на улицу выходит только узкая калитка, все же окна – двор. Крыши на домах плоские, присыпанные землей и глиной, тут лежат собаки, живут куры, сохраняется сено и другие запасы. Туркестан весь окружен садами, что придает ему чрезвычайно привлекательный вид. Недалеко от города сохранилась куча обломков, на которую указывают как на место нахождения города Отрара, где умер Тамерлан. Вообще, это страна развалин, часто попадаются остатки многочисленных крепостей, защищавших некогда течение Сыр-Дарьи. Еще более, чем Туркестан, славится своими садами Чимкент (Зеленый город), в 150 верстах от Туркестана. Он расположен кругом горы, по склонам которой растут сады, а вершина увенчана цитаделью. Каждый сад обнесен глиняной стеной, вдоль нее для защиты от ветра стоят рядами тополь, карагач или тальник. В середине сада обыкновенно большой пруд, от него в разные стороны расходятся арыки, по берегам которых и произрастают фруктовые деревья: яблони, груши, сливы, персики, гранаты, абрикосы, виноград, тутовое дерево и др. Однако фрукты здесь неважные – или водянистые, или деревянистые. От Чимкента в одну сторону прямой путь к Ташкенту и далее к Самарканду, а другая дорога ведет к Верному, в Семиреченский край. В Ташкенте сходились пути коканской, кашгарской и бухарской торговли с Россией. Обширный город, с населением вчетверо больше, чем Бухара, стоял на пути русским войскам и занятие его обеспечивало умиротворение края.

За малолетством хана Коканом управлял тогда мулла Алимкуль, воинственный и отважный, но его войска, как видно из предыдущих встреч, не заслуживали иного названия, как нестройных орд. Пехота, или сарбазы, числом около 2 тысяч, набиралась из бездомных бродяг и частью преступников. Половина сарбазов была одета в красные куртки с желтыми чембарами[10]10
  Чембары – весьма просторные шаровары, кожаные или холщовые, употребляются в работе, в ходьбе, на промыслах и при верховой езде.


[Закрыть], другая – в синие суконные сюртуки с персидскими шапками. Впоследствии на базарах Ташкента коканцы охотно скупали русские мундиры выслуженных сроков, чтобы обрядить в них свою пехоту. Вообще коканцы думали, что сила русских воинов заключается в мундире с блестящими пуговицами или в тихой мирной маршировке, почему спешили так же одеть свою пехоту и учили ее маршировке, не щадя при этом палок.

Генерал-лейтенант М.Г Черняев

Вооружение сарбазов состояло из сабель и ружей самого разнообразного устройства. Жалованья они не получали, но пользовались содержанием, впрочем очень скудным: в год куртка или халат и пара сапог, на день 2 лепешки из муки – вот и все довольствие.

Обучением занимались или русские пленные, или беглые, даже все команды произносились на ломанном русском языке. В случае войны каждый «куш-бек» (правитель города) обязан был выставить конное ополчение, которое собственно и составляло главную вооруженную силу. Почти всю артиллерию коканцев захватил тогда Бухарский эмир: она состояла из 30 маленьких пушечек на неуклюжих лафетах. Кроме того, коканцы употребляли род железных крепостных ружей с фитилями, возимых на верблюдах («шахмалы») и лошадях («язаили»), последние закрепляли при помощи болтов на оси одноколок, все вооруженные силы Кокана не превышали 15 или 20 тысяч.

Вскоре после занятия Туркестана коканцы подняли зеленое знамя Пророка, что возвещало объявление священной войны, когда каждый правоверный обязан стать в ряды, Бухарский эмир прекратил грабежи и наезды на Кокан, в Чимкент Алмикуль собирал грозные силы. Черняев поспешно выступил с 1300 человек из Аулие-ата, а Веревкин выслал из-под Туркестана 300 человек пехоты, 3 орудия и 20 казаков под начальством капитана Мейера. Этот маленький отряд шел очертя голову и чуть было не погиб, не выручи его Черняев. На урочище Ак-Булак, вдали от воды, он был окружен коканцами, занявшими соседние высоты. Утром 14 июля толпа конных и пеших врагов, спустившись вниз, сделали подряд несколько атак. Маленькое каре, по углам которого стояли орудия и ракетные станки, прикрытое сверх того мешками с провиантом, отстреливалось сначала ядрами и гранатами, потом, когда неприятель стал наседать уже очень дерзко, – картечью и ружейным огнем.

Будучи не в силах сломить «сердитое» каре, коканцы рассыпались по соседним оврагам, откуда открыли пальбу. Тогда, по вызову Мейера, явились охотники и выгнали их штыками. Тем не менее огонь с дальних дистанций не умолкал ни на минуту: 3 орудия кидали с высот одну гранату за другой. У нас падали убитые, появились тяжелораненые. Наступила ночь. Солдаты за неимением лопат или мотыг рыли землю штыками, тесаками и за ночь кое-как успели окопаться. С рассветом коканцы снова открыли огонь, а к полудню скопились в густые толпы и двинулись в атаку с пальбой, с оглушительным криком. Казалось, что скопище вот-вот раздавит маленькую кучку «белых рубах», точно вросших в землю. Нет, вышло иначе: каре, окутанное дымом, оглушенное ревом, бушующих полчищ огрызалось картечью и ружейными залпами… Около тысячи распростертых трупов убедили коканцев, что им его не сдвинуть. После недолгих переговоров коканцы согласились на уборку своих убитых, а в это время вдали послышалась канонада, то приближался отряд Черняева, извещенного об опасности. Он шел днем и ночью, чтобы спасти Мейера, и когда до его слуха стали доходить звуки выстрелов, он, чтобы подать о себе весть, приказал палить из пушек. Полусотня сибирских казаков и 75 конных стрелков с 2 орудиями понеслись было вперед, но коканцы не допустили их к отряду и, окружив со всех сторон, держали в осаде более 5 часов. На выручку своих полетел с киргизской милицией сам Черняев – и он не смог пробиться, конное скопище преградило ему дорогу. Тут выручил их всех оставшийся сзади подполковник Лерхе, который приказал свалить с телег всю кладь и подвез на них полуроту стрелков. Тогда только удалось соединиться с казаками, которые под начальством войскового старшины Катанаева все это время отбивались с вершины занятого ими холма. По соединении оба отряда, Мейера и Черняева, выдержали еще встречу с коканцами под стенами Чимкента, после чего разошлись к своим местам.

Через 2 месяца начальство над всеми войсками на Коканской линии было передано генералу Черняеву. С тех пор завоевание края пошло гораздо быстрее. Черняев вторично выступил под Чимкент и на этот раз с более значительным отрядом, состоявшим из 10½ рот пехоты, 18 орудий, 2½ сотен казаков и тысячи киргизов. При всем том, Черняев не решился штурмовать город, на стенах которого стояло 32 орудия, а число защитников насчитывалось до 10 тысяч. В этом числе находилась так называемая «Золотая рота», составленная из беглых. Один поляк уверил коканцев, что он знает, как вести оборону по всем правилам науки. Это «наука» их и погубила. Когда наши насыпали батарею и открыли огонь, коканцы тоже насыпали перед своими воротами один вал, потом другой, втащили пушки, стали отстреливаться и даже собирались на вылазку. Черняев хотел было уже переходить на другую сторону города, как получил известие от подполковника Лерхе, что на плечах коканцев можно ворваться в крепостные ворота. Тогда Черняев отрядил к его четырем ротам маленькую помощь, а сам пошел на цитадель, стоявшую сбоку, над обрывом реки. Цитадель оказалась неприступна, но наши заметили длинный ящик, перекинутый через ров и входивший в сводчатое отверстие стены, к счастью, ничем не прикрытый – это был водопровод. Черняев первый пустился по нему бежать, один по одному, сильно пригнувшись, пробирались солдаты через отверстие в стене и вдруг, как снег на голову, появились в цитадели. Гарнизон до того растерялся, что не сделал ни одного выстрела, многие бросались со скалы, причем разбиваясь насмерть. И колонна Лерхе имела удачу. При первом же «ура!» коканцы бросились к воротам, солдаты за ними, а после короткой сечи часть гарнизона осталась на месте, другая разбежалась, сарты, побросав оружие, искали спасения на деревьях. Неприятель покинул в городе, кроме орудий, множество огнестрельного и холодного оружия, а также свои бунчуки, знамена, значки.

Путь на Ташкент был теперь открыт. Бодро и весело прошли наши войска около 100 верст по удобной, густонаселенной дороге, среди садов и между зеленых полей. Вот и громадный стотысячный город, раскинувшийся в одну сторону на 6, в другую на 4 версты. Ташкент расположен точно в середине венка из садов, примыкавших к городским стенам еще на 6 верст в ширину. Посланный в город парламентер с предложением сдачи вернулся без ответа. Прежде чем на что-нибудь решиться, генерал произвел обычную в этих случаях рекогносцировку, т. е. подробный обзор крепости. В это время был выдвинут в сторону маленький отряд из 2 рот и 4 орудий под начальством подполковника Обуха, с приказанием открыть огонь, что тем занять неприятеля. Скоро им удалось пробить в стене брешь и, получив разрешение, Обух вместе с Лерхе бросились на штурм. Коканцы встретили их таким жестоким огнем, что пока солдаты добежали до стены, они потеряли всех своих начальников. Обух получил смертельную рану. Явился на помощь Черняев, но было уже поздно: он увидел печальные следы только что отбитого штурма – валялись убитые, умирали раненые, а оставшиеся в живых беспомощно столпились во рву. Около 80 человек заплатили жизнью за отвагу своих начальников, сам виновник искупил свою вину в предсмертных муках. Загремели 12 наших орудий, и под прикрытием этого огня удалось выручить остатки штурмовой колонны. Отряд отступил. Невесело возвращались солдаты Черняева в Чимкент, смолки песни, веселый говор, каждый понимал, что коканцы возликуют.

Так оно и было. Слава русского оружия, как будто померкла, коканцы возмечтали уже о возвращении всех русских завоеваний, а главное «Азарет-султана», т. е. города Туркестана с его святыней. Мулла Алимкуль действовал быстро, решительно, но крайне осторожно, вернее, хитро. Он распустил слух, что идет домой, а между тем собрал армию в 10 или 12 тысяч, с артиллерией, обозом, боевыми запасами и двинул ее, минуя Чимкент, прямо на Туркестан. Время стояло зимнее, глухое, никто не ожидал от коканцев такой прыти. Между тем, комендант Туркестана, прослышав о появлении в степи каких-то бродячих шаек, выслал из города на разведку сотню уральских казаков под начальством есаула Серова. Не подозревая какая грозит ей опасность, 4 декабря сотня вышла налегке с одним горным единорогом и небольшим запасом провианта. От встречных киргизов Серов узнал, что село Икан, стоящее в 20 верстах от города уже занято неприятелем, но в каком именно числе – киргизы не знали. Стало темнеть, когда сотня подходила к Икану, правее которого горели огни. Посланный киргиз Ахмет вернулся с известием, что коканцев «так много, как камыша в озере». Раздумывать было некогда, казаки заняли канавку, развьючили верблюдов и окружили себя завалами из мешков с провиантом, лошадей уложили в середину. Не успели они еще приладиться, как конная толпа коканцев, приблизившись «тихим молчанием», вдруг с визгом и криком бросилась в атаку. Уральцы дали залп из ружей, артиллеристы угостили картечью, что сразу охладило азиатский пыл. Однако, оправившись, они опять повторили удар – опять та же встреча, меткий губительный огонь, наваливший груды трупов. Коканцы кидались еще 2–3 раза, наконец расположились станом недалеко от казаков. Вскоре у них запылали костры. Положение казаков, заброшенных вглубь страны, лицом к лицу с неприятельской силой, казалось отчаянным. Но это были люди закаленные в невзгодах, встречавшие не раз киргизов и коканцев, были между ними и такие, которые пережили тяжелые дни севастопольской осады. Бодрость и надежда таких людей не покидают, к тому же офицеры знали свое дело и распоряжались отлично. Так началось трехдневное отсиживание. Неприятель палил всю ночь, с рассветом огонь усилился. Гранаты, ядра все чаще и чаще ложились в отряд, убивали лошадей, ранили людей. Казаки также не сидели без дела, они метили в артиллеристов, снимали с лошадей джигитов, подъезжавших ради удальства поближе или же били начальников, отличавшихся нарядной одеждой и убранством коней. Многие вызывались кинуться в атаку, но Серов не позволил. Им и в голову не приходило, что перед ними не шайка бродячая, каких в Туркестане бывало много, а целая армия, снабженная всем необходимым для продолжительных действий. Коканцы тоже видно не сразу оценили силы казаков, знай они состав сотни, едва ли бы держали ее 3 дня в осаде, Как бы там ни было, а дело их не выгорело, потому что тайный умысел Алимкула сам собой разоблачился. Чтобы скорее покончить, они приказали плести хворостяные щиты и пока подвозили хворост, пальба не смолкала ни на минуту. Уже полегли 4 артиллериста у своего единорога, на их места заступили казаки. Около 2 часов по полудни уральцам послышались со стороны города орудийные выстрелы. Не было никакого сомнения, что то приближается выручка. Здоровые встрепенулись, ободрились, раненные приподнялись, стали прислушиваться. Пальба то стихала, то снова возобновлялась. Вот-вот совсем близко и вдруг сразу замолкла. Как ни напрягали слух уральцы – нет ни звука, точно хотели их только подразнить. А дело было так. По выстрелам от Икана в городе догадались, что казаки отбиваются, почему комендант выслал на утро небольшой отряд с приказанием, если неприятель окажется чересчур силен, то в бой отнюдь не вступать, а отойти назад. В таком большом городе, как Туркестан всего-то находилось 2½ роты, почему каждый защитник был на счету. Маленький отряд, не дойдя 3 верст до казаков, был окружен коканцами, угрожавшим отрезать его от города. Тогда он повернул назад, с трудом уже пробился к Туркестану, а в 6 часов вечера преследовавший его неприятель рассыпался в городских садах.

Алимкуль сделал попытку склонить казаков на измену. Он прислал Серову такую записку: «Куда теперь уйдешь от меня? Отряд, высланный из Азрета, разбит и прогнан назад, из тысячи(!) твоих не останется ни одного – сдайся и прими нашу веру: никого не обижу!». Доблестный командир сотни не отвечал, за него ответили казаки усиленной пальбой. Все думали, как один, розни не было. Наступила ночь. Два казака – Борисов и Черняев, да верный киргиз Ахмет снарядились в опасный путь. Получив от сотника записку, они сели на лошадей и среди добрых пожеланий товарищей скрылись во тьме. На них возлагалась последняя надежда, они должны были или умереть, или пробраться в Туркестан. Просидели в истоме удальцы другую ночь, приближался праздник заступника русской земли – Николая Чудотворца. Не радостно встретили его казаки. Истомленные голодом и жаждой, измученные трудом и бдением они выглядели страшно, точно с того света, лишь воспаленные глаза дико блуждали, ни на чем не останавливаясь. Смерть для многих была бы отрадой, спасением – и она стерегла свои жертвы.

В 7 часов утра закипел отчаянный бой. Неприятель палил жарко, наступал с трех сторон разом. Все лошади были перебиты, 37 человек лежали уже мертвыми, остальные отбивались в каком-то чаду. Отбив 4 атаки, одну за другой уральцы поднялись, крикнули, что было мочи «ура!» и пошли напролом. Отчаяние придало этим людям нечеловеческую силу. Коканцы, не встречавшие ничего подобного, расступились перед горсткой людей, готовых умереть… Бодро и мужественно продвигалась кучка казаков по направлению к Туркестану, но хищные коканцы скоро сообразили, что их можно перестрелять, не подвергая себя ни малейшей опасности. Конные сажали на крупы лошадей пеших сарбазов и подвозили их на близкий выстрел. Если кто из уральцев падал, истекал кровью, то конные налетали, как ястребы на свою жертву и спешили отрезать голову. Часто меткая пуля снимала такого хищника в минуту его торжества, когда он поднимал свою добычу. При виде такого поругания раненые казаки тащились из последних сил, скрипя зубами, других вели под руки. Сотнику Абрамичеву пуля попала в висок – он пошел под руку, другая ударила в бок – продолжал идти, наконец, разом две пули прострелили ему ноги. «Рубите скорее голову, не могу идти!» – вскрикнул сотник отчаянным голосом, склоняясь к земле. После едва узнали его истерзанный труп.

Зимний день кончался, начинало темнеть. Напрягая последние силы, уральцы все шли да шли. Уже совсем под городом они услышали ружейные выстрелы, поднатужились, прибавили шагу и вскоре завидели бегущих навстречу солдат, то была вторая выручка, высланная как раз во время, чтобы принять на руки уцелевших бойцов. Их уложили на подводы и отвезли прямо в лазарет. «Иканская» сотня, как ее стали называть, потеряла половину своего состава, сверх того 36 человек было ранено. Этой сравнительно ничтожной потерей они заплатили за спасение края. Бог знает, чем бы закончилась затея Алимкула, не задержи его уральцы. Их подвиг остановил поход коканских полчищ, он прогремел на всю Среднюю Азию и восстановил славу русского оружия.

Государь Император пожаловал всем участникам Иканского боя знаки отличия Военного ордена, а есаулу Серову орден Св. Георгия IV степени, кроме того, следующий чин. Многие из героев этой сотни здравствуют и поныне.