Текст книги "Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении"

Занятие Ташкента

После неудачного набега под Туркестаном Алимкул выместил свою досаду на жителях Икана, он перегнал их в Ташкент за то, что они радушно встречали русских. Теперь Ташкент стал сборным пунктом коканцев. Однако торговое сословие этого города держало сторону русских и призывало Черняева, ручаясь ему за успех, муллы и обще все духовенство тянуло к Бухаре, часть населения стояла за подчинение Кокану, а четвертая и наиболее многочисленная партия вовсе не желала чужеземной власти. Она-то и оказала самое сильное сопротивление.

В конце апреля следующего 1865 г. перед садами, окружающими городские стены, вторично появился небольшой русский отряд, силой в 9 ½ рот ^ПР^И 12 орудиях, под начальством самого Черняева. Хотя из Петербурга не было прямого приказания занять Ташкент, Черняев решился им овладеть на свой страх, будучи уверенным в храбрости войск.

Черняев еще во время пребывания в Чимкенте получил сведения, что Бухарский эмир затевает поднять все население Средней Азии, объявить «газават», или священную войну, и двинуть его во имя Пророка против русских. Были даже слухи, как будто часть его полчищ уже выступила по направлению к Ташкенту. Таким образом начальнику отряда, заброшенного за 2 тысячи верст от Оренбурга, пришлось выбирать одно из двух: или остаться в Чимкенте и спокойно выжидать пока соберутся силы обоих ханств – Кокана и Бухары, или идти вперед, занять Ташкент, предупредить своих врагов. Он так и сделал, спасая этим не только вверенный ему отряд, но и судьбу всего края, оберегая честь и достоинство России, потратившей немало денег и крови, чтобы стать твердой ногой на границе степей.

Азиатский завоеватель, в роде Тамерлана, глядя на эту кучку воинов, разбивших свой лагерь на высоком кургане Сары-тюбе, одетых в гимнастические рубахи, в красные кожаные штаны и шапки, прикрытые сзади белыми чехлами, наверно, презрительно улыбнулся бы. Он никогда бы не поверил, что эта горсть «белых рубах» пришла брать Ташкент, эту твердыню, опоясанную крепкой стеной в 24 версты кругом, вдоль которой расставлено 63 орудия и которую стерегут 30 тысяч защитников, окружность садов простиралась на 70 верст. Действительно, для правильной осады Ташкента требовалась армия не менее 100 тысяч, но у Черняева расчет был иной. О старых солдатах, которые прошли киргизскую степь мы говорили раньше. И молодые батальоны, например Туркестанский стрелковый, выглядели не хуже, по своему мужественному виду они напоминали боевые войска Кавказа. Все у них прилажено, приспособлено к далеким степным походам. На ремне через плечо у каждого висит бутылка для воды, обшитая войлоком или сукном. Перед боем туркестанцы надевают под правую руку башлык, куда кладут патроны. В мешке у них хранится запас чая, а вместо сахара фунта два изюма, он там дешевле, 2 или 3 копейки фунт и не подмокнет. На привале или ночлеге чашка-другая чая придает сразу бодрость, подкрепляет силы, хорошо утоляет жажду. Железный котелок для приготовления чая висит особо в холщевом чехле. Ходят туркестанские солдаты как нигде; разве только так ходили зуавы в Африке, когда вели войну с арабами. Бывали случаи, что, не найдя воды у колодцев, отряд, не останавливаясь, делал еще один переход, т. е. проходил по 60, по 70 верст в сутки. Такие войска тем и грозны, что являются вдруг точно из-под земли, там где их вовсе не ждут. Ознакомившись с верблюдами, туркестанцы зачастую исполняли обязанности верблюдовожатых, причем обращались с этими кроткими и выносливыми животными совершенно также, как настоящие лаучи.

На рассвете Николина дня Алимкуль сделал вылазку. Кроме 15 тысяч конных и пеших ополчений, у него находилась «золотая» рота, составленная из русских беглецов и 12 вновь отлитых из медной посуды орудий по образцу нашего единорога. Алимкуль поставил эти орудия ночью за 400 сажень от русского лагеря, и как только рассвело, открыл пальбу разрывными снарядами. Одним из осколков оторвало верх кибитки Черняева, потом расщепило близстоящее дерево, в палатку священника только что собравшегося попить чаю, влетел другой осколок и разбил его стакан вдребезги. Отряд быстро построился. С фронта прямо через рисовые поля двинулись 4 роты с дивизионом артиллерии (4 орудия), а другая маленькая колонна ударила во фланг. Коканцы не выдержали, смешались, а когда узнали, что храбрый мулла сражен на смерть и вовсе побежали, оставив 2 пушки. Неприятель скрылся в городе, но эта победа все-таки нам не открыла городских ворот.

В первых числах июня в Ташкент тайно вступила партия бухарцев со своим предводителем Искандер-беком, родом из афганцев, он принял на себя начальство над крепостью; жителям было объявлено, что скоро прибудет и главное войско. Черняеву не хотелось затевать войну с эмиром, да и отступить он не желал, могли подумать, что наши испугались. Оставалось одно средство: взять город штурмом, Черняев, желая знать на этот счет мнение своих подчиненных, собрал военный совет.

Туркестанец с верблюдом

Абрамов советовал пробить в стене брешь и через готовое отверстие штурмовать город. Черняев не соглашался на брешь, потому что противник, не зная откуда должен ожидать нападения, теперь разошелся по всей стене, отчего в каждом отдельном пункте он слаб, следовательно, его легко сбить, если же заранее наметить место для атаки, то он сосредоточит там и свою артиллерию, и свою пехоту. Тут, кстати, поручику Макарову удалось незамеченным пробраться садами к самой стене, он измерил ров, вышину стен и доложил Черняеву, что штурмовать можно, и легче всего со стороны Камелакских ворот, только надо приготовить высокие лестницы. Стены оказались без малого 3½ сажени. Место, указанное Макаровым было выгодно еще в том отношении, что здесь именно жили торговцы, расположенные к русским. Между тем, Черняев, передвигая отряд с места на место, знакомился с расположением города, что еще более вводило в заблуждение ташкенцев, незнакомых с первыми приемами осады. Приготовления к штурму шли своим чередом: там готовили лестницы, здесь обучали, как их нести, как ставить и карабкаться на стену. Лишь немногие переживали эти дни в тревоге и сомнении, большинство же верило в удачу, в счастливую звезду начальника.

Наступила роковая ночь с 14 на 15 июня 1865 г. В 2 часа утра штурмовая колонна Абрамова из 2½ рот тихо подошла к садам, за версту сзади двигался майор де-ла-Кроа, еще за ним – подполковник Жемчужников. Колеса орудий были обмотаны войлоком. Солдаты сняли с верблюдов штурмовые лестницы и потащили их на руках, осторожно пробираясь между садами по обе стороны дороги, впереди двигались стрелки. Неприятельский караул, стоящий у самых ворот, даже не заметил, как колонна подкралась к стене. Начинало светать. Охотники с лестницами стояли в сотне шагов от ворот: это были самые удалые туркестанцы, готовые заплатить жизнью, лишь бы побывать на городской стене; опушку садов занимали стрелки, рассыпанные цепью. Священник Малов тихо обходил ряды солдат, благословляя их крестом на предстоящий подвиг. Гробовая тишина царила вокруг сонного города, казалось он вымер перед кровавой развязкой. Первым попался часовой, заметив белые рубахи, он бросил ружье и скрылся за ограду. Тогда охотники догадались, что в стене должна быть лазейка. Они стали будить караульных штыками и те, не пытаясь защищаться, бросились к лазейке, завешенной кошмой. Этого только и надо было. По их следам охотники один за другим проскочили через отверстие и поднялись на барбет (присыпка из земли для установки орудий), защищавший ворота. В один миг орудия были сброшены, полусонная охрана переколота. Не прошло и минуты, как остальные охотники с ротмистром Вульфертом вскарабкались на стену по лестнице, с ними поднялись унтер-офицер Хмелев, юнкер Завадовский.

Город Ташкент. Ворота в крепость

Ворота с двумя башнями и пушками были взяты без потерь, когда раздались первые выстрелы защитников, было уже поздно. Наших все прибывало да прибывало, но минутный успех не затуманил голов: одни побежали к воротам, чтобы открыть вход Абрамову, стрелки заняли ближайшие сакли, чтобы прикрыть его вступление. Неприятельский караул, силой около 500 человек, уже разбежался, распространяя всюду тревогу: «Урус на стенах! Урус ворвался!». Ротмистр Вульферт с десятком солдат бросился вправо по стене, но на соседней насыпи, защищенной пушкой, уже встретил сопротивление, только после жаркой схватки орудие досталось в наши руки. Тут подошли резервы. Абрамов, собравши около 250 человек, двинулся с ними также вправо, но уже по улице, открыть соседние ворота, чтобы впустить колонну Краевского. Скоро он наткнулся на 4 пушки, 200 сарбазов, прикрывшись турами, упорно палили, не жалея зарядов. С криком «ура!» нашим овладели этими пушками и пошли дальше. Еще встретили три насыпи с пушками – и те взяли натиском, а прочие были покинуты раньше.

Не доходя до Коканских ворот, наши услышали за стеной шум людей и пальбу из пушек. Оказалось, что это колонна Краевского, его солдаты с криком «ура!» карабкались на стену. Товарищи им помогли, стали их поднимать при помощи ружей, лямок или что там попало под руку. Пока головная часть (шедшие впереди) собиралась на стене, за стеной разгорелся бой. Краевский узнавал, что у него на правом фланге появилась неприятельская конница, удиравшая из города. Он схватил бывшие в его отряде 4 конных пушки, горсть казаков и поскакал с ними наперерез. Несколько выстрелов картечью заставили коканцев рассыпаться, после чего казаки, всего-то 39 человек – пустились им вдогонку. Из города показались новые толпы всадников. Их встретили также картечью. Масса ошалевших всадников, примерно тысяч в пять, скакала без оглядки, кидая по дороге свое оружие, седла, знамена. Она неслась на переправу через речку Чирчик, где произошла страшная давка: люди топили друг друга, лошади топили людей. После того Краевский со своим отрядом беспрепятственно вошел в город. Пока это происходило за стенами, Абрамов, присоединив к себе поднятых на стену солдат, продолжал двигаться дальше и таким образом обошел более половины города. Сделавши около 15 верст, он повернул к базару, в середину города.

Генерал-лейтенант А.К. Абрамов

Улицы тут глухие, узенькие и такие путаные, что наши с трудом продвигались. Каждый шаг вперед давался с боя: то встречались заграждения из арб или срубленных деревьев, за которыми сидели стрелки – надо было кидаться в штыки, а потом разбирать баррикады, то одиночные защитники подстерегали солдат в своих саклях, у калиток, на каждом изгибе кривой улицы. Отрядец двигался ощупью и разделившись на части. Вместе с прочими двигался и отец Андрей Малов, имея на груди дароносицу, в руках крест. По одежде и вдохновенному виду неприятель принимал его за старшего начальника, уже не одна пуля, предназначенная в его седую голову, прожужжала мимо. Среди резни, бранных кликов и свиста пуль то там, то тут раздавался слабый голос: «Батюшка, прими последний вздох!..». Отец Андрей слезал с коня, наклонялся к раненому, читал молитву и, подкрепив страдальца теплыми словами веры и любви, снова садился на коня. Через несколько шагов опять зовут: «Батюшка, напутствуй, не доживу!..». И снова видели отца Андрея, склонившегося к земле. В одном месте, где узкий переулок выходил на площадь, нахлынула толпа с криком, с угрожающими жестами. Сподвижники отца Андрея было попятились, стали отходить назад: «Стой, братцы!» – крикнул он, подняв распятие: «Неужели этот крест отдаете на поругание?». Солдаты бросились вперед, толпа рассеялась.

Наконец колонна Абрамова прошла через огромные крытые базары, с тысячами лавчонок, где в мирное время кипит бойкая торговля, отсюда она направилась к цитадели с ханскими дворцами. Цитадель оказалась уже занятой, в 7 часов утра сюда вступили де-ла-Кроа и Жемчужников. Однако цитадель не спасала от выстрелов из соседних садов, кроме того, коканцы подожгли ханские службы, огонь угрожал пороховому складу. Все соседние сакли, лавки были заняты стрелками, всякий из наших, кто выходил за ворота цитадели, подвергался расстрелу. Выйти из нее оказалось труднее, чем войти.

Отец Андрей первый подал пример, он крикнул: «За мной, братцы!». Солдаты бросились за ним, очистили штыками берег смежного арыка, а потом, заметив в конце улицы базарчик, побежали туда, чтобы перехватить чего-нибудь съестного, отец Андрей остался один. Вдруг, откуда ни возьмись, 4 сарбаза перепрыгнули арык и бросились прямо к нему. Шагов за 5 или за 6, первый сарбаз поднял ружье, прицелил – осечка. «Братцы, прощайте!» – крикнул, сколько было силы, священник: – «Возьмите крест!» Сарабаз щелкнул второй – опять осечка! Тогда он подбежал к отцу Андрею и ударил его прикладом по плечу. Тут, к счастью, на выручку явились и наши, почтенный пастырь был спасен, отделавшись сильным ушибом. Между тем, коканцы, прозевав наши передние колонны, стали собираться в силах. Они скопились на двух ближайших улицах, ведущих к базару, с намерением задержать наш главный отряд. В толпе неприятеля забили барабаны, раздались крики: «Аллах! Аллах!». Шумной беспорядочной ватагой коканцы двинулись вперед. Черняев выслал против них ракетную команду и 50 стрелков с поручиком Макаровым, защитники разбежались, обе улицы были очищены.

Хотя к вечеру половина города очутилась в наших руках, однако положение маленьких, разбросанных отрядов, как бы затонувших среди стотысячного населения, становилось опасным и, тем более, что коканцы, судя по всему, намеревались продолжать сопротивление. Правда, в тот же день явилась к генералу депутация от торговцев с обещанием, что завтра прибудут все старшины и сдадут город, но из ближних саклей стрельба продолжалась, на всех улицах и перекрестках снова появились заграждения, сообщение между отрядами прервалось. Наконец стало известно, что на базаре собралось 15 тысяч защитников, которые поклялись умереть. Одно время даже положение Черняева было опасно, потому что он разослал свои войска, оставался у ворот лишь с конвоем из 8 человек. Всем отрядным начальникам было послано приказание собраться к Камелакским воротам. Отсюда Черняев посылал в разные стороны небольшие команды, встречавшие самое ожесточенное сопротивление, кажду саклю приходилось брать штыками, были случаи что 1–2 человека бросались с айбалтами (топор на длинной рукоятке) на целую роту и умирали на штыках. Артиллерийский сотник Иванов[11]11
  Ныне генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа.


[Закрыть] был выслан с 50 солдатами очистить улицу, которая вела к главному кошу (базару). Иванов взял первую баррикаду, причем овладел орудием. Не успели солдаты ее разобрать, как осыпали картечью из второй баррикады, там за арыком стояло 2 пушки, ближние двухэтажные сакли обстреливали это место перекрестным огнем. «Ура!» – крикнул Иванов, бросился сам, за ним побежали солдаты– овладели и 2-й баррикадой. К сожалению, храбрый сотник получил контузию, его место занял Макаров. Общими усилиями удалось вторично очистить все улицы. Выдвинули от ворот в целую версту внутрь города артиллерию и открыли огонь гранатами (граната– разрывной снаряд), отчего во многих местах начались пожары. Мало-помалу они слились в широкую дугообразную полосу огня, которая отделяла от неприятеля весь отряд Черняева, собранный к ночи у Камелакских ворот. Все были измучены до того, что с трудом передвигали ноги: предыдущую ночь никто не спал, целый день на ногах – в огне или рукопашном бою да еще под палящими лучами туркестанского солнца.

Отряд расположился тесной кучкой впереди ворот, густая цепь стрелков с сильными резервами расположилась ближе к саклям небольшим полукружием. Под ее прикрытием солдаты поели горячей пищи и уснули. Ночью неприятель пытался уничтожить наш отряд, то небольшими партиями он пытался проскользнуть сквозь цепь, то кидался толпой, но каждый раз попадал под пули наших стрелков. Прошла тревожная ночь, наступил рассвет. Сопротивление еще продолжалось, однако, не с той уже силой, очевидно, ташкентцы потеряли веру в успех. При всей своей многочисленности они все-таки оказались слабы в каждом отдельном пункте, нападали ли, или защищались. Везде храбрость и искусство брали верх над численностью. В этот день Краевский еще раз прошел весь город, сбил встречные баррикады, взорвал цитадель и благополучно вернулся в отряд. Улицы были окончательно очищены. Перед закатом солнца явились посланные от аксакалов[12]12
  Ак – белый, сакал – борода.


[Закрыть] (старшины) объявить, что завтра непременно они явятся сами. Действительно, 17 июня рано утром аксакалы и почетные жители города, собравшись к Камелакским воротам, смиренно передали судьбу своего города во власть Черняева и подчинились всем его требованиям. Черняев приказал доставить всю артиллерию и ручное оружие. Город успокоился, население принялось за свои домашние дела. В наш лагерь было доставлено 63 орудия, около 2 тысяч пудов пороха, до 10 тысяч снарядов, кроме того, множество оружия. Потери же наши, сравнительно с таким громадным успехом, по числу были ничтожны: 25 убитых до 90 раненных – что возможно только в Азии.

Черняев один, без конвоя, в сопровождении старшин, отправился через самые населенные части города в бани. Жители были поражены смелостью русского генерала, с изумлением они глядели, как тихо и спокойно едет победитель, еще вчера державший в страхе окрестности Ташкента, теперь он раскланивается направо и налево, мирно вступает в жилище старейшего муллы Хаким-ходжи, принимает от него угощение, ласково с ним беседует. Ничего подобного с тех пор, как стоит Ташкент, они не слыхали и не видали. Возвратившись таким же порядком в лагерь, он отправил в столицу свое донесение, которое заканчивалось следующим образом: «С покорением Ташкента мы приобрели положение в Средней Азии, собранное с достоинством империи и мощью русского народа».

Прошло 25 лет, тревоги войны давно забыты, край успокоился, русская власть утвердилась прочно на всем обширном пространстве туркестантских владений. За это короткое время точно из-под земли вырос в Ташкенте новый, русский город – обширный, богатый, нарядный. В нем более тысячи домов европейской постройки, утопающих в зелени густых садов, большие магазины, гостиницы, казармы, для прогулок – общественные сады. С раннего утра туземцы-разносчики выкрикивают свои товары уже по-русски, в праздничные и царские дни раздается торжественный звук колоколов, призывающий православных людей в храмы Божии. Когда же спадет полуденный зной, щегольские коляски снуют по широким мощеным улицам, обсаженных рядами рослых тополей… В эти времена мира и тишины возвращался как-то в Ташкент из далекой поездки один из его почетных обывателей, переживший осаду города, помнивший старые порядки. Ночь была тихая, звездная, но безлюдная – кругом бесконечная степь. У арыка ташкенец Искандер-хан догнал женщину-единоверку с маленькими детьми. Она несла на голове корзину с хлопком. Очевидно это бедная вдова. Ташкенец придержал лошадь и спросил: «Куда ты, одинокая, идешь и как ты не боишься пускаться в путь ночью по такой пустынной местности?». Бедная женщина отвечала: «Я собрала днем немного хлопка, теперь спешу на базар, чтобы купить на эти деньги муки. Я знаю, меня никто не обидит, иначе не пошла бы в эту темень». Такой ответ успокоил ташкенца. «Хвала Аллаху!» – подумал он про себя, – дождались мы времен, когда даже бедная вдова идет одинешенька по безлюдной степи! И сам я еду в ночной тишине, не боясь разбойников. Прежде не только что женщиной, но и вооруженному мусульманину, на добром коне, нельзя было отважится ехать одному да еще ночью». Подумав это, ташкенец слез с лошади и вознес ко Всевышнему усердную молитву за Государя Императора, под покровом которого мусульмане наслаждаются полной безопасностью. Так рассказывал об этом событии сам ташкенец.

Зарявшан, или Златоносная долина

Если четырехугольный стол обставить кругом двумя рядами стульев с высокими спинками, то получится нечто похожее на «крышу мира», Памир, что возвышается на границе наших владений с Китаем и Афганистаном. Это приподнятый кусок материка, который со всех четырех сторон окружен снежными кряжами высочайших гор – страна ледников, водопадов, каменистых гор, изрытых трещинами. В ее глубоких долинах шумят и брызжут реки Мургаб, Гунт и Пяндж, питающие Аму-Дарью. Тут на Мургабе, как грозный страж нашей границы расположен памирский пост, примерно на высоте версты. Укрепление возникло недавно, когда, с одной стороны, стали надвигаться на бывшие коканские владения китайцы, а с другой стороны – афганцы. Стены его сложены из дерна и мешков, наполненных песком, они окружают просторный двор, где стоят офицерские флигеля, землянки с бревенчатыми крышами, лазарет, баня и мастерские. Запасы продовольствия хранятся в войлочных кибитках. Южная стена укрепления идет по краю высокой террасы, с вершины которой открывается равнина Мургаба. В угловой башне гордо развивается русский флаг. Лес и необходимый для постройки материал доставляли на лошадиных вьюках из Ферганы. В ожидании его 2-я рота Туркестанского батальона ютилась в киргизских кибитках, их часто опрокидывали свирепые бураны, обдававшие будущих строителей песком и снежной пылью. Это еще было ранней осенью, большую же часть года памирцы проводят так же, как бы проводили в полярных странах. Кругом тишь, безлюдье, население русского Памира редкое, потому что в стране таких холодов и ветров подножных кормов мало и они очень скудны. Привольно живется лишь горным орлам, да еще обитателям скал, архарам (горные бараны), хотя и они зачастую подвергаются опасности, степные голодные волки ждут где-нибудь под скалой, пока у архара онемеют ноги и свалится он им прямо в раскрытые пасти. Охота за архаром опасная в этих трущобах, но вместе с тем и завлекательная, доставляет отрезанным от мира памирцам некоторое развлечение, раз в неделю они получают вести из России, одинокий всадник доставляет почту из соседний Ферганы, за 300 верст от поста. Ежегодно являются сюда кашгарские купцы с товаром, выменивают их у соседних киргизов на овец, которых гонят потом в Фергану, где и сбывают их с барышем.

Русское укрепление расположено почти что на середине памирской выси, на западной же ее стороне раскинулось ледяное поле, примерно верст на 60 или 70 сверху вниз. Покрытое камнями, ледяными шпилями, оно из года в год сползает понемногу в долину, как и все горные ледники. Из-под него также струятся ручейки, скапливаются вместе и дают начало реке Зарявшан – «златоносной» реке, одной из важнейших в Туркестанском крае. Зарявшан протекает долиной между двух горных хребтов, то узкой, как трещина, то местами широкой, покрытой арыками для орошения полей. Есть арыки по 70 верст длиной и это целые речки.

Не доходя 8 верст до Самарканда, Зарявшан делится на 2 рукава, которые сливаются недалеко от г. Бухары. Вся долина Зарявшана, благодаря обильному орошению и наносной почве, славится своим плодородием. Если глядеть на нее с некоторой высоты, то перед глазами вьется красивая зеленая лента, испещренная, как кружево, сетью арыков и усеянная купами деревьев, кишлаками, цветущими городами.

Остров между двумя рукавами Зарявшана составляет самую богатую и населенную часть долины. Здесь нет клочка земли, который пропадал бы даром. Поля покрыты хлопчатником, рисом, пшеницей, ячменем, просом, люцерной, дынями, арбузами, по межам они обсажены деревьями. Там на вольном воздухе произрастает миндаль, персики и абрикосы; между деревьями вьется сочный, сладкий виноград. В садах, обнесенных глиняными стенами, обыкновенно растет посредине густой и темный карагач, скрывающий своими раскидистыми ветвями бассейн с водой – самое прохладное и тенистое место.

Вначале многоводная и быстрая, Зарявшан дальше постепенно становится мельче и мельче, вследствие отвода вод в арыки. За г. Бухарой она теряется в песках, не доходя сотни верст до Аму-Дарьи. Лет 30 тому назад здесь стояли еще цветущие поселения, но губительный песок пожрал их понемногу и теперь в этой пустыне торчат лишь засохшие стволы высоких деревьев, да лежат развалины построек. 16 тысяч семейств покинули тогда свои зарытые в сугробах песка дома, чтобы искатьсчастья на чужбине. Жгучий ветер «теббад» устрашает даже верблюдов, этих прирожденных животных пустыни, с жалобным ревом они опускаются на землю и прячут головы в песок, за ними скорчившись приседают люди. Эта мертвая пустыня служит с востока защитой для владения Бухарского эмира и его столицы Бухары.

Там, в этих далеких окраинах, рядом оазис и пустыня, жизнь и смерть. Но трудом человека и пустыня может быть обращена в оазис. Лет 30 тому назад некий таджик Мулла-Керим задумал восстановить орошение безводной степи Соврак-Софиан, возле Пенджикента. На поверхности ее были видны следы колодцев, засыпанных землей, и для того, чтобы их снова открыть, а потом соединить между собой галереями, требовалось много труда и еще больше денег. Мулла-Керим не унывал. Он то советовался со своими односельчанами, то ездил в степь, вымеривал, высчитывал, опять советовался. Бывший тогда начальником Зарявшанского округа генерал-майор Абрамов, тот самый, который водил на штурм Ташкента головные колонны, не только разрешил провести воду из реки Маргиан, но пожертвовал на это дело тысячу рублей. Ранней весной жители Пенджикента и всех окрестных кишлаков принялись за работу. Разделившись по 10 человек на каждый колодец, рабочие сначала углублялись в землю по расчету, сколько было нужно, потом отрывали между колодцами старые галереи и от времени до времени пропускали по этим галереям воду. Целый год – лето и зиму – продолжалась работа без всякого надзора со стороны властей, и к весне 1872 г. было открыто 80 колодцев, до 20 саженей глубиной и готова подземная галерея – арык в 3 версты длиной да без малого в сажень высотой. Пустыня, заброшенная в течение трехсот лет, снова расцвела прежней жизнью, покрылась богатой пашней, дающей ежегодного дохода 15 тысяч рублей. В долине Зарявшана есть арыки, проходящие в туннелях скалистых гор, откуда вода стекает вниз по деревянным желобам и проводится дальше, в поля, скрытыми галереями. И все это дело трудолюбивых рук.

Главными работниками в стране являются таджики. Они занимаются решительно всем – садоводством, хлебопашеством, огородничеством, скотоводством, они же – торгаши, ремесленники, поденщики. Узбеки во всем им уступают. Пашни таджиков лучше обработаны, сады дают более нежные фрукты, их ремесленные изделия самой тонкой работы. Кто бы ни был зажиточный таджик – купец ли, мулла или старшина, – он непременно владеет куском земли, если не занимается сам, то отдает ее в аренду своему же брату – таджику, но не узбеку. Таджики держатся особняком, своими купами (группами). У них отдельные мечети, свои муллы, аксакалы.

Бухарский эмир Музафар и его ближайший советник

Полей они между собой не делят и скот пасут вместе. Самое любимое занятие таджика – это торговля. Торгуют все – старики, молодые, мальчишки, женщины, духовные. В самом маленьком городке имеется множество лавчонок и торгашей. Последние не имеют обыкновения запрашивать втридорога, а довольствуются малым процентом, лишь бы поскорее обернуть свой капитал. Если приезжий боится, чтобы его не обманули в лавке, он покупает не сам, а через соседа-купца. Этот последний возьмет себе за труд небольшой процент, но всегда скажет настоящую цену, он ваше доверенное лицо, «уакиль», и постыдится солгать. Таджик легко меняет предмет своей торговли: сегодня он, например, сидит за красным товаром, завтра торгует железом, на что больше спрос, за то он и берется. Дети богатых купцов или же мулл почти всегда продолжают занятия своих отцов. Дети мелких торговцев, ремесленников или земледельцев при первом удобном случае стараются выйти в люди, т. е. сделаться муллой или мурзой. Узбеки смотрят на таджиков свысока, обзывают их сартами, но таджики не обращают на это внимания. «Узбеки», – говорят они, – «без нас не могут жить, а потому мы их держим в руках. Они неучи, даже сами не могут думать за себя. Мы им даем одежду, учим, что и с чем лучше съесть, как прилично одеваться, учим их в школах, даем судей, мулл, святых, учим их мастерствам и снабжаем всяким товаром». Узбеки же предпочитают военную службу, как более выгодную, особенно в прежнее время, в пору силы и славы Бухарского эмира.

Местопребывание эмира – город Бухара, «шериф», или благородная, как ее величали на монетах, отличается от прочих городов долины тем, что имеет много двухэтажных саклей, зато эти сакли стоят еще теснее, улицы такие же кривые, узенькие, как и везде. Вместо садов, украшающих прочие города, здесь обилие кладбищ, жилища мертвых и живых перемешены. Живые теснятся в низких грязных конурках, слепленных из глины, мертвые покоятся в могилах, сложенных из обожженного кирпича. Бухара издавна славится своими базарами, своей торговлей, ее купцы объезжают самые дальние рынки Азии и России. Для склада товаров выстроены щегольские караван-сараи, в которых, как, например, в русском, может вмещаться по 2 тысячи и более верблюдов.

Бухарская школа

Русские товары с давних пор нашли здесь выгодный сбыт. Зайдите в «Даван-беги», так называется один из лучших городских прудов, обсаженный деревьями, в тени которых расположены чайные лавчонки: тут воочию кипят русские самовары, на полочках расставлены наши чайники, чашки, висят на гвоздиках те же расписные подносы. Если завернете в дом к бухарцу – встретите, кроме посуды, яркие сундуки, окованные железом, со звонкими замками, небольшие головки сахара, приготовляемые собственно для подарков, на дверях увидите наши замки, петли и т. п. Сам бухарец одет в халат из русского ситца, обут в сапоги из русской кожи, пашет он землю русским железом, бухарский солдат вооружен тульским ружьем и пистолетом. Сама Бухара фабрикует прекрасные бумажные полосатые материи («аладжи»), кожаный товар с тисненными узорами и шелковые платки, ткань которых «похожа на паутину». Кроме торговли, Бухара гордится своими школами, своей ученостью. Сюда являются ученики не только из Персии, Индии, Афганистана, но даже из поволжских губерний. Изучив священные книги Пророка и его последователей, ученики повязывают себе головы тюрбанами и, возвратившись восвояси, становятся муллами, учеными. Бухара считается самым правоверным городом во всем мусульманском мире, нигде, говорят, так не крепки обряды, нигде муллы и монахи (ишаны) не пользуются таким почетом и властью. Бухара – учитель. Еще до восхода солнца улицы покрываются неумытыми, сонными людьми, бегущими в мечети, чем собственно и начинается день в столице эмира. Эта беготня поднимает на ноги всех собак, исхудалых и вечно голодных. Вместе с собаками просыпаются прокаженные, которым живется не лучше собак, несчастные прозябают где-нибудь в закоулках или жалких палатках, никто о них не заботится и чтобы не умереть с голода, они должны просить милостыню. По мере того, как солнце поднимается, улицы Бухары все более и более оживляются. Народ толпами возвращается из мечети, со всех ворот проникают в узкие кривые улицы кучки ослов, навьюченных дровами, хлебом, травой, большими горшками с творогом или молоком. Громкие понуканья погонщиков, крики продавцов и покупателей сливаются со страшным ревом ослов. В этой толчее так и кажется, что все полетит на землю, дрова обольются молоком, трава перемешается с творогом, хлеб с углями – нет, все обходится благополучно, хотя иногда доходит до драки. После молитвы бухарец непременно должен выпить чашку чаю. Они пьют кирпичный чай, с молоком или же бараньим жиром, причем накрошат в чашку столько хлеба, что получается месиво. Бухарец и днем не может равнодушно пройти мимо чайной, чтобы не присесть хоть на часок. Нужно сказать, что у каждого бухарца висит на поясе «кошбаг», кусок кожи, разрезанный на полоски, к которым привязывается пара ножей, зубная щеточка, сумочка для денег, мешочек с чаем, разная мелочь. По цене этих вещичек судят о достатке и образованности их хозяина. Так, вот, входя в чайную, бухарец передает щепотку своего чая, чтобы платить только за теплую воду. Днем чай пьется жидкий, без сахара, с двумя-тремя лепешками. Дуть на чай считается неприличным, даже грехом, почему надо плескать горячий чай в чашке, пока он не остынет и делать это надо умеючи, иначе назовут невеждой. После чая всем посетителям подаются в виде лакомства вываренные листочки: каждый берет столько, сколько может захватить двумя пальцами.