Текст книги "Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням"

 
Хотят его, старого, ограбити,
С душой, с животом разлучить хотят.
 

«Братцы станишники, – говорит им Илья Муромец, —

 
Убить меня, старого, вам не за что,
А взяти у старого нечего».
 

Илья вынул из налушна крепкий лук, вынул каленую стрелу:

 
Он стреляет не по станишникам,
Стреляет он, старый, по сыру дубу.
 

Вспела тетива у тугого лука, угодила стрела в крепкий дуб, изломала дуб в черенья ножевые. Станишники попадали с коней, лежат без памяти на земле. Опомнившись, они бьют челом Илье Муромцу и просят взять их в вечное холопство (службу), обещая дать рукописанье служить ему до веку. На это Илья отвечает им только:

 
А и гой есть (есте) вы, братцы станишники!
Поезжайте от мена во чисто поле,
Скажите вы Чуриле сыну Пленковичу
Про старого козака Илью Муромца.
 

В этой краткой песне является Илья со всем своим характером. На него нападают разбойники: он может их всех перебить, но он не хочет кровопролития; он показывает им свою силу, разбивает стрелою вдребезги дуб и тем удерживает их нападение. Величавое благодушие Ильи здесь все на виду. Песня оканчивается намеком на какие-то отношения к Чуриле Пленковичу, намеком, необъяснимым покуда.

В «Московском Сборнике» (т. 1) помещена песня об Илье Муромце и о других богатырях; она сохранилась в очень древнем виде (хотя, конечно, есть и позднейшие наросты) и чрезвычайно замечательна. В ней рассказан бой богатырей с богатырем из земли козарской. Там сказано: земли жидовской, но мы принимаем объяснение А. С. Хомякова, который так разумеет землю жидовскую. Название земли козарской землею жидовской показывает, по нашему мнению, чрезвычайную древность самой песни; ибо, следовательно, в эту эпоху было в свежей памяти, что козаре исповедуют веру жидовскую. Расскажем, хотя вкратце, эту замечательную песню.

Под Киевом стоит богатырская застава; на заставе атаман – Илья Муромец; податаманье – Добрыня Никитич, есаул – Алеша Попович. Кроме того, были у них Гришка, боярский сын, и Васька долгополый. Все богатыри были в разъезде: Гришка жил кравчим; Алеша Попович ездил в Киев; Илья Муромец был в чистом поле; Добрыня ездил за охотою к синему морю. Возвращаясь с охоты, увидал Добрыня ископыть великую. А. С. Хомяков говорит, что это означает глыбу, вырванную копытом из земли; мы, может быть, только определим его мысль, если скажем, что это не глыба, вырванная из земли, а из самого копыта выпавшая земля, прежде туда набившаяся. Увидав эту ископыть, а ископыть была величиною с полпечи, догадался Добрыня, что тут проехал сильный богатырь. Приехав на богатырскую заставу, он собрал братию приборную (т<о> е<сть> где все один к другому прибраны и составляют братский союз, где есть и общая казна) и говорит: «Что устояли мы на заставе, братцы, что углядели? Мимо заставы нашей проехал богатырь». Стали думать, кого послать за дерзким богатырем. Хотели послать Ваську долгополого. «Это неладно, – говорит Илья Муромец, – запутается Васька в длинных полах и пропадет понапрасну». Решили послать Гришку, боярского сына. «Неладно, – говорит опять Илья Муромец, —

 
Гришка рода боярского —
Боярские роды хвастливы;
 

призахвастается он на бою и пропадет понапрасну». Решились на Алешу Поповича. «Неладно, – говорит опять Илья, – Алеша увидит на богатыре много золота и серебра, засмотрится и пропадет понапрасну». Как верно опять выставляется здесь характер Алеши, он же и заведывает общею казной: как видно, деньги по его части, и можно положиться на него, что он копейки не пропустит. Решили послать Добрыню, и Добрыня поехал и нагнал богатыря, но когда помчался на него огромный козарский богатырь, когда задрожала земля и вода в озерах из берегов выступила – Добрыня рад был только, что мог ускакать от страшного противника. Приехал Добрыня на заставу и рассказал все, как было. «Больше замениться некем, – говорит Илья, – видно, ехать самому атаману». Поехал Илья и нагнал козарина; он также помчался на Илью, также задрожала земля и выступила вода из озера, но не испугался Илья, и начался страшный бой. Палицы, сабли и копья изломались и были брошены; идет рукопашный бой; они бьются до вечера, до полуночи, до бела света. Поскользнулась нога у Ильи, и упал он на землю. Козарин сел ему на грудь, вынул чингалище, чтоб пороть белую грудь, и смеется над Ильею. Лежит Илья под богатырем, но помнит он, что

 
Написано было у святых отцов,
Удумано было у апостолов,
Не бывать Илье в чистом поле побитому.
 

На земле втрое силы прибыло у Ильи, он ударил в грудь козарина и вскинул его на воздух. Вскочил Илья, отрубил ему голову и едет на богатырскую заставу. Встречает его Добрыня со всей братьею. Илья сбрасывает голову с копья и говорит только:

 
Ездил во поле тридцать лет,
Экова чуда не наезживал.
 

В этой прекрасной и многозначительной песне, в которой Илья Муромец так выпукло и ясно выдается, образ его все тот же: та же неодолимая сила и то же спокойствие: отсутствие всякого раздражения этой силы в бою и отсутствие всякого тщеславия и похвальбы в победе; приехавши, Илья не хвастает и не удивляется своей победе, – он говорит только, что тридцать лет не наезживал такого чуда. Постоянно и везде представляет Илья полное и великое сочетание силы духовной и телесной; духовная умеряет грубость и материальность телесной силы, которая без нее была бы бесправна и оскорбительна.

Но, создав богатыря страшной силы, народная фантазия не остановилась на этом. Она создает еще богатыря: необъятную громаду и необъятную силу; его не держит земля; на всей земле нашел он одну только гору, которая может выносить его страшную тяжесть, и лежит на ней, неподвижный. Прослышал о богатыре Илья Муромец и идет с ним померить силы; он отыскивает его и видит, что на горе лежит другая гора: это богатырь. Илья Муромец, не робея, выступает на бой, вынимает меч и вонзает в ногу богатырю. «Никак, я зацепился за камушек», – говорит богатырь. Илья Муромец наносит второй удар, сильнее первого. «Видно, я задел за прутик, – говорит богатырь и, обернувшись, прибавляет: – это ты, Илья Муромец; слышал я о тебе; ты всех сильнее между людьми, ступай и будь там силен. А со мною нечего тебе мерить силы; видишь, какой я урод; меня и земля не держит; я и сам своей силе не рад».

Как бы в дополнение и объяснение к образу Ильи Муромца, как бы в ответ на сокровенный вопрос: почему не могло быть силы, еще более громадной, чем у Ильи, – народная фантазия становит пределы силе богатырской и создает образ силы необъятной, чисто внешней, материальной, не нужной и бесполезной даже тому, кто ею обладает. Эта сила уже без воли. Здесь сила приближается уже к стихии, как сила воды, ветра, и не возбуждает ни зависти, ни соревнования. Грустен образ этого одинокого богатыря, лежащего на единственной подымающей его горе, о котором и не упоминается больше в рассказах, – и еще более выигрывает богатырь Илья Муромец, величайшая человеческая сила, соединенная и с силою духа.

В рассказе о громадном богатыре Илья Муромец как бы на сей раз отступает от своего обычая и права. В самом деле, нигде и никогда Илья не испытывает силы, не выказывает ее, не тешится ею, как другие богатыри; она всегда у него полезное орудие для доброго дела только; не любит крови его мирная, вовсе не воинственная душа. Здесь же, напротив, он идет мерить силу. Но нужно было народной фантазии такое соперничество, чтобы высказать мысль народную; к тому же чисто внешняя и громадная сила вызвала и в Илье эту сторону силы внешней, и на сей раз он является только как богатырь; но он меряет силу с богатырем-стихией, с воплощенным чудом, и здесь понятно и возможно такое желание в богатыре Илье Муромце.

Мы старались, сколько возможно яснее, очертить образ Ильи Муромца, первого русского богатыря и крестьянина, образ, верно сохраненный во всех рассказах и песнях, как это можно было видеть из всех свидетельств, приведенных нами. Сила и кротость, внешние битвы, вследствие случайных обстоятельств, и мир внутренний, вследствие высокого православного строя его души, непобедимость богатыря и смирение христианина, одним словом, соединение силы и телесной и силы духовной – таков наш русский богатырь Илья Муромец.

Мы должны сказать еще об одной весьма замечательной песне, о которой мы уже упоминали мельком в нашей статье. Это песня об Илье Муромце: она помещена в «Москвитянине» (1843, T 11). Образ Ильи Муромца в ней не тот, каков во всех остальных песнях и рассказах; но песня составляет совершенный особняк и, очевидно, по самому сочинению, древности позднейшей. Это можно видеть уже и потому, что она представляет целое, с началом и концом, тогда как древние песни дошли до нас только в отрывках одной великой эпопеи; к тому же в песне этой не говорится о многих обстоятельствах, известных нам из других песен и преданий. Кроме того, отношения Владимира и богатырей между собой, как видно, не те; встречаются слова эпохи позднейшей, напр<имер>, ваша милость, как эпитет Владимира, слуги, все государевы вотчины, – слова, не встречаемые (что очень замечательно) в песнях древних. Владимир называется даже однажды царем. Тем не менее песня эта – произведение чисто народное и древнее, но только эпохи позднейшей; сверх всего этого, многие выражения, обстановка и вообще склад всей песни показывают, что это не древняя Владимировская песня с позднейшими наростами, но что она сочинена была в позднейшее время и в свою очередь имеет наросты последующего времени; язык чисто сохраняет свой древний склад и силу. Илья Муромец послужил здесь канвой, конечно, по каким-нибудь отношениям, для нового народного создания. И понятно, что какую-нибудь особую, небывалую прежде мысль народ воплотил в образе своего народного богатыря. Итак, признавая эту песню все за произведение народное, мы признаем за нею важное и великое значение. Но ее не надобно смешивать с древними песнями об Илье Муромце, как не надобно смешивать древнего и живущего до сих пор в общем народном предании Ильи Муромца с Ильей этой исключительной, но все же чисто народной и недаром сложившейся песни. Песня эта рассказывает всю повесть об Илье Муромце и поэтому говорит и о многих известных уже обстоятельствах; встречаются и выражения целиком из древнейших песен, но всему придан особый, только здесь встречающийся отпечаток; расскажем эту замечательную песню.

В этой песне также Илья Муромец просит благословения у отца на дальнюю дорогу; едучи в Киев дорогой, которая залегла тридцать лет, он также сшибает стрелою Соловья с гнезда и везет его с собою.

Илья Муромец приезжает к городу Кидашу и избивает облегшую город литовскую силу. Это прибавка. В песне изменена несколько встреча Ильи Муромца с сыновьями Соловья, которым Соловей не велит драться с Ильей, а поднести ему золота и серебра, но Илья не прельщается на это. Есть рассказ о дочери Соловья, которая была на Дунае перевозчицей и не хотела перевезти Илью Муромца. Сошедши с лошади и взяв повод в левую руку, Илья нарвал правой рукой дубов с кореньями, сделал мост, перешел и убил дочь Соловья. Этот рассказ тоже прибавление. Но далее, опять, так же как и древних песнях, приезжает Илья Муромец на двор княженецкий с Соловьем-разбойником, так же входит на пир князя Владимира, так же кланяется ему и на все четыре стороны… но не тот же прием встречает крестьянин Илья. Владимир говорит ему:

 
Еще здравствуй ты, детина-шельшина (сельщина).
Ты, детина-шельшина, да деревенщина!
Ты откуль едешь, да откуль идешь?
Ты каких родов, да каких городов?
 

Илья Муромец отвечает: «Я – города Мурома, села Карачарова, Илья Муромец сын Иванович:

 
Я приехал ко вашею (й) ко милости,
Прочистил я дороженьку да прямохожую,
Прямохожую да прямоезжую,
А из Мурома да до Кидаша,
А из Кидаша да до Киева
Все до вашею (й) да до милости
Я убил (ушиб) Соловья вора-разбойиичка,
Вор разбойничка да вор Ахматова,
Да привез его к вам на показанье».
 

«Врешь ты, детина-шельшина, полыгаешьея, – отвечает ему Владимир, – издеваешься надо мною, князем». – «Иди на свой широкий двор, – говорит князю Илья, – изволь смотреть Соловья-разбойника». Князь надел богатую шубу, зарукавья и ожерелья, и повели его слуги под руки на его широкий двор. Там

 
У Ильи конь стоит, как гора лежат;
 

у стремени привязан Соловей-разбойник. Князь просит его посвистать по-соловьиному. Соловей отказывается.

Тогда князь просит Илью, чтоб он заставил Соловья посвистать по-соловьиному. Илья исполняет просьбу князя; Соловей слушается Ильи, засвистал, забил в ладони, зашипел и заревел, тогда:

 
Темны лесы к земле преклонилися,
Мать-река Смородина со песком сомутилася.
Потряслись все палаты белокаменны,
Полетело из дымолок (труб) кирпичье заморское.
Полетели из оконниц стекла аглицкия,
Еще князь-от стоит да в худой душе (чуть жив).
 

Князь просит Илью унять Соловья-разбойника. Илья стал унимать его по-своему, схватил за черные кудри, ударил о землю, кинул вверх выше наугольной башни и хлопнул его напоследок о сырой камень. Так погиб Соловей-разбойник. Илью повели слуги под руки, посадили его с краю стола и с краю скамьи (а не в большое место). Тогда сам Илья говорит: «Славный князь киевский и владимирский! дай мне оберучную чашу зелена вина в полтора ведра!» Несут чащу Илье; он берет одной рукой и выпивает одним духом. Ему кажется еще мало. «Дай, – говорит Илья, – еще чашу оберучную зелена вина в два ведра». Илья взял одной рукой чашу и выпил одним духом. Тут Илью маленько ошабурило, он хотел поладиться, поправиться и поломал дубовые скамьи и погнул железные сваи; а у князя было много гостей, бояре, купцы, богатыри. Илья Муромец поприжал их всех в большой угол. Князь говорит Илье: «Илья Муромец сын Иванович!

 
Помешал ты все места да ученыя,
Погнул ты у нас сваи да все железныя.
У меня промеж каждым богатырем
Были сваи железныя,
Чтоб они в пиру да напивалися,
Напивалися да не столкалися».
 

Князь, сверх того, просит Илью: «Изволь у нас попить, поесть, изволь у нашей милости воеводой жить». Но Илья отвечает:

 
Не хочу я у вас ни пить, ни есть,
Не хочу я у вас воеводой жить.
 

Он встал на ноги, он вынул шелковую плетку о семи хвостах с проволокой, он стал гостей поколачивать да поворачивать, бьет и сам приговаривает:

 
На приезде гостя не употчивали,
А на поездинах да не учествовала, —
Эта ваша мне честь не в честь.
 

Всех до единого избил Илья, не оставил никого на семена.

 
Еще царь-то в ту пору, да в то времечко
Собольей шубкой закинулся, —
Илья-то тут – и был, и нет, —
Нет ни вести, ни повести,
Ныне и до веку.
 

Из последних слов видно, что Илья скрылся куда-то, и тем оканчивается о нем песня, напоминающая своим окончанием сказание о Марке-кралевиче и Фридрихе Варбаруссе.

Кроме богатырей, о которых мы так подробно говорили, есть и другие богатыри того же Владимирова времени; о них говорится в «Сборнике» Кирши Данилова. Скажем и о них; но отдавать такой же подробный отчет об этих богатырях мы не считаем нужным, ибо особенности их не выдаются в тех, по крайней мере, песнях, которые дошли до нас; вероятно, все это нашли бы мы в тех песнях, которые нам неизвестны; намеки на другие песни или рассказы о богатырях встречаются и здесь. Из всех других песен «Сборника» К<ирши> Д<анилова> видно, как все витязи, все удалые молодцы съезжались со всех сторон «к городу Киеву, ко ласковому князю Владимиру», и не только витязи, но и бояре и купцы богатые, да и все, кого только манил Киев и князь его, Владимир Красное Солнышко.

К Владимиру едет богатый Дюк Степанович, в своем серебряном куяке и панцире, в золотой кольчуге, с своими стрелами драгоценными, из которых трем стрелам цены нет.

 
Потому тем стрелам цены не было:
Колоты они были из трость-дерева,
Строганы те стрелы во Новегороде,
Клеены оне клеем осетра рыбы,
Перены они перьецом сиза орла,
А сиза орла, орла орловича,
А того орла, птицы камския.
 

В ушах у каждой стрелы вставлено по драгоценному камню; подле ушей перевито аравийским золотом. Сам Дюк молод и красавец; все гости Владимира дивились, глядя на него, когда явился он среди них на пиру княженецком. В рассказе о Дюке Степановиче виден также намек: ибо Владимир, оскорбленный тем, что Дюк осудил его пировое угощенье, и приехав в его богатый дом с намерением (как можно догадываться) неприязненным, говорит Дюку:

 
Каково про тебя сказывали —
Таков ты и есть.
 

Ко Владимиру едет и Михаило-казарин, почти так же, как и Дюк, богато вооруженный:

 
А и едет ко городу Киеву.
Что ко ласкову князю Владимиру,
Чудотворцам в Киеве молитися
И Владимиру-князю поклонитися.
 

У Владимира на пиру сидит и Поток Михайло Иванович. Послал Потока Владимир настрелять ему гусей, белых лебедей, перелетных малых уточек. Поток не пьет ни пива, ни вина, молится богу и идет вон из гридни. Скоро садится Поток на доброго коня; только его и видели, как он за ворота выехал, а там

 
В чистом поле лишь дым столбом.
 

Исполнил Поток просьбу Владимира, настрелял птиц и хочет уже ехать от синего моря, – вдруг видит белую лебедь; она была через перо вся золотая, головка увита красным золотом и усажена скатным жемчугом. Взял Поток лук и стрелу, натянул лук,

 
Заскрипели полосы булатныя,
И завыли рога у туга лука.
 

И только что спустить было ему калену стрелу, как заговорила белая лебедь: «Не стреляй меня, Поток Михайло Иванович; я, может быть, пригожусь тебе». Лебедь вышла на берег и вдруг обернулась красной девицей. Поток воткнул в землю копье, взял за белые руки девицу, целует ее в уста. Красная девица согласилась выйти за него замуж, опять обернулась лебедью и полетела к Киеву. Поток, не мешкая, поскакал туда нее. Окончание этой песни напоминает известный рассказ из «Тысячи и одной ночи».

На богатырской скамье, в светлой гридне Владимира, сидит и Иван, гостинный сын, хотя он, кажется, и не богатырь; он добрый и простой малый. На пиру княженецком и Иван Годинович, также не называемый богатырем; его сватает Владимир на дочери Дмитрия, богатого гостя в Чернигове. На пиру у князя и Ставр-боярин. На пиру же сидят и Авдотья, жена Блудова (Блуда), и Авдотья, жена Чесова (Чеса). Сын первой Горден Блудович тоже не в числе богатырей, но, может быть, это только по ранней молодости, потому что Горден – могучий юноша. Он заступается за мать, оскорбленную на пиру Авдотьей, Чесовой женой, перебивает всех ее девять сыновей и потом женится на ее дочери, Авдотье Чесовнчне. В Киев приходят и богомольцы, сорок калик со каликою, на пути в Еру салим; это песня высокого достоинства и весьма замечательна. Наконец к Владимиру приезжает богатый гость, Соловей Вудимирович. Мы не говорим о нем, как и о других лицах Владимирова времени, подробно; задача нашей статьи: богатыри князя Владимира, но не весь мир его. Со временем, может быть, мы скажем о всей этой праздничной эпохе, также и о последующих, как представляются они в наших песнях. Песня о Соловье Будимировиче прекрасна; она начинается этими многозначащими словами, которые могут быть эпиграфом к русской народной поэзии:

 
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота – океан-море,
Широко раздолье по всей земли!
 

В этих стихах становит себе размеры русский человек, – и какие размеры!