Текст книги "Секрет государственной важности"

Матрос с улыбкой согласно кивнул.

Старый ороч курил и думал, что ему скоро шестьдесят лет.

«Я еще хожу на соболя, – думал Намунка, – рука еще тверда, и глаз не ослаб». Как у всякого таежного охотника, его жизнь разделялась на подготовку к охоте и саму охоту. Через несколько дней он должен быть в своем селении. Его свояк Терентий устраивал праздник в честь медведя. У него давно в бревенчатом срубе дожидается своей судьбы жирный, откормленный медведь. Намунка любил медвежье мясо. Он мог съесть его очень много. Впрочем, он мог есть почти все, что встречал в лесу. «Ороч умей все кушай, – думал Намунка, – если ороч одно кушай, другое не кушай, скоро помирай». Старик явственно представил запах жареного на вертеле мяса. Как весело на пиршестве в честь медведя! В молодости Намунка всегда участвовал в праздничных состязаниях. Он был упруг, как пружина, ловок и проворен, как соболь. А как он метко стрелял из лука! И не только метко стрелял, но и всегда увертывался от трех стрел, пущенных в него с двадцати шагов самым лучшим стрелком. Он прыгал вверх в свой рост и в длину на три роста. Он влезал на дерево так проворно, что охотник с двадцати шагов не мог попасть в него из лука. Без этих испытаний он, как и другие гости, не мог бы на празднике стрелять по медведю. «Аэ! Как хорошо быть молодым!..»

Вспомнился сын. Он утонул во время охоты на нерпу. Великий Андури не захотел вернуть Намунке сына. А сколько он молился, сколько ублажал духа вкусной кашей, политой водкой!..

Потом Намунка думал о войне. Почему русские люди убивают друг друга? Сколько в тайге и в море зверя, птицы, рыбы – на всех хватит…

Моряки негромко переговаривались между собой. Ороч молчал. Но вот он не торопясь выбил трубку, спрятал ее, взялся за жердь и стал осторожно спускать ее в расселину. Когда жердь во что-то уперлась, сказал:

– Ходи вниз, не надо боиси.

Федя посветил фонариком: жердь стала на белую, словно покрытую простыней, площадку.

– А солдаты? – спросил Ломов.

– Другая сторона ходи есть. – Намунка неопределенно махнул рукой.

– Что ж, рискнем, Федя? – И, не ожидая ответа, матрос ловко скользнул по жерди.

Старику нельзя было не верить.

Потом спустился ороч с зажженной смолистой веткой и, наконец, Великанов. Он по-прежнему недоумевал. Если солдаты приходили сюда, то, пожалуй, не из-за партизан. А если груз – шерсть, то зачем было так ее прятать? Ну ладно, может быть, пещера поможет найти разгадку.

– Шибко хорошо слышно, – шепотом предупредил старик, когда все оказались на подземной белой площадке, – громко говори не могу.

В просторной пустой пещере не было тишины. Людей со всех сторон окружали звуки разного тона, то высокие, то низкие. Федя сразу сообразил: это звучали капли воды, и каждая по-своему. Капли неодинаковые – одна больше, другая меньше – и падают с разной высоты. Одна – на камень, другая – в воду. И все вместе составляют своеобразный оркестр. Замечательная акустика пещеры усиливает и повторяет каждый звук.

Капельная музыка непередаваема, она очаровывает.

Но вот ороч, призывно махнув рукой, двинулся вперед.

Известняковая площадка была берегом небольшого озерца. Вода в нем была так прозрачна, что Федя не сразу заметил его. Воды всего по колено, но холодна как лед. За озерком почувствовался подъем, шли между светлых столбов – сталактитов. Некоторые из них небольшие, с ребенка, а иные сливались со сталагмитами, уходившими в потолок пещеры.

Пещера казалась волшебным храмом с белыми фигурам» молящихся. От ветки-факела ороча играли резкие серебристо-черные тени, и казалось, что белые одежды «молящихся» шевелятся. На полу стекляшки – лужицы кристально чистой воды. Трещал пылающий смолистый факел, мелодично перезванивались капли. Но среди этих звуков старик ороч расслышал другие.

– Говори два люди, – тихо произнес он, остановившись.

И вдруг страшный грохот обрушился откуда-то сверху. Казалось, произошел обвал и лавина камней стремительно катится вниз. Звуковой ураган. Федя закрыл голову руками и пригнулся. Ломов отпрыгнул, прижался к стене пещеры…

Ороч поднял руку и показал два пальца. Он что-то кричал, не двигаясь с места. Лицо его оставалось по-прежнему спокойным. Обвалы повторялись и повторялись. Но их грозный гул утихал. Наконец все смолкло. Осталась вечная музыка капель.

– Два раза пистолета стреляй, – сказал Намунка. – Можно посмотри, кого убивай.

– Ну откуда старик все знает? – поразился Федя.

Морякам было совестно за свой испуг, и они без колебания последовали за проводником. Выстрелы вернули их мысли из сказочно красивой белоснежной пещеры в жизнь.

Они шли, уже не очень присматриваясь, под огромными сводами. Свет факела терялся вверху пещеры. Белые гигантские сосульки… Известковые натеки на стенах и на полу как застывшие водопады… И все это царство серебристо-черных теней искрилось и оживало под колеблющимся пламенем самодельного факела.

Миновали еще две пещеры, такие же волшебно красивые, пролезли узким и длинным, как индюшиное горло, коридором, и снова пещера. В ней уже не было чистоты потолок в темных пятнах, похожих на копоть от костров. Не слышно капели. Сюда доходил откуда то серый солнечный отсвет.

Ветку-факел притоптали. Старый ороч оставил приятелей за большим каменным обломком, а сам пошел на разведку.

Федя и Ломов стояли ошеломленные всем увиденным.

– Один люди подох, – сказал, вернувшись, ороч. – Два пули сюда попадай, – и показал на грудь, там, где сердце. – Солдата ушел и господа ушел

Скоро моряки и сами увидели у входа в пещеру лежал мертвый человек в ватных штанах и кацавейке. Скуластое серое лицо, втянутые щеки. Тут же неподалеку остывал пепел костра, валялись консервные банки, коньячная бутылка, обрывки бумаги.

Феде бросился в глаза маленький черепаховый гребень.

– Мадама потеряй, – с безразличным видом сказал ороч, ковыряя прутиком в костре.

Глава восьмая. ЖЕЛАТЬ – НЕДОСТАТОЧНОЕ ОСНОВАНИЕ, ЧТОБЫ ОБЛАДАТЬ

Профессор Леонид Иванович Силантьев жил недалеко от Мальцевского базара, в доме своего однокашника по Московскому университету. Волна страха перед большевиками подхватила его и принесла из Москвы в сибирское колчаковское царство. Во Владивосток он попал с эшелонами каппелевцев, без гроша в кармане, с маленьким дерматиновым саквояжем в руках.

Оба брата профессора Силантьева дослужились при царе до генеральских чинов. Сейчас их уже нет в живых. Давно умерла и жена профессора.

Леонид Иванович занимал в одноэтажном домике своего приятеля библиотеку – большую комнату, три стены которой заполонили книги. То, что делалось за пределами этой комнаты, перестало интересовать профессора. Казалось, он был доволен жизнью: днем и ночью рылся в книгах, что-то выписывал, часами просиживая за толстыми старыми томами. Иногда местные власти просили его подготовить заключение, справку по какому-нибудь запутанному историческому вопросу, перевести важный документ на японский или китайский язык. Платили ему гроши, и на них он жил сам и содержал старушку, дальнюю родственницу, тоже беженку.

За последние годы ученый заметно одряхлел. Сидя в кресле, он вдруг засыпал. Ноги дрожали, спина согнулась. Выцветшие глаза слезились и смотрели на мир все безразличнее. Высохшие руки оплетали синие вены.

Имя профессора Силантьева, выдающегося китаеведа, было известно в России и за границей.

В один из туманных владивостокских дней у его дома, окрашенного в охряный цвет, остановилась черная щегольская коляска с крытым верхом. Ее окружали вооруженные всадники на вороных лошадях. На погонах у них видны две буквы: «МС» – морские стрелки, личная охрана Меркулова. В городе кто-то пустил шутку, что буквы означают «Меркулов Спиридон». Из коляски вышли Меркулов и располневший японец в штатском.

Вслед подъехал второй экипаж, попроще, с адъютантами.

Силантьев встретил неожиданных гостей с настороженностью: глава государственного образования, шутка ли. И этот важный японец в массивных черепаховых очках…

Меркулов торопливо стащил зубами с правой руки прилипшую к потной коже перчатку. Здороваясь, он невольно покосился на полурасстегнутые штаны профессора и спущенные подтяжки. Серый пуховый платок, оберегавший Леонида Ивановича от простуды, был кое-как завязан на спине большим узлом. Затрапезный вид ученого несколько обескуражил правителя.

Меркулова Силантьев знал, а на толстого японца с иссиня-черньши волосами, сверкавшими бриллиантином, глянул поверх очков с некоторым интересом. «Вряд ли он видит из-за живота свои ноги», – подумалось профессору.

– Господин Ямаги, коммерсант, рыбопромышленник и лесозаводчик, – представил японца Меркулов.

– Прошу вас, господа, – сказал Леонид Иванович и, шаркая ногами, повел гостей в библиотеку.

Несмотря на полдень, плотные зеленые шторы на окнах были опущены. Полкомнаты тонуло в тени. Горела яркая керосиновая лампа под матовым абажуром. При ее свете профессору лучше работалось.

– Прошу вас, господа, не курите, – тронул себя за грудь профессор, когда гости уселись за круглым столиком и дружно вынули один сигару, другой сигарету.

– Конечно, конечно, – с готовностью ответил Меркулов.

Японец тоже сделал жест извинения.

Старушка родственница принесла видавшие лучшие времена чашечки, кофейник и сиреневую сахарницу с отбитой ручкой. Наполнив чашки, старушка тихонько удалилась. Меркулов с любопытством осмотрелся. Старый турецкий диван со смятой постелью. Кабинетный рояль с нотами на крышке, портрет Бетховена…

– Кто играет на иструменте? – спросил правитель.

– На инструменте, – сказал ученый, – играю я.

Больше ничего примечательного в комнате не было. Кинги, одни книги: на полках, в шкафах, на стенах, на пыльном паркетном полу, на ночном столике… В одном из углов – киот, горящая лампадка. Потолок темный, с извилистыми трещинами и пятнами. Воздух пропитан застоявшимися лекарственными запахами. Пыльно-дымчатую однотонность комнаты нарушали яркие переплеты книг, мерцающие золотым тиснением. Сейчас на книги легли причудливые человеческие тени.

Взгляд Меркулова снова задержался на штанах профессора: «Застегнул бы, срамник, главу государства принимаешь… Бедновато живет профессор, скучно», – подытожил Меркулов и едва сдержал зевок.

– У вас есть дети, Леонид Иванович? – спросил он.

– Дочь умерла, – коротко ответил Силантьев, – сын – советник русского посольства в Англии.

– Так-с…– протянул Меркулов. – Умерла, значит, дочка-то, так-с… – Он поправил орден Станислава, выглядывавший из-под большого подбородка.

– Вы несколько похожи на покойного императора Николая Второго, – неожиданно сказал профессор правителю. – Конечно, если бы еще бородка, но и в лице есть кое-что…

«Глупость!» – добавил он мысленно.

– Польщен, очень польщен, – довольно пророкотал Меркулов. – Вам, наверно, известны мои верноподданнические убеждения?

Японец изобразил почтительную улыбку.

– Я, вы знаете, бывал иногда на высочайших приемах, – не слушая Меркулова, продолжал профессор. – И государя и государыню приходилось лицезреть не однажды. Мои братья были отмечены императором… – Силантьев остановился и пожевал губами.

«Старческое слабоумие, – подумал Меркулов, заставляя себя не смотреть на штаны, на платок, на спущенные подтяжки профессора. – Этого не трудно уговорить, подпишет любую бумагу. Нам важно его имя. Что он представляет собой сейчас, никому не известно… Не хотел бы я быть таким на старости лет».

– Чему я обязан, господа? – сказал профессор, считая, что светская часть закончена. – Чем могу служить?

Гости переглянулись. Толстый японец вытащил пачку сигарет, но, вспомнив предупреждение хозяина, поспешил спрятать. Белым, чистейшим платочком он вытер лоб.

– Вы нам можете оцень помоць, высокочтимый господин, – сказал японец, всем телом почтительно подавшись вперед. – Оцень, оцень помоць. Мы будем оцень благодарны.

– Позвольте, кому это – вам? – спросил Силантьев.

Меркулову показалось, что голос старика стал тверже.

– Нам – это союзникам, – чуть запнувшись, пояснил Ямаги. – Русским, японцам, китайцам… Может быть, профессор, вам удобнее на японском?

– Предпочитаю русский язык, – сказал Силантьев, – тем более что господин Меркулов еще не научился говорить по-японски.

– Прежде всего вы поможете русскому правительству, – с важностью заметил Меркулов.

– Слушаю вас… – вяло сказал Силантьев.

– Ваш брат, кажется, занимал высокий пост у Колчака? – продолжал Меркулов.

– Да, был каким-то министром.

– А вашего старшего брата убили красные?

– Да, и младшего тоже. Но к чему эти вопросы?

– Вы сами – знаток Китая?

– Говорят, да.

– Профессор Силантьев действительно тот человек, который нам нужен, – вмешался японец и многозначительно посмотрел на Меркулова.

– Господин профессор, – после небольшой паузы торжественно произнес Спиридон Денисович, – мы вас просим обосновать присоединение к Китаю русского Дальнего Востока. С точки зрения… историографии, что ли.

– Вы оговорились, господин Меркулов. – Ученый передвинул очки на лоб. – Вы, наверное, хотите получить обоснования законности дальневосточных границ русского государства?

– Нет, – пошел напрямую Меркулов и даже еще заострил: – Дело идет об исконных землях Китая.

Профессор снял очки и посмотрел на гостей, как будто только что увидел их.

Японец несколько раз почтительно склонил голову, желая показать, что и он заинтересованная сторона в этом деле.

– Господа, – вставая и размеренно, как с кафедры, произнес Силантьев, – я всю жизнь занимался тем, что утверждал историческую законность наших границ на Дальнем Востоке. Они правомерны и справедливы. А вы мне предлагаете…

– Высокочтимый господин профессор, – наивежливейше перебил Ямаги, – а если китайские исследователи убеждены в своей правоте? Они называют договоры о границах с Россией неравноправными. Вы как честный человек должны согласиться с этим.

– Вот как? Я должен согласиться? С чем?! – Холодно-бледное лицо ученого пошло пятнами. – Если вы назовете Нерчинский договор тысяча шестьсот восемьдесят девятого года неравноправным, я соглашусь с вами. Головин заключил его в невыгодных для России условиях. Да-с… Мы были вынуждены пойти на значительные территориальные уступки.

– Ай-ай, господин профессор, не кажется ли вам, что вы превратно толкуете историю? – Японец отпил глоточек остывшего кофе и медленно поставил чашку на место. – Какие невыгодные условия для России вы имеете в виду?

– Маньчжуры пришли на переговоры с большим войском, это известно всем, и взяли Нерчинск в кольцо своих солдат. Подпись Головина – результат прямого нажима вооруженных сил. И это главное. – Силантьев поднял палец. – Ничем иным маньчжурские правители не смогли бы обосновать свои притязания… Признайтесь, что тогдашнее желание Китая обладать Приамурьем – недостаточное основание в межгосударственных переговорах.

– Но тяготение проживавших там мелких племен?..

– Понимаю, понимаю, – нетерпеливо кивнул профессор, – но ведь дело в том, что тяготения к Китаю на большей части уступленной по Нерчинскому договору территории вовсе не было… Исконные земли китайские… Выдумка-с! И все дальнейшие договоры и соглашения с ними касались не традиционных областей расселения русского и китайского народов, а вновь присоединявшихся к Русской и Китайской империям территорий, населенных местными кочевыми и полукочевыми племенами. Вот моя точка зрения, господа.

Профессор устал от такой длинной речи. Однако немного погодя он добавил:

– Если хотите знать, соглашение с Россией об Уссурийском крае было выгодно китайцам. Проникновение Англии, Франции и других государств в Приамурье таило опасность не только для русских на Тихом океане, но и для Китая. Китайский народ никогда не претендовал на эти земли. Трагично, господа, что иногда от имени народа говорятся вещи, о которых народ и не думает.

Воцарилось молчание. Рука японца, лежавшая на столе, сжалась в кулак. Потом, будто и не слыша доводов Силантьева, он монотонно, словно заученный урок, произнес:

– Один из ученых говорит, что все земли Дальнего Востока до берегов Ледовитого океана принадлежали раньше китайцам.

– Говорить, батюшка, можно все, – живо откликнулся профессор. С узлом на спине, с длинным сухим носом, он был похож на старого взъерошенного ястреба. – В тысяча девятьсот тринадцатом году они говорили, что китайский монах Хуэй Шень открыл Америку за тысячу лет до Христофора Колумба. И доказательства нет, а говорили. – Профессор пожевал губами. – А хоть бы и так? Пусть бы и китайский монах открыл Америку. Ну и что? А вот русские в Амурский край пришли триста лет назад и обосновались здесь крепко, и ничьи кривотолки не помогут-с. Так-то, милостивые государи.

– Господин профессор, – сказал японец, вынимая сигареты, – нам многое понятно, мы уважаем ваше мнение… Но одно непостижимо. Как вы, которого большевики разорили, погубили семью, можете играть на руку красным комиссарам? Мы хотим дать законное право китайским властям приобщить Дальний Восток, тогда он не достанется Советам, а вы обретете на этой земле покой и почет на склоне лет.

– Ваше заключение будет хорошо оплачено. Мы понимаем, что это большой труд, – добавил Меркулов.

– Советы, красные комиссары… Прошу вас не курить, господин Ямаги! – закашлявшись, крикнул профессор. – Как вы можете… Вы хотите, чтобы я помог отнять у России землю, облитую кровью и потом предков! Это непонятно и странно. Зачем мне, старику, жизнь, если страну, которой я отдал все свои силы, растерзают на части! Зачем путать понятия я против большевиков, но я за Россию. А вы, почтенный господин Ямаги, вы, простите, просто комичны в роли заступника Китая.

Гости нервничали. Строптивость больного ученого была для них неожиданна.

– Поверьте, – нарушил неловкое молчание Меркулов, – у меня одно желание – служить народу, общему благу, так сказать. Приамурье должно быть наконец счастливым.

– Да-да, хорошо-хорошо, – подтвердил, кланяясь, японец. Внешне он сохранял дипломатическую сдержанность или обладал верблюжьей дозой спокойствия.

Силантьев посмотрел на обоих с откровенной иронией. Надев очки, он подошел к книжной стене и вынул оттуда скромный томик в коричневом переплете.

– Чехов, – сказал он. – Всего одна фраза, господин Меркулов, не возражаете? – Профессор полистал страницы. —Вот, прошу вас: «Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья: если же оно проистекает не отсюда, а от теоретических или иных соображений, то оно не то». Забавно! Не правда ли?

Силантьев поставил книгу на место.

– Надо учитывать повелительные обстоятельства, – поморщился Меркулов, – что необходимо, то и справедливо.

– Какие могут быть повелительные обстоятельства в вашем болоте? – тотчас парировал профессор. – Простите, не соображу

– Пойдемте, дорогой Ямаги. – Меркулов сердито оперся о подлокотники кресла. – Проще договориться с репортером. За сто иен он поставит вверх тормашками всю историю от сотворения мира и докажет все это как дважды два – четыре… А вас, профессор, прошу помнить, что наш разговор – государственная тайна.

«Ты смахиваешь на императора, но ты ноль, – думал, провожая визитеров, Леонид Иванович. – Подумаешь, правитель земли русской! Сытенький, кругленький ноль…»

Профессор тщательно застегнул на все пуговицы брюки, поднял подтяжки, оправил платок и вернулся в библиотеку.

Глава девятая. ЧЕЛОВЕК – НЕВИДИМКА

На палубе «Синего тюленя» гремят лебедки; из кунгаса, стоящего у борта, тонкими стальными руками они выхватывают продолговатые тюки, упакованные в синее полотно. Раскачиваясь на стропах, тюки плывут по воздуху и вдруг стремительно опускаются в объемистое корабельное чрево.

Стихший было ветер снова порывами задувал с моря, рвал из трубы мохнатый дым и сердито бросал его на воду. Небо темнело. На потревоженной морской глади появились пенящиеся гребешки. Со скрежетом, оттягивая якорную цепь, пароход медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону.

Вернувшись с берега, Федор Великанов с усердием принялся помогать буфетчику Евграфу Спиридоновичу. На все вопросы любопытного старика он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. О своих похождениях они с матросом Ломовым решили никому не говорить ни слова. Плотнику сказали, что меда купить не удалось.

После чая капитан, желая загладить свою недавнюю грубость, милостиво разрешил Феде познакомиться со штурманской рубкой.

– На стоянке прошу всегда-с, – сказал он в ответ на Федины благодарности. – Как будущему коллеге даже обязан-с.

Когда Великанов вошел в штурманскую, там никого не было. Вахтенный помощник на палубе следил за погрузкой. Полированные, красного дерева стены поблескивали так же, как в капитанской каюте. Два больших иллюминатора украшены зелеными занавесками. Барограф, в ящике тоже из красного дерева, намертво привинчен в углу штурманского стола. Сейчас здесь тихо. Четко, с металлическим звоном отбивал полусекунды хронометр, невидимый в своей бархатной пещерке. На передней стенке в аккуратных рамочках висят таблицы остаточной девиации, высот глаза наблюдателя при разных осадках парохода и еще какие-то таблицы.

Федя с любопытством рассматривал мореходные карты. На «Синем тюлене» их было множество, они во всех ящиках просторного штурманского стола. Тут английские, японские и даже французские карты. Они накапливались и хранились со времен первых плаваний судна.

Если бы «Синему тюленю» пришла необходимость идти немедленно в Лондон, Петербург или вокруг света, карт бы хватило. С глубоким волнением разглядывал юноша русские карты Дальнего Востока. Многие берега были впервые в прошлом веке положены на бумагу знаменитыми мореплавателями. В примечаниях гидрографии он находил знакомые имена.

Какая-то неизъяснимая прелесть была для Великанова в том, что он находится один в штурманской рубке, вынимает одну за одной карты с курсами, которыми ходил когда-то «Синий тюлень». Вот карта Южно-Китайского моря. На бумаге еле заметны карандашные линии: путь из Сайгона во Владивосток. Сбоку торопливо набросана схема тайфуна, стрелки указывают его направление… Другая карта, Балтийского моря: пароход вышел из Кенигсберга и повернул на восток. Поперек курса жирная черта, написано: «Туман». А чуть дальше заметка: «Разбудить капитана».

Федя представил себя капитаном и стал выбирать карты, будто готовясь в поход. Он взял карту Охотского побережья. Вот старинный городок Охотск – колыбель русского мореплавания на Дальнем Востоке. Справа и слева от Охотска пустынные берега, где встретить человека – большая удача. Бескрайние берега Охотского моря!.. Какие интересные могут здесь быть приключения! Сколько еще нового, неизвестного предстоит в жизни. Море неотразимо влекло юношу своим очарованием…

«Я забыл самое главное», – спохватился Великанов. Он быстро рассовал карты по ящикам и спустился в машинное отделение. Он здесь частый гость: каждый день старался выполнить что-нибудь из практического задания по машине. Никто и подумать не мог, что у него тут есть еще какие-то строго тайные дела.

В машинном отделении чисто и светло. Несколько сильных электрических ламп освещают трапы и решетки. Борта и поперечные стенки недавно покрыты белой эмалью. Железные плиты под ногами протерты маслом. Поручни высветлены как серебряные.

Огромная стальная машина отдыхала. И на ней все начищено, блестит каждый клапан, каждая гайка. Даже самый взыскательный человек вряд ли нашел бы здесь беспорядок. В глубине машинного отделения тяжко трудится, тягуче всхлипывая, водяной насос. Торопливо и легко выстукивают поршни динамо.

«Здесь и железо не ржавеет», – подумал Федя, поскользнувшись с непривычки на плитах.

У конторки под эмалированным диском телеграфа он увидел склонившегося человека в аккуратном полотняном кителе. Когда-то китель был синего цвета, а теперь, после многих и многих стирок, казался серым.

Это старший машинист Безбородое. Он-то Феде и нужен.

– Петр Еремеевич! – подошел к нему юноша. – Сегодня мне главную машину надо прорабатывать. Описать все системы трубопроводов. Тут вот по заданию…

Феде показалось, что Безбородое, прежде чем обернуться, что-то спрятал между страниц машинного журнала – большой замасленной книги, лежавшей на конторке.

– Машина, трубопроводы?.. —Машинист как-то смущенно приподнял очки в металлической оправе. – А-а, практикант!.. – Морщины дружелюбно расползлись по всему лицу.

– Мне бы, Петр Еремеевич, начертить схему судовых трубопроводов. Пожарную, водяную, отопительную. – Великанов подал отпечатанное на машинке задание мореходного училища.

«Что он спрятал в журнал?» – старался догадаться юноша.

Безбородое посадил очки на место и внимательно прочитал задание.

– Что ж, дело ясное, покажем. – Он опять улыбнулся. – Я все спросить тебя забываю, как маменька, здорова ли?

– Здорова, – сказал Федя.

– У Николая Анисимовича не раз приходилось встречать, – продолжал Безбородов.

Машинист уже собрался пойти с Федей и закрыл машинный журнал, но в это время свистнула переговорная труба.

– Лебедка номер два не работает. Опять испортили, палубные черти, – беззлобно сказал Безбородов, выслушав чей-то голос. – Придется идти, Федор. Передам тебя Никитину… Виктор! – крикнул он.

Никитин, молодой машинист, усердно протиравший поручни трапа, повернул голову. На вид он казался чуть старше Великанова. У него темные внимательные глаза, тонкийнос,густые брови. Федя чувствовал к нему симпатию,сам хотел познакомиться с ним поближе, но все как-то не получалось.

– Виктор, покажи практиканту трубопроводы, – у него задание. —Безбородов прихватил инструменты и заспешил на палубу.

Никитин взглянул несколько свысока на Федю, на его бумаги и сказал:

– Пойдем, приятель.

Он слегка важничал. Не всякому удается в двадцать лет стать машинистом второго класса на морском пароходе.

– Это пожарные трубы, – показал он небрежным жестом. – Насос качает воду из-за борта и подает по всей магистрали… А это паропроводы, они идут на палубу к лебедкам, на отопление.

Федя поглядывал на своего молодого учителя и прилежно записывал.

– Отработанный пар из отопительных батарей, – продолжал Никитин, сделав несколько шагов, – выведен на главный конденсатор. Перед конденсатором на трубопроводе отработанного пара установлен клапан…

Услышав про конденсатор. Великанов весь превратился во внимание.

– …Когда отопление работает, клапан приоткрыт и отработанный пар поступает в конденсатор. Сейчас клапан закрыт. – Никитин покрутил маховичок. – А так – открыт.

– А он разбирается… этот клапан?

– Мы, машинисты, на пароходе все можем разобрать, – опять порисовался Никитин, – а уж этот клапан – проще простого. Вот четыре гайки, отдал их и снимай крышку.

– Понимаю, понимаю, – бормотал Федя и снова что-то записал. – Посмотри-ка, правильно я схему зарисовал? – сказал он через минуту. – Водопровод идет отсюда в буфет, потом в каюту капитана.

В это время требовательно зазвенел телеграф. Начищенная до золотого блеска стрелка несколько раз прошла по всему кругу.

Никитин стремглав бросился к посту управления.

– Приказано готовить машину, – сказал он Феде, повторив распоряжение с мостика. – Еремеича надо предупредить… А скажи, Великанов, правда, что твой дядя, Фомичев, – депутат в Народном собрании, дела вершит? – В голосе Никитина послышалась насмешка.

– Как будто, – нехотя ответил Федя, – а какие там у них дела – не знаю.

– Слышал, твой дядя вместе с нашими правителями Меркуловыми в одной… в одной партии состоят, в демократическом союзе, что ли?

– Не знаю, не знаю, – повторил Великанов, – я в партийных делах не разбираюсь.

«Ну и штука получилась! – досадовал он. – Без дяди мне бы на пароход не попасть. А его здесь меркуловцем считают, сторонятся, не доверяют. Ведь так и обо мне подумать могут… Со стороны взглянуть – и правильно: яблоко от яблони недалеко падает».

– Вот что, друг, – заторопился машинист, – побудь здесь, я в момент за Еремеичем сбегаю. – Не ожидая ответа, Никитин ринулся вверх по лестнице.

Федя посмотрел по сторонам Он остался один в просторном помещении машинного отделения. Вздыхает где-то в глубине паровой насос. Секундная стрелка на медных часах у поста управления бегом заканчивает круг… Внимание Великанова снова привлек захватанный руками в машинном масле журнал на конторке.

Федя подошел, раскрыл его и замер от удивления: там лежала тоненькая книжка, которую юноша видал во Владивостоке. «Что делать?» В. И. Ленин», – прочитал он. Федя тут же засунул брошюру поглубже, захлопнул журнал. Он ликовал: «Будут у меня друзья. Читавший тайком Ленина не может быть плохим человеком! – И тут же, сразу: – Я сейчас один в машине… Если попробовать? Сколько понадобится времени, чтобы открыть и закрыть эту чертову крышку… четыре болта. – Волнуясь, как на экзамене, Федя молниеносно повторял в уме наставления механика Острейкина. – Но здесь не мореходка, за неверный ответ останешься без головы… Что это, трушу?»

Федя знал, на что он идет. «За попытку вывести из строя механизмы главной машины по законам военного времени расправа короткая. А главное, когда обнаружат то, что я сделаю, исправить не трудно… А может, не успеют обнаружить».

Время, казалось, пошло вскачь. Медные часы над конторкой накинули еще десять секунд. Федя решился: книжка «Что делать?», схороненная в машинном журнале, придала ему твердости.

Вот гаечный ключ; он, кажется, подойдет… В два прыжка Великанов подскочил к клапану отработанного пара. Гайки отдались сразу, без всяких трудностей. Снять крышку… так… Вытащить шток… Что это, хлопнула дверь на верхних решетках?.. Федя затаился. Нет, никого… Сжавшись, сдерживая дрожь в руках, он продолжал работать. Латунная пробочка на конце штока – клапанчук… Ее надо снять, учил Острейкин. Пробку снять, а шток поставить обратно. Вот так… Теперь клапан хоть до отказа закрой, все равно будет засасывать воздух, в машине падает давление…

Вот он, скромный клапанок, в руках Великанова. Он перевел дух и прислушался. Казалось, в машине по-прежнемутихо,так тихо, что слышно, как стучит сердце.

Но в машине не было тишины. Так же всхлипывал насос. Тикали медные часы. Из кочегарки доносился стук железных лопат…

Эти звуки сознание Феди не улавливало. Шаги на решетках, только шаги он может сейчас услышать.

– А-а, попался! – раздался вдруг негромкий голос. – Да не прячься, не прячься, все равно видел твою работу!

Великанов замер, спина его сразу взмокла. К нему не спеша подошел машинист Никитин. Они молча глядели друг на друга.

«Вот и все!.. Кончилась моя работа… – терзался юноша. – Подвел я, всех подвел!.. Никитин… Каким же он подлецом оказался!»

– Негодяй! – с ненавистью сказал Федя, стараясь незаметно вытащить застрявший в кармане гаечный ключ. – Кому прислуживаешь? Ну беги доноси! – Голос его звучал сдавленно, он едва слышал собственные слова.