Текст книги "Путь на Грумант"

Резкий, порывистый ветер туманил слезою глаза. Он с силой бросал в лицо мелкие камешки и шумливо гнал их по берегу, словно опавшие осенние листья.

И шквалистый ветер, и пустынное море, и мрачное небо, и каменные громады представлялись в этот момент кормщику как что-то единое, враждебное. Мозг Химкова напряженно работал, ища выхода и не находя его. «Одни… без припасов, без оружия…»

Но вот издалека, сквозь льды и туманы, через все Студеное море глянули на него лица жены и детей, оставшихся дома… Губы их шевелились, как будто говоря: «Не оплошай, Алеша, отец! Вернись, кормилец. Погибнем мы одни. Сбереги себя».

Прошла минута, другая. Пелена сошла с глаз, – вспомнил, где он и что с ним. Вспомнил Ваню, товарищей, еще спавших, ничего не зная.

– Нет, рано сдаваться. Хоть и страшон и силен ты, Грумант, а русский человек сильнее. Выдюжим!

Алексей выпрямился и сжал кулаки. Он, простой мореход, принял вызов судьбы и решил бороться до конца.

Обернувшись, он увидел показавшихся из-за скалы Федора, Степана и Ваню.

Глава четвертая. ОДНИ НА ОСТРОВЕ

– Здорово ночевали! – весело приветствовал Химкова Степан, но тут же осекся, по лицу кормщика почувствовав неладное.

Химков молча показал на море.

– Где же льды? Где «Ростислав»? – в голос воскликнули мореходы.

– Вынесло ветром со льдами… или, может быть… погиб, с трудом ответил Алексей.

– И мы погибнем! – вскрикнул каким то не своим, отчаянным голосом Веригин.

Замолчи, Федор! – строго оборвал его кормщик. – Что с тобой? Отец твой не раз, помню, говаривал: «Лучше помереть в море, чем в бабьем подоле». Будем ждать, авось вернется лодья.

– Да не то, Алексей, не боюсь я. Только тяжко мне, ровно камень на сердце… Не будет лодьи! Век будем ждать. Одна надежда на бога.

– На бога надейся, да сам не плошай. Не придет судно – перезимуем. Зимовка-то нам не впервой, сделаем все, что надо, и проживем хорошо. А тебе и пять зимовок нипочем. Ишь ведь, детина какой уродился!

Веригин, что-то бормоча, хмуро глядел под ноги.

– Ну что ты горюешь? Не пропадем. Еще зверя напромыслим и с деньгой домой вернемся, – ободрял Алексей павшего духом великана.

– Ежели дружно, и десять годов ладно проживем. Дружбу – ее и темь, и мороз, и пурга боится. Верно я говорю, ребята? – поддержал Химкова Степан, улыбнувшись товарищам. – И ты, Ванюха, испугался, небось? – неожиданно спросил он мальчика. – Страшно ведь на Груманте зимовать: медведи, морозы лютые.

Ваня посмотрел на отца, на Шарапова, на Федора и ответил с недетской серьезностью:

– Нет, Степан. С отцом да с тобой не страшно. Мамку только жалко, одна ведь. А с Федором я бы нипочем не остался. Страшно с Федором.

Алексей и Степан молча переглянулись, а Федор быстро поднял глаза и рванулся к мальчику.

– Ванюшка, родной!.. Други! А разве я… – загудел он срывающимся голосом. – Нет у меня страха… да ведь дело какое! Пашеньку-то знаете, Малыгиных дочку… ждет меня … Летом на тот год сватать хотел… Не подумал я – у тебя, Алексей, жонка, детишки дома… Простите, родные…

– Чего там, Федор, знаем ведь, каков ты человек. Вишь, молчальник, про свадьбу словом не обмолвился! Вот вернемся домой, мы со Степаном сватами будем, ладно, што ль? – уже шутил Химков. – А теперь, братцы, за работу. Зимовка то у нас, говорить нечего, трудная. Кабы знать, как дело обернется, припасу бы поболе взять. Да что вспоминать, теперь не поправишь…

Здесь, на Груманте, даже при хорошем снаряжении все требовало от людей огромного труда, изворотливости, подлинного мужества и стойкости. А четверо мореходов оказались почти ни с чем. На затерянном среди льдов и туманов полярном острове им предстояло все делать самим, с боем отвоевывать у природы каждый день жизни.

Но они не унывали.

– Ну, ребятушки, поглядим, что мы с собой-то взяли, – сказал Химков.

Поморы вернулись к избе и выложили перед Алексеем все, что у них было. Подсчитать запасы оказалось нетрудно. Они были очень невелики. Пищаль кремневая, рожок с порохом на двенадцать зарядов и двенадцать пуль, топор, котелок, полпуда муки ржаной, огниво и немного труту, один багор – остальные сломались при переправе по льду. Кроме того, у каждого был большой промысловый нож.

– Все же не с голыми руками, – с удовлетворением отметил Химков. – И с таким припасом, ежели с разумом, большие дела можно делать. Ну, а теперь слушайте. – И, как всегда, Алексей толково объяснил, с чего начать, за что приниматься. – Первое дело – избу исправить, – говорил он, загибая палец, – Потом на зиму зверя добыть, дров запасти. Ежели будет время – остров разведаем, на полдень становище должно быть. На моей памяти мезенские там новую избу ладили. А здесь нам жить неспособно. Зимовье-то наше русское, да без понятия поставлено, словно заморскими руками. Дверями-то уж всякая изба промысловая на берег глядит, а наша – в лощину. И берег далеко да не ладный, добром сюда лодья не пойдет, разве, как нас, несчастьем забросит. А и подойдет ежели, все равно нас с лодьи не доглядят. Да и нам за морем следить неспособно.

– А почему изба в лощине, а не у берега построена? спросил внимательно слушавший отца Ваня.

– Я и сам пока в толк не возьму, сынок

Все согласились с планом Алексея. Но прежде всего мореходы хотели выполнить старинный обычай: поставить крест на берегу. Недаром они позаботились прежде всего о кресте. Поморские кресты отнюдь не всегда обозначали могилу. Чаще всего они служили своеобразными маяками. Кресты ставили на самой высокой точке мыса или берега, где они резко выделялись среди скал и снегов и были издалека видны с проходящих судов.

Сколотив высокий крест из плавника и укрепив его камнями, мореходы возвратились к избе…

В старых поморских лоциях кресты различались по числу и величине; еще не так давно они возвышались на многих приметных местах архипелага. Только в XIX веке эти памятники старой русской морской культуры были безжалостно уничтожены появившимися на Груманте норвежскими промышленниками.

Сколотив высокий крест из плавника и укрепив его камнями, мореходы возвратились к избе, до мелочей пересмотрели все, что нужно исправить.

– Вот тут, – говорил Федор, искусный плотник, – бревна больше погнили, заменить надо. А в остальных местах только перебрать. – И тут же отметил, какие бревна нужно сменить. Для конопатки решили использовать мох, которого на острове было сколько угодно.

– Потолочные доски, Федор, тоже бы надо пригнать плотнее, – указывал Алексей, пробуя раздавшиеся тесины.

– Хороший потолок тепло сохраняет, а плохой – зиму в избу загоняет, – поддакнул Степан.

Кроме того, решено было заменить дверные косяки, притолоки, пороги и сколотить новые двери попрочнее да с крепкими засовами. Ставни к окнам тоже не были забыты, старые пришли в полную негодность.

Исправить развалившуюся печь взялся Алексей. Ему не раз приходилось класть такие печи и дома и на зимовках.

– За камнем дело не станет. Камнем весь остров завален, а вот с глиной как, братцы, быть? – задумался Химков. – Хорошую печь без глины не сложишь. А она здесь есть, раз печь на глине стоит и пол глиняный. Ведь не возят же ее на Грумант!

Мореходы, отбросив мрачные мысли, с жаром обсуждали неотложные дела.

Нужно было подумать и о пропитании.

– Ну-к что ж, кабыть и обедать пора, – посмотрел на солнышко Степан. – Не будешь сыт – не поработаешь. Так ведь, ребята?

– И то правда, – согласился Федор. – Олешка бы нам сейчас спроворить. Как бы ладно было.

– Пока порох есть, тужить нечего. Двенадцать зарядов – это двенадцать оленей. Как, Степан? – обратился Алексей к Шарапову.

Степан Шарапов ухмыльнулся в усы. Он слыл среди зверобоев «Ростислава» лучшим стрелком и недаром числился в артели носошником. Бить без промаха из кремневого самодельного ружья – искусство нелегкое. Но среди поморов было много метких стрелков.

– Ну вот что, Степан, бери четыре заряда. Оленей выбирай покрупнее и пожирнее. А Ваня в помощь тебе будет.

– Поспешайте, ребятушки. За оленем далеко ходить нечего, везде их много, – поторапливал проголодавшийся Федор.

Действительно, впоследствии выяснилось, что на острове водились не только олени. Здесь был богато представлен весь морской и наземный полярный животный мир.

На отлогих берегах, у самого моря, находились моржовые лежбища. Ближе к горам и по разлогам вдоль речушек, где рос серый лишайник, ягель, паслись стада дикого оленя. Часто встречались по моховым долинам тундровые куропатки. В изобилии водился песец. В озерках с чистой водой плескалось много крупной птицы, прилетавшей на лето с юга. В разных местах острова иногда попадались огромные белые медведи, подстерегавшие добычу.

Когда в избу был принесен первый убитый Шараповым олень, его осмотрели с особым интересом. Оказалось, что здешний олень поменьше, чем на Новой Земле или на материке. Добытый охотником олень был крупный самец, весил он пудов пять. Цвет имел не бурый, а белесый с темными полосами вдоль спины – переходный от летнего к зимнему, рога полностью отросли и очистились от мохнатой шкурки. Освежевав оленя, мореходы удивились обилию нежного жира.

Разделывая тушу, Степан тщательно вынимал хребтовые и ножные сухожилия: они пойдут для изготовления прочных ниток. Одежда и обувь, сшитая такими нитками, не промокает на месте швов. В шкуре оленя не нашли ни одного свища. Это было удивительно: шкуры оленей с материка почти всегда испорчены личинкой мухи. Муха, или, вернее, овод, кладет свои яички на шерсть оленя. Личинки – а их бывает до двухсот, – развиваясь, пробуравливают кожу и живут в ней. Весной личинки выползают наружу и сваливаются на землю. К лету они превращаются в мух.

– Потому шкура грумантского оленя и ценой дороже, что в ней вовсе дыр нет, – заметил Федор.

Особенно был хорош камос – кожа с ног оленя, употребляемая специально для обуви и рукавиц. Камос поморы снимали возможно аккуратнее.

Шарапов и Ваня отлично справились с заданием. Скоро четыре жирные оленьи туши висели невдалеке от избы.

Запасшись провизией, грумаланы с новыми силами взялись за работу. Прежде всего нужно было снабдить Федора лесом для избы. Лес выбирали из плавника и сносили его ближе к жилью.

В плавнике встречалось немало ценного. Тут были доски судовой обшивки погибших в море кораблей, разломанный шпангоут, брусья, толстые круглые обломки мачт. Ваня нашел почти целый деревянный руль от большой лодьи, а Федор набрел на остаток лодейного ворота, засыпанный песком. К великой радости зимовщиков иногда попадались обломки такелажа с болтами и скобами, гвозди и другое железо. Это были особенно нужные находки, – все железо тщательно собирали.

Лес для избы заготовили в течение двух дней. Федор безустали стучал топором, пригоняя бревна.

Роясь в плавнике, поморы обратили внимание на одно интересное обстоятельство. Плавник в обилии валялся не только у самой воды, но и вдалеке, почти около избы, у крутых горных склонов, то-есть верстах в двух от берега. Как ни старались промышленники понять эту загадку, так до истины и не добрались.

Однажды, собирая плавник, Степан окликнул Химкова:

– Смотри-ка, сколь глины нанесло. – И он указал на устье мутного ручья с мягким илистым дном. – А ну пойдем вверх – предложил Алексей, – посмотрим, откуда ручей глину несет.

К большой своей радости, они скоро обнаружили глину в ущелье, верст за пять от моря. Сделав из досок носилки, за день натаскали ее, сколько нужно, и тотчас приступили к ремонту печи. Затем привели в порядок и глиняный пол.

Работы по подготовке к зиме успешно продвигались вперед. В повседневных хлопотах незаметно уходило полярное дето.

Лес для избы заготовили в течение двух дней.

Химков тщательно следил за временем. С самого начала он поставил в горнице доску и на ней зарубками обозначал каждый прожитый день. Праздники он отмечал крестами.

Однажды в солнечный день Алексей позвал сына:

– Ну-ка, Ванюша, давай часы мастерить. Пока солнышко по небу ходит, пусть оно нам время показывает.

На ровной открытой площадке Алексей вбил прямую тонкую жердь. Длинная тень упала на землю.

– Прежде всего, Ваня, мы стороны земные узнаем. Тогда и ветры сподручнее будет примечать. Вот солнышко к полдню движется – тень от жерди все короче будет. – С этими словами Химков снял поясной ремень и привязал его к нижней части шеста. К другому концу ремня, на расстоянии, как раз равном длине тени, он прикрепил небольшую палочку и, как циркулем, вычертил на земле небольшую дугу. На конце тени он вбил острый колышек. – Теперь, Ванюха, смотри не зевай. Тень сначала совсем окоротеет, а потом, как солнышко за полдень пойдет, снова вытягиваться станет. Только она до моей черты доберется, ты в то место другой колышек вбей. Тогда и мне скажешь.

Кое-что о солнце мальчик уже знал: знал он, что в полдень оно бывает как раз на юге. Если в полдень встать к солнышку лицом, то на правой руке будет запад, на левой – восток, а позади – север. Все это было ему знакомо; теперь его разбирало любопытство узнать, как отец будет делать часы. Едва тень коснулась черты, Ваня вбил второй колышек и тотчас позвал отца.

– Молодец! Сейчас полуденную линию найдем. Алексей разделил дугу между колышками пополам и провел от шеста к середине дуги длинную линию.

– Вот эта стрелка как раз север показывает, а другой ее конец, где я перышки нарисовал, на полдень смотрит. Алексей провел новую линию поперек первой.

– Смотри, черта вправо – восток указывает, а влево – запад.

– Знаю, отец. А часы как замечать? – не выдержал Ваня.

– Сейчас, – Химков провел накрест еще две линии. Получилась восьмилучевая звезда. – Вот тебе и часы, Ванюха. Между лучами как раз по три часа времени протечет. Примечай тень и часы отсчитывай. Понял, сынок?

Ваня кивнул головой.

– А теперь прапорnote 30Note30
  Флюгер.


[Закрыть] на крыше сладим.

Алексей взял жердь, прикрепил сверху крестовину и в самый конец воткнул гвоздь. На гвоздь насадил крыло от большой чайки – бургомистра. Все это сооружение он пристроил к крыше избы, придав лучам крестовины истинное направление на страны света.

Ваня долго еще вертелся у солнечных часов, наблюдая, как медленно движется за солнышком тень, делаясь все длиннее и длиннее…

Устраиваясь пока в старой избе, Алексей не оставлял намерения перенести зимовье на южный берег и разведать остров поподробнее. Попутно он хотел выяснить, где находятся лучшие места для промысла моржей, где расположены удобные становища, на случай, если в будущем придется снова вести лодью на Малый Берун.

В том, что они попали на Малый Берун, и именно на его западный берег, Химков не сомневался. В ясные дни он отчетливо видел на западе снежные, остроконечные вершины соседнего Большого Беруна.

Химков знал, что между этими островами тянулся пролив, достигавший в южной части ста верст ширины. «Ростислав» погиб именно в этом проливе, почти всегда заполненном дрейфующими льдами.

Грумаланы долго не теряли надежды на возвращение судна. О «Ростиславе» больше не говорили, но ежедневно всматривались в море.

Там ничего не было видно.

Глава пятая. СТРАШНАЯ НАХОДКА

Прошло несколько дней с тех пор, как в избе заменили последнее негодное бревно, старательно проконопатили стены, плотно, доска к доске, уложили крышу и потолок. Давно просохла заново сложенная каменная печь.

Завершение первоочередных предзимних работ позволяло Химкову привести в исполнение его замысел обследовать весь остров. Но стала хмуриться погода. Однажды ночью крупными липкими хлопьями пошел мокрый снег, с моря навалил густой туман.

Непогожее время не пропало для Алексея даром. Ему удалось смастерить новый интересный прибор.

Готовясь к исследованию острова, он долго ломал голову, как обойтись без компаса и в то же время точно определить направление береговой линии.

– Что замолк, Алексей, о чем думу думаешь? – участливо спрашивал Федор.

– Хотел чертеж наших берегов сделать, да матки нет… И примыслить ничего не могу.

Веригин стал что-то вспоминать.

А матка-ветромет разве к делу негодна? Отец-то мой без ветромета и в море не ходил. Штука простая, смастерить недолго.

Алексей просиял и обнял товарища.

– Спасибо, надоумил. Теперь я с чертежом за милую душу управлюсь… Ванюха! – крикнул он сыну. – Найди-ко мне тесину поровнее, да мигом, не копайся.

Когда подходящая доска была разыскана, Химков, не откладывая, приступил к делу.

– Округ-то кабыть в аршин надобен, а, Федор? Такой ведь ветромет у отца был? – показал он размер руками.

– Такой, такой, хорошо помню, – загудел Веригин.

– А я вполовину меньше сделаю, – способнее будет в пути. Ветра да межники размечу – и довольно.

Химков разрезал пополам дюймовую доску, сбил половинки гвоздями и аккуратно процарапал окружность в пол-аршина диаметром, работая топором и ножом, он вырезал ровный круг и разбил его перпендикулярными линиями на шестнадцать секторов.

– Теперь, Федор, помоги: дыры по краю выжги и одну дыру в середине не забудь. А я палочки тем временем выточу.

– Ладно, давай, – с охотой отозвался Веригин, взял круг и, присмотрев на полке гвоздь по размеру, сунул его в огонь.

К концу дня были готовы и палочки. Восемь величиной в папиросу и восемь поменьше лежали стопочкой на столе; палочку подлинней – с пол-аршина – Алексей держал в руке. Скоро Ваня увидел готовый прибор – копию первого русского компаса-ветромета, известного с глубокой старины.

– Вот, Ванюха, эти палочки поболе, ветрами называют, – они главные. Ежели, примером, эту за север возьмем, тогда другие как назовешь? Ну-ка, сказывай.

Ваня, указывая по порядку пальцем на большие палочки, отвечал:

– Полуночник, веток, обедник, полуденик, шелоник, запад, побережник…

– Правильно, молодец! А вот эти палочки поменьше – межники, потому что между ветрами они стоят. Эти назови.

– Меж-севера полуночник, меж-встока полуночник, меж-встока обедник, меж-лета обедник, меж-запада шелоник, межзапада побережник, – бойко отсчитывал мальчик.

– Ай да Ваня! Да ты в кормщики гож, хоть сейчас лодью давай, – рассмеялся Степан, ласково теребя его за чуб.

– Большие матки в тридцать две палочки делают, продолжал Алексей. – Шестнадцать малых палок стриками зовут, а по заморскому – румбами. У каждого стрика тоже свое названье есть… Ну, спасибо, ребята, теперь чертеж у нас справный будет.

– Как же, Алексей, матка эта действует без стрелки-то – дерево ведь одно… – нерешительно произнес Степан. Алексей улыбнулся.

– А это что? – указал он на торчавшую посредине прибора высокую палочку. – Это и есть стрелка. В полдень солнышко по ней, как на наших часах, тень бросит и аккурат все ветры укажет.

– Понял, понял, – закивал головой Степан. – Ну-к что ж, по солнышку я и так дорогу сыскать умею… А вот ежели нету солнышка, как сейчас, примером, тогда какnote 31Note31
  Ловушки.


[Закрыть]?

– А кресты на что? – вмешался Федор – Кресты ведь, по закону, на восток ставлены – крылья север тебе укажут. Вот и ставь ветромет по кресту: с моря далече разобрать можно, куда крест глядит.

Ну, а ежели и крестов нету? – не унимался Степан.

– Того быть не может, чтобы русский человек на своей земле креста не поставил, – пробасил Федор. – Все мысы, губы да становища крестами помечены. А других людей, кроме русских по всему Студеному морю нет.

– Твоя правда, Федор, – подтвердил Химков. – В море ежели – ветромет по солнцу да по звездам дорогу укажет. А по берегу идешь – кресты замечай, тоже верно. Хороша вещица: и время и путь по ней узнать можно. Одно плохо: по морю идучи, другой раз ни солнца, ни звезд вовсе не увидишь… А давно штуку эту наши мореходы выдумали, магнитной стрелки и в помине не было…

Действительно, ветромету русские мореходы были обязаны той точности, которая искони соблюдалась ими в лоциях и морских картах – чертежах. Поморский прообраз компаса широко употреблялся на севере до появления магнитного, но, несомненно, он применялся и в более позднее время при плавании вблизи берегов, а особенно в районах, изобиловавших островами и подводными камнями.

Соорудив ветромет, Химков восполнил потерю маточки и мог приняться за карту берега. Чем заменить бумагу – он догадался давно: гладкой доской.

Дождавшись, когда солнце вновь оживило помрачневшие скалы и низины. Алексей и Степан Шарапов стали собираться в дальний поход на юг. Федор, большой домосед, сам просил оставить его дома. Ване, хоть он и умолял взять его с собой, тоже пришлось остаться: отец был непреклонен.

– Побудешь с Федором, – отрезал он.

С завистью смотрел Ваня на веселые дорожные хлопоты Степана, но делать было нечего. А Степан, напевая песенку грумаланов, лукаво посматривал на загрустившего мальчика:

 
Друг на друга мы взглянули,
Тяжелехонько вздохнули:
«Ну, ребята, не тужить!
Надо зиму здесь прожить.
Поживем, попромышляем,
Зверей разных постреляем,
Скоро темная зима
Проминуется сама;
Там наступит весна красна.
Нам тужить теперь напрасно»
 

– Не горюй, Ванюха, – утешал Федор, – придет еще твое время, находишься.

Прощаясь. Химков наказывал:

Ну, Федор, смотри, за хозяина остаешься. О чем говорили, не забывай. А ты, Ваня, траву-салату поищи. Ее здесь по берегу немало растет. Сколь можешь больше собирай. Зимой на оленьем мясе щи варить будем: и вкусно, и против цынги хорошо помогает. С Федором траву эту нарубите да заквасьте, как капусту, Федор тебе и корыто смастерит. Где салаты много растет, те места замечай. Ежели заболеет кто, будем из-под снега траву весной доставать. Норы песцовые примечайте. Вернемся – кулемки? поставим.

Прихватив с собой багры, пищаль, заряды и по доброму куску вяленой оленины, поморы ясным сентябрьским утром двинулись в путь.

Дорога шла по берегу моря. Версту за верстой Алексей

замечал контур береговой линии Концом ножа он вырезал на гладко оструганной доске все значительные мысы, выдающиеся в море, заливы, бухты, прибрежные камни, опасные для судов, и все приметные места. Отойдя немного к югу от двух черных скал, мореходы увидели большой залив, тянувшийся на десять – двенадцать верст. Совсем рядом уходил в море низкий песчаный мыс.

Ножом на гладкой доске Алексей вырезал карту острова.

Вдруг Алексей подтолкнул Степана локтем.

– Гляди, медведи! Целое семейство.

Важно переваливаясь и не обращая внимания на людей, по берегу шла рослая медведица с двумя мохнатыми медвежатами.

Химков назвал песчаную косу Мысом Трех Медведей. Залив между скалами решили назвать заливом Спасения, а большую бухту – бухтой Ростислава и отметили их на походной карте.

Дальше на протяжении всего пути берег уходил прямо на юг, почти не изменяя характера.

Ширина низкой прибрежной полосы, покрытой то галечником, то крупным песком, была различной. Местами отвесные скалы подходили почти к самому морю, местами отступали вглубь острова, образуя небольшие долины по берегам мелких речушек, шумливо сбегавших с горных склонов.

Все низкие береговые участки представляли отличные ягельные пастбища. Оленьи стада то и дело встречались на пути, особенно у водопоев. Смешные маленькие оленята резвясь возле маток, неуклюже прыгали, взбрасывая свои длинные ноги.

– Тьма здесь оленей! – то и дело восторгался Шарапов. В море на льдинах отдыхали, греясь на солнце, морские звери.

На низких берегах не раз встречались залежки моржей.

– Вот где зверя промышлять надо, Степан! – радовался и Химков – Если выберемся целы, только сюда артель поведу.

– Путь-то не легкий. Зверь тоже умен, собрался, где бьют его мало.

Путь тяжелый, это верно. Все льды и льды… – вздохнув, согласился Химков – Когда то еще мы судна дождемся…

– Ну-к что ж, не впервой русским на Груманте.

К концу третьего дня берег резко повернул сначала к юго-западу, а затем к востоку, образовав тупой широкий мыс, которым оканчивался западный берег. Этот берег Химков назвал Моржовым.

Идти стало труднее. Прибрежные скалы неприступными обрывами подходили прямо к морю. Появились во множестве морские птицы. Они лепились на утесах, куда не могли забраться песцы и медведи.

Химков решил все же пройти к южному берегу. Подъем на высокий скалистый мыс оказался сложным. Пробираться пришлось вдоль горного потока, русло которого местами суживалось до тесного ущелья. Кружной путь приходилось искать, когда дорогу преграждал водопад, сверившийся с уступа на уступ: неширокая горная речка с размаху бросалась вниз, на вечно мокрые спины камней, и, пенясь в водовороте, неистово шумела. Иногда к реву воды примешивался глухой стук: поток толкал по каменистому дну крупные валуны, увлекал их к морю.

Несмотря на трудности, Алексей не забывал свою карту. Он заполнял ее по масштабу десять верст в дюйме. Масштаб был намечен прямо на доске. Большие расстояния брал на глаз, а где можно измерял шагами или багром, еще в плавании разбитым на сажени и футы.

Ночь путники провели у костра в небольшой пещере почти на середине подъема.

Разведя огонь, отправились собирать мох и скоро вернулись с двумя большими охапками. Когда костер прогорел, Степан багром сгреб угли в сторону. – Ну-к что ж, – позевывая, сказал он, – нынче тепло будет, как дома на печке.

Химков покрыл горячий камень мягким слоем мха, и усталые поморы заснули, лишь поворачиваясь на другой бок, когда начинало слишком припекать.

Утром их разбудил сильный пронизывающий ветер. Небо было ясное, холодное, солнце низко стояло над горизонтом.

Пещера находилась у каменистой площадки на отвесной скале, опускавшейся прямо в море. У самого края площадки громоздились острые камни. Некоторые из них еле держались. Степан чуть прикоснулся ногой, и огромный камень угрожающе заколебался над обрывом.

– Оберегайся! – крикнул Алексей. – До беды недолго. Стоит одному камню упасть, за ним тысячи пойдут. Попадешь в камнепад, живым не быть.

Поморы осторожно легли у края скалы, сняв шапки, чтобы не уронить. Их глазам открылся один из красивейших видов острова. Внизу расстилалось темное море, покрытое белой пеной плавающей птицы; отвесный мыс был облеплен кайрами и чайками, сплошь закрывшими черные камни. Сидящие на узком карнизе, совсем близко от охотников, кайры без всякого страха смотрели на две всклокоченные головы над скалой.

– Велики птичьи базары на острове. Жаль, прошло время яйца собирать. А неплохо бы яичницу сейчас…

– Успеем еще за зимовку попробовать. Ну, пошли дальше, насмотрелись.

Дорога вела все выше и выше, но после хорошего отдыха она покачалась много легче. К полудню путешественники добрались до перевала.

Химков укрепил на куче камней свой прибор и, дождавшись полудня, когда тень от длинной шпильки ветромета показала север, осмотрелся.

К западу горели снеговые вершины Большого Беруна. На юге расстилался огромный залив с бесчисленными черными островками, сверкающими голубыми айсбергами и множеством плавающего льда. В прибрежных низинах осколками стекла поблескивали озерки. В глубине острова виднелась высокая, довольно ровная поверхность, покрытая ледниками и голыми скалами. Морозы избороздили остров трещинами и ущельями; ледники рассыпали там и сям груды каменных обломков. Высоких гор на Малом Беруне не было.

Химков быстро наносил на карту все, что видел, пока его не отвлек возглас Степана.

– Ну-ка, поди сюда, глянь, – манил его рукой товарищ, показавшись из-за большого камня.

Они нашли тесаный, в несколько саженей, крест, поваленный на землю.

– Заметка на кресте-то, Алексей, топором кто-то высек, – Шарапов ткнул пальцем в широкую нижнюю перекладину.

«22 апреля 1732 года», – прочитал Химков и некоторое время что-то молча соображал.

– Ну да.. Как раз тем годом и зимовали наши мезенские-то. Теперь и избу найдем. Где-то близко должна быть.

И тут же, вглядевшись в отлогий берег маленького заливчика к востоку от мыса, он взволнованно воскликнул:

– Гляди, зимовье, Степан! Видишь, чернеет? Вот радость-то! Недалече, рукой подать, там и заночуем. Сперва только крест поставим на место.

Крест был тяжелый, грубо, но крепко сколоченный из толстых бревен плавника. С ним пришлось долго повозиться.

Сверившись с ветрометом, Алексей и Степан установили этот поморский маяк ребрами точно на север – юг.

Спустившись на берег, они обогнули небольшой мысок и оказались возле заброшенного зимовья. На фоне вечернего неба темнело несколько небольших крестов. Проходя мимо покосившихся, старых надгробных памятников, мореходы сняли шапки.

Тут же стояла плавниковая изба, с мрачно темневшим дверным отверстием. Невдалеке виднелся сруб другой, заметно разрушенной избы. Алексей высек огонь и зажег сухую щепу, подняв ее к дверному брусу над входом.

Медленно разбирая славянскую вязь, он прочел. «Сия изба староверска», – и как-то нерешительно вошел в сени. За ним Шарапов. Из сеней в горницу двери были плотно закрыты. Удары по двери глухо отдались в темной избе.

– Ну-ка, ломай двери, – сказал Алексей.

Долго возились поморы, стараясь отбить толстые доски. Видимо, дверь была приперта чем-то изнутри. Стали осматривать окна. И окна были плотно закрыты. Когда удалось выбить одну ставню, из избы пахнуло затхлым холодным воздухом.

Химков первым влез в окно, осторожно нащупывая ногой полати. Степан передал ему горящий пук лучины и тем же путем забрался в избу.

– Кто-то лежит на лавке, – прошептал Шарапов. Они подошли ближе. При свете лучины на них глянуло черное лицо мертвеца. Друзья невольно отпрянули и перекрестились.

Кто был этот человек, умерший в одиночестве на безлюдном острове, далеко от родной земли?

– От зверей, видно, спасался, высказал догадку Шарапов, глядя на дверь, заваленную камнем.

Мореходы решили похоронить покойника, но копать яму в мерзлой каменистой почве было нечем, и они оставили его пока в избе, прикрыв окно. – Последним умер. Остальных схоронить успел, вишь, крестов сколько, – все еще шепотом говорил Степан, выйдя на волю и озираясь по сторонам.

Молча стояли поморы, стиснув в руках шапки. Наконец Алексей, пересилив себя, очнулся.

– Долго здесь тело человеческое не гниет, – думая о чем-то другом, сказал он. – Ведь сколько лет прошло…

Уходя из избы, они взяли закопченный медный котелок, нож и топор. Пищаль без зарядов и пороха была бесполезна, ее оставили на месте. На рукоятке ножа из пожелтевшей моржовой кости было вырезано неровными буквами имя владельца: «Иван Медведев».

Подумав, Алексей вспомнил:

– Слыхал, был такой. Крепкий старик, хороший промышленник. Не одну зимовку пережил, да здесь, вишь, и смерть свою нашел… Но избу эту не Медведев ставил, помнится, будто другой кормщик был…

Залив, у которого было расположено зимовье, Химков назвал Крестовым, так же как и высокий мыс, на котором они устанавливали крест. Берег напротив, покрытый ледниками, назвали Ледяным, а его западный скалистый мыс – Летним.

Переночевали в сенях и утром двинулись в обратный путь, твердо решив перебраться сюда.

– Приметил, Степан? Здешняя изба дверью прямо на берег выходит. И становище на полдень… Все как надо.