Текст книги "Желание исчезнуть"

Глава пятая
Первый донос, первая женщина, первое письмо

Оказавшись на кровати, Андрей снова закурил. Он уставился в черноту потолка и ни о чём не думал. Он знал, что надо выкурить две-три, и сон придёт сам. Условная «ночь», которая разделяла его рабочие дни в газете, проносилась быстро. Но в этот раз его засыпание прервал стук. Вздрогнув, он чуть не выронил на пол дымящийся окурок и сел на краю постели. Стук повторился. Это отличалось от того, как обычно стучала хозяйка. Она колотила злобно, долго, и он прекрасно засыпал под её шипящие ругательства. Сейчас стучали вкрадчиво, вежливо.

Из любопытства он отворил дверь. Перед ним стояла совсем молодая девушка. Она подалась чуть назад, темнота скрыла её фигуру, и он видел только её большие, широко раскрытые глаза – тоже чёрные, как и у всех, кого он тут встречал. Андрей вздохнул и подумал: может, от холода и из его глаз вытекла вся синева, и теперь они так же почернели, сделав его одним из горожан?..

– Вы что-то хотели?

– Мама просила вас не курить, – сказала девушка робко.

– Мама?.. А-а, хозяйка. Хорошо, скажи ей, что это всё. Я уже сплю.

Он хотел закрыть дверь, но почему-то остановился. Что-то странное было в её безотрывном взгляде. В последнюю ночь Лена так же смотрела на него: долгим, «протяжным» взглядом, говорящим больше, чем слова.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Стелла.

– Какое необычное имя.

– Это мама придумала.

– Ясно. А где папа?

Девушка пожала плечами.

– А я Андрей. Не знаю, кто придумал.

– Хорошо. Спокойной ночи. Не курите, пожалуйста.

Она отвернулась и пропала в темноте. Почудилось, что в последний миг, за секунду до того, как девушку поглотила коридорная темнота, он заметил её улыбку. Андрей сделал шаг и пошарил руками. Слепая глупая фантазия, что он нащупает её тело и обхватит его, поселила в его висках приятный голодный жар. Страсть возвращалась к нему постепенно – через долгие световые года памяти, но такие вещи, оказалось, легче вспоминаются, чем работа или коллеги.

Однако её не было, Андрей вернулся в комнату ни с чем. Просидев недолго на краю постели, он почувствовал жажду и отправился на кухню. Он пил холодную, отдающую металлом воду из-под крана, пока тело не остыло настолько, чтобы вернуться в комнату. Оказывается, он чертовски соскучился по обычной живой женщине. Андрей с трудом уснул. Вместо курева всю ночь и всё утро ему нестерпимо хотелось пить.

На работе, уже незадолго до обеда, он получил приглашение редактора зайти. Был час дня, как раз то время, когда над городком пробивался ломкий день. Впрочем, в редакторском кабинете, как и накануне, царили плотные сумерки.

Редактор выдавил из себя улыбку и вкрадчивым голосом пригласил присесть, попросил поделиться соображениями.

– Соображениями?

– Ну, вы же ходили на выставку, – почти ласково подсказал редактор. – Общались с друзьями, разве нет?

– Вы что, преследуете меня?

– Нет, но вот незадача: я вчера тоже был в музее. Очень понравился Костромской – на мой взгляд, лучший российский модернист сейчас, хоть и живёт зачем-то в Бельгии, а вам?

Андрей с недоверием посмотрел на редактора: неужто он действительно хочет услышать его соображения об искусстве?

– Ну, там был один экспонат: зеркальная сфера, по мне, так очень талантливо, много смыслов одновременно можно найти…

– Остроумно. А по теме?

– По теме?

– Что с нашими гостями? – холодно спросил редактор, давая понять, что время прелюдий окончено.

Андрей потерял дар речи и вжался в стул. Почувствовал сухость во рту и следом за ней тошноту. Ощутил себя участником одной из тех сценок, где дети выходят, чтобы прочитать перед классом стишок или сыграть в спектакле, и вдруг забывают текст. Сейчас два выхода: сбежать или импровизировать. Подумав, что маленькая ложь навредить никому не сможет, Андрей подключил всё своё воображение и стал пересказывать несуществовавший разговор с Петей и Олесей.

Он говорил и видел, что редактор чувствует его возбуждённо-отчаянное состояние. По остекленевшему взгляду Сергея Владимировича трудно было понять, нравится ли ему услышанное. Когда Андрей кончил свой рассказ, то почувствовал на висках капли пота. Смахнул их дрожащей от возбуждения рукой и виновато опустил взгляд, впившись потными ладонями себе в колени. В тишине они провели пару минут, редактор продолжал цепко следить за каждым его движением, будто ждал продолжения.

– И что же, всё? – с удивлением спросил он.

– Да, всё.

– Интересная история… – Редактор откинулся в кресле, свёл пальцы в замок и широко улыбнулся. Теперь он словно насытился и переваривал. Андрей молчал. «Что тут интересного?» – подумал он, но начал верить, что его историю купили.

– Получается, этот Пётр спит и видит, как бы вернуться в Москву, и вся эта идея с эвакуацией ему не нравится, так?

– Да.

– А жена его не против остаться, так?

– Ну да.

– Странновато… Вы сами женаты?

– Нет, – Андрей понял, что его могут раскусить, но почему-то уже не испугался. Весь страх вышел из него вместе с доносом.

– И как вы думаете, что привело их к такому разладу?

– У них нет разлада. Просто ему меньше нравятся эвакуация и городок, а ей тут нормально.

– Это я услышал. Я просто пытаюсь понять, как так вышло, что члены семьи так по-разному относятся к одним и тем же обстоятельствам. Ведь, в конце концов, их никто не принуждал приехать.

– Я слышал, сейчас с этим строже и многих вывозят чуть ли не насильно…

– Нет, вы слышали неправильно, – редактор перестал улыбаться. – Значит, так. Мне сдаётся, вы с чего-то взяли, что я жду доносов на ваших соседей и друзей любой ценой. Наверное, вы думаете, будто я какой-то жандарм. Вы понимаете, что от ваших рассказов судьба этих людей может измениться, а может и не измениться, и не нам с вами это решать?

Андрей кивнул.

– Тогда, я думаю, вам стоит быть осторожнее со словами. Они могут иметь последствия.

– Я всегда хотел, чтобы мои слова имели последствия, – сказал Андрей и почувствовал, что это говорит старый, оставленный на московском вокзале Андрей. – Для этого я и стал тем, кто я есть. Собой.

– Ясно…

– И кстати, это не работало там. Не было никакой разницы от того, о чём и как мы писали. Ничего не менялось. Всем было наплевать. Я просто надеялся, что наш городок – это другое место.

– Оно может стать таким, – задумчиво согласился редактор, – лучшим.

Андрей удивлённо прислушался к собственному голосу: звонкий, уверенный, не пасующий, – такого себя он бы захотел вызволить из плена прошлого.

– Тем не менее я бы предпочёл, чтобы вы приносили мне правду, – сухо сказал редактор. – А за ней надо охотиться дольше, чем один вечер. Хорошо, Андрей?

– Хорошо.

Он вернулся на свое место. Мерзкое чувство стыда пронизало его от макушки до копчика, пропитало горьким, жгучим разочарованием, он хотел вымарать, стереть последние сутки из памяти, особенно ту часть, что провёл у редактора. Оставшиеся два текста дались с особенным трудом.

Когда наступили выходные, Андрей отправился на прогулку. Он шёл по городку и собирал урожай давно скопившейся ненависти к этому месту. Он представлял себе, как улица за улицей, дом за домом – всё здесь погружается в огонь. Когда он слышал слово «угроза» – эфемерное, размазанное по волнам бесконечно лившихся из всех экранов новостей – то почему-то представлял именно пламя. Оно надвигалось со всех сторон: столпы огня тянулись с вражеской суши, из-под обманчиво мирных морских глубин и даже из космоса.

И теперь он хотел бы сам нести пламя, раздувать его, но их всех согнали сюда, на север, под бесконечную полярную ночь, чтобы они ничего не смогли совершить! Ничего значимого! И здесь они пропадут в безвестности, затянутые в небытие собственной слабостью. От бессилия Андрей схватился за голову, встав прямо посреди улицы, и попытался удержать разбегавшиеся во все стороны мысли.

Он почувствовал лёгкое прикосновение и обернулся. Это была хозяйская дочь. Она смотрела на него с удивлением.

– Стелла, да? – сказал он.

Девушка кивнула. Андрей был рад её видеть. Улицы и дома скоро потухнут, снова воцарится тишина, а вялые сумерки начнут разъедать свет.

– Что ты тут делаешь?

– Иду за продуктами. Увидела, как вы за голову схватились. Надеюсь, вы в порядке?

Андрей не сразу осознал, что вопрос подразумевает его здоровье, и промолчал. Не дождавшись его реакции, девушка продолжила:

– Вы что-нибудь едите? Или только курите вместо еды?

При слабом полуденном свете городка её лицо и голос казались другими. Он увидел, что на свету её глаза тёмно-серые, немного безжизненные. Они куда больше подходили вечно дремлющему вялому городку, заваленному снегом, чем чернота.

– Я ем, – ответил он. – Пойти с тобой?

– Как хотите.

Она пожала плечами и зашагала дальше. Постояв немного на месте, Андрей поплёлся следом. Действительно, давненько он ничего себе не покупал.

Улицы были совершенно пустынны. В магазине он взял «Северные» и шоколадный батончик. Стелла долго и вдумчиво выбирала крупы, хлеб, поэтому он вышел на мороз и закурил. Шоколад быстро замёрз и давался с трудом. Он казался Андрею безвкусным, и, когда Стелла наконец появилась, он предложил:

– Давай зайдём в кафе, я что-то проголодался по-настоящему.

– У меня денег нет, – весело ответила девушка.

– Это ничего – у меня, похоже, полно. Я угощаю.

Действительно, Андрей нашёл у себя солидную пачку купюр: столько денег в городке было сложно потратить даже за неделю. Они пришли в пустое кафе и заказали завтрак.

– Стелла, расскажи что-нибудь о себе.

– Что?

– Что-нибудь необычное.

– Ну, иногда мне кажется, что я в театральной пьесе, – немного подумав, сообщила Стелла.

– В смысле?

– Что я играю роль, а большинство людей вокруг – это такая массовка, просто большая толпа, из которой один-два человека должны что-то выкрикнуть, другой должен принести блюдо, а третий – опустить занавес, когда я умру.

– А почему ты думаешь, что умрёшь?

– Потому что мы явно в драме, – со смехом ответила она и отвернулась к окну.

Андрей смотрел на изгиб её шеи и понимал, что уже не может вызвать в памяти образ Лены. Она превращалась в ничего не значащее, пустое имя, а Стелла, юная и непонятная, явно чужая сказка, была реальностью.

Появилась официантка, молча поставила перед ними поднос, разложила блюда и ушла. На её лице не проявилось недовольства или неприветливости, однако она исполнила ритуал, не проронив ни слова, ни разу не взглянув на посетителей. Действительно, сыграла роль и удалилась в закулисье.

– Было бы слишком прекрасно, если бы люди в самом деле были актёрами и если б были зрители, перед которыми разыгрывается всё это, – сказал Андрей.

Стелла с аппетитом ела, поглядывая на него с детской непосредственностью. Впрочем, он продолжал чувствовать что-то ненастоящее и всё готовился, что разговор и это чуть ощутимое прикосновение под столом окажутся миражом посреди полуденной белой пустоты. В тепле её щеки зардели ярко. Андрей почти отогнал от себя чувство отвращения к самому себе. Она ела блинчики, её взгляд светлел, становился неподвижным от простого счастья сытости.

– Нам бы очень повезло, – продолжал Андрей, – если бы всё заканчивалось аплодисментами или свистом. Если бы мы сами имели право иногда поменяться местами с теми, кто смотрит, сесть в зал, понаблюдать… Но, к сожалению, опыт показывает, что жизнь – это чертовски нетеатральная вещь, что никому нет дела до того, как ты её проживаешь, что никто давно не играет, а все искренне верят в тот бред, который несут!

– А вы опытный, да? – невпопад спросила девушка, и он невольно рассмеялся, осознав, что она не слишком следует за его рассуждениями.

– Ты разбудила во мне аппетит, – признался он и начал есть. Ему показалось, что прежде чем опустить лицо к тарелке, она в последний раз исподлобья взглянула на него и подмигнула.

Потом они вернулись в квартиру, и он схватил её – так, как хотел в ту ночь. Просто не дал ей уйти, обхватив сзади за талию, притянув к себе рваными порывистыми движениями. Она дёрнулась было, но он понял, что она никуда не уйдёт, потому что не услышал ни звука с её стороны. Проведя по её спине ладонью, он медленно поцеловал её шею, одновременно прислушиваясь к остальной квартире, пробуя угадать, есть ли ещё «зрители» на этой сцене.

Однако звенела тишина, молчали даже электроприборы – в квартире отключили свет. Тем лучше: короткий полярный день закончился, и сумерки густели, как и внезапная страсть. Поцелуй был долгим, чёрным, он перенёс их в каморку.

Потом всё воскресенье он провёл в комнате – в ожидании Стеллы. У него были «Северные», немного шоколада и пара бутылок вина. Он вслушивался в шаги в коридоре и гадал, почему раньше не различал шагов хозяйки и её дочки. Действительно, несколько месяцев он прожил, убеждённый, что за стенкой – всего одна женщина. Ему показалось это невероятно смешным.

Весь день к нему никто не стучался. Андрей закрывал глаза и представлял маленькие босые ножки, перебирающие по холодному полу, чтобы прокрасться к нему и юркнуть под бок, под его мускулистую спокойную руку. Но всякий раз, когда он просыпался от полудрёмы, на уготованном ей кусочке постели продолжала зиять пустота.

В полночь он наконец открыл дверь и прошёл в коридор. Из-под двери в хозяйскую комнату пробивался свет, шумело радио. Ему казалось, что хозяйка всегда спит в это время. Он толкнул дверь, нагло шагнул внутрь. До него только сейчас дошло, что на нём лишь штаны, но отступать было поздно. Хозяйка удивлённо уставилась на незваного гостя из своего кресла. Раньше он тут никогда не был.

– Откуда у вас телевизор? – удивился Андрей.

– А что? Какое ваше дело? Выйдите вон! – воскликнула она. – Что за неуважение! Это моя комната!..

– Стоп-стоп, я выйду, – устало перебил он, – просто скажите: у вас раньше тоже был телевизор? Всё это время?

– Был, конечно, – с явным неудовольствием ответила хозяйка.

Она поднялась и начала оттеснять его в коридор. Её слабые ручки упёрлись в его молодое здоровое тело и никак не могли сдвинуть. Но Андрей, обведя комнату взглядом, понял, что Стеллы тут нет, и поэтому пятился сам.

– Телевизор запрещали почему-то смотреть, – нехотя объясняла хозяйка, – но недавно сигнал появился. Слава богу, хоть ток-шоу можно посмотреть. Фу! Как же воняет вашим куревом! – решительным толчком она наконец выставила его в коридор. – Когда же вас погонят обратно в вашу Москву, чтобы вы там себе прокуривали обои?! Гадость!

Она хлопнула дверью. Телевизор сразу стих, но свет продолжал гореть. Дурочка, видимо, подумала, что его заинтересовал ящик.

Андрей покрутился ещё некоторое время в темноте, махнул рукой и улёгся спать. Проснулся он в более привычном, ничего не ожидающем состоянии духа и отправился на работу. Один из коллег, чьего имени он не помнил, сказал, что в кабинете редактора опять что-то происходит. Андрей отправился туда и увидел, что из кабинета выносят книги и папки, стены и шкафы стремительно пустеют. Сергея Владимировича нигде видно не было, и он отправился к себе в закуток, чтобы заняться первой колонкой.

На столе ждал конверт. Андрей с удивлением поднял его и едва удержался на ногах, когда прочитал обратный адрес. Это было письмо от Лены из Москвы. Конверт был самый обыкновенный: немного помятый (судя по штемпелям, он находился в пути чуть больше двух недель), с изображением каких-то незамысловатых зимних птичек. Адрес был указан её аккуратным почерком: Городок, редакция газеты «Городничий», Андрею Городкову.

Андрей сел за стол и уставился на него, как на какое-то чудо. Он понял, что уже почти перестал верить в реальность жизни там, в своём прошлом, и начал примиряться с тем, что оно будет изредка возвращаться только в серых воспоминаниях. Впрочем, постепенно и они сотрутся до состояния мифа… И вот – она написала. Живое доказательство того, что прошлое существует и что он не прибыл сюда из ниоткуда.

Андрей аккуратно разрезал конверт и извлёк письмо. Он не сразу решился читать. Что-то слепило, будто бумага была слишком яркой или буквы слишком мелкими. Он с минуту прилаживался, беря письмо то так, то эдак, прежде чем заскользить по строчкам.

«Дорогой Андрей, я не знаю, как теперь к тебе обращаться, но пусть будет “дорогой”. Не сочти за официоз. Ты мне родной и по-настоящему дорогой человек! Я буду писать, наверное, путано, потому что сразу пишу это набело, чтобы отправить поскорее.

Я такая дура: оказывается, мы с самого начала могли вам писать, а вы нам нет, поэтому я и ждала, что ты первый напишешь, и очень удивлялась, что это от тебя ни строчки, пока соседка, у которой брат тоже эвакуирован, не сказала, что она уже пять писем ему отправила, и все пять доставились (ей пришли какие-то об этом квитки, я тоже сейчас заполню квиток).

Я так давно не писала от руки, что уже немного устала. Так странно, что можно вам писать, а ответ пока ждать не приходится. Получается, бессмысленно спрашивать, как ты там и что ты делаешь? Я позвонила в справочную, там сказали, что работаешь в газете, как тебе и обещали. Надеюсь, это так. Я начинаю немного сомневаться в том, что они пишут и говорят о городке правду. Честно говоря, я рассчитываю, что ты рано или поздно найдёшь способ как-нибудь дать знать о том, что там творится на самом деле, или, по крайней мере, они рано или поздно должны разрешить вам общение с внешним миром.

Ты всегда болел за правду и за то, чтобы можно было дать её людям, даже если никому особо до неё не было дела. Помнишь, я тебе говорила миллион раз, что это только кажется, что им нет дела, а на самом деле они просто боятся поднять голову, чтобы не привлечь внимания? Я и теперь так считаю, хотя, кажется, всех уже вывезли, для кого ты писал. Я остаюсь тут почти последняя: уехали все наши из редакции, половина моих однокурсников, многие друзья… Тебе не кажется, что в двадцать первом веке создавать закрытые городки – это даже странно? Они говорят, что это ради вашей там безопасности, но мы не сильно этому верим. Кто «мы»? – вот с этой сестрой другого эвакуированного я и называю нас «мы». Больше особо и обсудить не с кем. Её брата зовут Сергей вроде бы, а фамилию я не помню.

Ладно, у меня идея. Давай представим: я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать. Делай это так: перед сном представляй мое лицо и что мы разговариваем. Вернее так: представляй, что ты просыпаешься, принимаешь душ, бреешься, ешь завтрак, потом выбираешь одежду, одеваешься, завязываешь галстук (если пятница, можешь не завязывать), выходишь на улицу, садишься в машину и едешь на работу. Приезжаешь и проверяешь почту, а потом пишешь мне сообщение: давай выпьем кофе. И, красивый, нарядный, бритый, – приходишь ко мне, ладно? Мы занимаем места друг напротив друга, за нашим столиком, ты приносишь нам кофе, и мы болтаем: ты отвечаешь на мои вопросы, а я слушаю и улыбаюсь…

Я понимаю, что ты сейчас скептически морщишься, но просто попробуй: такие техники работают! Я буду приходить по утрам за наш столик, садиться там одна, брать сама себе кофе и слушать. И буду угадывать, что ты отвечаешь. В общем, мы попытаемся, а там как пойдёт, ладно?.. Доверься мне. Этот бестелесный мир существует, и через него мы можем общаться со своими близкими и родными… (В этом месте часть текста была зачёркнута.) Давай лучше перейдём к вопросам.

Расскажи, как тебе там нравится? Действительно ли вы всем обеспечены? У нас тут в Москве продукты все на месте, но цены подросли, становится трудно закупаться, как прежде. За границу из моих на Новый год мало кто едет: больно дорого, да и по телеку не перестают твердить, что там опасно. «Угроза не миновала…» – из каждого утюга об этой угрозе. В общем, расскажи, как там с обеспечением.

Ещё расскажи, с кем ты уже познакомился. Есть ли у тебя друзья? Раз вас так много уезжает, то, может, ты встречаешь знакомых? Правда, говорят, в ваш городок после тебя уже никто не едет, всех везут дальше на север. Может, тебе ещё повезло?

Самое главное: напиши, что слышно о том, когда этот кризис закончится? У нас тут целые ток-шоу устраивают, по два-три часа могут обсуждать то, что всё скоро нормализуется, что угроза временная, что всерьёз никто не верит в войну, потому что Россия может дать отпор и так далее… Но чем чаще они говорят о временности, тем мне становится больше не по себе. Сколько это уже длится? С осени? А скоро Новый год. Я думала, “временно” – это месяца полтора. Но раз городки только продолжают принимать людей и никто не возвращается…

Андрей, когда я об этом пишу, то начинаю плакать. Вот натурально. Может, ты даже видишь. (От этой фразы была нарисована стрелочка на засохшую каплю слёз, немного подмочившую чернила на одном из знаков препинания.) Видишь? Об этом тоже скажи. Мне так горько, что ты не можешь мне ответить. Но я правда начинаю верить, что всё образуется. Я скоро приеду, ладно? Или ты вернёшься ко мне. По крайней мере, на день рождения – ты же не можешь его пропустить, правда?

Почему я не уехала до сих пор? Надеюсь, ты понимаешь, что эта работа для меня очень важна. Ты всего добился, а я только начала делать карьеру… Правда, если редакция продолжит рассыпаться, то будет бессмысленно тут оставаться. Я только из-за нашего Пал Палыча тут, он гений, конечно… Но очень старенький, и его подкосила смерть жены… Он был странный какое-то время, и сразу грязные слухи идут, что главред-то, мол, ку-ку… Гадость.

В общем, не забывай: по вечерам ложись, представляй всё это и посылай мне ответы. На всё сразу не отвечай, по одному в день. Я буду вслушиваться. Наверное, тебе придётся повторять по нескольку раз: всё-таки между нами тысячи километров, и мысль идёт долго… Блин, Андрей, ну не хмурься, пожалуйста! Поверь хоть раз в то, о чём я тебе говорю!

В целом, не считая подорожания и отъезда друзей, мы тут живём хорошо. В Москве, как всегда, очень красивая иллюминация и подсветка в честь Нового года, обещают разные концерты и ярмарки… Я, конечно, пойду. Вообще у нас светло. Я думаю о том, что бы хорошего сделать на следующий год, составила себя список планов. Может, начну помогать бездомным или детям-сиротам. Мне куда-то надо направить заботу, раз тебя нет больше рядом, понимаешь? Я надеюсь, ты тоже там о ком-нибудь заботишься: хоть собачку себе заведи. Кстати, где ты живёшь? Один или с соседями? Кто они, чем занимаются? Расскажи…

P.S. Всё это время, что писала, гадала: будет ли кто-то читать наши письма? Буду осторожнее в следующий раз.

P.P.S. Кстати, говорят, к Новому году разрешат посылки. Я попытаюсь собрать то, что тебе будет нужно. Думаю, уж если посылки разрешат, то обратные письма тем более!

P.P.P.S. Вообще всё у нас тут хорошо. Я так путано писала, потому что всё надо рассказать, но целый том писать тоже не хочется. Поэтому вот так. Но всё хорошо!!! Москва прекрасна!!! Если всё-таки ты будешь обдумывать возвращение, то здесь не всё так плохо. Ну, это я так… чтобы ты знал.

Обнимаю.

Лена».