Текст книги "Желание исчезнуть"

Глава седьмая
Вторая женщина. Новый год

Накануне Нового года он получил новое письмо от Лены. Она написала:

«Привет, Андрей.

Будем считать, что я получила ответы на свои вопросы. Я постаралась выждать немного, чтобы сразу не писать.

Скоро будет Новый год. Я решила тоже поехать куда-нибудь, чтобы не быть одной. Поеду к брату. Не знаю, буду ли возвращаться. Москва пустеет. Это, наверное, похоже на сорок первый год. Только вот… Не знаю, что “только вот”. Извини, пустая голова. Я поняла, что боюсь.

Теперь мне ничего особенно не хочется, только поехать к тебе. Но в ваш городок сейчас не попасть – он, говорят, забит до отказа. Да я и не знаю, там ли ты. Вдруг я пишу в пустоту. Мне кажется, что ты ничего не сделал из того, что я просила… Извини, я не хотела об этом, но я ничего не почувствовала, никаких твоих мыслей… Это так странно: неужели и правда там, куда я пишу, нет моего Андрея, а только всё засыпано снегом и дует ветер? Кто тогда это прочитает? А вдруг никто?.. Ужас. Если тебя нет, то, получается, и меня нет. Как в “Ежике”, помнишь? Я никогда не понимала особо, что там происходит, пока сама не угодила в такой туман. Интересно, ты знаешь, что у нас творится? У тебя там вообще есть новости?

Ты в курсе, что мы продолжаем со всеми ссориться и рвать отношения? По телику они скажут тебе, что “дипломаты работают” и бла-бла-бла, но на самом деле я только и слышу, что очередная страна ввела ограничения против каких-то чиновников, санкции, визы… Я помню, когда всё началось, все посмеивались, потом стали злиться и кричать, что с Россией так нельзя и мы всем покажем. А потом наступил какой-то надлом, и всем стало наплевать. Никто уже никуда не может поехать – так и чего это обсуждать?

Мой брат, к которому я собираюсь (это старший, он до сих пор в Курске), помню, в те времена, когда всё началось, кричал мне по телефону, что я ничего не понимаю, что всё будет круто, что мы скоро увидим процветание и что к нам обратно будут проситься бывшие республики… Потом он стал как-то меньше об этом, я думала, из-за того, что родилась дочь у них. Но сейчас он вообще не говорит на эту тему. Я пробовала спросить, но он просто замолкает. Мне даже страшновато – что это в голове человека, который просто молчит, когда слышит вопрос? Напишу тебе потом, что он из себя представляет.

Иногда я думаю… Мне казалось это таким бредом. Я была так зла на тебя. А ты, наверное, был зол на меня. Конечно, я тебя подвела. Мне теперь странно это понимать. Неужели действительно возможно, что мы никогда не увидимся? Я не верила в тот день… Интересно, ты бы стал со мной разговаривать после того, как я не пришла к поезду? Я вдруг поняла тогда, что хочу запомнить тебя смеющимся, улыбающимся, свободным… А не хмурым на перроне (и не говори, что ты был не хмурый!). Я поняла, что эти полчаса или час, которые у нас будут, ничего не поменяют… И в общем вот. Не приехала. Потом узнала, что ни Лёшка, ни Игорь не приехали. Ты, наверное, страшно обиделся на всех. Ладно, я просто закончу на этом. Прости.

Слушай, ты всё-таки думай обо мне, ладно? Я думаю о тебе часто. Чувствуешь ли ты это? Давай будем думать о том, как увидимся, хорошо? Мы не можем не воссоединиться. Если у нас будет ещё хотя бы одна встреча, я буду говорить без умолку, пока не скажу всё-всё-всё. Звучит как угроза, да? (Смайлик.) Странно, я пишу это, и мне смешно, но хочется плакать.

Всё, хватит. Поеду куплю билет. Надо быть не одной в Новый год, а то начинается депрессия. Надеюсь, ты тоже там не один и у тебя есть друзья.

Мы встретимся. И теплые волны будут омывать наши ноги. Представила сейчас… На море встретимся, хорошо?

Обнимаю.

Лена».

Андрей нахмурился, когда закончил чтение. Он действительно не пытался больше вернуться мыслями в Москву, боясь, что снова окажется немым и не сумеет сказать ни слова. Он закрыл глаза: ему представилось огромное расстояние, разделявшее их, и что оттуда, из далёкой точки на карте России, бьёт одинокий луч света, протянутый лично к нему.

В темноте, звенящей одиночеством (у которого на самом деле нет ни звука, ни запаха, ни цвета, но тем не менее оно способно казаться звоном), он пробовал нащупать путь к ней, но снежные преграды вставали волна за волной, каждая следующая – выше предыдущей. И он выбился из сил, прорезая их, да так и застрял где-то посередине. Из оцепенения его вывел бодрый голос диктора в новом шоу, которое началось в девять утра.

Он открыл глаза. Было утро вторника, оставалось поработать два дня, потом наступали праздники. Здесь не чувствовалось такой суеты, как в Москве. Собственно, если бы не напоминания его нового приятеля, он бы постоянно забывал о Новом годе. Андрей встал и покачнулся (накануне он крепко выпил в одиночестве и ещё не полностью протрезвел). На столе лежал галстук серо-голубого цвета – он собирался подарить его новому приятелю-чиновнику. Рядом он положил письмо. Тоскливое желание ответить теребило краешек его души.

– Лена, ну что я могу сказать. Здесь нормально. Есть дешёвый алкоголь и «Северные», – пробормотал он. Лёг на кровать без одежды, услышал, как в трубах сдавленно булькает вода: их дом хорошенько грели в связи с наступившими морозами. – Ещё тут в квартирах тепло. Надеюсь, у вас тоже, – добавил он, повернувшись к телевизору.

Ток-шоу заменило его мысли, и Андрей остекленевшими глазами смотрел на красавчика-ведущего и его гостей. Даже не верилось, что где-то в Москве они записывали эту передачу: добрых четыре часа напряжённой работы, куча гримёров, операторов, сценаристов, помощников… В городке такая яркая картинка смотрелась как фантастический привет с другой планеты – тут, наверное, и не собрать столько ярких цветов, сколько поместилось на экране. Андрей, насытившись пустой болтовнёй о предмете, который даже не запомнил, ушёл на службу. За время его работы в конторском полумраке ненадолго рассвело и снова стемнело.

На тридцатое декабря сотрудникам газеты был в последний момент объявлен выходной. В этот высвободившийся день Андрей решился позвонить Петру и узнать, как дела. Поначалу долго не было ответа. Затем ответил женский голос, он не сразу узнал Олесю.

– А, привет, Андрей, – растерянно сказала она, – ты знаешь, у нас беда. Петя пропал несколько дней назад, я не знаю, где он. Везде искали. Я звонила, но тебя не было дома. Твоя хозяйка сказала, что у тебя гостей не бывает… А к тебе не приходила полиция?

– Нет.

Олеся помолчала. Андрей представлял её, стоящую в полутёмном общем коридоре, прислонившуюся к стене, увешанной куртками и шубами, и закрывшую глаза от усталости и отчаяния.

– Я слышала, – почти шёпотом сказала она, – что уже не первый человек так пропадает. И его в общем не особо ищут. Они говорят: да-да, мы ищем. А сами даже не смотрят на меня. Неужели с нами правда так поступают?

– Как «так»?

– Уничтожают нас, – чуть слышно пролепетала она, – тех, кто высказывает недовольство. Ведь Петя был очень взбудоражен тем вызовом. Он потом два дня не спал, очень переживал, что наговорил лишнего… Он такой – полезет на рожон, а потом жалеет. Даже думал найти того чиновника, извиниться. И пропал.

– Он ходил к нему?

– Он собирался в тот день. Но полиция говорит, его никто не видел. Получается, он вышел из дома и просто исчез, как в сугроб провалился. В принципе немудрено: тут же никто не поднимает глаз от земли. Но я ходила к тому чиновнику, и меня не пустили, понимаешь?

– Понимаю.

– Я никогда не была такой беспомощной, – сказала Олеся после долгой паузы. – Даже в детстве. Всегда есть какой-то ответ, что делать в той или иной ситуации, а тут я просто как без рук. Я попросила организовать общественные поиски, но как их сделать без интернета и телефона? Я хожу по тем местам, где мы с ним бывали, просто брожу по городу… Я тоже хочу пропасть, – она заплакала.

Андрей почувствовал леденящее отчаяние, оно передалось по телефонным проводам сквозь заснеженные улицы городка. Он с содроганием подумал, что его безумная идея обмануть редактора и избавиться от назойливых расспросов причиняет столько горя. Её плач постепенно стихал, потом повисла тишина.

– Всё будет хорошо, – пробормотал он. – Хочешь, я приду? Покажешь мне картину.

– Да, – обесцветившимся голосом согласилась она.

Андрей оделся и пришёл. В квартире никого не было, хотя во всех комнатах (почему-то двери были нараспашку) он заметил следы жизни множества людей.

– Тут ещё две семьи, – сказала она, приглашая идти за собой, – хозяйская и другие эвакуированные. Но здесь хотя бы дали отдельную комнату.

Больше она не несла своё полное тело с лёгкостью и самоуважением – скорее, волочила его на слабых ногах без особой охоты. Но горе делает людей отчасти прекрасными, как и счастье: слёзы преобразили её глаза, будто вымыли из них грязь и московскую копоть, поселили пламя безрассудной надежды. Андрей подумал, что всё в ней, кроме глаз, постарело.

Он сел на кровать в её комнате. Она осталась стоять и курила, глядя в окно. Потом очнулась от забытья и прошла к шкафу. Продравшись через ворох одежды: осенних курток, платьев, брюк, халатов, – всё, видимо, хозяйское, давно никем не ношенное, – она докопалась до квадратного предмета в оберточной бумаге.

– Вот она. Слушай, я так и не раскрывала её с Москвы.

Олеся впервые слабо улыбнулась. Андрей поднялся и, отстранив женщину, резкими движениями сорвал с картины бумагу. Олеся прислонилась к стене, словно без сил, и глядела на его быстрые уверенные движения. Он чувствовал, как по его спине бродит её рассеянный пустой взгляд, и думал, что когда придёт время, то так же уверенно и без сомнений начнёт рвать её одежду…

Однако это наваждение быстро прошло. Теперь оба рассматривали картину. На ней была изображена маленькая бухта, заросшая хвойным лесом, к которой издалека подходила одинокая белая лодка, полная людей. Картина оставалась не законченной примерно на четверть: передний план был пустым.

– Я говорила, что сама не делаю модерн арт, – тихо сказала Олеся.

– Ну, это намного красивее.

– Думаешь?

– Да.

– Спасибо, – она снова закурила.

– Допиши картину.

– Зачем?

– Это может быть самым главным. Что самое главное в твоей жизни?

Она растерянно посмотрела на него, забыв в очередной раз сделать затяжку.

– Какой главный проект? – сказал он.

– Никакого.

– Плохо. Вот если бы ты хотела написать самую совершенную картину на свете, то надо было бы работать над этой.

– А-а. Нет, я не хочу ничего такого. Раньше, может, болела какими-то амбициями, а теперь так. – Олеся пожала плечами.

– Ясно.

– Повесишь её?

Андрей забил в стену гвоздь, соорудил из проволоки петлю, прикрепил к задней части рамки и повесил на самую светлую стену.

– Теперь, когда тут висит незаконченная картина, это модерн арт, – сказала Олеся.

Затем она предложила поесть. За обедом спросила:

– А какое у тебя дело? Самое главное?

– Раньше было такое. Хотел достучаться до людей. Чтобы их тревожило происходящее в городе, на улице, в стране. Чтобы репортажи были хлёсткими, животрепещущими, помогали что-то исправлять, менять.

– А теперь?

– Теперь не знаю. Здесь полный информационный вакуум.

– Это точно. Знаешь, меня ничего в общем не интересует с тех пор, как Петя пропал, кроме одной мысли: почему же им всем настолько наплевать? Ну хорошо я – меня сломали. Забрали у меня мужа, лишили возможности его искать. Но они-то все могут задать себе вопрос, что мы тут все делаем. Но никто не задаёт. Больше того, они страшно бесятся, когда я прошу их это обсудить. Ну или когда высказываю, что на уме.

– Кто, соседи?

– Ну да, соседи, коллеги… Они так и смотрят… Разъярённо, ты знаешь. Мол, заткнись! Почему? Если мне просто любопытно?

– Не знаю.

– А тебе тоже всё равно, почему и зачем нас вывозят в эти городки?

– Я… – Андрей попытался вычерпнуть ответ со дна своего полуспящего рассудка, но ничего не нашёл. – Не знаю.

– Значит, всё равно, – со вздохом подытожила Олеся. – Я уже думаю: может, они что-то добавляют в воду, чтобы мы все тут отупели?

Потом они вышли прогуляться. Прогулка превратилась в упрямое, многочасовое хождение по городку. Они замотались в шарфы, потому что дул ветер и валил снег, и говорить было почти невозможно, но и без разговоров Андрей понял, что они занялись отчаянными поисками Петра.

Они прошли главную улицу города – Ленина – из конца в конец, ныряя в переулки и дворы. На краю города стояли КПП, вокруг них напряжённо гудели огромные пронизывающие ночь прожекторы. За последним рядом домов чернела и выла непроницаемая тундра. Они не говорили об этом, но оба знали, что, если человека просто вытолкнуть туда, в метель, и заставить немного пройти, он вряд ли найдёт путь назад: город мерцал слабо, а следы заметало в течение нескольких минут.

Вернувшись обессиленными, они вошли в Олесину комнату и улеглись на просторную кровать. На ней было достаточно места, чтобы двое взрослых лежали порознь, не касаясь друг друга, но, когда Андрей немного отдохнул, он перевернулся и обнял её в темноте. Олеся дышала тихо, чуть слышно, и он стал бродить по её телу, распаляясь от того, что наслаждается ею как добычей. Он заставил её дыхание стать частым, прерывистым, умоляющим, вцепился в неё поцелуем, и она ответила ему: сначала вяло, как бы нехотя, а потом – он чувствовал, как меняется её поцелуй, – с согласием. Он ощущал её стыд, а также – что они оба наслаждаются отвращением к тому, что делают. В коридоре шумела коммунальная сутолока: хозяева и эвакуированная семья смотрели хоккейный матч, кто-то готовил еду, ребёнок занимался на пианино.

Выйдя снова на мороз, Андрей почему-то подумал, что скоро исчезнет и Олеся и ничего, кроме картины и этой вспышки сумасбродной любви, от неё не останется. Точно так же в один прекрасный день доведётся исчезнуть и ему, и от него тоже не останется ничего, кроме размытых воспоминаний о женщинах, с которыми он когда-либо бывал.

На Новый год, как и договаривались, они встретились с Сергеем перед монументальным зданием департамента по информированию граждан и ревизии гражданской активности. У каждого было несколько пакетов: салаты, фрукты, овощи, холодец, блины и, конечно, выпивка.

– Ну здравствуй! – радостно воскликнул Сергей.

– Привет!

– Наконец-то. Ух, сейчас отметим!

– А тебе не надо будет работать? – на всякий случай уточнил Андрей.

– Ну-у, я тут ещё никогда не дежурил на Новый год, но, думаю, ничего не приплывёт. Ну и потом, на праздник дисциплина всегда чуть падает, это нормально.

Департамент показался Андрею таким же пустым, как и в день, когда они приходили с Петром. Пожилой охранник поздравил их с праздником и предупредил, что в одиннадцать уйдёт домой, а ключ от здания отдаст Сергею, чтобы они заперлись изнутри.

Сергей бодро принялся разливать водку, и, несмотря на вялое сопротивление Андрея, они начали пить уже в десять вечера.

– А чего тянуть? – удивлялся чиновник. – Страна огромная: уже где-то закончили праздновать и легли отсыпаться, а мы только начинаем!

– Ну да.

– Тебе приходило в голову, насколько она большая?

– Нет. Чем дольше я здесь, тем хуже чувствую масштаб.

– Масштаб чего?

– Мира.

– Ну, за мир и выпьем.

И они выпили. Пожевав закуски, Сергей сказал:

– Это для вас, горожан-хипстеров, размеры ничего не значат, а ты полетай с моё из конца в конец страны – поймёшь, что это такое. А ещё лучше съезди.

Андрей меланхолично кивнул.

– Эй, да ты без новогоднего настроения совсем!

– Да, пожалуй.

Андрей поднял на него слегка помутневший взгляд. Они ещё выпили, и он понял, что всё перед глазами плывёт.

– Э, так дело не пойдёт, – сказал Сергей огорчённо, – эдак ты ещё до президента уснёшь.

Они вышли на мороз и покурили «Северных». Андрей немного пришёл в себя и почувствовал весёлость, которая, как ему казалось, под огромным давлением всё это время тайно копилась, а теперь рвалась наружу, и алкоголь пробивал ей дорогу. Следующую рюмку они уже выпили по его инициативе.

– Виски, оказывается, очень тоскливый напиток, – сказал он, – после него чувствую себя таким тяжёлым и грустным.

– Это потому, что он весь палёный, – Сергей засмеялся. – Слушай, ладно, скажи мне другое: у тебя получилось с его женой?

– С женой?

– Ну, с женой Петра. Ты же для этого на него наговорил, ну, признайся!

– Э-э, я бы не хотел об этом…

– Да признайся наконец, ладно тебе! У меня же есть чуйка на это! Я тогда сразу тебя раскусил и поправил. Но оказалось, что ты всё равно угадал! Вот это чутьё! Ты на него наговорил, но… оказался прав! Это в нашем деле самое важное! Чувствовать даже поверх своих мыслей!

– Этого я уже не понимаю.

– Так получилось с ней или нет?

– Получилось.

– О-о, – Сергей с уважением похлопал его по плечу, – и сколько раз?

– Один раз.

– Один, – задумчиво повторил чиновник. – Ну, всё равно молодец! Выпьем за чутьё и за твой один раз!

Андрей выпил. Он немного насторожился – не пытается ли новый друг подвести его под статью.

– А что с ним случилось, с Петей? – спросил он.

– Этого я не знаю. И никто тебе не скажет, даже те, кто знает.

– А кто знает?

Сергей пожал плечами.

– Те, кому положено, – он засмеялся. – Да ты не беспокойся. Не думаю, что он найдётся. Сам понимаешь, время неспокойное, назад в городок его никто не пустит, даже если он придёт!

Они снова выпили. После этого Андрей потерял счет рюмкам и тостам и перестал следить за нитью разговора. Редкие фразы и предложения, бывало, выплывали над общим шумом речи: например, он запомнил, что Сергей стал смеяться громче и как будто отчаяннее, хлопал его по плечу, держался за живот. Смех, неожиданно отметил Андрей, делал его немного похожим на обезьяну. Андрей запомнил, что несколько раз чиновник повторил одну и ту же мысль: «Конечно, надо тебе к нам!.. ценный кадр мог бы выйти… вот после праздников…»

Потом они перестали выходить на улицу и курили уже в кабинете, время понеслось ещё быстрее, не разрываемое сменой декораций. В какой-то момент их начал перекрикивать телевизор: из голубого экрана пели и поздравляли артисты, которых Андрей в основном помнил ещё из детства. Было очень странно смотреть, как их идеальные лица улыбаются и смеются, лишённые морщин и изъянов, притом что почти каждый находится на сцене уже третий-четвёртый десяток лет. Андрей коснулся собственного лица – распаренного водкой, потерявшего здоровый цвет из-за постоянной темноты и работы за компьютером.

Они слушали поздравления: механические, заученные ещё при прошлом режиме – Андрей уже миллион раз их слышал и знал, что никто не вкладывает в них ни капли смысла. Поздравления перемежались песнями, танцами, фейерверками. Пока происходящее на экране было достаточно сдержанным, потому что все поглядывали на часы и ждали появления хозяина праздника и все знали, что именно после его речи веселье начнёт по-настоящему набирать обороты… Однако и то, что Андрей видел сейчас, мало укладывалось в его картину мира. Он мог принимать это в Москве, но здесь, за полярным кругом ему казалось, что он смотрит на пляшущих инопланетян.

Картинка на экране была самым ярким, что он видел за много месяцев. А столько беззаботно танцующих людей – и того дольше: с тех пор как непрестанно стали говорить об угрозе и с тревогой посматривать на запад и озираться на восток, людям всё неспокойнее плясалось из-за предчувствия войны, и хотя танцы не прекратились полностью, из них будто улетучилась беззаботность мирной жизни. А ещё столы ломились от еды и напитков, и Андрей впервые с переезда вспомнил, что когда-то любил ходить в дорогие рестораны, пить эксклюзивный алкоголь, носить модную одежду.

Пьяные слёзы воспоминаний навернулись ему на глаза. Сергей замолчал на полуслове и поглядел на него с недоумением.

– Я вспомнил, – начал объяснять Андрей, хотя его друг ничего не спрашивал, – что когда-то мы все так веселились… а сейчас… здесь… – он подбирал слова медленно, язык не слушался.

Он ткнул пальцем в экран, где в очередном номере исполнитель зажигал толпу древним, ещё советским хитом… Сергей покивал и что-то прокомментировал, но Андрей не обращал внимания. Он перестал плакать и снова глядел как зачарованный. Происходящее теряло для него реальность по мере того, как острая ностальгия потухла, и он снова наблюдал чужую сказку. Подобной красоты, как на экране, он никогда нигде не мог видеть; она существовала только в параллельной волшебной вселенной, а в его мирке – крохотном, вечно холодном городе – о ней можно узнать только из сказок и телепередач.

Наконец пришло время появиться президенту. Никто не говорил об этом вслух, но все понимали, что время и праздник принадлежат именно ему. Он стоял, равнодушный к холоду (и сам холодный, отчуждённый, не ведающий сомнений), у кремлёвской стены, и Андрей понял, что король выглядит ещё моложе, чем его пляшущая под старые хиты свита. Музыка стихла, Сергей замолчал, и весь часовой пояс набрал в рот воды, чтобы внимательно слушать. Молодое лицо президента размягчилось, когда он начал говорить: то ли это магический тембр его речи, то ли он и в самом деле перестал глядеть строго – но его рассказ звучал почти успокаивающе.

Он говорил, и Андрей почувствовал к нему благодарность за это – примерно то же самое, что и год назад; а на прошлогоднем празднике было, несомненно, то же, что и на позапрошлогоднем. И так можно было спуститься до самых недр истории, когда первые подобные выступления появились на экране. Президент говорил о сложностях и о победах, о разочаровании отдельными событиями и непреклонной вере в прекрасное будущее – а если сам президент говорит о вере, то как можно не уверовать вслед за ним? Андрей с замиранием прослушал эту великолепную речь, сердечные поздравления с Новым годом, и сглотнул горький комок, когда из телевизора зазвучала могущественная, сминающая человека мелодия гимна.

Она выбила из его лба испарину, а по коже пустила мурашки. Он никогда раньше не сознавал, что в этой музыке, олицетворявшей его страну, столько неистовой, но при этом сдержанной, гордой силы и достоинства. Андрей встал с первых же аккордов, Сергей тоже поднялся. Они простояли до конца, а потом, не сговариваясь, налили водки и чокнулись.

– С Новым годом!

– Ура!

Мужчины выпили, а праздник с телеэкрана засверкал с удвоенной энергией.

– Ты когда-нибудь задумывался, что в такой день всё, даже Кремль, принадлежит нам? – сказал Сергей. – И ведь нет разницы, где ты, в Москве или на Крайнем Севере. За границей или на подводной лодке. Мы все как бы в Кремле.

– Нет, не думал.

– А вот ты подумай: он приоткрывает его для нас, и мы на него смотрим, как дети, с изумлёнными глазами. Всего раз в год, всего пять минут, зато, – он поднял указательный палец, – в самые важные минуты! Когда рождаются новые желания и цели.

– Это точно, – подтвердил Андрей.

– Я тебе желаю, чтобы твои цели достигались, а желания исполнялись, – горячо пожав ему руку, сказал Сергей. Андрей улыбнулся и ответил:

– И я тебе точно того же желаю!

– Приходи к нам на службу, Андрюха! Нам такие нужны! У тебя же чутьё!

– Приду! – не раздумывая, согласился Андрей.

Они выпили. Праздник нарастал. Цвета зимы – голубой и белый – набухали в экране с каждой песней. По сравнению с лютым морозом за стеной, в телевизионном холоде не было ничего страшного, скорее он был таким же нереальным, как и всё остальное: люди в роскошных платьях, нестареющие звёзды, неугасающее веселье до самого утра. Праздник совершенно не отличался от того, что был и год, и десять лет назад, и в этом волшебном, чарующем повторении Андрей усмотрел великое знамение, что всё будет хорошо, страна неминуемо справится с любой угрозой, внешней или внутренней.

– Всё будет хорошо, – было последней фразой, которую он произнёс, прежде чем провалиться в пьяный чёрный-пречёрный сон.