Текст книги "Желание исчезнуть"

Глава восьмая
Весна в городке

Весна в городке началась внезапно и продлилась недолго. Новые соседи объяснили Андрею: не жди долгого цветения и недель капели, всё случится быстро, и назавтра наступит короткое, зыбкое полярное лето, которое может кончиться уже в августе.

И тем не менее, когда впервые он проснулся и не обнаружил всегдашней тьмы за окном, а нашёл там робкие проблески восхода и чуть набухшие на обнажившихся от снега кустах почки, то чуть не ахнул. В тот день Андрей плохо усвоил материал лекций, потому что все его мысли были как в тумане: запах тепла, которого он уже не помнил, пробрался в город с юга, сводил мозг с ума и наполнял сердце желанием почувствовать любовь. Через неделю после прихода весны у Андрея была первая сессия, и он мало спал.

Сразу после Нового года он по рекомендации Сергея поступил на ускоренные курсы переподготовки, чтобы из журналиста выучиться на аналитика их департамента.

– Будешь, как я, следить за настроениями, – сказал Сергей.

– Почему я? Я чего-то наговорил тебе на Новый год? Я, знаешь, выпил лишнего.

– Нет, в том-то и дело, ты ничего не сказал.

– Я не уверен, что хочу.

– Надо захотеть. Это будет интересный опыт, – Сергей улыбнулся, – департамент помогает людям сделать карьеру и найти новых себя. Тебя немного переделывают, и при этом ты можешь в будущем помочь другим – тоже переделать их, если надо. Обычно это занимает поколения, а мы научились делать за полгода-год, как тебе?

Несколько ночей Андрей плохо спал, пока не нашёл объяснения своему решению пойти учиться. Он пришёл в согласие с прежним собой на том, что переход в департамент поможет ему узнать истинные цели городка: зачем и как надолго они сюда угодили и когда их отпустят.

Статьи под его псевдонимами в газете продолжили выходить в обычном режиме. Кто их писал, Андрей не знал; открывая газету, он находил, что они написаны всё тем же языком, каким пользовался сам, может, ему довелось снова расщепиться, и теперь уже две его тени бродят по миру: Андрей на платформе, не способный расстаться с Москвой, и Андрей в редакции, не готовый расстаться с тенью любимой профессии?..

При поступлении на курсы его переселили из тесной каморки в новенькое общежитие, где у каждого курсанта была своя изолированная комната со всеми удобствами, включая ванную. О курении здесь не могло быть и речи, и, чтобы хоть чем-то пропитать безликие серые стены, он попросил Олесю подарить ему картину. Она безропотно отдала её, а через несколько недель пропала так же незаметно, как и Петя.

Её исчезновение было пугающе тихим: во всём городке не было ни души, кроме Андрея, кого бы интересовала её судьба. Соседи, к кому он обратился, лишь развели руками и сказали, что в один из вечеров она не вернулась домой. Её вещи остались на месте, а если что-то и исчезло, то Андрей недостаточно знал её гардероб.

Если Петя и Олеся исчезли в определённый момент, то когда и как пропали Стелла и её мать, он даже не понял: казалось, их успела слизнуть в неизвестность зима на последнем хриплом издыхании, прежде чем ненадолго отступить от города. Просто как-то раз, через пару месяцев после переезда в общежитие, Андрей пришёл в свою старую квартиру, но нашёл лишь запечатанную дверь. Оказалось, что дом отдали под снос, а все семьи расселили. Он так и не выяснил куда. Имени «Стелла» в городской базе данных не было, а имя хозяйки он, кажется, никогда не помнил. Сергей лишь усмехнулся в ответ на вопрос об их судьбе, и Андрей ещё более уверился в том, что единственной дорогой к правде является для него путь в департамент.

Всё, чему их учили первое время, касалось теории: как проводить социологические исследования и измерения, как фиксировать изменения общественного сознания, как общаться с различными категориями граждан, как, собственно, категорировать граждан. Вскоре Андрей понял, что департамент имеет огромное множество отделов, отвечающих за всевозможные аспекты контроля и измерений. Например, были люди, специально работавшие с малообразованными лицами и отбиравшие для них новостные потоки и произведения искусства. Были те, кто специализировался на поиске потенциальных бунтарей, возбудителей общественного недовольства, – но они, обнаружив таковых, передавали данные следующим, занимавшимся исследованием феноменов социального неповиновения, и так далее…

Андрей вскоре понял, что он вот-вот попадёт в кровеносную систему огромной машины, которая отчасти напоминала человеческий организм: в одну секунду в ней совершались тысячи процессов, отчасти независимых от друг от друга, отчасти – неразрывно сплетённых. Незаметной каплей крови он пополнит ряды молчаливых и никому не известных служителей этого организма и, вполне возможно, проживёт остаток дней, не ведая, чему и как служат остальные члены департамента; скорее всего, он станет ещё более ничтожным, очутившись внутри машины, но эта мысль не испугала его.

Всё свободное время Андрей смотрел телевизор. Его сознание отключалось на время этого занятия, и иногда он проводил за ним часы до глубокой ночи и вдруг вспоминал о том, что пора лечь спать, когда на часах был второй, а то и третий час. Впрочем, просыпался он хорошо отдохнувшим, поскольку находился в полуотключённом состоянии всё время, что смотрел передачи, сериалы, кинофильмы.

Получая письма от Лены (они приходили где-то раз в месяц, он по-прежнему забирал их в секретариате газеты, где сменилось уже два или три редактора), он тратил уйму времени, чтобы сосредоточиться и понять её слова. Чем дольше длилась их разлука, тем нереальнее казалось то, о чём она пишет. Андрей замечал, что, когда всё-таки добирался до настоящего смысла её слов, это походило на ослепительную вспышку посреди серо-чёрного морока, где он непрерывно находился.

«Андрей, – написала она в письме, которое подоспело в начале короткой полярной весны, – я перестала верить в то, что происходящее является “временным”, как они без устали твердят. Знаешь, есть пословица: “Нет ничего более постоянного, чем временное”. Вот уже прошёл год с тех пор, как началась эта истерия с эвакуацией, и она только набирает силу. Во что мы превращаемся?

Я устала задавать тебе вопросы. Мне теперь кажется, что я пишу на тот свет. Даже если вам действительно до сих пор запрещают писать письма, то Андрей, которого я знала, нашёл бы способ хоть как-то дать о себе весточку. Если ты читаешь это, пойми: я слышу в ответ мёртвую тишину уже полгода! Ты можешь себе представить, если бы я так же долго молчала? Мне кажется, я прошла все стадии борьбы с этим: гнев, ужас, отчаяние, принятие. Сейчас я просто мертва. В смысле мертва в отношениях с тобой. Нет, не мертва, но хочу быть мёртвой. А хотеть – это первый шаг к смерти.

(Хотела зачеркнуть этот бред в предыдущем абзаце, но ладно, пусть останется, пишу утром теперь. Но ты хоть подумай, до чего я дошла, раз уже пишу такие вещи…)

Вчера было сорок дней, как умер наш Пал Палыч. На твоём месте я бы спрашивала, почему я не еду к тебе. Что ж, возможно, ты не знаешь, но в ваш городок всё так же невозможно попасть. Сначала они предлагали мне написать заявление, и я написала два раза, но потом чиновники сказали, что не членам семьи туда закрыт въезд, а раз вам закрыт выезд, то семьей нам с тобой не стать. Но, добавляют они, это всё временно.

У меня просто нет эмоций комментировать это. Думаю, ты и сам можешь представить, что я чувствую. Интересно, есть ли у тебя там женщина? Может быть, ты уже женился, как знать. И она читает и рвёт эти письма, чтобы ты их не видел. У меня, если что, никого нет. Я написала заявление на увольнение после поминок и отдала новому редактору. Не знаю зачем… В понедельник надо будет отозвать. Пускай на эту зарплату уже ничего не купишь, кроме еды, но, по крайней мере, это хоть какое-то занятие. Тем более, говорят, журнал всё равно закроют из-за отсутствия финансирования, да и не покупает никто. Так что просто дождусь, пока эта фирма умрёт, – месяца два, не больше.

А потом я тоже поеду в эвакуацию. Я решила. Говорят, там хотя бы можно питаться и одеваться нормально, у вас есть театры и музеи, правильно? Звучит не так плохо. Тем более если я окажусь в одном из городков, то до тебя будет проще добраться.

Андрей, я не могу много писать. Меня душит страх за тебя. Пишу тебе об этом прямым текстом: найди способ дать о себе знать! Одно слово хотя бы. Одно.

Обнимаю.

Лена».

Андрей перечитал письмо несколько раз, прежде чем что-то острое пробилось из недр памяти, обхватило горло, принялось душить. Он с трудом мог вздохнуть, и слёзы скопились в его глазах, но он заставил их высохнуть, а когда открыл глаза, то мог рассуждать здраво. Нельзя было позволить, чтобы старые чувства заманили её сюда.

Он вышел на прогулку, и когда-то ненавистный, тесный городок смыл с него ужас и тоску, равнодушие возвратилось, он зацементировал это состояние долгим просмотром телевизора. В эту ночь он так и не лёг спать и на лекциях клевал носом.

Вечером следующего дня он надел костюм понаряднее, купил дорогой коньяк и отправился к Сергею. Он был насколько мог весел, беззаботен, пытался шутить, а главное, часто поднимал тосты. Наконец его друг начал часто зевать и вскоре сказал, что ему надо спать, иначе он не встанет на службу. Андрей ответил, что не дойдёт до общежития, потому что слишком много выпил, и Сергей с явной неохотой предложил ему остаться у него и поспать на диване в кухне. Это был первый раз, когда он оставил его у себя, и было заметно, что он не в восторге.

Ночью Андрей делал вид, что спит, и ждал до четырёх утра. Ему всё казалось, что сопение Сергея поддельное и он поджидает его. Наконец он подумал, что человек не может так долго притворяться, и поверил в то, что его друг заснул. Он на цыпочках прокрался в комнату Сергея и начал рыскать по его вещам. Через несколько минут удача улыбнулась, и он нашел старенький мобильный телефон. Аппарат работал и ловил сеть.

Андрей написал эсэмэс: «Не уезжай в эвакуацию. Они уничтожили меня». Подумав немного, он удалил второе предложение, потому что не смог бы объяснить, что оно значит, и отправил Лене только первое (её телефон он помнил наизусть до сих пор). Потом он удалил эсэмэс из отправленных и спрятал телефон туда же, где нашёл, и начал красться на кухню. В этот момент властный голос Сергея остановил его:

– Что это ты сейчас сделал?

Его друг сказал это прежним ледяным голосом, который он помнил ещё с их первой встречи в редакции. В нём не было ни малейшего намёка на то, что говоривший выпил. Андрей замер, будто оглушённый выстрелом.

– Что ты сделал? Расскажешь?

– Отправил эсэмэс, – сказал Андрей.

– И что прикажешь мне теперь думать? – спросил Сергей внезапно надломившимся голосом. Андрей промолчал, а он продолжил: – Я тебе доверял, а ты, получается, использовал меня! Всё это время!

– Я отправил СМС девушке. Я соскучился по ней.

– У тебя есть девушка?

– Да, она осталась в Москве. Ей сюда не попасть, потому что в город никого больше не допускают.

– Чёрт, а почему сразу не сказать-то?!

Сергей щёлкнул включателем, и квартиру осветил болезненный жёлтый свет единственного потолочного светильника. Щурясь, мужчины смотрели друг на друга.

– Не знаю. Просто не было повода о ней говорить.

– И что, ты хочешь, чтобы она приехала?

Сергей нашёл свои сигареты, закурил, усевшись прямо на кофейный столик. Он накрылся одеялом, словно плащом.

– Нет. Я просто написал ей, дал знать, что я жив и здоров.

– Не хочешь, чтобы она приехала? Зачем тогда написал?

– Соскучился.

– Я думал, у тебя тут есть женщина, – с сомнением сказал Сергей.

– Просто хотел дать ей знать, что я в порядке.

– Ну хорошо, – Сергей зевнул, – я тебе поверю. Но ты меня разочаровал. Ты мне не доверяешь.

– Я тебе доверяю. Просто не знаю, как бы сам отреагировал на такую просьбу, и решил не искушать тебя. Тебе могло быть неловко отказывать мне, но соблюдать правила – превыше всего, это наш долг. Особенно сейчас, когда городок в опасности.

– Ты пытаешься заговорить мне зубы, – Сергей хищно улыбнулся.

– Ничуть. Но я бы думал именно так, приди ко мне друг с такой просьбой. Передо мной встала бы дилемма, и я бы не рад был её решать. Я выбрал тихий вариант, чтобы ты с ней не столкнулся.

– Это какой же?

– Ты спишь, я пишу короткое эсэмэс, что у меня всё в порядке и что не надо беспокоиться. Я удаляю его из отправленных. Никто не обращает внимания на маленькое короткое сообщение с твоего телефона… Ты продолжаешь спать.

Андрей заметил, что улыбка его друга стала более снисходительной и спокойной. Сергей выключил свет и уселся в кресло, по-прежнему закутанный в одеяло.

– Я подумаю над этим, – сказал он.

– Спасибо.

У этого разговора не было продолжения, и Андрей со временем убедил себя, что на этот раз уберёг Лену и спасся сам.

Глава девятая
Лето в городке

Полярное лето оказалось белым, коротким, напоённым сладким предчувствием тепла. Оно, впрочем, так и не вступило в полную силу. Оно продлилось пятьдесят восемь дней, но Андрею показалось, что пролетело за один. На самом деле так и было: однажды вечер просто не превратился в ночь, а так и завис в молочном белом мареве, уступив место тихому солнечному утру.

Солнце редко пробивалось сквозь облака, и тем не менее городок преобразился. Улицы затопила ласковая белизна неподвижного облака, просвеченного солнцем. Этот летаргический белый свет казался добрым и приветливым по контрасту с холодным, вечно злым снегом, обещавшим ещё недавно никогда не прекратиться.

Лето наступило в начале июня и кончилось в начале августа. Старожилы сказали, что это достаточно долгий срок, а средняя температура – около семнадцати градусов – по здешним меркам почитается за жару. Оно совпало с его короткими июльскими каникулами, и Андрей исходил вдоль и поперёк все городские парки, скверы и улицы, выучил каждый изгиб маленького городского пруда, рождавшегося у речной излучины лишь на короткий срок после оттепели. Сначала он объяснял свои прогулки поиском потерявшихся из виду знакомых: Пети, Олеси, Стеллы и её матери… Но на самом деле он никого не искал и вскоре обнаружил себя просто блуждающим без дела, чтобы убить время и напитаться робким северным теплом.

Замерев на берегу пруда, он смотрел на нежную голубизну, окружённую перьями облаков, и вспоминал слова Стеллы о том, что всё происходящее – это огромная театральная постановка и большинство людей в ней – статичные артисты массовки, которым не уготовано реплик или даже движений. Вообще-то он почти забыл её лицо, так же как когда-то забыл лицо Лены. А ведь были секунды, когда не существовало ничего важнее, чем эти женщины. Временность всего происходящего остро уколола его и впрыснула яд сладкого, успокаивающего безразличия.

Хотя Андрею оставалось учиться не менее полугода (до следующего слепого студёного января), ему дали должность в департаменте уже после летней сессии. Руководитель отдела кадров сказал, что это необходимо, поскольку людей критически не хватает. Андрей покорно заступил на новую службу, а лекции стал посещать по вечерам: в новом семестре они должны были изучить современную геополитику, криптологию, основы уголовного права и процесса, а также методики обращения с подозрительными лицами.

Когда формальности были улажены, Андрея посадили за конторский стол, пахнущий старостью, среди таких же новоявленных чиновников, как он. Их отдел с утра до вечера просматривал дела тысяч эвакуированных из Москвы, Петербурга, Казани, Нижнего Новгорода, Уфы и других больших городов, чтобы выявлять потенциальные «спорные элементы». Подразумевались люди, которые, очутившись в эвакуации, могут создать в обществе волнения или нежелательные настроения. Ничего не надо было делать: просто найди что-либо подозрительное в досье и подчеркни это красным. Работа выполнялась на компьютере и отсылалась в конце дня руководителю.

Куда тот передавал собранные отметки, никто не знал, но Андрей улавливал в курилках едва слышное бормотание коллег о том, что, если у человека в досье найдётся более пяти красных отметок, его «возьмут на карандаш».

– Что это значит? Что им будет за это? – встрепенулся Андрей, но грузные мужчины в клетчатых пиджаках лишь испуганно глянули на него, тут же прервав разговор. Закутавшись в сигаретные облака, они поспешно докурили и молча ушли. Андрей не последовал за ними и больше не видел их на своем этаже.

Обычное досье выглядело скупо: факты о рождении и родителях, образовании, карьере, достижениях и каких-либо проступках. Андрей редко выделял более двух-трёх моментов. Если когда-либо доходило до пятой отметки и следовало принять решение, то Андрей замирал и долго думал.

Сейчас я поставлю пятую отметку, представлял себе он, и чьё-то короткое полярное лето может навсегда закончиться. Это лишь смелое предположение, но что, если и правда мои три клика на компьютере могут превратить человеческое досье в некролог? Он стряхивал с себя этот страх, ещё раз глядел на фотографию в шапке просмотренного дела и пропускал подозрительный момент, оставляя лишь четыре красные отметины. На вторую неделю начальник пригласил его к себе и спросил:

– Всё ли у вас в порядке?

– Да.

– Нравится ли вам работа? Устраивает ли коллектив и рабочее место?

– Нравится и устраивает.

– Я бы хотел уточнить, всё ли вам понятно в нашей работе.

– Да. Это вполне в духе того, чему нас учат на курсах.

– Славно. Тогда хочу дать вам знать, что не стоит опасаться отмечать больше спорных моментов. Поверьте, вы тут не на экзамене и вышестоящие контролирующие органы, которые получают эту информацию, дополнительно и тщательно всё перепроверят.

– Понимаю, – сказал Андрей.

– Поэтому, если вы вдруг опасаетесь, что вашу работу могут счесть слишком придирчивой, не стоит, – ласково сказал начальник, но Андрей увидел злой холодный взгляд над этой улыбкой и не поверил сказанному. – Просто выполняйте анализ вдумчиво и ответственно, и всё будет хорошо.

Тогда он взял за правило отмечать пятый и иногда шестой и более подозрительный момент в каждом втором досье, которое действительно могло содержать более четырёх странностей. Поначалу он думал выбирать людей, и вправду казавшихся неблагонадёжными (например, имели судимость или тревожащие абзацы в разделе «отзывы знакомых и коллег»), но затем отбросил эту идею и доверился бесстрастной математике. Каждый второй.

В последние выходные лета (тогда ещё никто не знал, что через неделю пойдет сильный дождь, а через две – перемешается со снегом и накроет город ненавистной ледяной шапочкой) Сергей предложил ему поехать на охоту. Когда Андрей понял, что впервые за полгода покинет пределы городка, то чуть не взорвался от счастья. Утром он приехал на место встречи – отдалённую автобусную остановку у КПП на выезде из города – первым из группы. Они поехали на юг, запросто покинув городок, и Андрей стал захлёбываться чувством свободы.

Впрочем, все движения в его душе совершались в тишине. Несмотря на шум охотников-чинуш, в ушах звенела единственная струна, и солнце было ярким как никогда. Он знал, что его оболочка не улыбается, ведёт себя отстранённо, может, даже неприлично – не делит с остальными вспышек смеха, не рассказывает анекдотов, не торопит водителя, – но внутри него загорелась позабытая зачарованная улыбка.

Он вернулся ещё дальше в прошлое и увидел маленького Андрея, совсем другого, чем сейчас: с веснушками и длинными выгоревшими волосами; он только что выбрался с заброшенной платформы и беспечно топал домой по деревенской улице.

Нынешний Андрей – промёрзший долгой зимой, так и не отогревшийся, уставший от монотонной безрадостной работы – появился из ниоткуда и встал на пути у мальчика. На нем были тяжёлый тулуп, валенки, шарф, запотевшие очки. Посреди полуденного зноя, гудящего пряной негой, он в своем облачении выглядел нелепо. Вокруг висело гудение мух, оводов. Маленький Андрей остановился. Он удивлённо поглядел на взрослого снизу вверх, и новый Андрей увидел, что между ними лежит пропасть длиной в несколько коротких жизней.

Этому ребёнку просто невозможно объяснить, что он познает дружбу и предательство, счастье и разлуку, амбиции и апатию, любовь и страсть, периоды небывалого воодушевления и депрессию… Всё это раздробит его жизнь на тысячу картин, которые никогда не сложатся в единое целое, пока он не придёт в тот час и минуту, где всё старое раскроет себя, чтобы показать, зачем написана и сыграна эта история. В этот момент на сцену выходит режиссёр, и все рукоплещут ему, а расщеплённый на атомы человек осознаёт, что эти тысячи миниатюр и были его жизнью, от которой он всё время чего-то ждал – например, смысла.

Андрей открыл было рот, его обветренные и высушенные долгой зимой губы сложились, чтобы произнести наставление себе-ребёнку. Мальчик покорно ждал, но взрослый так и не решился нарушить совершенную летнюю тишину. «Не становись мной», – вертелось у него на языке, но слова показались слабыми и безвольными.

Всю сознательную жизнь он отдал журналистике, словам, но они не привели ни к чему хорошему. Сейчас его окружают кислое сырое болото и туча комаров под негреющим солнцем тундры. Безразличный холодный глаз щурится на него из-за пелены неподвижных дымчатых облаков, а Андрей, повинуясь чужой воле, метит в глаз маленькому пушистому песцу, не имея ни желания, ни нежелания убивать. Все в этой сцене безразличны: солнце, природа, обречённый умереть зверь, охотник… Невозможно ни объяснить этот миг ребёнку, ни попросить у него прощения.

Отмахнувшись от роя мух, Андрей потрепал мальчугана по песочным волосам и пошёл дальше. Мальчик тоже двинулся по своим делам, и так они разошлись на узкой тропе: один – к полуразрушенной, давно оставленной платформе, второй – к маме и папе.

Раздался выстрел.

Вечером Андрей затянулся сигаретой и спустился с порога коттеджа, где охотникам предстояло ночевать. Знакомый северный холод обжёг его: ночи уже стали зябкими и довольно тёмными. Он чувствовал, что из-за горизонта веет холодной тьмой, она копит силы, готовится вскоре вернуться и снова укрыть их на очередной бесконечно долгий сезон.

Чтобы не возвращаться в зиму, он повернулся, прикинул направление и, застегнув куртку, пошёл на юг.

– Эй, Андрюха! Ты куда?! – он услышал голос друга.

– Так, погулять.

Андрей вернулся к Сергею. Не сговариваясь, закурили.

– Ну как тебе?

– Прекрасно.

– Будешь себя хорошо вести – возьму ещё.

– Спасибо!

– Эх, обожаю эту природу, – задумчиво сказал Сергей, глядя на тусклый западный горизонт: карликовые деревца и гигантские камни. – А ты?

– Я тоже обожаю. И так странно быть не в городке.

– Ой, и правда, ты же раньше не выезжал, – небрежно сказал Сергей и улыбнулся. Он сел на поваленный еловый ствол. Андрей стоял рядом.

– Было бы здорово почаще выезжать, – робко сказал он.

– Ты не обижайся, но я всё ещё не понял ту историю с телефоном, – ответил его друг. – Понимаю, что надо быть попроще, но если ты хорошо учишься, то знаешь, что так легко подобные вещи нельзя пропускать.

– Понимаю.

– Ну и что ты думаешь?

– Думаю, это тебе решать: забыть или нет. Не очень хочу снова это обсуждать.

– В принципе, верно. А что ты думаешь о ребятах?

– О них? – Андрей не ожидал вопроса. Из распахнутого окна бревенчатого коттеджа раздался взрыв хохота. – Да ничего не думаю. Обычные люди, хорошие.

– Понятно. Ничего – это хорошо. Мне в тебе вообще нравится то, что ты всё меньше думаешь, – Сергей улыбнулся.

– Да?

– Ага. Ну сам посуди: приехал сюда ты недовольный, раздражённый. Признайся, было же такое?

Андрей пожал плечами.

– Читали мы твои статейки, не отнекивайся. Было-было. Мол, это не так у нас сделано, то не так устроено… И из-за таких, как ты, у народа мозги и засорялись. А теперь посмотри: ты в десять раз ближе к народу, чем даже я! Да что там – в сто раз ближе! Я так и копаюсь в их говне, а ты уже выше этого. Ты теперь судьбы вершишь, и не по-подлому, как раньше, через журнальчик, а на государственной службе, как и положено!

– Да… Слушай, я выпил, поэтому не уверен, что всё понимаю, но…

– А что тут понимать, Андрюша? Мы повышаем дозу, разве не ясно? Нужно повышать дозу, а то иначе всё развалится. И попутно отключать другие наркотики.

Теперь Андрей, окончательно потеряв нить, лишь молча смотрел на своего друга.

– Либерастство ваше – это наркотик, что непонятного? – чуть раздраженно пояснил Сергей. – От него надо отваживать. Но понемногу, торопиться мы не будем. И вот увидишь: после того как молодые вырастут при новых законах, хоть одно поколение, они уже рыпаться и залупаться не будут, им всё будет нравиться, и всё для них будет понятно. Тем более взамен мы даём правильную дозу лекарства и сейчас по чуть-чуть повышаем её.

– А что за лекарство?

– Ты что, дебил? Любви к родине, конечно. Лекарство от плохого настроения, головной боли и даже рака.

– А-а…

– Бэ, блин. Ты вообще что-то учишь на этих курсах?

Чтобы не злить его дальше, Андрей достал пачку «Северных» и протянул ему.

– У тебя последняя, – всё ещё раздражённо сказал Сергей. – Я за своими схожу.

Когда он ушёл, Андрей повернулся и побежал на юг. Скоро он выбился из сил и просто шёл, но к этому времени оклики стихли. Он понял, что забрёл в болото и может запросто провалиться в трясину и утонуть, но решил не останавливаться и ориентироваться по торчащим из мутной смеси ила и земли кочкам. Некоторые из них оказывались хлипкими, и он пару раз упал с тропы, однако оба раза ему удавалось выкарабкаться и продолжить путь. Через несколько часов Андрей выбрался с болота и пошел по каменистому полю. Закончились деревья и кустарники, впереди легла бескрайняя равнина, усеянная огромными валунами. Он двигался дальше.

Постепенно темнело, и Андрей стал бояться, что скоро юг будет отличить всё сложнее, он собьётся с пути, зима догонит его. Действительно, к двум часам ночи белая каёмка по его правую руку погасла окончательно, но он продолжил упрямо идти вперёд, и через пару часов белое молочко стало пробиваться с востока. Он услышал, как где-то вдалеке рокочет вертолёт, и ринулся бежать. Вскоре стало совсем светло, и Андрей укрылся в тени ближайшего валуна. Он опасался, что вертолёт пролетит рядом, но тот покружил где-то в отдалении и затих. Может быть, его никто и не искал.

Когда опять стало темнеть, Андрей очнулся от полусна, в котором ничего не происходило, и пошёл дальше на юг. Поздним вечером он стал различать в стороне необычную поверхность и повернул к ней. Оказалось, что это узкая шоссейная дорога. Она привела его к небольшому посёлку, дома которого стояли опустевшие и мёртвые. Он прошёл по нескольким улицам и вспомнил городок: по планировке это место очень напоминало его. Андрей не мог понять, что именно здесь произошло – казалось, какая-то страшная взрывная волна выкорчевала все деревья, снесла верхние этажи, выбила стёкла и прожгла внутренности зданий насквозь, оставив стоять ряды обезображенных кирпичных коробок. Каждая из них когда-то была населена сотнями судеб, пронизана голосами, чувствами и стонами любви. А теперь не было ничего, кроме оставленности и смерти.

Андрей стал забираться в руины в поисках еды и воды, но ничего не было, и через пару часов, когда снова забрезжил восход, он упал без сознания посреди одной из улиц. А утром его нашла поисковая команда и на вертолёте возвратила в городок.