Текст книги "Сталинские премии. Две стороны одной медали"

Несколько своеобразную позицию занимает писатель Илья Эренбург, осуждающий антивоенные стихи Асеева и одновременно высказывающий недовольство существующей системой цензуры и критики: «Нам придали большое значение и за нами бдительно следят. Вряд ли сейчас возможна правдивая литература, она вся построена в стиле салютов, а правда – это кровь и слезы.

Очень показательна история с Зощенко, Сельвинским, Чуковским, Фединым. В ней виден административный произвол. Другое дело Асеев, он написал во время войны антивоенные вещи, и ему за это влетело.

Однако случаи с Зощенко, Сельвинским, Чуковским, Фединым иное. Они носят очень грубую форму. Лет десять назад обо мне могли писать самые отрицательные статьи, называть буржуазным писателем и одновременно печатать. Ныне другое – раз Зощенко или Чуковский уничтожены в „Правде“ или „Большевике“, их уже никто не печатает, и это ставит писателей в страшное положение общественного остракизма без видимой вины.

Мы, писатели, предали искусство и пошли на время войны в газету. Это была общественная необходимость, жертва, но этого никто не оценивает. С писателями обращаются черт знает как.

Я – Эренбург, и мне позволено многое. Меня уважают в стране и на фронте. Но и я не могу напечатать своих лучших стихов, ибо они пессимистичны, недостаточно похожи на стиль салютов. А ведь война рождает в человеке много горечи. Ее надо выразить».

За последнее время поступают сведения в отношении писателя Гладкова Ф. В., свидетельствующие о наличии у него антипартийных взглядов на положение советской литературы и перспективы ее развития.

Так, Гладков говорит: «В моей „Клятве“ все, что было от писательских размышлений, от политической мысли, от художественного образа, – все выброшено. И не цензурой, а там, „наверху“ чиновниками Александрова. Я не могу и не хочу быть участником прикладной литературы, а только такая литература сейчас легальна… Мы, старые большевики, всегда боролись за свободу творческой жизни пролетариата. Но теперь старые большевики не в моде, революционные принципы их неугодны… Трудно писать. Невыносимо трудно. А главное – поговорить не с кем. Исподличались люди…»

«В свое время профессия писателя понималась как „служение“, теперь она воспринимается как казенная служба. Писательский труд используется для голой агитации; оценки литературного произведения по его художественным достоинствам не существует; искусственно создается литературная слава людям вроде Симонова и Горбатова, а настоящие писатели в тени».

«Отсутствие творческих интересов и равнодушие писателей друг к другу объясняются взглядом руководящих товарищей на литературу как на подсобное хозяйство в политике. Литература лишена всякой самостоятельности и поэтому потеряла жизнедеятельность. Художники влачат жалкое, в творческом смысле, существование; процветают лакеи, вроде Катаева или Вирты, всякие шустрые и беспринципные люди…Совершенно губительна форма надзора за литературой со стороны ЦК партии, эта придирчивая и крохоборческая чистка каждой верстки журнала инструкторами и Еголиным… Уже не говоря о том, что это задерживает выход журналов, нивелирует и выхолащивает литературу, это, к тому же, не спасает от ошибок (пример с повестью Зощенко)… Такая практика должна быть сломана, если товарищи хотят, чтобы наш Великий Союз имел если не великую, то хотя бы большую литературу.

Я не тешу себя иллюзиями относительно перемен в литературном деле. Все мы – навоз для будущих литературных урожаев. Литература встанет на ноги только через 20–30 лет. Это произойдет, когда народ в массе своей, при открытых дверях за границу, станет культурным. Только тогда чиновники будут изгнаны с командных постов… Бедственно положение писателя, очевидца и участника грандиозных событий, у которого, тем не менее, запечатан рот, и он не может высказать об этих событиях своей писательской правды… Литература видела на своем веку Бенкендорфов всех мастей и все-таки осталась жива. Минует ее и наше лихолетье…»

«Обо всем этом должны знать наверху, но там не знают. Было время, когда писатели – и я в том числе – разговаривали со Сталиным о литературе, а теперь к нему не пускают, и даже письма писателей не доходят до него».

Антисоветски настроенные элементы из числа писателей критику и осуждение вредных произведений, а также положение в советской литературе оценивают с враждебных позиций, заявляя, что в условиях советской действительности литература существовать и развиваться не может.

Драматург Погодин Н. Ф.: «В книге Федина много ценных мыслей и высказываний, она должна быть настольной книгой каждого писателя. Самое ценное в ней – мысль автора: „Надо слушать, но не слушаться“. Это книга, утверждающая право художника мыслить и писать, о чем он хочет, не считаясь с „указками“».

Писатель Кассиль Л. А.: «Все произведения современной литературы – гниль и труха. Вырождение литературы дошло до предела. Союз писателей надо немедленно закрыть, писателям же предоставить возможности собираться группами у себя на квартирах и обсуждать написанное сообразно своим творческим симпатиям и взглядам. Это – единственный путь…»

По полученным агентурным данным, чуждые советской идеологии произведения писателей Сельвинского, Асеева, Зощенко, Чуковского, Федина и Довженко нашли одобрение среди антисоветски настроенных студентов литературного института Союза писателей, которые превращают осужденные произведения в «шедевры» современной литературы, отвергают принципы социалистического реализма и пытаются разрабатывать «новые теории» развития литературы и искусства.

Народный комиссар государственной безопасности

Союза ССР МЕРКУЛОВ

Источник: Родина. 1992. № 1. С. 92–96.

24 марта 1945 г.

Присутствовали: Александров А. В., К. Байсеитова, Глиэр Р. М., Гольденвейзер А. Б., Грабарь И. Э., Дунаевский И. О., Колас Якуб, Корнейчук А. Е., Мордвинов А. Г., Москвин И. М., Мясковский Н. Я., Х. Насырова, Софроницкий В. В., Симонов, Самосуд, Храпченко М. Б., Хорава А. А., Черкасов Н. К., Чиаурели М. Э., Шапорин Ю. С., Фадеев А. А. и др.

Председатель И. М. Москвин

Секретарь О. С. Бокшанская

Обсуждение доклада секции музыки (Докладчик Р. М. Глиэр)

<…>

Р. М. Глиэр: Следующая кандидатура – Левитан, диктор. Все его знают.

И. М. Москвин: По какому разделу его выставляют?

Мержанова: Нам в Секцию прислали.

И. М. Москвин: Читает он замечательно – приказы.

А. В. Александров: Всегда на той же самой ноте и в той же самой гамме. Но к музыке какое отношение он имеет?

[О. С. Бокшанская: Здесь не только музыканты, но и чтецы.]

Р. М. Глиэр: Левитан снимается.

Коллектив Ленинградской Филармонии.

М. Б. Храпченко: Вообще говоря, коллективам премия не присуждается, а присуждается определенным лицам за конкретные вещи.

А. Б. Гольденвейзер: Здесь очень сложный вопрос. Коллектив первоклассный. У нас ордена дают театру или какому-нибудь оркестру. Отсюда не следует, что каждый работник этого театра или оркестра является орденоносцем. Если бы мы могли дать премию коллективу оркестра, причем не считалось бы, что каждый член коллектива – лауреат, это можно было бы, а так сразу 150 лауреатов делаем.

А. В. Александров: Это не подходит.

М. Б. Храпченко: Дать звание заслуженного коллектива республики.

Р. М. Глиэр: Кандидатура Коллектива Ленинградской Филармонии исключается.

<…>

3 апреля 1945 г.

Присутствовали: Александров А. В., К. Байсеитова, Глиэр Р. М., Гольденвейзер А. Б., Колас Якуб, Корнейчук А. Е., Мордвинов А. Г., Мясковский Н. Я., Х. Насырова, Самосуд, Михоэлс, Герасимов А. М., Храпченко М. Б., Софроницкий, Хорава А. А., Фадеев А. А., Чиаурели М. Э., Шапорин Ю. А., И. Н. Юра и др.

Председатель И. М. Москвин

Секретарь О. С. Бокшанская

Перед заседанием состоялоь прослушивание песен композитора Блантера: «Вечная слава героям», «Под звездами Балкан», «Полюбила я парнишку», «В прифронтовом лесу», «Застольная».

Обсуждение доклада секции музыки (Докладчик Р. М. Глиэр)

Перехожу к списку «Крупные инструментальные произведения».

Мясковский Н. Я. «Квартет № 9», на 1-ю премию, 25 голосов.

Хачатурян А. Г. «Симфония № 2», на 1-ю премию, 24 голоса.

Шостакович Д. Д. Симфония № 8, на 2-ю премию, 20 голосов.

Ввиду того, что в этом году были представлены квартет[10]10
  Второй.


[Закрыть] и трио, мы выдвинули трио, как отличное произведение, которое следовало бы премировать первой премией. И вот предложение – объединить 8-ю симфонию и трио, чтобы баллотировать на 1-ю премию.

И. М. Москвин: За 44‑й год его тогда баллотировать будут?

М. Б. Храпченко: Я внес бы предложение заменить 8-ю симфонию трио, голосовать трио, а 8-ю симфонию снять. В прошлом году я такой точки зрения придерживался, и сейчас ее держусь. 8‑я симфония вызывает очень много споров и возражений.

А. Г. Мордвинов[11]11
  Архитектор, автор, в частности, гостиницы «Украина».


[Закрыть]: Я предложил бы снять и 8-ю симфонию, и трио.

М. Б. Храпченко: Трио очень хорошее.

А. Г. Мордвинов: Нет.

А. А. Фадеев: Все-таки это очень разные явления – 8‑я симфония и трио. Почему 8‑я симфония прошла на 2-ю премию? Потому что она очень спорная, только поэтому.

С. А. Самосуд: Вопрос очень острый. 8‑я симфония – произведения очень высокого класса, чрезвычайно высокого класса. Но это спорно просто. Не премировать ее – как-то непорядок. Даже был разговор, что то, что она прошла на 2-ю премию, в этом тоже есть какое-то неудобство.

М. Б. Храпченко: Прошел год с того момента.

С. А. Самосуд: Ее никто не слышал. Это большое мастерство. Для нас, музыкантов, это большой вопрос.

А. Г. Мордвинов: Нам предложили прослушать квинтет Вейнберга. Я не знаю, насколько это грамотно, но слушать подобные вещи на Комитете по Сталинским премиям, я считаю, просто недопустимо. Какой-то мальчик приносит сюда полную белиберду, совершенно невыносимую. Причем вместо того, чтобы этого мальчика как-то направить, займись, мол, серьезным делом, а не занимайся этой белибердой, мы поощряем подобные явления, заслушиваем в Комитете по Сталинским премиям. Если бы кто-нибудь принес сюда футуристическую мазню, мы не стали бы смотреть на Комитете по Сталинским премиям, а почему такую футуристическую мазню мы принуждены слушать? Это возмутительное явления, это какофония невероятнейшая. Это был кошачий концерт какой-то. Какие-то попытки технического изобретательства: то пальцем, то смычком. Мы смеялись, что за спину ему нужно еще что-нибудь привесить, чтобы было на чем там пощелкать. Как это возможно?

По этому поводу я хочу поднять принципиальный вопрос. Комитет по Сталинским премиям имеет какие-то критерии для оценок. Он подходит ко всем произведениям с точки зрения социалистического реализма. Если бы по живописи нам представили футуристическую мазню, мы не стали бы смотреть. Если б какую-то заумь представили в литературе, мы не стали бы ее слушать. А почему в музыке такое формалистическое трюкачество мы должны слушать?

[И. М. Москвин: Музыка – самое темное дело.]

Такие вещи не нужно допускать на Комитет по Сталинским премиям. Сейчас есть резонанс среди молодежи, что вот слушал Комитет по Сталинским премиям.

Некоторые могут говорить и в отношении Шостаковича, что мы ничего не понимаем в музыке. Но ведь эта музыка пишется для масс. Мы слушали квартет Шостаковича. Чем он отличается от квинтета Вейнберга? Конечно, один учитель, а другой ученик, но это какофония невыносимая, едва удерживаешься, чтобы не уйти. А мы о Шостаковиче говорим – гений, гений, гений. Мы потворствуем этому. Говорят, что мы Шостаковича не понимаем, что это музыка будущего. Эти разговоры мы слышим давно. Возьмите многомиллионную интеллигенцию: с огромной любовью, вниманием и пониманием слушают и Чайковского, и Глинку, и целый ряд других, не только русских, но и заграничных гениальных музыкантов. Слушают, любят, понимают, а такую какофонию, как музыка Шостаковича, конечно, не понимают.

Говорят, что это музыка будущего. Может быть, он ставит технические проблемы (это какая-то музыкальная лаборатория), пытается обогатить музыкальную палитру. Ну хорошо, лабораторным путем это оценят как угодно, это дело специалистов, но как музыку, которую ощущает, может быть, десяток музыкантов, едва ли мы это рекомендуем, поставим как пример и т. д. Я не понимаю этих явлений. Мы присуждаем премии по литературе Толстому, Шолохову, Фадееву, Корнейчуку – так их миллионы людей знают, любят, понимают. Какую-нибудь заумь литературную или стихотворную мы не будем поощрять, а почему этот чистый техницизм, формализм, заумь в музыке мы будем поощрять?

После этого квартета, невероятного сумбура и какофонии в трио прозвучали какие-то законченные фразы, и говорят, что это очень хорошо. А послушать отдельно это трио, так оно ничего особенно хорошего собой не представляет. Оно понравилось потому, что мы его слушали после этой какофонии. Мне кажется, что мы Шостаковичу слишком много внимания уделяем и этим открываем путь для такого типичного формализма. Говорят, что в Америке его признают. А сколько левых художников различных направлений тоже американские и английские художники признавали? Это вовсе не значит, что и мы должны этот формализм поощрять. Это не основная линия развития, не этим путем будет развиваться музыка. Она будет развиваться от мировых классиков, а это побочная линия, чистый техницизм, который обогащает, дает чисто техническое обогащение музыки, но это не основное русло музыки, и поощрять это дело не нужно.

Когда исполняется 8‑я симфония, много там какофонии, но слышится что-то такое, что каждый думает, что это пальба, «катюши» визжат и т. д., а вот уж квартет и трио – там оправдать этого нельзя.

Шостаковича не выдвигали на Сталинскую премию в этом году. С какой стати нам поощрять? А когда мы поощряем Шостаковича, появляются и Вейнберги, которые чудовищные вещи приносят. Молодежь идет за ним. Нам нужно стоять на позиции социалистического реализма, как во всех областях искусства, и мы должны поощрять те произведения в живописи, литературе и других областях, которые оценит и вся наша многомиллионная интеллигенция, и весь наш народ, а заумь такую зачем нам поощрять.

А. А. Фадеев: Мне, вообще говоря, очень симпатично выступление Мордвинова по направлению его удара, по основным мыслям, потому что это верно, что в таких областях как литература и живопись, мы лучше разбираемся, что такое формализм, и сразу видим. А в области музыки мы очень робки, и когда специалисты говорят, мы почтительно смолкаем, не полагаясь на живой голос сердца, который в этой области имеет очень большое значение. Так что очень уместно на эту тему поговорить.

А в конкретном обсуждении данных кандидатов мне кажется, что неправильно объединять Шостаковича и Вейнберга просто по качеству, по разнице талантов этих композиторов. Если говорить очень принципиально по вопросам о формализме, о социалистическом реализме, никогда не следует забывать, что и до сих пор формализм существует и с ним бороться нужно, а с другой стороны, есть другая сторона вопроса, что не нужно придерживаться только традиционности, и в области той же живописи мы недавно слышали, что весь французский импрессионизм причислялся к формалистам, что Врубеля считали формалистом и т. д.… Поиски нового, многообразия тоже должны быть.

По вопросу о Шостаковиче я поддерживаю точку зрения Михаила Борисовича[12]12
  Храпченко – Председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР.


[Закрыть] насчет того, что нужно премировать его за трио и дать первую премию. Я не согласен с Мордвиновым, что трио можно назвать вещью формалистической. Оно впечатляет человека, очень неискушенного в специфических вопросах музыки. Просто человека, имеющего живую душу, это произведение захватывает. Это выдающееся произведение. Я – человек с полным отсутствием музыкального образования, но меня это произведение исключительно впечатлило, и я долго находился под его впечатлением. Из всего, что мы на Комитете слышали, наиболее сильно впечатление у меня осталось от этого трио.

Если говорить относительно 8‑й симфонии, то я опять-таки робею, когда специалисты говорят то-то и то-то, я тоже слышал ее и она не отвечает моей душе, оставляет меня холодным, иногда нервирует и злит, вызывает желание выйти, чтобы отдохнула нервная система. Я не могу являться сторонником такого явления в музыке. Я могу уважать по незнанию то, что люди говорят об этом, но я не могу быть сторонником этого, потому что не обязан отказываться от самого себя в тех явлениях, которые созданы для меня в числе прочих. Это было бы неправильно. И таких, как я, не мало людей. Эта 8‑я симфония, действительно, встречает много принципиальных противников, вне зависимости от качества Шостаковича, как композитора, в целом. За два года получилось так, что появилось такое произведение Шостаковича, на котором можно единодушно сойтись и которое отвечает душе разных людей, и премировать его первой премией, с чистой душой, это было бы правильно. Я поддерживаю предложение М. Б. Храпченко.

И. М. Москвин: Пусть товарищи выскажутся, за что премировать – за 8-ю симфонию и за трио или только за трио.

А. А. Фадеев: Соединять их странно. Зачем я буду голосовать за 8-ю симфонию, которую я не принимаю. Шостакович такой композитор, что возьмешь и проголосуешь, раз трио есть, но это неправильно, что это за принудительный ассортимент.

С. М. Михоэлс: Разрешите высказать свою точку зрения о 8‑й симфонии. Я нахожу, что 8‑я симфония абсолютно выдающееся произведение, но неровное, не все части одинаковые, это верно. Обвинение, которое было ей предъявлено в прошлом году, что она пессимистична, не соответствует действительности. Та м есть трагизм, это верно, но разве не трагично наше время? В нем много трагизма имеется, но это трагизм очень высокий и оптимистического характера. Трагизм – это не пессимизм. 8‑я симфония – выдающееся произведение. Отдельные моменты (IV часть) – просто вершина его работы, и пройти мимо такой работы неверно.

Очень показательно голосование в прошлом году. Он получил 20 голосов из 29.

[М. Б. Храпченко: Но за 2-ю премию. Раз это выдающееся произведение, то непонятны результаты голосования.]

Относительно Шостаковича мое мнение такое, что просто взять и снять его с чашки весов – это неверно. Отдельные части его симфонии – это вершина и даже по реалистической манере. IV часть заключает в себе элементы нового Шостаковича, гораздо больше, чем 1‑я часть 7‑й симфонии, которая очень иллюстративна.

М. Б. Храпченко: Можно по-разному относиться к Шостаковичу. Большинство все-таки считает, что это необычайно талантливый человек. Мне представляется, что в творчестве Шостаковича есть разные тенденции: квартет [Квинтет?] и 7‑я симфония – это одна тенденция, это реалистические произведения, такие произведения, где большие чувства народные выражаются, и есть другая тенденция глубоко формалистическая, индивидуалистическая, и он эту вторую тенденцию не преодолел ни в какой мере, и это сказывается в 8‑й симфонии. 8‑я симфония углубленно индивидуалистическое произведение и по общему колориту, и по своей сущности. Он говорит здесь о себе, о своем ощущении жизни и таким своеобразным, утонченным языком, который понятен лишь узкому кругу людей. Это не реалистическое произведение. Факты говорят, что люди очень большой культуры, люди, которые давно находятся в сфере самых различных музыкальных влияний не понимают это произведение. Я могу сослаться не только на пример Фадеева, не понимают его и другие, а если люди такой культуры, как Фадеев, не понимают Шостаковича, то что можно говорить о широких кругах интеллигенции, о рядовых слушателях? Может быть, через 10–15 лет выяснится, что это произведение гениальное, очень хорошее. Но зачем нам спешить с оценкой? А может быть, оно не будет оценено в веках. Одно ясно, что это произведение сейчас не находит живых связей с народом, оно не обращено к народу, в нем нет элементов, которые близки народу. Почему мы будем освящать это Сталинской премией, которая подразумевает какой-то элемент народности произведения в той или другой мере. Если этого элемента мы не чувствуем сейчас, зачем мы будем премировать? Я высказываюсь за то, чтобы 8-ую симфонию не премировать.

А. Г. Мордвинов: Мы по музыке впервые затронули принципиальный вопрос о социалистическом реализме. Интересно мнение товарищей.

А. Б. Гольденвейзер: В оценке музыкальных произведений есть принципиальная точка зрения, а есть отнесение отдельных произведений к тому или другому виду музыкального искусства. С тем, что высказал Мордвинов, принципиально я всецело согласен, но в оценке того, является ли то или другое музыкальное произведение формалистическим или таковым, которое заключает в себе элементы здорового реализма, можно расходиться. Когда мы говорим о произведениях живописи, литературы, здесь критерий у всех является гораздо более простым, потому что рассказывается о явлениях жизни, которые мы все знаем, и судим о том, как они претворены в данном произведении. Музыка говорит на своем, неконкретном языке, который трудно перевести в конкретные формы, и запутаться здесь очень легко. Иногда бывает действительно формалистическое произведение, а иногда произведение живое и настоящее, подлинное, но говорящее так, что непривыкшему к этому языку слушателю оно может показаться непонятным. Такое явление было с 9‑й симфонией Бетховена, которая была современникам не по плечу, а это произведение, вполне отвечающее понятию реализма в искусстве. Здесь очень трудная проблема. Говорить о музыканте, что его произведение формалистическое, потому что я его не понял, не всегда правильно будет.

[А. Г. Мордвинов: А Вейнберга произведение?]

Глубоко формалистично. Очень талантливый человек, который, с моей точки зрения, написал отвратительную музыку. А трио Шостаковича – это произведение, которое производит впечатление не только на музыкантов, но и на широкие массы. Оно имеет успех у очень широкой аудитории. Когда исполняется это произведение, зал наполнен, и оно находит отклик у самых широких кругов. Одни высоко ценят 8-ю симфонию, другие нет, но смешивать Вейнберга и Шостаковича в одну кучу – это ошибка.

М. Б. Храпченко: Шостакович дважды получал премию: за 7-ю симфонию и за квартет[13]13
  За квинтет.


[Закрыть].

А. М. Герасимов: Вот голос человека, который не считает себя знатоком музыки, голос совершенно откровенный, и я не хочу ломать из себя персону, которая во всем понимает: Шостаковича квартет не дошел до меня, в трио, причем должен оговориться – заключительная часть – тронула меня за душу. Заключительная часть меня тронула в трио, а остальное – нет.

И. М. Москвин: Решение должно быть: одно трио или плюс 8‑я симфония.

М. Б. Храпченко: Есть предложение 8-ю симфонию переголосовать, или ее исключить.

И. М. Москвин: Открытым голосованием это нельзя решить.

А. А. Фадеев: Открытым голосованием это нельзя решить. Если бы было единодушное мнение, что снять 8-ю симфонию и дать за трио, мы могли бы обойтись без переголосования, а здесь приходится переголосовать.

А. Б. Гольденвейзер: В сомнительных случаях мы должны постановить – переголосовать, а открытым голосованием отменять закрытую баллотировку нельзя.

М. Б. Храпченко: Предложить товарищам 8-ю симфонию и трио отдельно голосовать, и кто против 8‑й симфонии, тот ее вычеркнет.

С. М. Михоэлс: И нужно приписывать – 1‑я или 2‑я премия.

Р. М. Глиэр: Итак, Шостакович перебаллотируется за оба произведения.

Источник: http://sglavatskih.narod.ru