Текст книги "Тайны дворцовых переворотов"
Автор книги: Константин Писаренко
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Нетрудно заметить, что после увеличения числа советников господствующее положение в управлявшей страной коллегии сразу же завоевал Д.М. Голицын. Если до того Г.И. Головкин, помятуя о дуэте В.Л. и А.Г. Долгоруковых, не отважился бы потакать честолюбивому князю, то в новой обстановке канцлер сориентировался быстро. Как только он уразумел настроение центральной фигуры – В.В. Долгорукова – Василий Лукич в ту же секунду очутился в абсолютном меньшинстве. Четверо против одного. О таком преимуществе Голицын, скорее всего, и не мечтал. Но оно появилось, и Дмитрий Михайлович незамедлительно воспользовался им. Министры проголосовали и назначили В.Л. Долгорукова главой делегации, отправлявшейся в Митаву, чтобы известить герцогиню Курляндскую об избрании ее царицей, поднести ей на подпись кондиции и сопроводить августейшую особу до Москвы. Конкурент с почетом выпроваживался из столицы недели на три, дабы не препятствовал укреплению позиций Голицына. Что касается «Способов» и свежеиспеченного приложения к ним, то о них более не вспоминали, отослав в архив. А кондиции с поправками обоих соперников пять сановников апробировали и отдали черновик Степанову, который с подчиненными оформил документ, как должно.
Потом министры пообщались с малороссийским гетманом Даниилом Павловичем Апостолом, царевичем Грузинским Бакаром Вахтанговичем, приказали бригадиру Федору Полибину расставить караулы на московских дорогах и без паспортов с печатью Верховного Совета никого из города не выпускать. Исчерпав повестку дня, верховники разъехались по домам. Степанов потратил полсуток на канцелярскую работу, визиты к членам Совета за подписями, выправку паспортов и подорожных для делегации. Около восьми часов пополудни тайный советник примчался к Василию Лукичу и вручил ему все необходимое для поездки. Долгоруков, покорившийся воле большинства, в тот же вечер в компании капитан-командора Михаила Михайловича Голицына-младшего (генерал-адмирала и президента Адмиралтейской коллегии при Елизавете Петровне), а также генерал-майора Михаила Ивановича Леонтьева отправился из Москвы к рижскому кордону[11].
Дуэль двух сиятельных министров за первенство в правительстве, длившаяся менее двадцати часов, завершилась. Никто, кроме десятка посвященных лиц, о ней не ведал и не узнал. Москвичи даже не подозревали о политических страстях, бушевавших за закрытыми дверями Лефортовского дворца и Мастерской палаты. Между тем четыре человека втайне решили судьбу страны, не спрашивая мнения тех, от имени которых фактически выступали. Неважно, по каким мотивам, но они побоялись вынести на суд общества проблему первостепенного значения: лишать Романовых всех их полномочий или нет; а если да, то что предпочесть – коллегиальную или единоличную диктатуру или разделение властей. В подобных обстоятельствах уклоняться от диалога с подданными – сродни игре в рулетку. Политическая апатия соотечественников гарантирует успех любой комбинации. Однако малейшая активность сограждан способна перечеркнуть все усилия. Особенно когда позиции верхов и низов не совпадают…
Д.М. Голицын 19 января чересчур увлекся борьбой за лидерство. Князь, очевидно, не задумывался над тем, с чем после победы столкнется 20 января. А 20 января перед Дмитрием Михайловичем встала непростая дилемма: объявлять народу о пунктах или не объявлять? Из первого вопроса неизбежно вытекал второй: а как люди отреагируют на это? Одобрят, возразят или начнут выдвигать другие, встречные предложения? И понял вдруг князь главное: не справиться ему со стихией, которая может захлестнуть столицу после официального оглашения кондиций. Увы, не обладал он талантами публичного политика, в отличие от В.Л. Долгорукова. Следовательно, обращение за поддержкой к шляхетству в конечном итоге сулило триумф не Голицыну, а поверженному накануне конкуренту. Тот по возвращении из Митавы окунулся бы в знакомую по Швеции и Польше атмосферу споров и дискуссий, оповестил бы всех о своей демократической программе и, естественно, будучи членом Совета, превратился бы в центр притяжения сторонников реформы государственного устройства на основе принципа разделения властей. Тогда Дмитрию Михайловичу с его авторитарными замашками пришлось бы уйти, с чем честолюбивый князь согласиться никак не мог.
Ни 20, ни 21, ни 22 января, ни в другие дни Верховный Совет не проронил ни слова о посланных в Курляндию восьми статьях. Поколебавшись, Голицын пожелал опереться не на общество, а на Анну Иоанновну, которая якобы сама захотела даровать империи конституцию. В результате инициатор политической реформы поставил себя в полную зависимость от милости императрицы. Странное поведение лидера, чего-то выжидающего и теряющего время, уповая на пассивность Анны, обеспокоило В.В. Долгорукова. Фельдмаршал призывал соратников, не мешкая, обнародовать заветные пункты, ибо по прибытии во Всесвятское царицу обязательно предупредят о лукавстве верховников, внушающих монарху одно (кондиции, мол, воля нации), а обществу другое (кондиции по доброте душевной жалует дворянству государыня). И сомнительно, что Анна Иоанновна, обнаружив обман, станет потакать обманщикам…
Голицыны к уговорам В.В. Долгорукова не прислушались. Не учли братья и мнение А.Г. Долгорукова, в общем-то, солидарного с родственником. Глава правительства проигнорировал рекомендации коллег, ибо надеялся с помощью одного маневра вырваться из ловушки, в которую по неосторожности угодил. Князю требовалось письмо курляндской затворницы с одобрением кондиций, дабы очертить им рамки всенародного обсуждения наилучшей формы правления. Ввиду отказа императрицы от власти вести речь о конституционной или абсолютной наследственной монархии не имело смысла. Значит, оценивать надо было выгоды республики в различных ее вариантах. За неделю-полторы (до приезда В.Л. Долгорукова) Дмитрий Михайлович думал выяснить общественные взгляды, подогнать наиболее близкие его точке зрения под собственные намерения, и затем, сославшись на проекты, внесенные дворянством в Совет, убедить Анну Иоанновну в том, что кондиции – чаяния масс, а не «затейка» узкой группы властолюбивых министров. В своих расчетах Голицын-политик не учел одного – истинные настроения этих самых масс, которые, к сожалению или к счастью, не совпадали с планами его сиятельства[12].
* * *
20 января 1730 года Верховный Тайный Совет сформировал комиссию из шести человек по организации похорон Петра II, в которую вошли обер-церемониймейстер Габихсталь, действительный статский советник Зыбин, статский советник Татищев, гоф-интендант Мошков, камер-цалмейстеры Кайсаров и Гербер. Курировал работу чиновников больной или притворявшийся с 19 января больным А.И. Остерман. С ним-то и сносились заочно или общались лично самые активные члены шестерки – Алексей Кириллович Зыбин и Василий Никитич Татищев, два приятеля и некогда сослуживца по Берг-коллегии[13].
Нетрудно догадаться, что в первую встречу с бароном они беседовали не только о печальной миссии, возложенной на них. И президент Берг-коллегии, и один из командиров Московской Монетной конторы наверняка расспросили высокопоставленную особу о случившихся ночью 19-го числа в Лефортовском дворце событиях. Андрей Иванович, встревоженный далеко идущими замыслами Голицына, разумеется, рассказал подопечным то, что посчитал нужным рассказать, и прежде всего о кондициях, а также о желании бывшего киевского губернатора, присвоив себе все императорские прерогативы, превратиться в некоронованного самодержца России.
О долгоруковской концепции реформы вестфалец, по-видимому, умолчал. Ведь Зыбин с Татищевым – люди прекрасно образованные, ранее посетившие ряд иноземных держав с разным государственным устройством. Оба могли во время путешествий проникнуться симпатией к демократическому опыту Англии, Швеции, Голландии или Польши. Тогда любое упоминание о проекте Василия Лукича, не исключено, побудило бы и одного, и второго пойти на союз с либеральным дипломатом. За ними потянулись бы прочие противники абсолютизма. Глядишь, вокруг князя соберется сильная партия, с которой не совладает ни Голицын, ни сам Остерман, надеявшийся тем или иным способом предотвратить установление в Российской империи республики. Однако если дуэту внушить, что демократической альтернативы нет, а есть лишь жесткий выбор между тотальной диктатурой Голицына и привычным абсолютизмом династии Романовых, то два советника, несомненно, примкнут к твердым приверженцам самодержавия и увлекут за собой десятки других почитателей зарубежных парламентских систем.
Не раз и не два, похоже, Андрей Иванович разговаривал по душам с Зыбиным и Татищевым, склоняя друзей к созданию антиголицынской коалиции. Потенциальные союзники колебались несколько дней. И, вероятно, неспроста Василий Никитич 23 января тщательно изучал шведскую конституцию, а 24 января спрашивал у шведского резидента Дитмара тексты приложений к основному закону королевства, предупредив иностранца, чтобы тот никому (в первую очередь Остерману) не сообщал об этом. Возможно, статский советник Татищев все же проведал об инициативах В.Л. Долгорукова, одним из источников для которых послужила та же Швеция (проинформировать историка мог зять Г.И. Головкина П.И. Ягужинский, отвечавший за снабжение погребальной процессии достаточным количеством карет и лошадей)[14]. Но отсутствие Василия Лукича в Москве не позволило Татищеву обсудить животрепещущую проблему с министром тотчас. В то же время медлить с принятием решения было нельзя. Позиции Голицына постепенно упрочивались. А согласие императрицы с ультиматумом верховников грозило окончательно переломить ситуацию в пользу Дмитрия Михайловича, ибо пассивность сторонников демократической республики и очевидная слабость проабсолютистской фракции помогли бы авторитарному князю достичь главной цели. Играя на разобщенности оппозиции, он добился бы от растерянного общества поддержки и тем самым нейтрализовал бы царицу. Торжество диктатора стало бы неизбежным, что, естественно, не устраивало ни Татищева, ни его товарища Зыбина, ни многих их единомышленников.
В итоге всем поборникам свободы довелось выбирать из двух зол меньшее. И большинство в двадцатых числах января признало необходимым объединиться с Остерманом, дабы воспрепятствовать появлению в России доморощенного Кромвеля или нового Годунова. Среди тех, кто после длительных раздумий и дискуссий в кругу друзей и знакомых сблизился с партией Анны Иоанновны, – десятки вельмож, гвардии офицеров и обыкновенных дворян, живших в Белокаменной или приехавших в город на несостоявшуюся свадьбу Петра II с Е.А. Долгоруковой: В.Н. Татищев, А.К. Зыбин, А.М. Черкасский, А.И. Шаховской, И.Ф. Барятинский и другие влиятельные и не очень персоны, в том числе даже клан Головкиных (сыновья канцлера и зять – П.И. Ягужинский). Поведение Д.М. Голицына в те январские дни вполне подтверждало актуальность формирования мощного проаннинского блока. Саксонский резидент И. Лефорт в депеше от 5 (16) февраля 1730 года весьма точно охарактеризовал остроту момента: «Хотят уничтожить самодержавие… а Верховный Тайный Совет сам же действует совершенно деспотически. Он решает дела, не спросясь никого, будто неответственное государственное учреждение. Этот опрометчивый образ действия открывает глаза народу и подкрепляет его в приверженности к стародавнему и обыклому. Все эти олигархические идеи выходят от Дмитрия Голицына, человека… опасного в своих затеях… Со времени Петра I он постоянно имел в виду ограничить самодержавие. Но это его желание казалось другим просто желанием совершенно присвоить его себе»[15].
Впрочем, нашлось меньшинство, не захотевшее поступаться принципами. Около двадцати россиян, занимавших высокие посты в гвардии, Сенате и прочих гражданских структурах, не потеряли надежды поправить дело, отыскав взаимоприемлемый компромисс с Голицыным. Возглавляли группу Сергей Григорьевич Долгоруков, майор-преображенец Михаил Афанасьевич Матюшкин и майор-семеновец Иван Ильич Дмитриев-Мамонов. Цель преследовали единственную: убедить Дмитрия Михайловича взять на себя реализацию программы В.Л. Долгорукова. Жест – благородный, но бесперспективный. Конечно, Голицын хорошо понимал, насколько выгодно ему пойти по стопам конкурента. Более того, первые два-три дня князь всерьез примеривался к роли демократического лидера. 21 января он проконсультировался с Георгом Вестфаленом относительно того, какой из вариантов парламентской республики – английский или шведский – «самый подходящий» для России. Датчанин указал на шведскую модель, ожидая услышать мнение русского аристократа. Тот же, ничего больше не говоря о наболевшем, поспешно распрощался с собеседником. Такая, не слишком любезная, реакция министра вполне объяснима. Посланник, выбрав Швецию, невольно напомнил главе Совета об удаленном из Москвы сопернике (ездил туда послом в 1726—1727 годах), умевшем в отличие от коллеги «обращаться с людьми», что, по свидетельству английского резидента К. Рондо, «приобрело ему [Долгорукову] расположение у лиц всех состояний». Да, не стой Василий Лукич на пути Дмитрия Михайловича, Голицын, скорее всего, попытал бы счастье на демократической ниве. Однако фортуна рассудила иначе, и отчаянные усилия одного дипломата и двух гвардии майоров были заранее обречены на неудачу[16].
Кстати, читателя не должна смущать классификация английской и шведской форм правления середины XVIII века как парламентских республик. Наличие в них коронованных особ – короля Георга II в Англии и короля Фридерика I в Швеции – еще не признак того, что политические системы данных государств – конституционные наследственные монархии. Для определения подлинной картины нужно знать две вещи. Во-первых, кому принадлежит исполнительная власть. Во-вторых, кто издает законы. В 1730 году и в первой, и во второй стране законотворчество являлось прерогативой представительных органов – палаты лордов и палаты общин в Англии и четырехсословного (собрания дворянства, духовенства, мещан и крестьян) риксдага в Швеции.
Установление персоны, контролирующей распорядительные полномочия, – проблема более сложная. На словах и в Лондоне, и в Стокгольме наследственный монарх почитался как фигура, доминирующая в ключевой ветви власти. На практике короли в лучшем случае имели право совещательного голоса, а в худшем довольствовались функцией гусиного пера, обязанного безропотно подписывать любые документы, исходящие от собственного правительства (лондонского кабинета министров или стокгольмского риксрода), которое целиком зависело от депутатов обеих палат в Англии и риксдага в Швеции.
Таким образом, в 1730 году и в скандинавской державе, и в Великобритании форма власти по основным параметрам совпадала с той, которая ныне господствует почти во всех государствах Европы, – демократической республикой. Но если сейчас, за редким исключением, сразу видно, кто стоит у руля – избранный парламентом премьер-министр (и в королевской Англии или Швеции, и в президентской Германии или Венгрии), то в пору дебюта на политической сцене тех, кого по праву надо бы называть выборными монархами (в противоположность королям и императорам – монархам наследственным), подобная ясность с главной должностью государства существовала не везде. В Швеции догадались ее обозначить, учредив пост канцлера, а в Англии – нет. До 1760 года, пока король Георг III не вернул себе исполнительную власть, первую скрипку в британском правительстве могли играть и первый лорд Казначейства, и статс-секретарь Северного департамента (с 1782 года министр иностранных дел), и статс-секретарь Южного департамента (с 1782 года министр внутренних дел). Что касается 1730 года, то Шведским королевством тогда руководил канцлер Арвид Горн, а Британией – первый лорд Казначейства Роберт Уоллпол[17].
* * *
Как только в конце января началось формирование антиголицынской коалиции, над честолюбивым князем нависла новая опасность, на сей раз в лице А.И. Остермана. Хворавший неведомо чем вице-канцлер, хоть и лежал, не поднимаясь, в постели, ситуацией в Белокаменной владел очень хорошо. Когда ночью 19-го числа в Лефортовском дворце верховники горячо спорили о будущем России, Андрей Иванович в дебаты не вмешивался. Зато внимательно наблюдал за разгоравшимся конфликтом между Голицыным и Долгоруковым. На утреннее заседание в Кремле барон Остерман не поехал. С перечнем кондиций и двумя подходами к реформе государственного устройства он уже ознакомился, а имя победителя ему и так сообщил бы кто-нибудь из секретарей.
И к авторитарной, и к демократической модели республики барон относился отрицательно. Ведь первая таила в себе деспотизм еще более жестокий, чем абсолютизм Романовых, а вторая могла стать причиной нескончаемых межпартийных дрязг и политических кризисов, подрывающих стабильность и прочность государства. Как устранить надвигающуюся на империю угрозу? Этого на рассвете 19 января Остерман не ведал. Тем не менее один верный шаг сделал. Судя по всему, по его просьбе один из братьев Левенвольде снарядил в Курляндию надежного слугу с посланием для Анны Иоанновны, раскрывавшим герцогине обстоятельства избрания ее царицей. Кроме того, в нем содержалась рекомендация согласиться с требованиями Верховного Совета и подписать кондиции, которые при благоприятной конъюнктуре всегда можно отменить.
О том, что конъюнктура действительно складывается благоприятная, вице-канцлер узнал днем 19 января. Сперва секретарь Иван Богданов, а позднее тайный советник Василий Степанов доложили о результатах утреннего совещания правительства. Весть о назначении В.Л. Долгорукова главой делегации не оставляла сомнений: Д.М. Голицын одержал верх над соперником, то есть концепция авторитарной республики восторжествовала, что неминуемо должно вызвать среди дворянства брожение и возмущение. Протестами барон и намеревался воспользоваться, мобилизовав недовольных на защиту законных прав Анны Иоанновны[18].
20 января судьба опять улыбнулась Андрею Ивановичу: Голицын поручил ему надзирать за подготовкой похорон скончавшегося императора. К больному вице-канцлеру зачастили члены погребальной комиссии, руководители коллегий и дворцовых контор. Естественно, визиты не ограничивались решением конкретных проблем, связанных с печальной церемонией. О политике тоже говорили. В итоге квартира Остермана во дворце Лефорта превратилась в штаб оппозиции Голицыну, где медленно, но довольно успешно формировался крепкий альянс разных партий и группировок, не желавших мириться с диктатурой престарелого аристократа. Тактика сопротивления вырабатывалась тут же. Очевидно, гостеприимному хозяину принадлежала генеральная идея – повторить маневр 1725 года: сыграть с неприятелем в поддавки, усыпить бдительность врага мнимым одобрением планов по лишению Анны Иоанновны власти, а в удобный час организовать сильную демонстрацию под другими, спасительными для династии Романовых лозунгами.
* * *
25 января В.Л. Долгоруков, М.М. Голицын и М.И. Леонтьев добрались до курляндской столицы. Аудиенция в Митавском замке сюрпризов не преподнесла. Герцогиня без возражений начертала на привезенной бумаге: «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать. Анна». Правда, спустя сутки перед делегатами предстал арестованный камер-юнкер герцога Голштинского Петр Спиридонович Сумароков, жаждавший зачем-то встретиться с Анной Иоанновной. Допрос показал: придворный Карла-Фридриха собирался от имени П.И. Ягужинского предупредить царицу о неискренности комиссаров Верховного Совета, заявивших о всенародном одобрении кондиций. Павел Иванович осмелился также посоветовать императрице, дабы та затребовала у депутации письменное свидетельство о том, что пункты «подлинно… от всего народу и всем собранием» учинены, и намекнула бы при этом о намерении лично убедиться в правоте верховников по прибытии в Москву.
В.Л. Долгоруков, наверное, посчитал, что вовремя пресек миссию прыткого камер-юнкера. Однако есть основания подозревать, что если не сам, то через саксонского курьера Иоганна Геске, покинувшего Москву 19 января, Сумароков (выехав в ночь с 20 на 21 января, он нагнал нарочного возле Новгорода) все-таки успел изложить Анне Иоанновне рекомендации Ягужинского, подтверждавшие информацию, полученную от Левенвольде.
28 января генерал-майор Леонтьев с письмом Анны и несчастным узником отправился в обратный путь. 29 января из Митавы тронулся поезд новой царицы. В Москве о положительном ответе курляндской затворницы узнали в два часа дня 30 января, прочитав послание главы делегации, которое министрам вручил прапорщик Алексей Макшеев. 1 февраля в город возвратился Леонтьев с арестантом и важными документами. Голицын, тут же ознакомившись с последними, немедленно велел развозить повестки по дворам, приглашая генералитет и знатное шляхетство собраться в Кремле завтра, в понедельник в девять часов пополуночи[19].
2 февраля 1730 года на рассвете верховники съехались в Золотую палату (куда Совет с канцелярией переселился 25 января). Заслушали письменное согласие Анны Иоанновны на ограничение своей власти, текст кондиций с августейшим автографом. Затем впустили в комнату фельдмаршала И.Ю. Трубецкого, действительных тайных советников И.А. Мусина-Пушкина и М.В. Долгорукова. В их присутствии просмотрели список лиц, вызванных по повестке во дворец. Кто-то молвил, что «некоторым из тех персон быть не надлежит» на торжественной церемонии. Но ввиду того, что генералы и советники уже томились в ожидании в соседнем покое, министры решили никого зря не обижать. Тогда Дмитрий Михайлович приказал распахнуть двери, и три архиепископа (Новгородский, Ростовский и Коломенский), сенаторы, военные и статские чины вошли в палату.
Князь Голицын, поприветствовав всех, уведомил об успешном возвращении Михаила Леонтьева, после чего секретарь огласил письмо государыни и апробированные ею статьи конституции. Сановники, как полагалось, произнесли слова благодарности за высочайшую милость. А лидер Верховного Совета толкнул речь о том, чтобы «все, как дети Отечества искали опще ползы и благополучия государству». И тут внезапно один не робкого десятка человек (возможно, А.М. Черкасский) задал лидеру вопрос, который волновал многих стоявших в зале:
– А каким образом впредь то правление быть имеет?
Вопрос не смутил Дмитрия Михайловича. Он предложил тем, кто захочет, «ища опщей государственной ползы и благополучия», сочинить «проект от себя» и подать «на другой день» в канцелярию Совета. На сем акт предварительного обнародования кондиций завершился. По просьбе собравшихся желающим еще раз зачитали заветные восемь пунктов. Верховники в ту пору перешли в смежную палату, где по короткому обсуждению постановили:
1. На Тверской дороге учредить заставу и запретить кому-либо без санкции Совета ездить в ту сторону.
2. Священникам молиться в церквах о здравии Ея Императорского Величества.
3. Взять под стражу П.И. Ягужинского.
Третье распоряжение исполнили не мешкая. Фельдмаршалы Голицын и Долгоруков принародно сняли с обер-шталмейстера шпагу и препроводили в особый покой, охраняемый солдатами[20].
Павлу Ивановичу, вечно попадавшему в какую-нибудь неприятную историю, остается лишь посочувствовать. Впрочем, обычно первый генерал-прокурор выходил сухим из воды. И на этот раз ему опять крупно повезло. Ведь посадивший его под арест Д.М. Голицын 2 февраля проиграл борьбу за власть. Проиграл в тот момент, когда позволил соотечественникам заняться выдумыванием конституционных проектов. Наверняка тем же днем в Лефортовском дворце у постели недужного Остермана члены похоронной команды обговорили способ, который помог бы оппозиции крепко связать руки честолюбивому князю. Вечером того же понедельника дворяне, разгоряченные жаркими спорами и предводительствуемые В.Н. Татищевым и А.М. Черкасским, приняли перечень требований, обеспечивший вскоре победу Анне Иоанновне. 3 и 4 февраля потратили на сбор подписей под тремя экземплярами судьбоносной петиции. 5 февраля инициативная группа во главе с А.М. Черкасским передала «мнение» около трех сотен россиян благородного сословия в Верховный Тайный Совет.
Дмитрию Михайловичу достаточно было бегло проглядеть статьи первой копии, чтобы понять безвыходность своего положения. Как утопающий хватается за ближайшую соломинку, так и Голицын, узнав о разногласиях среди петиционеров, позволил критикам общей позиции «изготовить» собственный вариант и прийти с ним в Кремль. 7 февраля генерал-лейтенант И.И. Дмитриев-Мамонов принес верховникам пункты меньшинства. Альтернативный проект фактически добил первого министра. Претензии обоих фракций на увеличение числа советников до пятнадцати – двадцати человек, превращение Сената во вспомогательный орган при Совете, создание представительной палаты для генералитета и шляхетства вполне устраивали Голицына. Однако все портил один параграф, фигурировавший в обоих документах под разными номерами, но звучавший почти тождественно: «№ 5. В важных государственных делах, такоже и что потребно будет впредь сочинить в дополнение уставов, принадлежащих государственному правительству, оное сочинять и утверждать Вышнему Правительству, Сенату, генералитету и шляхетству общим советом» (проект 364-х, то есть А.М. Черкасского); «№ 6. Что потребно будет впредь сочинить в дополнение уставов, принадлежащих к государственному правительству или какие дела касатца будут как к государственной и общей ползе, оныя сочинять и утверждать Верховному Тайному Совету, Сенату, генералитету и шляхетству общим советом» (проект 15-ти, то есть И.И. Дмитриева-Мамонова и М.А. Матюшкина)[21]. Итак, большинство и меньшинство единодушно настаивало на образовании полновластной, а не совещательной (как планировал реформатор) законодательной палаты. Это означало неминуемое фиаско Голицына как политического лидера и неизбежный в перспективе триумф его оппонента – В.Л. Долгорукова.
Расчет Остермана оправдался в точности. Голицын проигнорировал обе петиции. Задерживая утром 7 февраля отсылку в печать манифеста о восшествии на престол Анны Иоанновны, князь, похоже, уповал на благосклонный для себя отзыв тех, кто стоял за гвардейскими майорами. Увы, ожидания оказались напрасными. В итоге во второй половине дня 7 февраля на заседании Верховного Совета он в союзе с младшим братом и графом Головкиным проголосовал за отсрочку публикации кондиций до приезда царицы. Мотивировку троица привела весьма красноречивую: «Объявление тогда учинить, когда Ее Императорское Величество прибудет, от ея лица, для того, чтоб народ не сумневался (в смысле не подозревал. – К.П.), что выданы от Верховного Тайного Совету, а не от Ея Величества. А когда прибудет Ее Величество, то рассуждаетца приличнее тогда, что от своего лица ту свою милость объявить изволит».
Как видим, у Дмитрия Михайловича осталась единственная надежда – на покорность и политическую апатию императрицы. Его сиятельство, вероятно, и не догадывался о призрачности и тщетности этой надежды. На том совещании лишь В.В. Долгоруков выступил за прямой диалог с дворянством и немедленную посылку текста восьми пунктов в типографию, «чтоб народ ведал ради соблазну». Вечером секретари привезли сентенции отсутствовавших А.Г. Долгорукова и А.И. Остермана. Первый был категоричен: «…в Москве всемерно надлежит публиковать подписанные от Ея Величества кондиции, чтоб инако их не толковали и об них подлинно знали». Второй, напротив, одобрил точку зрения Голицыных. Симптоматичное одобрение! 8 февраля, ознакомившись с мнением А. Долгорукова и Остермана, правительство решило не включать в манифест кондиции[22].
Всё. Голицын-старший допустил свою последнюю роковую ошибку. Судорожно цепляясь за власть, сознавая собственную неготовность действовать в условиях повышенной политической активности шляхетства, князь не придумал ничего лучшего, как в угоду личным амбициям ринуться напролом: либо республика во главе с ним, либо никакой республики вообще. Результат подобного безответственного поведения политика, от которого зависела судьба страны и тысяч людей, вполне закономерен. Республика, естественно, погибла, не родившись. Но главное, поражение реформаторов 1730 года посеяло первые зерна взаимного недоверия между обществом и правящей верхушкой, крайне опасного для любого государства. Посему страх и гнетущая общественная атмосфера в эпоху бироновщины никого не должны удивлять. Анне Иоанновне, хорошо запомнившей «затейку» верховников, в каждом примере неповиновения мерещился зародыш новых политических потрясений (так, А.И. Румянцева в мае 1731 года сослали в чувашское село Чеборчино под надзор солдат за критику роскоши и отказ занять пост президента Камер-коллегии; прощен и освобожден летом 1735-го[23]). Оттого тайный сыск и подручные А.И. Ушакова в то десятилетие трудились без сна и отдыха. Ну а как воспринимало политику закручивания гаек население, полагаю, объяснять не надо.
* * *
В наивной вере то ли в счастливое неведение, то ли в честность царицы Анны Голицын потерял четыре важных дня, в которые, возможно, все же имел шанс спасти ситуацию. Правительство фактически бездействовало, вынуждая российскую светскую и духовную элиту подписываться под посланием царицы и засекреченными кондициями. Мероприятие абсолютно пустое и не сулившее ни единого плюса. Пока министры убаюкивали друг друга самообманом, 10 февраля императрица приехала во Всесвятское – ближайшую от Москвы ямскую станцию, 11 февраля в московском Архангельском соборе похоронили Петра II. А 12 февраля мираж рассеялся: партия Остермана наконец осмелилась продемонстрировать Голицыным, кто в доме истинный хозяин. Государыня под радостные восклицания офицеров и солдат почетного караула объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном роты кавалергардов. Герцог де Лирия правильно прокомментировал событие: «Это формальный акт самодержавия!»[24]
Как же отреагировал Верховный Совет на это? Сделал вид, что не заметил самоуправства своей протеже, и продолжал выжидать. Впрочем, верховникам уже вряд ли кто-либо чем-либо мог помочь. Парализованному временному правительству оставалось номинально править ровно столько, сколько позволяла ему победившая коалиция. А коалиция не торопилась срывать созревший плод, отложив спектакль по низложению Голицына на две недели.
14 февраля Дмитрий Михайлович с коллегами лично поздравил во Всесвятском Анну Иоанновну с благополучным приездом. Затем князь и Головкин надели на императрицу голубую ленту ордена Андрея Первозванного. 15 февраля государыня торжественно въехала в Белокаменную. 20 февраля Москва присягнула царице Анне I. Текст клятвы не конкретизировал статус Ее Величества, то есть не обозначал объем прерогатив монархини, ибо обозначать что-либо было поздно. Черкасский и Татищев под чутким руководством Остермана заканчивали подготовку великолепного финала в духе 1725 года. Дамское окружение преемницы Петра II – сестра Екатерина Мекленбургская, баронесса Остерман, княгиня Черкасская, графиня Салтыкова – тайно уведомляли госпожу обо всех новостях и планах, вынашиваемых в Лефортовском дворце. Правда, накануне развязки надзор за царицей со стороны В.Л. Долгорукова заметно ослаб. Князь, конечно, понимал, что вскоре произойдет, и старался заслужить если не высочайшее доверие, то прощение, смягчив режим жесткой опеки, установленный по приказу Верховного Совета. А верховники между тем по-прежнему ежедневно заседали в Кремле, решая текущие проблемы[25].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?