Текст книги "Миноносец. ГРУ Петра Великого"

Не может быть успеха в сложном ремесле без правильного разделения выгод между работниками. Сие не равнозначно требованию хорошо им платить. Стоит русскому человеку почувствовать сытость и довольство, как ему захочется прибавить к ним третий элемент счастья – покой. Он найдет тысячу способов облегчить себе жизнь в ущерб делу. Нет! Его надо ставить в такое положение, чтобы не дремал; чтоб сидел на острой грани между погибелью и благополучием, как на ёжике верхом, и устремлял изобретательность не на уклонение от работы, а на исполнение ее, лишь путем чрезвычайных усилий находя спасение от грозящих бед. Но таковые усилия должны вознаграждаться соразмерно. Нет, неправильно: не усилия, а результаты. Иначе награды будут доставаться ловким лицедеям, убедительно кряхтящим от натуги под весом пушинки.

Демидовский приказчик Степка Шарухин, сопровождавший меня от Петербурга, добавил аргументов в пользу частного промысла. Сначала хитрый мужик помалкивал или отговаривался, сберегая хозяйские секреты, но мои похвалы распоряжениям Геннина в Олонецком крае задели его за живое и побудили пуститься в критику безо всякой оглядки. Попутно выяснились обширные планы уральских железопромышленников, замысливших несколько новых заводов, для которых и требовались работники. С учетом ожидаемого сокращения казенных поставок после замирения с турками сие обещало немалый избыток металла над внутренними потребностями: еще немного, и русское железо пойдет на вывоз!

Это тоже отвечало моим умозрительным выкладкам. Только страны, богатые лесом, могут выплавлять чугун в большом количестве: древесный уголь заменить нечем. Каменный не годится. Для нагрева готового железа в кузнице он неплох, а доменная печь от него гаснет. Опыты такие делались на Липских заводах: шихта перестает пропускать воздух, и всё.

Однако наш главный неприятель как раз экспортом металла и живет. Выходя со своим железом в Европу, мы неизбежно получим соперниками шведов, как на войне. Попробуй-ка против них стянуть, если в Упсальской провинции и лес, и прекрасная руда – почти на берегу моря, а нам аж с Урала по рекам товар тащить! И еще один недостаток… В этой торговле не находилось места мне. Старик Демидов в посредниках не нуждался. Вот если б вывозить железо в виде изделий… Нет, не оружия, конечно, – государь на такое не пойдет. Оружия пока не хватает.

Я положил непременно обдумать сей вопрос на досуге.

Глава 4. Лето в деревне

Село Бекташево принадлежало когда-то потомкам ногайского мурзы, взятого в плен при Иоанне Васильевиче, избравшего царскую службу и отличившегося в Ливонии. Судьбе угодно было, чтобы последний в роду пал под Азовом, в походе на бывших соплеменников. По смерти вдовы выморочное имение взято было на государя и досталось мне.

Впрочем, объявлялись как-то с предложениями о выкупе села родичи прежнего владельца по боковой линии. Быв испомещены в Романовском уезде, где много служилых татар, они еще в начале правления Петра, после полутора веков службы России, пребывали в магометанской вере. Царю был донос, что помещики-татары ругаются над православием. Он предложил на выбор: креститься либо отдать имение в казну и перейти на денежное жалованье. Представьте, как мало доверия к финансовой состоятельности государя оказали его верные слуги: на жалованье ни один не пошел. Честно говоря, не разглядел в них разницы с прочими дворянами.

Продавать имение я не стал, хотя не получал с него ни копейки, зато все молодые ребята, кроме совсем негодных, отправлялись в Тулу на оружейный завод. Часть спилась с кругу, часть разбежалась – но десятка три вышли в настоящие мастеровые. А пятеро лучших учились в Навигацкой школе и глядели прямо в инженеры. Когда городским жителям случалось навестить родню, девки пялились на них во все глаза, младшие братья упрашивали взять с собою и даже матери, провожая, уже не выли, как по покойнику. Деревня смирилась со своей судьбой и, в общем, меня слушалась. Не то что новопожалованная, которую посетил неделей раньше.

Там, собственно, была не одна деревня, а как бы не целая дюжина, чуть не половина волости. Посему вместо мирского схода я собрал для разговора выборных старшин, по двое от поселения. Обычно такие люди рассудительнее толпы.

Но тут мужицкое упрямство взыграло. Не знаю почему, может, владелец показался недостаточно грозным? Тощий, бледный и хромой – что из него за помещик!

– Послушайте, почтенные! – Проходя одни и те же рассуждения по третьему кругу, я начал терять терпение. – Вы меня уверяете, что оброки платить не в силах, потому как земли у вас мало, и та неродящая.

– Истинно так, милостивец! Голодною смертью помираем!

– Ты, братец, только не говори, что с голоду опух – на тебе сала, как на кабане. Здесь суглинки да болота, а в Азовской губернии чернозем нетронутый в аршин глубиной и урожай сам-двадцать – обычное дело… Но переселяться, значит, отказываетесь?!

– Помилуй, батюшко! Хоть бы и помереть – да на своей земле!

– Не гневите Господа. Он без людских подсказок решает, когда кого прибрать. А вас еще сто лет здесь оставит, ему такие спорщики на небесах на хрен не нужны. Зато я не оставлю: жалко мне глядеть, какие вы бедные да убогие. Чтоб было кому вас, сирот казанских, призреть – продам деревни к тульским заводам! И мне лучше – а то прибытку никакого…

Елейно-придурковатые выражения сползли со стариковских лиц. Выборные стали переглядываться: а мы, это, не переборщили, братцы? О жизни заводских крестьян слышали всякое – но хорошего мало. Растерянность сменилась испугом:

– Не надо, батюшка! Не хотим к тульским заводам…

– Ладно, будь по-вашему! Не хотите к тульским? Продам к уральским! Что, опять не ладно?! Да на вас, смотрю, не угодишь! – Я обернулся к состоявшему при мне унтеру: – Тимоха! Приказчик демидовский пока еще в уезде, давай-ка седлай коня и дуй за ним! А вы, почтенные, ступайте с Богом!

Опустив головы, старики вышли прочь, чувствуя, что сваляли дурака – не нужно было так прибедняться! Прошло не более получаса, когда робкий стук возвестил возвращение выборных, павших со слезами в ноги:

– Не погуби, боярин! Заплатим без прекословия, колико скажешь! Токмо не отдавай в ту неволю египетскую!

Вернулись старшины не со всех деревень – и ладно. Упрямцы и тугодумы на другой день сменили хозяина. Зачем мне пачкать шпагу усмирением собственных крестьян? У Демидовых заводская стража есть, вот им такие дела впору. С переселением на юг тоже решили. Первыми отправляются охотники, своею волей, во вторую очередь – недоимщики. Переселенцам льгота дается и помощь: хлебом, лесом и земледельческим снарядом. Кто здесь беден, может, там разбогатеет. А справные хозяйства нарушать незачем: если платят вовремя все подати и оброки, сам их не трону и другим не дам.

Когда-то я наивно полагал, что царь рано или поздно перестроит отношения сословий на европейский лад, дав крестьянам свободу от личного рабства и оставив помещикам только землю, в виде военного трофея. Однако в стране, где нет законности, цена свободы невелика. Еще отец государя под страхом кнута запрещал городским жителям записываться в холопы! Громадное большинство крестьян мечтает не о свободе, а о хорошем хозяине. Почему? А вот представьте: заночевала в селе воинская команда с каким-нибудь поручиком во главе. Если у крестьян нет защиты, участь их будет как у жителей вражеской крепости: никакое имущество не останется в безопасности, всем девкам подолы обдерут, а кто посмеет воспротивиться – тому в рыло!

Теперь вообразите, что перед следующим ночлегом лихого поручика встретит у околицы нагло ухмыляющийся мужик: «Тута деревня генерала Страхолюдова, а я прикащик евонный. Тябе, мил человек, чево здеся надо?!» Потом, на вежливую просьбу о пристанище, укажет, что переночевать можно вон в том овине – только, от греха, не курить и огня не разводить. Крупу и муку он готов продать по базарной цене, а насчет курей чтоб и не мечтали – не велено. По деревне зря не шляться, а ежели какая девка на что пожалуется, так поручика самого раком поставят…

Трудных для крестьян ситуаций бывает в русской жизни множество, причем гражданские власти ничуть не более сынов Марса уважают покой и собственность жителей. Бекташевский староста Егор Антипов давно жаловался в письмах на уездных лихоимцев. Пока я путешествовал, новые несчастья приключились.

– Александр Иваныч, благодетель ты наш! Беда с глуздовскими мужиками! Соседи, век бы их не видать! Еще в прошлом годе на поемных лугах наших косцов побили, покалечили, с покоса согнали – а теперь и в Чернореченский лес не пускают, говорят – ихний! Да какой же ихний, когда он спокон веку, от прадедов, наш! А помещик у них Иван Заломаев, лихой человек, злобный и жадный, сам этим всем и верховодит. Как наедут на кого – над бабами охальничают, а мужиков бьют, иной раз и до смерти: брат мой двоюродный Никита от таковых побоев слёг, да потом и помер: нутро ему отбили…

– Погоди, Егор. Давай по порядку. Что, раньше такого безобразия не было?

– Раньше мы бы за себя постояли. А как угодно было твоей милости парней наших в заводскую работу забрать, силы-то и не стало…

Да! Похоже, тут надо поддерживать равновесие, словно меж европейских держав. А я, не подумавши, весь политический баланс нарушил… Значит, мне и исправлять.

– Ну а что же их помещик не на службе? Больной или в нетях сказывается?

– Не ведаю, батюшка! Только дай Боже всякому столько здоровья: то пьянствует, то скачет по округе с подручниками, а уж до баб охоч – такое про него толкуют, что и сказать грешно… И никакого угомона на него нет!

– А с податями у нас чего? На соседа жаловаться – все равно в уезд ехать, надо заодно разобраться.

– Так вот смотри, Александр Иваныч…

В парадном мундире от венского портного и при кавалерии, я без стука распахнул дверь земской избы. Правда, не ногой – нога еще болела. Ландрат Рогожников, исполнявший прежнюю воеводскую должность, встретил гостя с должным почтением и явной опаской, но сдаваться на дискрецию не спешил. На своей почве приказные стоят потверже, чем заезжий генерал.

– Давай-ка, приятель, зови того, кто с моей деревни подворное правит. Староста в возке сидит, пусть сосчитаются. Невместно мне в недоимщиках перед казной ходить!

Бегающие на бледной прыщавой роже глазки выдавали явившегося ярыжку головой; однако вырвать у такого зажатые деньги – все равно что у голодной собаки кость. Пока по башке не стукнешь, не отпустит.

– Господин генерал, у нас все по указам делается! Изволите знать, когда бы я подать взял – сразу бы квитанцию, сиречь отпуск, за то выдал. Обидно, что мужику вы изволите давать больше веры, чем Его Царского Величества служителю…

– Да врет же он, Александр Иваныч! Никаких фитанциев нам сроду не давывали, а денежки за тот год я сам ему в руки вложил, Господь свидетель!

– Ей-богу, господин генерал, ничего сей крестьянин не платил, видно, сам присвоил, тать! Он…

– А ну-ка, постой! Да помолчи, я сказал! Ты, Егор, тоже! Божбу все слышали?! Ландрат, слышал?

Все с недоумением уставились на меня.

– Указ двести третьего года о ложной божбе не забыли еще? Аще кто имя Господне поминает всуе и клянется ложно… Если двое друг против друга побожились – пытать обоих, пока правды не доведаешь, и тому, кто солгал, язык клещами вырвать! У вас палач есть? Сюда его!

Верный Егор с ужасом уставился на хозяина, готового положить его под кнут – но приказный сообразил быстрее. Устоять ему, с нежной кожей, на пытке против жилистого и смолоду битого мужика никак невозможно, прав или не прав. Он бухнулся лбом в немытый пол:

– Все отдам, только помилуйте! Повинную голову меч не сечет, не надо палача!

– Деньги где? Говори, где деньги, собака!

У лихоимца хватило хитрости вымолить себе прощение, да я и не настаивал на жестоких мерах. Врага не обязательно уничтожать, достаточно принудить к капитуляции. Через полчаса он, весь в слезах, откопал в нужнике под порогом горшок с серебром. Рогожников, если и состоял с ним в доле, ни единым жестом себя не выдал. Не пойман – не вор. Теперь можно было вспомнить о соседе.

– Поскольку ты говоришь, что здесь недавно, я тебя, ландрат, за твоих людей не виню. В податях сосчитались, и ладно. Скажи лучше, почему у тебя нетчик по уезду так вольно разгуливает и явным разбоем промышляет? Он что, чей-то брат или сват?

– Так, ваше сиятельство, у меня на весь уезд – дюжина инвалидов, а непокорства много в народе: везде не успеть!

– А везде и не надо. Одного такого скрути – сразу увидишь, как у других непокорства убудет. Построй своих инвалидов на площади.

Сделав инспекцию уездному войску во главе с капралом, я отвел его в кузницу исправлять мушкеты и трудился над этим до темноты, сменив золоченое великолепие мундира на какую-то рванину. Давно не отдыхал так душевно! На следующее утро небольшой отряд, вместе с самим уездным начальником, отправился штурмовать деревню Глуздово, логово здешнего «барона-разбойника». Я присоединился к нему с осмелевшими бекташевскими мужиками.

Европейцу может показаться невероятным, что в нашем веке в христианской стране землевладелец отстаивает свои права, как во времена Хлодвига. Что ж делать?! Ни земельного кадастра, ни даже элементарных межевых планов Россия не имела. Границы между владениями в лучшем случае указывались в купчих грамотах словесно, а то и предоставлялись памяти стариков.

Часто приходится слышать мнение, что незачем объяснять солдатам причины войн – достаточно, если они сражаются за веру и государя, а высокая политика мужицкому уму недоступна. Вздор! По крайней мере, смысл территориальных тяжеб крестьянину внятен и близок. Война за землю! В любом медвежьем углу найдется клочок, из-за которого жители соседних деревень поколениями ломают друг другу носы и вышибают зубы. Дети с малолетства растут в убеждении, что дело того стоит, а ежели дать потачку соперникам – они мигом отхватят угодья по самые огороды. Те же понятия переносятся на государство. В бой с иноземцами солдат ведет царь, а в споре с соседями за леса и сенокосы естественный вождь – помещик. Дворянский интерес и мужицкий в чем-то другом могут расходиться, здесь же полностью совпадают.

Вражеская деревня не отвечала своему названию, быв построена хаотично, безо всякого ума. Толпа жителей с топорами и вилами вышла встречать неприятеля на середину дороги. Не бывший никогда в баталии Рогожников замешкался. Я вышел вперед, инвалиды – за мною в линию. Из них половина попробовала шведской войны.

– Что вашего владельца не видно? Али струсил? За крестьянские спины прячется? Сюда его давай, сам уездный начальник к нему приехал! – Я вытащил оробевшего ландрата на переговоры. Набравшись смелости, он призвал жителей к покорности именем государя, но те угрюмо молчали. Зато вдруг загалдели бекташевские, у меня за спиной. От леса, из-за дальних овинов, скакала на нас дюжина конников; над головой передового взблескивало лезвие сабли.

Крестьяне мои сыпанули по сторонам через плетни. Инвалиды, слава богу, держались и слушали начальство. Боевому генералу потерпеть конфузию от уездного дебошана – позор всеконечный, до смерти из дерьма не вылезти.

– Стрелять в лошадей только по моей команде! Целься…

Всадники подскакали шагов на двадцать.

– Пали!

Ломая кости себе и наезднику, кувырнулась раненая лошадь. Другая заржала пронзительно и жалобно, в ужасе от того, что с ней сделали. Уцелевшие конники замялись, крутясь поодаль. Скакать прямо на стрелков – это, знаете ли, нужна выучка…

– Заряжай!

За рассеивающимся пороховым дымом обнаружился крепкий мордастый парень, отводящий душу черными словами над убитым конем.

– Вон! Вон он – Ванькя! – раздались крики. Приняв от денщика заряженную фузею, я сдал команду капралу и, пользуясь оружием вместо посоха, заковылял к своему противнику.

– Эй, любезный! Ну-ка, уймись! На государевых людей руку подымаешь!

– А-а-а… Су-у-уки! – Помещик нагнулся, подобрав валявшуюся на земле дедовскую саблю, и двинулся на меня. Похоже, он был пьян до беспамятства, но двигался ловко: бывают такие люди, у которых ум намного слабее членов. Всего разумней было его застрелить, но я зачем-то стал отбивать клинок багинетом. Со звериной силой ухватив фузею свободной рукой за ствол, мой противник отвел ее в сторону и снова замахнулся саблей. Не бросать же оружие! Вывернув ствол до касательной к вражьей щеке, я выстрелил. Оглушенный и опаленный пороховым огнем, Ванька отпрянул и тут же получил прикладом по уху – плашмя, как веслом. И еще раз. Только тогда очнувшиеся мужики бросились мне помогать.

– Вяжи их!

– Бей глуздовских!

– Всех пере…..м!

С трудом удалось утихомирить бекташевцев, желающих полного унижения врагов, и вывести за околицу. Силами инвалидов повязали и заковали в железа Ванькиных подручных, что нападали на моих крестьян. Кого не удалось поймать – взяли семьи в аманаты. Приобняв Рогожникова за плечо, я отвел ландрата в сторонку:

– Слушай-ка, братец! С рекрутами у тебя как? Есть недоимка?

– Ну, не без этого.

– Так мы ее сейчас и покроем. Или хочешь бунтовщиками записать?

– Нет, лучше по-вашему, господин генерал. А то неведомо, похвалят или накажут.

– Приятно иметь дело с разумным человеком. Не доросли они до бунтовщиков, хоть и противление оказали. Ишь, развоевались! Вот пусть со шведами теперь сражаются. Казнить незачем. Я записку рекрутскому начальнику напишу, чтоб их по разным полкам разобрали и держали в строгости.

Сдав в рекруты соседа и самых бойких его мужиков, удалось восстановить «европейский эквилибриум» в пределах волости. За поимку нетчика мне полагалась половина имения, но я на том не настаивал: кому нужны крестьяне, готовые воткнуть нож в спину?! Ну их, чужих. Зато со своими намного проще стало договариваться.

В недолгом времени прибыли мастера, вызванные мною из Тулы. Егор собрал мирской сход. Только я вышел на крыльцо – тишина встала замечательная.

– Три дела вам прикажу, мужики. Первое дело невеликое. Вот печник, звать Василий Сизов. Помогите ему глину рыть, кирпичи лепить и все, что скажет, а он вам печки сложит. Голландские, с дымоходом. Кормить будете как пастуха, по очереди – у кого работает. Нынешним летом не успеть, а через год… Что, Вася? Ладно, через полтора года. К послебудущей зиме чтоб ни одной курной избы не осталось. И так хорошо, говорите? Деды жили? Деды ваши жили не за мной. А я у царя не последний человек. Мне бесчестье, ежели мои крестьяне чумазыми ходят. Еще стекла ящик пришлю: дешево, в полцены. Но это уже по выбору, кто похощет.

Второе – дом для меня поставить. Крестовый, в два этажа, с большими окнами – тут точно стекло пригодится. Егор – старший, ему все сказано, как делать. А то в горнице у него тесновато.

Третье дело вот этот человек поведет. Максим Иваныч Ишутников, плотинный мастер. Под его началом будете строить вододействующую пильную мельницу. Что говоришь, дед? Нет, в страду на земляные работы не погоню, не бойся. Вот прямо сейчас – можно бы. Уже все отсеялись, а для сенокоса рано. И не забывайте, что заливные луга глуздовцы вернули, а там укос втрое против суходола. Хватит вам сена. Коли торговлю тесом с лесопилки хорошо поставить, из тех доходов сможете все подати платить, и еще мне на оброк останется. Большое облегчение выйдет.

А когда все сие сделано будет, можно стародавнюю вашу просьбишку вспомнить – чтобы не забирать ребят в город. Разве которые сами захотят. Школу устроим в моем доме – пока хозяина нет, что ему пустовать? Может, и тех, кто по погребам от меня прячется, к делу приставим. Да не пугайтесь, знаю: с завода если бегут, то домой. Бог с ними: кому домашний погреб краше мастерской, тому мастером не быть. Но покуда не исполните, что велел, – послабления не ждите!

Выбрав место для плотины и поставив дела на ход, я отбыл в Богородицк. Началась будничная, рутинная работа по переформированию войск. Четырнадцать пехотных полков раскассировали, укомплектовав восемь остающихся в губернии и частично выведя людей в ландмилицию. Не столь многочисленное пополнение, как можно подумать: в полках считали душ по пятьсот, редко – больше. Вместо того чтоб разделить солдат произвольно, как сделал бы любой нормальный генерал, опять придумал себе лишние хлопоты, решив отсеять расположенных к крестьянской работе от предпочитающих кочевую армейскую жизнь. Огульный, сплошной подход к людям, когда ничьи склонности не берутся во внимание, представлялся мне одной из причин несоответствия результатов усилиям, так омрачавшего мою душу последнее время.

Помимо прочего, я не преминул воспользоваться оказией, чтобы отобрать лучших стрелков в егеря, на замену многим старослужащим, которых вывел на линию унтерами. Винтовальные фузеи им оставил, при всех сложностях с новоманерным оружием. Офицеров поселенного войска почти всех назначил из Тульского полка, и государь утвердил. После сего можно было надеяться, что при нужном случае ландмилиция сможет немалую силу показать. Только требовалось довести ее до полного штата мужиками-переселенцами. Этих пока не хватало. Ближе к зиме изо всех закутков, как тараканы из щелей, полезли беглые, коим я исходатайствовал амнистию у государя. По весне половина оных снова ударилась в бега – кто в Польшу, кто на Кубань к некрасовцам. Не стоило о них жалеть: так на золотых копях вода уносит пустую породу, оставляя благородный металл. Во избежание подобного легкомыслия, обновленный ландмилицкий регламент предписывал немедленно жениться всем, кто еще не успел: от семьи и хозяйства не побегаешь.

Среди гарнизонного однообразия ярким событием стал приезд в Таванскую крепость Шафирова вместе с двухбунчужным Сулейманом-пашой для демаркации границ. Вице-канцлер выглядел утомленным и даже похудел. Обыкновенная его жизнерадостность слегка поблекла.

– В добром ли здравии, дорогой Александр Иванович? Слышал о вашей ране…

– Спаси Господь за вашу заботу, Петр Павлович! Раны – не самое страшное в жизни воина. Хуже, когда денег нет. Податные сословия наши – тощая кляча, впряженная в непосильный воз. Этакую фуру с военной амуницией длиною в тысячу верст. Вот и застряли: государь в Петербурге нахлестывает, а меня послал сюда разгружать.

– Сейчас всем нелегко. Если б вы представляли, сколь тяжко вести дела с этими варварами! Который месяц толкуем об одном и том же, а продвижения никакого. Государь Петр Алексеевич требовать изволит, чтоб я добивался свободного плавания по самый Константинополь, турки же и в Очаков пускать нас для торгов не хотят.

– Почему? Им тоже будет прибыточно!

– По восточным понятиям, воин должен искать прибытка саблей, а не купецкими хитростями. Вам известно: торговлю ведут у них большей частью греки да армяне. Ради интереса столь презренных существ ни один турок мизинцем не шевельнет.

– Даже почитая христианских подданных наравне с баранами – в их видах дать баранам хорошее пастбище, чтобы жирны были. О границе, надо понимать, вы тоже не пришли к согласию?

– Не совершенно. Визирь готов дать удовлетворение за счет ханских владений: раздражение против крымцев при дворе султана изрядное. Дескать, их прежний хан подбил падишаха на сию войну, так пусть расплачиваются. Но совсем обидеть татар не хотят, боясь, как бы не отпали. Крепко стоят за Кинбурн: там последняя переправа через днепровское устье, без нее сообщение с Крымом останется только на морских судах… Да вы лучше меня знаете. Вам тут каждая пядь земли известна, чего она стоит. Постановили сделать разграничение на месте и после сего продолжить конференции. Надеюсь, что грозный и бравый вид православного воинства устрашит неприятелей и склонит к податливости.

– Треть православного воинства босиком шлепает либо в веревочных лаптях – благо что лето… Прикажу тем полкам, которые получше, строевые артикулы на виду у турок каждый день исполнять. А чем-то еще мы надавить на них можем?

– Прямо скажу, Александр Иванович: наш успех полностью зависит от позиции Венского двора. Малейшие дуновения с той стороны способны повернуть корабль турецкой политики на противоположный курс. Жаль, что вы с Андреем Артамоновичем не преуспели в привлечении кесаря к алиансу.

– Жаль. Петр Павлович, вам обстоятельства негоциаций в Вене насколько подробно передали?

– Вы же знаете Гаврилу Ивановича…

– Тогда разрешите ими поделиться. Мне чрезвычайно любопытно ваше мнение вот о чем…

Темные глаза вице-канцлера во время моего рассказа обрели прежний живой блеск. Его быстрый ум набросился на новую пищу.

– Значит, Александр Иванович, доселе неизвестно, представляет сие письмо вольный пересказ промемории принца Евгения или же сочинено и подброшено господину Фронвилю для введения в обман русских послов?

– Мы обсудили обе возможности и не смогли выбрать ни одну. Стиль явно не принца, но иногда персоны такого ранга простыми словами изъясняют свои мысли секретарю и предоставляют ему добавить словесные украшения сообразно правилам риторики.

– Возможно. Однако риторика примечательная.

– Да, сравнения слишком резки для благовоспитанного человека и отдают казармой, хотя автор, несомненно, умен и сведущ. Судя по всему, он заранее знал намерение императора пожаловать мне титул. Есть еще признаки его высокого положения.

– Э-э-э… Скажите, а насколько вхожи к принцу люди из партии Лещинского?

– Полагаете, тут замешаны поляки? Но ведь Лещинский всегда держался французской стороны. Он и его сторонники – естественные враги имперцев. Те неизменно стоят за Августа, и пока не видать признаков перемены. Хотя, конечно… Множество поляков было в соединенной армии, когда Евгений бил турок. Какие-то личные связи могут оказаться сильнее, чем партийные распри.

– Только личные, полагаете? Последователям Игнация Лойолы вы нигде дорогу не переходили?

– Разве в одной застольной ссоре. – Я напомнил собеседнику о прошлогоднем пьяном деле в Станиславове. – Но это сущий пустяк! Неужто мне теперь в каждой кучке дерьма под сапогом видеть интриги иезуитов?!

– Вы очень неосторожны, дорогой друг. Никому не ведомы пределы влияния ордена при католических дворах.

– Полагаю, сие влияние преувеличивают. Помирить Вену с Парижем и заставить вместе обрушиться на лютеран орден не способен.

– Или не желает. Уничтожение врага означало бы минование нужды в орудиях борьбы с ним, а Societas Jesu притворяется одним из таких орудий. Претендует же на большее.

– Вам что-то известно, Петр Павлович? Разумею, не о всемирном заговоре иезуитов, а о венских интригах?

– Достоверно – ничего. Даже не осмелюсь судить, подлинное письмо или ложное. Но писаные похожим стилем рассуждения об опасности со стороны России приходилось читать. Предположительно – исходящие из французского посольства в Константинополе. Кто может иметь влияние в обоих враждующих государствах одновременно? Задайте себе этот вопрос и увидите: число возможных ответов совсем невелико.

Рассуждения вице-канцлера выглядели убедительно, однако махать кулаками после венской драки смысла не имело. Мне пришла другая мысль: насчет введения врага в обман подобными же способами. Шафиров не сильно верил в возможность успеха, но испробовать согласился.

Полковник Вюрц с полуэскадроном конных егерей ускакал на север и через неделю тайно, под покровом ночи, вернулся в Богородицк с высоким юношей в раззолоченном мундире. Незнакомец совсем не говорил по-русски, а немногочисленные разумеющие немецкую речь свидетели утверждали, что полковник обращается к нему с подобострастием, титулуя то ли светлостью, то ли вовсе высочеством. Молодой человек о чем-то долго беседовал с нарочно для него приехавшим из Таванского городка генералом и на другой день отбыл так же загадочно, как появился. Солдатская молва единодушно приговорила, что приезжал сын или брат римского кесаря толковать о совместной войне против басурман. Самые смелые офицеры даже спрашивали, правда ли это; генерал решительно отвечал, что неправда. И вообще не их ума дело.

Через несколько дней турки обнаружили, что паша неверных, воротившийся из главной крепости пашалыка на переговоры о границе, во всем оправдывает свое прозвание, несомненно происходящее от имени злого духа: совсем перестал соглашаться на уступки, держится с бесцеремонной наглостью и явно стремится возобновить войну. Шпионы из бывших мазепинцев сообщили Сулейману о таинственном госте, а один даже сумел за большие деньги раздобыть предполагаемый план совместных действий царских и императорских войск, на случай, если союзный договор будет подписан. Сей документ ясно доказывал, что две христианских державы еще не пришли к соглашению о разделе турецких владений, но деятельно обсуждают этот вопрос. Дары, поднесенные прежнему послу гяуров, жирному низкорослому еврею, возымели действие: тот по секрету поведал, что влиятельные люди при дворе падишаха христиан желают конечной погибели Порты, другие же стремятся к миру. Если военная партия успеет договориться с римским императором, ничего исправить будет нельзя.

Ясно понимая опасность, грозящую правоверным, турецкий посол не стал спорить из-за клочка выжженной солнцем степи, и согласился провести границу по реке Берде. Последние нерешенные пункты, о мореплавании и торговле, договорились обсудить отдельно после заключения мира.

– Поздравляю, Александр Иванович! Не ожидал, что турки дадут себя обвести такой простой уловкой!

– Это вы их напугали, Петр Павлович! Про заговор злых русских пашей замечательно правдоподобно рассказывали! Между нами, не хотел бы я оказаться на месте Сулеймана. Союз России со Священной Римской империей – это действительно угроза! Она им долго будет ночным кошмаром.

Как выяснилось, нехитрая мистификация возымела успех только благодаря совпадению. Немногим раньше имперцы, встревоженные вмешательством Порты в польские дела, возвысили голос и заговорили в Константинополе языком, в коем слышался лязг оружия – впервые за многие годы. На этом фоне наше балаганное действо показалось убедительным.

Полоска азовского берега сама по себе большой ценности не имела, однако протяженность линии сокращала заметно. Не Перекоп, конечно, но сто пятьдесят верст от днепровского берега до моря – не так уж много, можно плотно закрыть ландмилицией и казаками. Главные силы нашей иррегулярной кавалерии опирались на Северский Донец: глубина расположения конных резервов, соразмерная ширине фрунта, позволяла сделать оборону устойчивой.

На Правобережье, в треугольнике между Днепром и Бугом, государь приказал устроить пять новых казачьих полков. Только не гетманских: Скоропадский не зря опасался! Полки по образу слободских подчинили напрямую киевскому губернатору, и вся старшина была слободская, она внушала больше доверия. Простых же казаков принимали отовсюду, даже из Польши. Думали, не перевести ли туда слобожан сразу половину – в тылу Богородицкой линии много не требовалось – но решили не спешить, опасаясь недовольства. Переселяли постепенно и по выбору.