Текст книги "Солдатский долг"

Для усиления нашего левого крыла был привлечен корпус Доватора. При нужде можно было бы сманеврировать на угрожаемый участок.

На левый фланг уступом назад мы подтянули 78-ю стрелковую дивизию.

Отступать некуда

Произведя перегруппировку, подтянув новые части и пополнив участвовавшие уже в боях соединения, 16 ноября немецко-фашистские войска группы армий «Центр», возглавляемые фон Боком, перешли в наступление, и сражение развернулось на широком фронте от Калинина до Тулы. На севере главный удар наносился в полосе 30-й, 16-й армий и правого крыла 5-й армии (Волжское водохранилище, железная дорога Москва – Можайск), на юге в полосе 50-й армии (Тула, Новомосковск в направлении на Каширу).

Сразу определилось направление главного удара в полосе нашей армии. Это был левый фланг – район Волоколамска, обороняемый 316-й дивизией и курсантским полком.

Атака началась при поддержке сильного артиллерийского и минометного огня и налетов бомбардировочной авиации. Самолеты, встав в круг, пикировали один за другим, с воем сбрасывали бомбы на позиции нашей пехоты и артиллерии.

Спустя некоторое время на нас ринулись танки, сопровождаемые густыми цепями автоматчиков. Они действовали группами по 15–30 машин. Всю эту картину мы с Лобачевым наблюдали с НП командира 316-й дивизии генерала Панфилова.

Танки лезли напролом. Одни останавливались, стреляя из орудий по нашим противотанковым батареям, другие, с подбитыми гусеницами, вертелись на месте… До десятка уже горело или начало дымить. Видно было, как из них выскакивали и тут же падали гитлеровцы.

Автоматчики, сопровождавшие танки, попав под наш огонь, залегли. Некоторым танкам все же удалось добраться до окопов. Там шел жаркий бой.

Части 316-й дивизии, поддерживавшая их артиллерия усиления, а также танки поддержки пехоты, которых у нас было очень мало, давали наступавшим гитлеровцам жестокий отпор. По снижавшимся самолетам дружно били счетверенные пулеметы и 37-мм зенитные пушки. И не безрезультатно! Время от времени то в одном месте, то в другом падал, дымя и пылая, немецкий самолет.

Именно в этот день у разъезда Дубосеково совершили свой всемирно известный подвиг двадцать восемь героев из панфиловской дивизии во главе с политруком Василием Клочковым. Его слова «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва» облетели всю страну и армию.

Картина боя и поведение наших войск вызвали у меня твердую уверенность в том, что враг будет разбит, не достигнув Москвы. В этом бою я еще лучше узнал Ивана Васильевича Панфилова и его ближайших соратников. Командир дивизии управлял войсками уверенно, твердо, с умом. Если здесь будет уж совсем трудно, думалось мне, то помогать Панфилову нужно, лишь подкрепив его свежими силами, а использовать их он сможет без подсказки сверху. С таким убеждением мы покидали его наблюдательный пункт.

Лобачев отправился в курсантский полк, где тоже шел напряженный бой, а я поехал на свой основной КП – в Устинове, чтобы быть в курсе событий, развернувшихся во всей полосе обороны армии. Проезжая вдоль фронта, дважды попадал под обстрел немецких самолетов: они патрулировали над шоссе Волоколамск – Москва и гонялись за каждой машиной. Несколько раз останавливался в пути и прислушивался к гулу канонады – да, и на участке 18-й стрелковой дивизии тоже завязался бой…

К моему приезду штаб уже собрал и обобщил данные о событиях. Против 30-й армии противник вчера предпринял активные действия небольшими силами. Все его атаки были отбиты стоявшей на стыке с нами 107-й мотострелковой дивизией. С утра 16 ноября там началось более мощное наступление, но о результатах пока еще неизвестно. Правда, Малинин сказал, что только что поступило сообщение из нашей правофланговой 126-й дивизии: у ее соседа неблагополучно, немцы вклинились на стыке, командир 126-й вынужден был бросить туда свой резерв, а ведь он сам всеми средствами отражал атаки 14-й мотодивизии немцев.

На участке курсантского полка непрерывно продолжались ожесточенные атаки. Наша оборона нигде не была прорвана. 18-я стрелковая дивизия, введенная в бой левее панфиловской, также мужественно отражала натиск врага. Однако на стыке между дивизиями создалось тяжелое положение: там гитлеровское командование ввело новые силы, предположительно 5-ю танковую дивизию. Впоследствии донесение подтвердилось. Обстановка вынудила меня обеспечить угрожаемое направление выдвижением кавалеристов И.А. Плиева и К.С. Мельника, что оказалось своевременным.

Положение на левом фланге 30-й армии нас сильно обеспокоило, тем более что к вечеру связь с ее штабом прервалась. Я обратился с просьбой к командующему фронтом передать в мое подчинение две кавалерийские дивизии и одну танковую, находившиеся в полосе нашей армии, в районе западнее Клина, но числившиеся в резерве фронта. Г.К. Жуков ответил, что они по указанию Ставки уже подчинены 30-й армии, которая с 17 ноября передается в состав Западного фронта. Должен сказать, что такое решение Верховного Главнокомандования было правильным, хотя и несколько запоздавшим.

* * *

17 ноября противник продолжал наступление, вводя все новые части. Холода сковали болота, и теперь немецкие танковые и моторизованные соединения – основная ударная сила врага – получили большую свободу действий. Мы это сразу почувствовали. Вражеское командование стало использовать танки вне дорог. Они обходили населенные пункты, двигались по перелескам и мелколесью. Если же противник не мог обойти наши позиции, то стягивал для прорыва массу танков, атаки сопровождались сильным артиллерийским и минометным огнем, а с воздуха удар наносили пикирующие бомбардировщики. Такой тактический прием осложнил борьбу наших войск. В ответ мы применили маневр кочующими батареями и отдельными орудиями и танками. Они перехватывали фашистские танки и расстреливали их в упор. Борьбе с «бродячими» танковыми группами очень помогали саперы. Передвигаясь на автомашинах, они ставили на пути врага мины и фугасы. Нами поощрялась любая полезная инициатива, и это давало хорошие результаты. Каждый шаг по нашей земле стоил гитлеровцам больших жертв. Они теряли технику, слабела их ударная сила.

Но враг был еще силен и продолжал непрерывно наносить удары. Против нашего левого крыла, куда он уже бросил четыре танковые дивизии и одну мотодивизию СС, к 18 ноября появились части его 252-й пехотной дивизии. Противнику удалось значительно потеснить правофланговые части 5-й армии, введя дополнительные силы, быстро продвинуться в образовавшийся между армиями разрыв.

Возникла угроза выхода врага нам глубоко во фланг. Противник устремился к шоссе Волоколамск – Москва.

В этот критический момент и вступила в дело приберегавшаяся нами 78-я стрелковая дивизия А.П. Белобородова. Ей была поставлена задача контратаковать рвущиеся к шоссе немецко-фашистские войска.

Белобородов быстро развернул свои полки, и они двинулись в атаку. Сибиряки шли на врага во весь рост. Удар они нанесли во фланг. Противник был смят, опрокинут, отброшен.

Этот умелый и внезапный удар спас положение.

Сибиряки, охваченные боевым азартом, преследовали врага по пятам. Лишь выдвинув на это направление новые части, немцы приостановили дальнейшее продвижение 78-й дивизии.

На других участках обороны армии также шли тяжелые бои. Намного превосходя наши войска в числе, имея большую подвижность, постоянную поддержку авиации, противник сравнительно легко создавал в процессе боя ударные группировки. Подмерзшая земля благоприятствовала ему. Он наносил удары то там, то здесь, добиваясь местного успеха. Нам же в каждом таком случае, поскольку достаточных резервов в глубине не имелось, приходилось снимать с какого-либо участка обороны часть сил, чтобы не допустить прорыва на угрожаемом направлении.

Мы вынуждены были отходить. За три дня непрерывного боя части армии местами отошли на 5–8 км. Но прорвать оборону немцам нигде не удалось.

18 ноября, когда панфиловцы с упорством героев отбивали вклинившегося в их оборону противника, погиб на своем наблюдательном пункте генерал Панфилов. Это была тяжелая утрата. Всего несколько часов не дожил Иван Васильевич до радостного момента – дивизия, которую он так славно водил в бои, получила звание гвардейской. Беспримерный героизм и мужество солдат и офицеров 316-й, выдающиеся достоинства ее командира были высоко оценены партией и правительством. Мы только что услышали в передаче Московского радио Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении дивизии орденом Красного Знамени. Она была переименована в 8-ю гвардейскую. И вдруг – известие о гибели генерала…

В ходе трехдневных боев немецкое командование, видимо, убедилось, что на волоколамском направлении ему не прорвать оборону советских войск. Поэтому, продолжая здесь наносить удар за ударом и медленно, по 2–3 км за сутки, тесня наши части, оно начало готовить прорыв южнее Волжского водохранилища. Такое решение противника, вероятно, обусловливалось еще и тем, что немцы, наступавшие вдоль северного берега водохранилища в полосе Калининского фронта, сумели захватить железнодорожный мост и выйти на автостраду Москва – Ленинград.

На клинском направлении быстро сосредоточивались вражеские войска. Угроза с севера все усиливалась. Нажим на наше левое крыло, где были пущены в дело все наши резервы, не прекращался. Все это заставило думать о мерах, которые бы улучшили положение наших войск и позволили затормозить продвижение противника.

К этому времени бои в центре и на левом крыле шли в 10–12 км западнее Истринского водохранилища.

Само водохранилище, река Истра и прилегающая местность представляли собой прекрасный рубеж, заняв который заблаговременно можно было, по моему мнению, организовать прочную оборону, притом небольшими силами. Тогда некоторое количество войск мы вывели бы во второй эшелон, создав этим глубину обороны, а значительную часть перебросили бы на клинское направление.

Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище.

Ко всему сказанному выше в пользу такого решения надо добавить и то, что войска армии понесли большие потери и в людях и в технике. Я не говорю уже о смертельной усталости всех, кто оставался в строю. Сами руководители буквально валились с ног. Поспать иногда удавалось накоротке в машине при переездах с одного участка на другой.

Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг.

На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно безусловно оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник все время и добивался.

Я считал вопрос об отходе на истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б.М. Шапошникову. В телеграмме ему мы обстоятельно мотивировали свое предложение. Спустя несколько часов получили ответ. В нем было сказано, что предложение наше правильное и что он, как начальник Генштаба, его санкционирует.

Зная Бориса Михайловича еще по службе в мирное время, я был уверен, что этот ответ безусловно согласован с Верховным Главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен.

Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.

Распоряжение было разослано в части с офицерами связи.

Настроение у нас поднялось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы сломают себе зубы. Их основная сила – танки упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.

Радость, однако, была недолгой. Не успели еще все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу ее дословно:

«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».

Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились. В результате же произошли неприятности. Как мы и предвидели, противник, продолжая теснить наши части на левом крыле, отбросил их на восток, форсировал с ходу Истру и захватил на ее восточном берегу плацдармы. Южнее же Волжского водохранилища он прорвал оборону на участке 30-й армии и стал быстро продвигаться танковыми и моторизованными соединениями, расширяя прорыв. Его войска выходили во фланг и в тыл оборонявшейся у нас на правом фланге 126-й стрелковой дивизии, а она и до этого была сильно ослаблена и еле сдерживала наседавшего врага. Одновременно был нанесен удар из района Теряевой Слободы, и немецкие танки с пехотой двинулись к Солнечногорску, обходя Истринское водохранилище с севера.

На клинском и солнечногорском направлениях создалась весьма тяжелая обстановка. Немецко-фашистское командование добилось здесь большого превосходства над нашими силами, введя в бой шесть дивизий: три танковые (6, 7 и 2-я), две пехотные (106-я и 35-я) и одну моторизованную (14-я).

Для организации противодействия противнику мною был послан в Клин мой заместитель генерал-майор Ф.Д. Захаров. К этому времени действовавшая здесь – соседняя справа – 30-я армия генерала Д.Д. Лелюшенко была передана Западному фронту. Нужно было объединить в одних руках управление войсками, оказавшимися на стыке двух армий. Вот для этого и был направлен генерал Захаров. Но сил для задержания наступавших вражеских войск здесь оказалось мало. Это были малочисленная 126-я стрелковая дивизия, очень слабая 17-я кавдивизия, 25-я танковая бригада, имевшая двенадцать танков, причем только четыре из них – Т-34.

Подвергшиеся удару немцев части 30-й армии – 107-я дивизия числом около 300 человек и 58-я танковая дивизия, не имевшая танков, были отброшены и рассеяны. Танковые соединения врага стали быстро продвигаться к Клину, обходя с севера части нашей армии. Собрав все, что только можно было в этих условиях собрать, генерал Захаров все же сумел организовать оборону самого города.

Вскоре по приказу командующего фронтом выехал в Клин и я с А.А. Лобачевым. Прибыв на место, мы могли только констатировать, что удержать город нельзя. Нужно было думать об организации сопротивления врагу с целью задержать его продвижение на Дмитров и Яхрому. А такая угроза назревала. Я приказал Малинину прислать в район Клина генерала Казакова с артиллерией для борьбы с танками. Но утром 23 ноября мне сообщили о занятии противником Солнечногорска. В этой обстановке нельзя было нам с членом Военного совета оставаться на фланге. Надо было перебраться к центру армии, чтобы более оперативно управлять войсками, не допустить прорыва фронта.

Мне удалось с местной почты вызвать к проводу начальника штаба фронта В.Д. Соколовского. Доложил ему тяжелую обстановку, но наш разговор был прерван разрывом снаряда, угодившего в помещение телеграфа и повредившего провода. Бой уже шел в самом городе, куда ворвались вражеские танки, обошедшие Клин с севера.

Дав генералу Захарову указания и предоставив ему полную самостоятельность в руководстве всеми войсками, находившимися в районе Клина и восточнее его, я подчеркнул, что основной его задачей будет всеми силами и средствами как можно упорнее задерживать продвижение неприятеля на Дмитров и Яхрому и этим выиграть время, необходимое для подхода на это направление свежих сил. Пришлось предупредить, что вряд ли к нему прибудут затребованные мною артиллерийские средства, кроме 16-орудийного противотанкового полка, который уже успел отличиться в этот день в бою за Клин, подбив 33 танка противника.

После этого разговора, распрощавшись с Ф.Д. Захаровым и командиром 17-й кавалерийской дивизии В.А. Гайдуковым, конники которого самоотверженно сражались в боях за Клин, мы с Лобачевым выехали из горящего города.

У нас оставалась одна дорога – на Новощапово. Да и здесь на протяжении нескольких километров наши машины не раз попадали под обстрел немецких танков, вышедших северо-восточнее Клина. При переезде через реку Сестра – она уже замерзла – мы лишились сопровождавшей нас машины со счетверенной пулеметной установкой: немцы разбили ее.

Поскольку Солнечногорск был уже занят противником, пришлось двинуться в объезд через Рогачево. Нас было несколько человек на двух легковых автомобилях. Сила небольшая… Ехали ночью, со всеми мерами предосторожности. Все мы имели при себе автоматы и гранаты. Я кроме пистолета был вооружен отличным автоматом, подаренным тульскими рабочими, и двумя гранатами. Ехали, не выпуская из рук оружия.

Но вот и Ленинградское шоссе. Дурыкино. Воинских частей тут не оказалось. Но было много беженцев из Солнечногорска. Они говорили, что их город много часов назад захватили фашистские танкисты. Обстановка, прямо скажем, безрадостная.

Глубокой ночью удалось нам добраться до нашего штаба. В.И. Казаков только что вернулся из-под Солнечногорска и сказал, что действительно там немцы. По его рассказу, командующий фронтом поручил оборону этого города генералу В.А. Ревякину (коменданту Москвы), тот якобы с задачей как следует не справился – вначале Солнечногорск заняли небольшие силы вражеских автоматчиков, а к вечеру подошли танки.

Положение вещей было, в общем, таково. На правом фланге, в районе Клина, крупные силы танковых и моторизованных немецких войск продолжали обтекать 16-ю армию с севера. Несмотря на героическое сопротивление группы генерала Захарова, на исходе 23 ноября противник овладел Клином. Но его попытки быстро развить успех на восток встретили упорное и организованное сопротивление. Захаров, при всей малочисленности имевшихся в его руках сил, вынудил немцев вести тяжелые бои. На солнечногорском направлении враг, оттеснив курсантский полк, обошел Истринское водохранилище и, овладев Солнечногорском, начал продвижение на юг, в сторону Москвы. Наши соединения вынуждены были отойти и на рубеже Истры, о чем я упомянул выше. Однако прорвать оборону армии врагу нигде не удалось, как он к этому ни стремился. Героические пехотинцы, артиллеристы, танкисты, минометчики, кавалеристы, саперы повсюду самоотверженно сдерживали натиск. Они организованной обороной и контратаками наносили немцам большой урон.

Наиболее опасная обстановка сложилась в районе Ленинградского шоссе. Захватив Солнечногорск, враг двигался к Москве. Резервов у нас не было. Собирали войска, ослабляя оборону на других участках. К этому прибегли и в данном случае. В.И. Казаков задержал под Солнечногорском снятые с истринских позиций и предназначавшиеся было под Клин 289-й и 296-й противотанковые полки, а также 138-й пушечный полк. Они уже развернулись и заняли позиции. Туда же была направлена кавалерийская группа Доватора, усиленная двумя танковыми батальонами и двумя батальонами панфиловцев.

Поближе к Солнечногорску, в деревне Пешки, мы решили организовать временный КП армии, а основной перевести в Льялово.

Вечером 24 ноября мы уже были в Пешках. Около одной избы стоял танк Т-34. В комнате нашли группу офицеров, среди которых я увидел генералов И.П. Камеру, А.В. Куркина. Стоял шум. Все обсуждали создавшееся положение, и трудно было разобраться, что тут происходит.

Оказалось, что товарищи посланы сюда штабом фронта для уточнения обстановки. Пожимая мне руку, генерал Камера сказал:

– Хватит рассуждать, прибыл тот, кто отвечает за участок обороны, не будем ему мешать.

Я был ему за это благодарен. Штабная группа уехала. С нами остался командир какой-то танковой части, фамилию которого не помню. Танкисты по заданию фронта прибыли прикрыть солнечногорское направление.

Стали разбираться. Из доклада офицера нашего штаба выяснилось, что севернее деревни Пешки имеются незначительные силы из группы генерала Ревякина да несколько танков, стоявших непосредственно у шоссе. Соединения и части 16-й армии еще не вышли в назначенные моим приказом районы, штаб поддерживал с ними связь по радио.

Не успел я отдать распоряжение командиру танкистов уточнить, кто же прикрывает шоссе, как начался артиллерийский обстрел деревни. Один из снарядов угодил в наш дом, пробил стену, но не разорвался внутри.

Я спросил командира-танкиста, где его танки и что они делают, и получил удививший меня ответ: на позиции севернее деревни он оставил у пехотинцев два танка, а остальные ушли заправляться в Дурыкино.

– Вы уверены, что и эти два танка не отправились на заправку?

Офицер смутился. Пришлось ему сказать, что на войне обычно горючее подвозят к танкам из тыла, а не наоборот. Он получил распоряжение подтянуть все танки в Пешки и вышел его исполнять.

Вбежал наш офицер связи. Он доложил, что немецкие танки вошли в деревню по шоссе, автоматчики двигаются по сторонам, обстреливая дома.

В такую переделку мы еще не попадали. Первая мысль: «Где же войска, перекрывавшие шоссе?..» Вторая: «Где наши машины, целы ли?..» (Мы их оставили на южной окраине.)

Вышли из избы. Стали осматриваться. В деревне то впереди нас, то в стороне рвались снаряды. Некоторые проносились со свистом и мягко шлепались о землю или ударяли в постройки, в заборы, но не разрывались. По-видимому, это были болванки, которыми стреляли немецкие танки.

Ночь озарялась вспышками разрывов мин и массой светящихся разноцветными огнями трассирующих пуль. Подумалось: «Какая эффектная картина!..» Но тут же сознание опасности поглотило все.

У дома все еще стоял танк. Командир предложил мне сесть в него. Я приказал ему немедленно отправиться в танке на розыски своей части, прикрыть шоссе и не пропустить врага дальше железной дороги, пересекавшей Ленинградское шоссе в 6–8 км южнее Пешек.

Сами же мы – а собралось нас человек двенадцать, – разомкнувшись настолько, чтобы видеть друг друга, стали пробираться к оврагу в конце деревушки. Невдалеке промчался на большой скорости Т-34. Под сильным обстрелом неприятеля он скрылся из глаз.

Осторожно приблизились к шоссе и вскоре нашли свои машины. Наши товарищи – водители не бросили нас в беде.

Убедившись, что, блуждая под носом у противника, мы пользы никакой не принесем, я решил сразу отправиться в штаб армии и оттуда управлять войсками, сосредоточивавшимися на солнечногорском направлении.

В Льялове Малинин доложил, что уже несколько раз Жуков и Соколовский запрашивали, перешли ли в наступление войска армии под Солнечногорском. Дело в том, что командование фронта изменило задачу, поставленную мною снятым с истринских позиций войскам: им надлежало не обороняться у Солнечногорска, а наступать и выбить противника из города. Задача эта стала известна, когда соединения уже двигались форсированным маршем и, конечно, на организацию наступления времени не оставалось.

К сожалению, бывало и так, что вышестоящие инстанции отдавали распоряжения и приказы без учета времени и состояния частей, которым надлежало исполнять приказ. В динамике боев такие распоряжения не поспевали за событиями и, когда доходили до войск, уже не соответствовали новой обстановке. В результате выходило, что приказ порой выражал лишь горячее желание, не опиравшееся на реальные возможности войск. Нижестоявшим начальникам это доставляло много хлопот. И много тревожных забот.

Наступление на Солнечногорск началось поспешно. Три кавалерийские дивизии пытались охватить врага, засевшего в городе, с юго-запада и с юго-востока. Первое время дело пошло успешно. Генерал Плиев с присущей ему энергией и стремительностью разгромил силами своей дивизии в Сверчкове, Селищеве и Мартынове 240-й пехотный полк немцев. Остальные наши части также несколько продвинулись вперед, но затем были остановлены и отброшены в исходное положение. Противник успел подтянуть достаточно сил для отражения всех атак группы Доватора, и не вина этого генерала, что войска не смогли выполнить задачу. Кавалеристы, поддержанные небольшим количеством танков и истребительно-противотанковой артиллерии, действовали решительно. Они атаковали неприятеля в спешенных боевых порядках. Многие населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Но силы были неравными, и к ночи пришлось прекратить безуспешные попытки опрокинуть врага.

Большие потери понесла конница от ударов немецко-фашистской авиации. К утру 25 ноября соединения и части этой группы перешли к обороне. Общий итог боя можно сформулировать так: хотя наши войска не смогли отбросить противника от Солнечногорска, зато и ему не удалось развить успех в сторону Москвы.

Войска 16-й армии напрягали все силы, чтобы не допустить дальнейшего продвижения врага ни на один шаг. Бои не затихали ни на минуту. Немцы стали наступать и ночью, чего раньше почти никогда не делали. Они с остервенением рвались вперед. Враг шел, образно говоря, перешагивая через свои трупы.

Все мы, от солдата до командарма, чувствовали, что наступили те решающие дни, когда во что бы то ни стало нужно устоять. Все горели этим единственным желанием, и каждый старался сделать все от него зависящее, и как можно лучше. Этих людей не нужно было понукать. Армия, прошедшая горнило таких боев, сознавала всю меру своей ответственности.

Не только мы, но и весь Западный фронт переживал крайне трудные дни. И мне была понятна некоторая нервозность и горячность наших непосредственных руководителей. Но необходимыми качествами всякого начальника являются его выдержка, спокойствие и уважение к подчиненным. На войне же – в особенности. Поверьте старому солдату: человеку в бою нет ничего дороже сознания, что ему доверяют, в его силы верят, на него надеются… К сожалению, командующий нашим Западным фронтом не всегда учитывал это.

С Г.К. Жуковым мы дружим многие годы. Судьба не раз сводила нас и снова надолго разлучала. Впервые мы познакомились еще в 1924 году в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде. Прибыли мы туда командирами кавалерийских полков: я – из Забайкалья, он – с Украины. Учились со всей страстью. Естественно, сложился дружеский коллектив командиров-коммунистов, полных энергии и молодости. Там были Баграмян, Синяков, Еременко и другие товарищи. Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату – все ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего.

В самом начале 30-х годов наши пути сошлись в Минске, где мне довелось командовать кавалерийской дивизией в корпусе С.К. Тимошенко, а Г.К. Жуков был в этой же дивизии командиром полка. Накануне войны мы встретились в ином качестве: генерал армии Жуков командовал округом, а я, в звании генерал-майора, – кавалерийским, а затем механизированным корпусом. Георгий Константинович рос быстро. У него всего было через край – и таланта, и энергии, и уверенности в своих силах.

И вот на Западном фронте во время тяжелых боев на подступах к Москве мы снова работаем вместе. Но теперь наши служебные отношения порой складываются не очень хорошо. Почему? В моем представлении Георгий Константинович Жуков остается человеком сильной воли и решительности, богато одаренным всеми качествами, необходимыми крупному военачальнику. Главное, видимо, состояло в том, что мы по-разному понимали роль и форму проявления волевого начала в руководстве. На войне же от этого многое зависит.

Мне запомнился разговор, происходивший в моем присутствии между Г.К. Жуковым и И.В. Сталиным. Это было чуть позже, уже зимой. Сталин поручил Жукову провести небольшую операцию, кажется в районе станции Мга, чтобы чем-то облегчить положение ленинградцев. Жуков доказывал, что необходима крупная операция, только тогда цель будет достигнута. Сталин ответил:

– Все это хорошо, товарищ Жуков, но у нас нет средств, с этим надо считаться.

Жуков стоял на своем:

– Иначе ничего не выйдет. Одного желания мало.

Сталин не скрывал своего раздражения, но Жуков не сдавался. Наконец Сталин сказал:

– Пойдите, товарищ Жуков, подумайте, вы пока свободны.

Мне понравилась прямота Георгия Константиновича. Но когда мы вышли, я сказал, что, по-моему, не следовало бы так резко разговаривать с Верховным Главнокомандующим. Жуков ответил:

– У нас еще не такое бывает.

Он был прав тогда: одного желания мало для боевого успеха. Но во время боев под Москвой Георгий Константинович часто сам забывал об этом.

Высокая требовательность – необходимая и важнейшая черта военачальника. Но железная воля у него всегда должна сочетаться с чуткостью к подчиненным, умением опираться на их ум и инициативу. Наш командующий в те тяжелые дни не всегда следовал этому правилу. Бывал он и несправедлив, как говорят, под горячую руку.

Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шел жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает к ВЧ Сталин.

Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но все же… Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае, приготовился к худшему.

Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командарму. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он с пониманием сказал:

– Прошу продержаться еще некоторое время, мы вам поможем…

Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый, отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность. Не говорю уже, что к утру прибыла в армию и обещанная помощь – полк «катюш», два противотанковых полка, четыре роты с противотанковыми ружьями и три батальона танков. Да еще Сталин прислал свыше 2 тысяч москвичей на пополнение. А нам тогда даже самое небольшое пополнение было до крайности необходимо.