Текст книги "Старик, романтика и марсиане. Сборник рассказов"

Кимберлитовая кикимора

Появившуюся кикимору можно прогнать, ударив её мужскими штанами… В хлеву для защиты скота от кикиморы под ясли клали заострённую палку, которой закалывали свиней.

Википедия

1

Все космические корабли одинаково прекрасны, все подземные корабли уродливы каждый по-своему. Форма корпуса, обвесы частотных генераторов, схема расположения шнековых движителей – всё это компонуется в зависимости от характеристик грунта, в котором предстоит работать геоходу и без каких—либо уступок требованиям эстетики. Предельная целесообразность, экономичность и эффективность. А внешний вид вообще не колышет. Потому как любоваться на подземные лодки некому. Потому что под землёй. Ну и платят космонавтам значительно больше чем подземникам. Что, конечно, совсем несправедливо.

Поэтому я, быстро закончив нудное тестирование, убрал с монитора изображение нашего «Соляриса», и открыл файл с недельной отчётностью. Хреновая была отчётность. Превышение лимитов по топливу, электричеству, пищевым запасам. В смету мы не укладывались. Значит опять без премии, опять капитан урежет и без того не обильный паёк и добавит по вахте на рыло. Гоните проходку, скажет, дармоеды, ищите алмазы. Но алмазов не было, план горел ко всем чертям.

– Экипажу «Соляриса» собраться в кают-компании, – прошелестел динамик Наташкиным голосом. Очень сексуальным. Но я однажды слышал, как она визжала в бухгалтерии, когда ей сверхурочных недосчитали.

Кают-компанией тесную конуру со столиком на четверых называл только капитан. Ну и мы при нём старались не говорить «кладовка». Он обижался.

– Привет, Наташенька, – сказал я, усаживаясь. – Ты сегодня не только прекрасно выглядишь, но и отменно пахнешь.

– Ой, Пухлик…

Наташка томно закатила глазки, а Урляев сразу набычился. Ревновал, балбес. «Шанелью» от нашей дамы пёрло так, что непременно ей капитан пропиздрон устроит. Я же пока делал вид ароматами оглушённого, красотой сражённого влюблённого юноши. Самое интересное, что Наташенька мне не упиралась. Эта манерная сучка была совершенно не в моём вкусе. Но, чтобы позлить Урляева я при нём всегда на Наташеньку делал стойку и тщательно имитировал гормональный выброс.

Как я и ожидал Маусс сразу взял быка за рога. Или вернее козу за молочную железу:

– Штурман Потехина – три дежурства на камбузе вне очереди, – сказал он, снимая фуражку и упираясь могучими ручищами в хлипкий столик.

Наташенька попыталась издать звук и капитан рявкнул:

– Повякай мне ещё, профурсетка! Я, блядь, кому говорил «никакого парфюма»?! Ты у меня весь перерасход кислорода за сегодня по коммерческой цене оплачивать будешь. Ты у меня вентиляционные фильтры маникюром своим чистить будешь. Благоухать изволишь? Тебя бы, в рот компот, на дизельную подлодку загнать, где матросики под пайолы ссут, с вахты отлучиться не могут, там бы ты благоухала, там бы тебя раком в акростоль через ватерлинию таранили до седьмого пота.

Наташенька побелела, потом покраснела, а Маусс поправил галстук, величественно сел за стол и совершенно спокойно сказал мне:

– Шкипер, доложите обстановку.

Я и доложил. Доклад мой был краток.

– Обстановка на грани банкротства, – сказал я. – Рублей по двадцать пять каждому в этот месяц набежит.

Маусс посопел сердито и выдал:

– Значит так. Будем забуриваться вглубь. До границы Мохоровичича не полезем, но и по верхам шнырять, смысла больше нет. Пустой участок, бедная порода. Знаю, что опасно, знаю, что против инструкции. Но другого выхода у нас нет.

И поняли все, что решение это он уже давно принял и мнения наши лучше оставить при себе. И ему не хуже нашего известно о неприемлемости использования геоходов класса «Солярис» на больших глубинах. И плевать он на это хотел.

– А теперь давайте обедать, – сказал Маусс. – Что там у нас сегодня? Опять лапша? Ну, давай лапшу.

2

И началась самая увлекательная из охот – охота за богатством под страхом смерти.

Я сутками сидел за управлением, пайку мне прямо в рубку приносили. Но из-за недосыпа жрать не тянуло, один чифирь хлебал. Шуровали мы три метра в секунду, спиралью набирая глубину в границах нашего участка. По правилам надо было меняться каждые двенадцать часов, но на таких скоростях лучше меня с бандурой «Соляриса» никто бы не управился. Наташенька скидывала мне на комп проложенный маршрут и вертелась на камбузе, Маусс пропадал у себя в каюте, хрен его знает, дрочил может, а вот Урляева капитан, к моей вящей радости, назначил бессменно драить гальюн.

И все ждали, когда скорлупу «Соляриса» раздавит километрами горных пород у нас над головой. Чёртову кучи энергии приходилось отводить на охлаждение, реактор не справлялся, скорость падала и вся затея теряла смысл. Мы рисковали завязнуть на глубине, и тогда придётся заказывать аварийную телепортацию. И тогда рассчитываться с нашими кредитами мы будем на социальных работах. До пенсии. Но это при условии, что ещё раньше корпус лодки не схлопнется давлением.

Надо было остановиться, как следует зарядить аккумуляторы и выжечь промежуточный купол над геоходом. Поэтому я застопорил ход, перевёл всю энергию на охлаждение корпуса и с наслаждением потянулся. Сразу же по сетевой болталке прилетело сообщение от капитана: «Почему стоим?». Я на секунду задумался и отстучал: «Профилактика частотных контуров». И сразу услышал топот в коридоре.

– Какая в жопу профилактика, Паскаль? – спросил Маусс, вваливаясь в рубку. – А ну вперёд!

От него сильно шибало перегаром, узел галстука был распущен и стало понятно, чем занимался капитан последние пару дней.

– Юрий Генрихович, я уже два дня Богу не молился, не правильно это, – пошёл я в наступление, сбивая с капитана спесь.

– Богу не молился? – пришёл в замешательство Маусс. – Ах, как не хорошо. Что же ты, Боря? Сходи, я тебе не препятствую. Тебя боцман подменит.

Вот так. Ещё бы ты препятствовал. Если Конфессиально-Гносеологическая Безопасность прознает о неотправлении культа на рабочем месте – виновному до двух лет. Но сильно борзеть я не собирался, мне деньги нужны, а не почётная грамота от епархии.

– Я, Юрий Генрихович, плазму активировал, – говорю. – Пока купол выжигается, я и сбегаю быстренько. А потом наружу можно будет выйти, образцов набрать, пробы на биологическую активность.

Понимает отлично капитан, что все пробы и образцы можно не выходя из лодки набрать, но кивает важно, одобряет. Вот и ладушки. Побрёл я в молельню, спотыкаясь, в коридоре издевательски подмигнул Сашке Урляеву, он как раз коврик там пылесосил. Сашка пылесос бросил, кулаки сжал, но я же не дурак с боксёром драться. Сказал только:

– Топай в рубку, боцман. Тебе капитан с перепою решил управление доверить, – и прошмыгнул в молельню, заперся, да и свернулся пухлым калачиком на узкой лавке прямо под иконой Единого Бога.

3

Лучше всего спать там, откуда некуда падать. Это я понял, свалившись с лавки всеми своими ста десятью килограммами и треснувшись башкой об алтарь. Во сне я видел незнакомую девушку с распущенными волосами и в позолоченном скафандре. К деньгам сие или к убыткам? Я потянулся и вышел в коридор. Сильно пахло жареной селёдкой, Наташенька решила устроить рыбный день.

В рубке на экране сканера внешнего обзора светились три зелёные отметки, коллеги ушли на прогулку без меня. Я врубил канал связи.

– … такое количество самоцветов. Гранаты, рубины, сапфиры!

– Плазма, высокое давление, вот тебе и самоцветы.

– … какая-то дыра, смотрите, – это Наташенька.

– Карст, капитан! – голос Урляева вибрирует, разволновался боцман.

– Что за чушь? Не может быть на такой глубине, – капитан как всегда категоричен.

Наташенька: «Точно, карст. И огромный. Луч фонаря теряется».

Урляев: «Ништяк! От Академии Научной Теологии может премию дадут».

Маусс: «Команда, блядь. Сказано кимберлит искать, они за каким-то хером карст находят. Как бы нам тут на кикимор не нарваться».

Капитан любил рассуждать о кикиморах. Это его экспедиция в семьдесят седьмом открыла «терроформированный биологический вид».

Наташенька: «А почему вы назвал их кикиморами?».

Маусс: «Я не знаю. Кто-то сдуру ляпнул и вот прижилось».

Я отключил связь и пошёл на камбуз, жрать хотелось катастрофически. Подумал, что обнаружить кикимор было бы как раз неплохо, обычно их поселения располагаются у основания кимберлитовых трубок.

Когда я зашёл в камбуз, на меня сразу накинулась гигантская селёдка. Размером она была с акулу, а из распластанного брюха у неё вываливались омерзительные потроха. На этих сизых кишках, белёсых молоках, расползающихся фиолетовых жабрах чудовище скользило по кафельному полу и тянуло ко мне смердящую пасть с миллионом загнутых зубов. С чавкающим звуком тварь дёрнулась на собственных внутренностях, я вылетел в коридор и побежал, путаясь ногами в ковровой дорожке, которую давеча столь тщательно пылесосил Урляев.

Сказать, что я перепугался, так это ничего не сказать. Волосы натурально дыбом встали. И не только на голове. Я не помню, как оказался в молельне и опаньки – уже Святому Владимиру Обручеву свечку ставлю. И руки у меня трясутся. Весь трясусь, ни одной молитвы вспомнить не могу. Тут мне сзади Наташенька руку на плечо нежно так положила, по голове погладила. Сразу хорошо мне стало, спокойно. Повернулся – а это не Наташка. Девка это из сна, но без скафандра, даже совсем наоборот, совершенно голая. И рот у неё сильно большой, непропорциональный и зрачки без радужки. Худая, плоская, костлявая. Да это же кикимора!

– Ну, пусечка, – сказала кикимора, – ну, что ты так перепугался, лапочка?

– Ты как в лодке оказалась? – спросил я. Зубы у меня уже не стучали.

– Ты про телепортацию не слыхал что ли? – удивилась кикимора.

– Слыхал немного, – сказал я, и во рту стало сухо. Технология телепортации строжайше засекречена и применение гражданским населением пространственных переходов жёстко лимитировано и регламентировано. А культура кикимор вообще считается не технологической, а психокинетической.

– Да успокойся ты, – кикимора снова попыталась дотронуться до меня, но я отпрянул. – Я же тебя готовила, во сне специально приснилась. Не узнал?

Она тряхнула гривой роскошных волос, кокетливо улыбнулась и встала в позу манекенщицы из глянцевого журнала, которыми у Сашки Урляева вся каюта завалена. Нет, красавицей кикимору не назвать, но была она очень сексуальна.

– Тебя же Боря зовут? – спросила кикимора.

– Ага, – ответил я. Кикимора мне нравилась, и я с трудом сдерживался, чтобы не рассматривать её слишком уж откровенно. – Боря Паскаль.

– А я Маша.

– Так-таки и Маша?

– Ну, моё настоящее имя ты всё равно не произнесёшь, даже не услышишь. Мы, люди тени, на ультразвуке общаемся.

– А по-русски разговаривать, где так наблатыкалась?

– Меня специально готовили.

– К чему?

– К диверсионно-подрывной деятельности.

Мне становилось всё интересней, но похоть наваливалась горячей волной, мешала соображать.

– И кого ты подрывать собираешься? – спросил я, но мне это было уже как-то и не интересно.

– А кого прикажут. Мы слишком долго жили в тени, пора бабахнуть.

– Маша, а галлюцинацию с рыбой тоже ты навела? Зачем?

– Это не я, – насупилась Маша. – Я совсем наоборот, блок поставила, а то бы у тебя и твоих друзей уже от глюков крыша поехала. Пойдем к тебе в каюту, ты меня допросишь, и я тебе всё-всё расскажу.

Мы пошли в каюту, и я её допросил три раза подряд, не считая минета. И она мне всё рассказала.

4

– Короче, получается, Маша у нас политического убежища просит, – сказал я, подводя итог.

Экипаж «Соляриса» сидел за столом в кают-компании и пялился на кикимору. Они только что сняли скафандры и собирались сортировать образцы минералов, которые набрали под куполом, а тут я с Машей. В моей джинсовой рубашке и волосами, собранными на затылке в «конский хвост», она была неотразима.

– То есть, она типа Мата Хари, – брякнул Урляев. – Решила нам своих же продать.

– Она типа Колобка, – сказала Наташенька. Кикимора ей явно не нравилась.

– Я никого не продаю! – возмутилась Маша. – Вы сами запёрлись на территорию моего народа, старейшины приказали страже мозги вам выжечь, а я блок поставила. Меня теперь сильно накажут.

– А с чего ты добрая такая? – спросил Маусс.

– У меня свой интерес.

– А с чего ты откровенная такая?

– Люди тени не могут лгать, – сказала Маша.

– И в чём твой интерес?

– У нас война с людьми… – она произнесла что-то на пределе слышимости, но у нас заложило уши. – Ну, с другим племенем. Мы проигрываем, а наш род старше и лишь мы достойны греть разум в тепле дыхания Матери Недр. Дайте нам оружие, мы победим, а вы спокойно уйдёте. А меня не накажут.

– Им нужны частотные генераторы, – пояснил я. – Они с их помощью смогут провести ментальную атаку на своих противников.

– А мы сможем? – быстро спросил Маусс. – Провести атаку.

– Сможете, – сказала Маша. – Но я не скажу, какие для этого нужны частотные характеристики.

– И где нам поблизости алмазами разжиться, тоже не скажешь?

Маша энергично отрицательно помотала головой, и «конский хвост» хлестнул по её хрупким плечам.

– Нельзя вам здесь ничем разживаться, – сказала она. – Сунетесь дальше – конец вам, даже я не помогу.

– Мы посовещаемся с коллективом и вынесем решение, – утробно произнёс Маусс.

Вот это мне не понравилось. Он должен был крыть матом, грохать кулаками по столу и брызгать слюной. Должен был торговаться, требовать алмазы в обмен на генераторы. Требовать беспрепятственный проход по маршруту экспедиции Центрального Геологического Управления Академии Научной Теологии. Потому что вообще на наших глазах создавался прецедент – никогда ещё кикиморы не вмешивались в работу геологов. Вместо этого капитан попросту выпроваживал нас с Машей из кладовки. Что-то нехорошее задумал Маусс.

– Пойдём отсюда, Маша, – сказал я. – Никто тебе здесь не поможет.

Мы вернулись ко мне в каюту, и я сразу начал стягивать с кикиморы рубашку, но она вырвалась и строго сказала:

– Не сейчас.

– А когда?

– Как только ты добудешь оружие для моего народа.

– Но ты пойми, не могу же я с геохода промышленные генераторы снять.

– А ты придумай что-нибудь, – капризно сказала Маша. – Нам очень нужны эти излучатели, очень. На тебя вся надежда. Я тебя специально выбрала.

– Да? А почему именно меня? Не капитана, не Урляева, не Наташку, в конце концов, а именно меня?

– Ты самый красивый, – застенчиво сказала Маша.

– Скажешь тоже, – совершенно искренне возмутился я. Красавцем я себя никогда не считал. Умный – это про меня, да. Мужественный, конечно. Специалист классный. Но уж точно не красавец.

Но кикимора сказала:

– Ты же толстый.

– Ну и что? – обиделся я.

– Значит ты добрый, – как тупому пояснила Маша. Как будто это было нечто само собой разумеющееся.

– Погоди, что-то я запутался. Добрый потому что красивый или добрый, потому что толстый?

– Толстый значит красивый, красивый значит добрый.

Мне всё стало понятно.

– Ну, предположим, – сказал я. – Но чем я смогу тебе помочь, всё равно ума не приложу.

– В обмен на алмазы твой командир согласится отдать нам излучатели?

– А сколько алмазов? – как можно равнодушнее спросил я.

– Мешок. Большой мешок. Вот такой.

– Лучше бы конечно месторождение, но и мешок сгодится.

– Тогда пойдём со мной, к нам. Ты на алтаре Матери Недр поклянёшься, что не обманешь.

Принести клятву языческому идолу за всего лишь безбедную старость?! Да легко. Уже в кессоне, натягивая скафандр, я спросил:

– Маша, а ты-то как у нас без скафандра обходишься? Ведь для тебя атмосфера «Соляриса» как для меня открытый космос.

– У нас скафандров не бывает. Меня закрывает… ну, типа энергетическое поле.

Мне снова всё стало понятно. Типа.

5

Когда мы пролезли в дыру, обнаруженную Наташенькой, то оказались под куполом гораздо большим, чем грот, выжженный плазмой «Соляриса». Это было гигантское пространство ограниченное сверху хрустальным сводом, и даже через шлем скафандра я слышал мелодичный небесный звон. Густой воздух слоился радугой, переливался оттенками красного. Мы шли не спеша к источнику мягкого багрового сияния в центре этого волшебного места.

– Это алтарь Матери Недр, – сказала Маша, указывая на мерцающее пирамидальное возвышение из розового алмаза. – А это пастбища людей тени.

Маша повела рукой, обводя бескрайние поля бледно-багровой травы, на которых паслись стада рыжих слепых коров. Линия горизонта загибалась к хрустальному своду и терялась в розовой дымке. Постукивала водяная мельница на ручье из жидкого олова. Курилась дымком небольшая кузница. Жужжали медные пчёлы, собирая янтарный мёд. Неподалёку гончар шустро разминал свинцовый ком. Жнецы вязали снопы рубиновых злаков, пастухи дудели в асбестовые флейты и пощёлкивали бичами, доярки гремели слюдяными вёдрами, дети выстраивались в очередь за парным молоком.

– Молоко, творог и сыр. Мёд. Немного пшеницы, – сказала Маша. – Это наша основная еда. Всегда её не хватало, теперь совсем стало мало, поэтому война за пастбища.

– Точно как у нас, – ответил я. – Просто вместо молока счёт в банке, а вместо войны доносы в КоГноБез.

А к нам уже топала по красноватой травке делегация кикимор. Или кикиморов? Короче, кикиморских мужиков. Голые, худющие, письки тонкие болтаются. Умора, одним словом. Первый кикимор подойдя, поднял в приветствии тощую руку. Другие остановились поодаль, настороженно посматривая.

– Это Вася, – представила Маша. – Наш Верховный Стратег.

– Боря, – сказал я и тоже помахал ручкой. – Очень приятно.

Но Вася, не обращая на меня внимания, сразу зашептал на ухо Маше что-то едва слышное, шипящее и булькающее.

– Меня хотят казнить, – сказала Маша.

– Чего ж сразу и казнить? – удивился я. Строго тут у них оказывается.

– Да твой визит ещё на меня повесить решили, а это по совокупности – кирдык! Но Вася мне поможет, потянет время.

– Почему?

– Он же умный, стратег. Он понимает, что победа на войне важнее наказания одной еретички.

– А я подумал, он тебя любит.

– Ну, – смутилась Маша, – мы единомышленники.

К нам тем временем приблизился ещё один кикимор, постарше, с козлиной бородкой и дикарскими татуировками по всему телу. Земляне себя так в двадцать первом веке уродовали. Начал этот бородач на Васю наезжать, даже за руку схватил. Бормотал по-ихнему, по-кикиморски, но и без перевода было понятно, что не одобряет он меня, Машу и Васино с Машей сюсюканье.

– Коля, самый главный у нас, – пояснила Маша. – Типа генеральный директор акционерного общества. Очень строгий.

– И контрольный пакет акций у него? – спросил я.

– У него, – вздохнула Маша.

– Видно, что ушлый, – сказал я.

Коля между тем продолжал чего-то сердито шипеть, руками размахивать, Вася пытался возражать, а я украдкой озирался.

Свободные от дискуссии кикиморы на нас внимания почти не обращали, занимались своими делами. Жали, сеяли, возделывали в поте лица своего. Двигались степенно, без суеты, детвора не шалила, бабы не скандалили, пьяных было не видать. Складывалось впечатление благолепия и гармонии.

– Расклад такой, – снова заговорила Маша. – Меня казнить не будут, пока ты оборудование не предоставишь. Твоим друзьям временно ничего не будет, но уйти не смогут, путь вашей лодке стражей везде перекрыт. Тебе большой мешок алмазов будет, как я обещала. Давай скорей на алтаре клянись, что генераторы припрёшь.

И тут Коля сам ко мне обратился:

– Кляныс, чито нэ обманыш. Своим богом кляныс ы Матыръю нэдров тоже покляныс. А эсли обманэш, пилядь буду и над зымлёй тыба найду ы показню.

Ну, поклялся я, короче. А что было делать?

7

Когда я вернулся, мои друзья устанавливали вокруг «Соляриса» фугасные заряды.

– На всякий случай, – жёстко сказал Маусс.

– Очень своевременная предосторожность, – одобрил я.

– Ты где был? – подозрительно спросил Урляев.

– Гулять ходил, – ответил я.

– А где кикимора? – спросила Наташенька.

– В каюте у меня сидит, – зачем-то соврал я.

Экипаж закончил работу и отправился ужинать, селёдку с лапшой доедать, а я полез в Сеть, выискивая всю имеющуюся информацию о кикиморах. Её было мало. Первое поселение обнаружил Маусс, случайно, в ходе обычной проходки на предмет касситерита. От предложения разместить у них нашу миссию кикиморы уклонились, от культурного обмена отказались категорически. Этнографическую экспедицию не пустили на порог. Выражали протест по поводу работы подземных лодок в ареале обитания. Да кто же их, низкотехнологичных, слушать будет? И тут я наткнулся на забавный текст за авторством некоего Ораториева.

Ораториев, как выяснилось, являлся фигурой знаковой, для некоторых был кумиром, для большинства – эдаким интеллектуальным скоморохом. Его эссе «Нужны ли они им?», «Догонит ли улитка черепаху?» и «Обречены ли города на геостационарной орбите?» стали культовыми в определённых кругах. Имел статус легального диссидента, регулярно выплачивал штраф за антирелигиозные высказывания в публичных местах, пропагандировал эвтаназию. Наверняка был сексотом КоГноБеза, ну а кто им не был в наше время?

Тезисы его меморандума сводились к необходимости самого пристально внимания к проблеме изучения кикимор. Он ратовал за скорейшее установление дипломатических и культурных связей, торговых отношений и глобального внедрения агентуры. После этого переходил к неожиданному выводу о неизбежности войны с кикиморами, а после и вовсе призывал к тотальному геноциду. Собственно его сочинение и называлось: «Мы их или они нас?».

В дверь каюты постучали. Странно, капитан обычно вламывался без стука, Наташенька тихонько скребла ноготками, если наведывалась с визитом, а Урляев ко мне не заходил. Я открыл. На пороге в полном составе застыл экипаж «Соляриса». Маусс держал в руке пистолет, а Урляев сжимал разделочный нож. Наташенька изящно придерживала на плече бухту полимерного буксировочного троса.

– Где твоя красавица? – спросил Сашка.

– Вы что задумали? – ответил я вопросом, шагнув назад.

– Не психуй, Пухлик, – проворковала Наташенька. – Мы её не больно зарежем.

– Шли бы вы карстом, – сказал я.

– А с чего ты так завёлся? Она же не человек и даже не животное. Не поймёшь чё! За неё срок не дадут, а бабла срубим немеряно, все кредиты закроем, – сказал Урляев.

– Ты представляешь, сколько за её потроха Анатомический Музей отвалит? – сказал Маусс.

– Да вы, друзья, охуели, – сказал я и захлопнул дверь каюты.

Я заклинил замок, для верности привалил дверь ящиками с образцами и заказал экстренную аварийную телепортацию.

8

Ораториев потчевал меня чёрной икрой, какими—то хитрыми тефтелями, жульеном из марсианских грибов и красным чаем с натуральным мёдом. Нехило живут легальные диссиденты. Мёд нынче двадцать пять рублей кило, а про грибы я даже не знаю, где и за какие деньги их купить можно.

– Так вы прочитали мою статью? – спросил Ораториев.

– Да. Мне показалось, что вы единственный кто уделяет проблеме кикимор должное внимание.

– Я предпочитаю называть их люди тени. Как они сами себя называют.

Он смотрел на меня чуть насмешливо, говорил уважительно и ждал когда я уйду. Надо было его как-то зацепить, и я попробовал:

– Странно с ними всё.

– Что странно?

– Ну, человечество готовилось к встрече с инопланетянами. Искало инопланетян и боялось инопланетян. Написали кучу книжек и наснимали кучу фильмов. А разумная жизнь обнаружилась в недрах планеты. Новая раса, самобытная культура, использующая психокинетику и экстрасенсорику. И всем по фигу!

– Вы зрите в корень, мой юный друг! – высокопарно воскликнул Ораториев и я подумал, что он всё же на редкость неприятный тип. – Феноменальное равнодушие нашей цивилизации само по себе заслуживает отдельного исследования.

– В чём, по-вашему, причина? – подыграл я.

– Их несколько, – сказал Ораториев, окончательно переходя на менторский тон. – Это и обилие сорной информации. Мы активно заселяем Систему, общаемся в Сети, информационные каналы перегружены. Курсы валют, погода, гороскопы, эпидемии, стихийные бедствия, техногенные аварии… А ещё флешмобы, новые гаджеты, цифровые импланты, порнуха в диком количестве! Мы собираемся к звёздам. Мы размножаемся, нас уже пятьдесят миллиардов и мы нашли жизнь на Марсе. Пусть пока только растительную, но, тем не менее, тем не менее… Потом это и тяжёлая экономическая ситуация. Многим трудно прокормить семью, какое им дело до подземных человечков, им на работу ходить приходится. И, разумеется, это и влияние Церкви Единого Бога, нежелающей признавать людей тени разумными существами. Собственно, они даже для себя не могут решить – объявить ли людей тени божьими тварями или же порождением дьявола.

А самое главное – слишком давно не было глобальных войн. После кровопролития Великой Религиозной смуты, почти сто лет мирного существования. Люди разучились бояться за свою жизнь, все боятся только за свой кошелёк. Люди культурно деградируют. Каждый год новый наркотик, нелепая мода, педерастия, нелепые развлечения. Вы знаете хит сезона? Анатомический Музей!

– Я знаю, знаю, – сказал я, но он меня не слушал.

– По всей планете возят законсервированные в формалине разделанные туши редких животных и толпы прохвостов с извращенным любопытством разглядывают эту мерзость.

– Я знаю, – повторил я, и он соизволил обратить на меня внимание.

А мне припомнились витрины Анатомического Музея, который я посетил по глупости в прошлый отпуск и съеденные грибочки запросились наружу.

– Я лишь одно не могу понять в этой истории – почему люди тени обратились именно к вам? – спросил Ораториев.

– Они говорят я толстый, значит красивый, – пришлось мне признаться.

– Ну, конечно, – вновь глубокомысленно прищурился Ораториев. – В обществе с дефицитом продовольствия упитанный человек выглядит образцом телесного стандарта.

– А раз красивый, то по-ихнему выходит ещё и добрый, – я счёл нужным объяснить все нюансы.

– Понятно, понятно, – сказал Ораториев. Ему опять становилось скучно. – А какой у вас там интерес? Почему бы вам не обойти этот, как его, кимберлит?

– Контракт с Управлением предусматривает, что найденные на маршруте алмазы становятся призом команды судна.

Он понимающе кивнул и вновь спросил:

– А вы точно запомнили, она так и сказала – «мы слишком долго жили в тени»?

– Да, я запомнил.

– Тогда дело гораздо серьёзней, чем я нафантазировал в своём меморандуме. Раз у них есть высокие технологии – а об этом свидетельствует факт телепортации вашей знакомой и пусть не врёт про психокинетику – и раз у них есть парапсихологические способности – а об этом свидетельствует факт наведённого сновидения и наведённая галлюцинация – у человечества крайне мало шансов выйти победителем из конфликта с людьми тени.

– Но, вы считаете, конфликт всё же неизбежен?

Тогда Ораториев взглянул на меня печально и сказал:

– Обязательно попробуйте потофё из телятины с лунных ферм. Это восхитительно.

9

В геоцентре имени Давида Губермана я прибрёл в кредит четыре промышленных генератора «ИЖ/м – 19б» и там же оплатил обратную телепортацию. Только перед отправлением надел скафандр и попросил оператора сместить координаты точки возврата на пятьсот метров вперёд по курсу «Соляриса», прямо к алтарю Матушки Недр. Эти операторы телепортационных станций ребята дотошные, все как один сексоты КоГноБеза, и простоватый с виду паренёк что—то заподозрил.

– Вы уверены, что хотите вернуться именно в это место? – спросил он.

– Да, – как можно увереннее ответил я. – Пока меня не было, наша подземная лодка значительно продвинулась по маршруту. Сами понимаете – план, нельзя допускать простоя.

– Как знаете. Но если вы просчитались, то окажетесь замурованы. Генераторы берёте с собой?

– Да. Их прямо со склада перемещайте в указанную точку.

– Это обойдётся вам в тысячу триста рублей восемьдесят пять копеек новыми.

– Гулять, так гулять, – пошутил я и через секунду услышал вопль Верховного Стратега, которому двухсоткилограммовый генератор брякнулся на левую ногу.

Они тут, оказывается, ждали меня. Всем кагалом не расходились. Маша бросилась мне на грудь, прижалась лицом к броне скафандра. Кикиморы оживлённо чего-то верещали, оказывали первую помощь Васе, снимали упаковку с приборов. Подошёл Коля и бросил к моим ногам мешок.

– Вот алмазы, – сказал он. – Как договарывалыс. Падыземная лодка тута останеца, друзыя тываи пусть убегают, их тута не надо.

Ишь раскомандовался, падло большеротое, ценностями швыряется. И как это мои «друзыя» сбегут, если лимит телепортации на этот месяц теперь мной исчерпан? Ничего, будет для тебя ещё сюрпризик, господин директор. Я открыл мешок. В глазах у меня помутилось.

– Хорошие, – у меня даже дыханье спёрло.

– Но зачем они тебе теперь? – спросила Маша.

– В хозяйстве пригодится, – ответил я, почуяв неладное.

– В каком ещё хозяйстве? – засмеялась Маша. – У нас не бывает хозяйств, всё же общее. Тебе скорее надо адаптацию проходить, это целый ритуал. И тогда Мать Недр окутает твоё тело энергетической оболочкой. Как у меня. Как у всех людей тени.

– А это обязательно?

– Ну не в скафандре же ты со мной потомство делать собираешься?

Тут я признаться, прихуел. Оказывается, на меня строят планы.

– В скафандре неудобно будет, – сказал я.

– Ещё как неудобно, – легко согласилась Маша. – А как пройдёшь адаптацию, поженимся, нам отдельную пещеру выделят, меня реабилитируют. Врагов с новым оружием быстро всех разгоним. Еды теперь будет вдоволь, даже тебя с твоей комплекцией легко прокормим.

Упоминание комплекции в таком контексте мне не понравилось, и я озвучил то, о чём начал догадываться ещё в первую нашу встречу, когда Маша плела свою наивную легенду.

– Слушай, а ведь ты врала про людей из другого племени. С которыми якобы у вас война.

– Люди тени не могут врать, – строго сказала Маша. – Я просто на нашем языке говорила «земляне». Вы своими геоходами разрушали наши пастбища, излучением генераторов дробили хрусталь куполов, Матушка Недр была очень недовольна. У нас коровы доиться перестали! А сейчас вы к нам уже сунуться не сможете, такой ментальный заслон с этими усилителями поставим, что мозги из ушей вытекут. И для людей тени снова наступит благоденствие. А так-то войн у нас вообще не бывает. Ни войн, ни убийств, ни воровства.

– Убийств не бывает?! – возмутился я. – А кого тут недавно казнить собирались?

– У нас казнь это не убийство, – мягко улыбнулась Маша. – Это что-то вроде бойкота. С тобой никто не общается, не разговаривает, тебя не зовут в хоровод. Это очень страшное наказание.

– Прямо таки рай под землёй, – усмехнулся я.

– Рай? – переспросила Маша. – Для тебя может быть и да. Если считать раем место, где нет как у вас злобы, мстительности и зависти, насилия и лжи. Где живут в гармонии с природой и стремятся не к богатству, а к добру и любви. Мы поэтому и пришли в ужас, когда вас получше узнали. Поэтому Вася и сказал, что мы теперь в состоянии войны с землянами. А до этого люди тени не ведали войн, понятия такого не было. Мы пытались вас образумить, объясняли, что вы своим вторжением разрушаете наш мир. Но вы не слушали.