Текст книги "Дуэль в океане"

VI

Петр Васильевич, подавленный и грустный, доложил капитану об ужасной истории…

– Добился-таки Байдаров пощечины! – сурово промолвил капитан. – Довел бедного Сойкина… Под суд пойдет… Славный молодой человек…

– И какой скромный… Терпел… терпел… Уж я просил Байдарова…

– Надо было, Петр Васильевич, раньше списать с корвета этого гуся… И мы оба с вами виноваты, что держали его…

– Виноват-с… Этакая история, Владимир Алексеич!

– Как бы Байдаров в Батавии не убил Сойкина на дуэли… Надо как-нибудь не допустить этой глупости… Не пускайте Сойкина в Батавии… И пусть он извинится перед Байдаровым в кают-компании… А Байдаров в Батавии же спишется и пусть едет в Россию… Не захочет, так я сам спишу.

– Сойкин, я думаю, согласится извиниться, да Байдаров…

– Не удовлетворится?

– Едва ли…

– Ну и пусть как знает… Он пощечину поделом получил… Еще удивляюсь, как раньше не получил этот наглец… Воображает, что дядя министр и отец адмирал… Ну, что делать… И вы не волнуйтесь, Петр Васильич. Знаю, какой вы сами миролюбивый… И скажите Сойкину, чтобы он не тревожился… Попрошу в Петербурге, чтобы не очень покарали…

– Сойкин и так собирается бросить службу… хочет в художники.

– Тем лучше для него… Успокойте беднягу…

– Слушаю-с, Владимир Алексеич.

– И с Байдаровым переговорите… Может, ваше миротворство на этот раз и вывезет…

Старший офицер ушел от капитана и зашел в каюту к старшему штурману.

Тот только что заснул полчасика после обеда и потягивал портер.

– История, Афанасий Петрович! – вздохнул старший офицер.

– Все плавание нам испортил этот брандахлыст… Аристократ!.. Верите, и у меня чесалась рука, чтобы запалить ему в морду… Портерку?

– Ну его… Вы, Афанасий Петрович, портер, а тут…

– Что тут?.. Получи в морду и иди с корвета… Все перекрестятся!

– Он-то уйдет… Не уйдет, так капитан спишет… А как бы нам Степана Ильича под суд не подвести… Байдаров на дуэль вызовет…

– А он не иди… Дуэль… Моряки и без того каждый день рискуют, можно сказать, жизнью и не боятся смерти, когда нужно, а… тут иди под пулю?.. Мы, Петр Васильич, будем убеждать Сойкина… Уговорим…

Петр Васильевич рассказал, что придумал капитан, и штурман воскликнул:

– И того умней! Брандахлыста на берег, а Сойкина продержать под арестом… Уйдем из Батавии, и делу конец.

– А все-таки… вы понимаете… какая история…

– Ну что ж?.. История… Не вернешь ее… Извините, Петр Васильич, что я скажу?

– Говорите, Афанасий Петрович…

– Очень уж вы того… добры сверх положения. По-евангельски не всегда можно-с… Блаженны миротворцы, положим, Петр Васильич… Но только – извините – побольше бы давали “ассаже” [5]5
  …давали “ассаже”… – то есть осадили бы, образумили.


[Закрыть] хлыщу Байдарову, он бы…

Петр Васильевич покраснел до волос. Смешался вдруг и старый штурман.

Оба знали, что красавец Байдаров был одно время любимцем Лидии Викторовны.

– Что ж, обрывай я его, он подумал бы, что я из личности! – проговорил старший офицер. – Эх, скорей бы в Батавию, Афанасий Петрович!

– Все слава богу. – И Афанасий Петрович, суеверный, как все штурмана, сплюнул. – Ветер молодчага… Если так пойдет… разведем пары у экватора и… через пять суток и в Батавии… И письмо от Лидии Викторовны получите… И я от своей команды… Стаканчик, Петр Васильич?

– Разве… Выпью и пойду по дипломатической части!

Штурман с каким-то особенным удовольствием налил стакан портеру Петру Васильевичу.

Тот выпил и сказал:

– И как это люди, вроде Байдарова, не могут в мире жить… Мало ли что бывает, а не поднимай историй… Не обижай людей… Не понимаю этого, Афанасий Петрович.

– То-то оттого и с правилами… Дай бог удачи…

VII

Когда Петр Васильевич вошел в маленькую каюту, у двери которой стоял часовой с ружьем, Сойкин сидел на койке и набрасывал какой-то рисунок.

– Ну вот и я к вам, батенька, посланником от капитана… Эка карандаш…

– Вы меня извините, Петр Васильевич…

– Эх, вы… Еще извиняетесь… Может быть, мне извиниться, что допустил… Ну… милый человек… А так ли не так ли, а вы извинитесь…

Сойкин переменился в лице.

– Нехорошо, Степан Ильич… Вы оскорбили и повиниться не хотите?..

– Трудно, Петр Васильич…

– Положим, Байдаров нехорошо поступил… травил… пакости говорил…

– Это я бы еще снес, Петр Васильевич. Я ведь выносливый… Не хотел скандала… Но этого не вынес…

– А чего?

– Он, право, подлец… Можете себе представить… Он одну мерзость сказал за обедом про одну даму… А я… я… хорошо знаю эту даму… Она… Она… благороднейшая и лучшая женщина, которую я знал… И он знал, что она моя хорошая знакомая, а все-таки… Понимаете? И ведь все подло лгал… Эта дама отвергла его… так он мне мстить выдумал… Ну, все… все меня и заставило ударить его, Петр Васильевич… Так посудите… Могу ли я извиняться?..

Голос Петра Васильевича звучал так нежно и грустно, когда он ответил:

– И все-таки должны… Ради этой самой женщины должны… Разве это расправа… Эх, дорогой юноша, труднее бывают вещи, и все-таки… правильнее не платить за скверное скверным…

Старший офицер еще говорил, рассказывая в третьем лице нечто похожее на прежнее свое положение, и Сойкин наконец согласился…

– Спасибо… Не надо ли чего?.. Лимонад от меня требуйте…

Через минуту Петр Васильевич стучался в двери каюты Байдарова.

– Войдите!..

Байдаров сидел у шифоньерки и писал письмо.

Он обернулся и, увидав старшего офицера, встал.

Его лицо дышало злобой, страданием и решимостью.

– Что прикажете? – резко спросил он старшего офицера.

Петр Васильевич, смущенный, словно виноватый, передал совет капитана списаться в Батавии с корвета и прибавил, что Сойкин хочет извиниться перед Николаем Николаевичем при всех товарищах в кают-компании.

Оба они не глядели друг на друга.

– Я и без приказания капитана спишусь с корвета. А извинения Сойкина не желаю! – ответил Байдаров. И, помолчав, прибавил: – Это, верно, ваша идея моего удовлетворения?

– И моя, Николай Николаич.

– Я так и думал. Вы ведь недаром необыкновенно христиански терпимы. Об этом весь Кронштадт знает! – прибавил Байдаров и засмеялся.

Петр Васильевич выскочил из каюты, ужаленный в самое сердце.

В тот же вечер капитан приказал снять часового, и Сойкин находился под домашним арестом. К нему заходили многие офицеры.

Зашли к арестованному Петр Васильевич и Афанасий Петрович.

Старший офицер сообщил, что Байдаров извинением не удовлетворился.

– И черт с ним! – вставил старший штурман.

– Байдаров, конечно, вызовет вас на дуэль в Батавии, Степан Ильич.

– А вы откажетесь, Степан Ильич? – заметил Афанасий Петрович.

– Разумеется, должен отказаться! – говорил старший офицер.

Молодой человек взволнованно сказал:

– Я не откажусь… Я не позорный трус!

– Вас не выпустят в Батавии из каюты. И сидите…

Оба стали убеждать молодого человека.

Сойкин колебался.

VIII

Все на корвете спали, кроме вахтенного офицера и вахтенных.

Ветер был свежий. “Отважный” нес марсели в два рифа, зарифленные грот, фок и кливера.

Петр Васильевич спал в своей каюте полураздетый, чтобы в минуту выбежать наверх, если ветер засвежеет…

В одной из кают в кают-компании сидел Байдаров и осматривал два корабельные одноствольные заряженные пистолета, которые он только что принес тихонько из палубы. Заряжены они были для стрельбы в цель после полудня, но стрельба была отменена.

При мысли об оскорблении он вздрагивал, и злоба видимо охватила его.

И он написал следующую записку:

“Оскорбление должно быть смыто кровью. Предлагаю через час драться на матросских пистолетах в моей каюте (она больше вашей). Секундантов не нужно. Выстрел после счета “три” того, на кого выпадет жребий. Если несогласны, убью вас, как собаку”.

Байдаров разбудил дремавшего дежурного вестового и велел ему разбудить Сойкина и отдать записку.

Сойкин сладко спал, когда вестовой его разбудил.

Полусонный стал читать он записку у свечи, зажженной вестовым, и сон вдруг пропал. Сердце упало. Он почувствовал холод, пробежавший, словно струйка, по спине, и ноги стали свинцовыми. Глаза впились в клочок бумажки, и буквы, казалось, увеличивались в гигантские буквы и подвигались на него… Тоска охватила его, и губы шептали: “зачем?..”

Иллюминатор то опускался, то поднимался, вода слегка гудела, обливая иллюминатор и рассыпаясь алмазными брызгами на серебристом лунном свете… Переборки каюты поскрипывали.

Прошла минута.

– Будет ответ, ваше благородие? Лейтенант беспременно требуют.

Сойкин очнулся.

В голове его мелькнула мысль: “Отказаться!..”

Глаза снова читали: “убью, как собаку!”

И Сойкин черкнул на записке: “согласен”, сунул ее в руку вестового, точно хотел скорей избавиться от этого клочка, принесшего смерть, быстро оделся, закрыл на ключ двери и стал торопливым, нервным почерком писать письма. Одно матери, другое той женщине, из-за которой главным образом дал оплеуху. Письма начинались: “я буду убит”… Он был уверен, что живет последний час, и рыдания душили его…

***

Склянки пробили шесть ударов – три часа утра.

Сойкин бросился на колени перед образом, вскочил и с последним ударом колокола вошел в каюту Байдарова.

– Протокол подпишите! – чуть слышно проговорил тот.

В неподвижном тяжелом взгляде Байдарова Сойкин читал смерть. Он отвел глаза и покорно подписал что-то, не читая.

– Выбирайте…

“Узелок – смерть”, – подумал Сойкин и вытащил узелок.

– Вам выбирать место и считать до трех… Одному у двери, другому у иллюминатора.

– У дверей…

С этими словами Байдаров подал два пистолета.

– Берите!

Сойкин взял правый.

– Взведите!

Курок щелкнул.

– На место!

Байдаров говорил повелительно и шепотом. Эта слабо освещенная одной свечой каюта в четыре шага длины казалась клеткой убийства. И сам Байдаров – убийцей…

“За что же меня убивать?” – хотелось сказать Сойкину, и броситься вон, и звать на помощь.

Но вместо этого он стал у двери.

– Наведите пистолет!

Сойкин навел свой пистолет в угол каюты.

Байдаров навел на грудь Сойкина.

– Стреляйте в меня… Я все равно буду в вас стрелять.

Сойкин молчал.

– Считайте!

Вздрагивающим голосом, медленно, оттягивая темп, считал Сойкин:

– Раз… два… три…

Раздались два выстрела.

Сойкин жалобно вскрикнул и медленно склонился, схватывая рукою грудь, и упал в раскрывшиеся двери.

Петр Васильевич выбежал из каюты, подбежал к раненому и поднял его голову на грудь.

– Дуэль… Убит!.. – коснеющим языком проговорил Сойкин, и глаза его потускнели…

Сбежавшиеся офицеры стояли потрясенные.

Старший офицер бережно опустил покойника, поцеловал его в губы и смотрел ему в лицо.

Впервые – в приложении к журналу “Нива”, 1901, № 9, с подзаголовком: “Из далекого прошлого”. Включено в сборник “На “Чайке” и другие морские рассказы”, М., 1902.