Текст книги "На ''Чайке''"

V

Работа была нелегкая. Обдаваемые ледяными волнами и обвязанные концами, чтоб не быть сброшенными в море, матросы возились у орудия. Наконец толстые веревки, прикреплявшие пушку к палубе, были отрублены и пушка свалена за борт.

– Прощай, матушка! – крикнул ей вслед тот самый матрос, который первый накидывал на нее петлю.

В то же время другая часть матросов выносила снизу разные запасные вещи рангоута, такелажа, мешки с провизией, бочки с солониной, и все это бросалось за борт.

Мокрые до нитки, иззябшие матросы уходили с бака и жались около грот-мачты и у машинного люка. Но и там их обдавали брызги волн. А пары уже начинали гудеть, и в сердцах моряков пробудилась надежда.

Весь мокрый, старший офицер поднялся на мостик и, доложив капитану, что работы окончены, не без горделивого чувства прибавил:

– Молодцами работали матросики, Павел Львович!

– Не трусят? Паники нет?

– Нет… Сперва было немного. И то молодые матросы. Да и старикам впору струсить.

Николай Николаевич недаром пользовался уважением и любовью матросов, так как сам любил их и относился к ним с редкой по тогдашним временам гуманностью. Он очень редко прибегал к телесным наказаниям и редко дрался, и то только в минуту служебного гнева, «с пыла», как говорили матросы, и без жестокости.

И матросы, отлично понимавшие начальство, прощали своему старшему офицеру эти вспышки. Они уважали его как хорошего моряка и справедливого человека, а главное, чувствовали, что Николай Николаевич не чужой им и, понимая трудную их службу, бережет их, не изнуряя непосильными работами, не придираясь зря и не гнушаясь иногда поговорить с матросом, сказать ему ласковое слово, обмолвиться шуткой…

И зато как же они старались для своего старшего офицера, которого окрестили прозвищем «Ласкового» за то только, что он обращался с ними по-человечески.

– Да… положение из бамбуковых! – согласился капитан и крикнул в рупор:

– Молодцы, ребята!..

– Рады стараться! – крикнула сотня голосов.

– Скоро на вольной воде будем! – продолжал капитан. – Тогда обсушитесь и обогреетесь. И по чарке велю раздать за меня!

– Покорно благодарим! – раздались голоса.

– Это Ласковый за нас постарался! – заметил какой-то матрос.

– Беспременно он! – подтвердили со всех сторон.

Матросы капитана не особенно любили и все хорошее, что делалось для них на клипере, всегда приписывали старшему офицеру.

Прошли еще долгих четверть часа, и в это время налетевшая волна смыла капитанский катер, висевший поверх борта, и проломила часть борта.

VI

– Как время, Евграф Иваныч? – нетерпеливо спросил капитан. – За ветром не услышишь, как бьют склянки.

Старший штурман, словно бы закаменевший в неподвижной позе у компаса, расстегнул пальто, достал из кармана вязаного шерстяного жилета свой английский полухронометр и поднес его к освещенному компасу.

– Без пяти четыре! – проговорил он.

– А когда светает?

– В шесть.

– Верно, мы засели в Гижигинской губе?

– Не иначе… Там мелей нет!

И старый штурман показал рукой за корму и надел перчатку.

– А ветер стихает, Евграф Иваныч.

– Стихает. К утру совсем стихнет, я думаю.

– Волнение только подлое.

– Тут, на отмели, подлейшее, а там, в море, ничего.

– Хотел бы я быть там! – вырвался словно бы страстный вопль из груди капитана.

– Бог даст, будем, Павел Львович!

– Вы думаете?

– А то как же! – вымолвил старший штурман, понимавший, как жестоко было бы ответить иначе человеку в положении капитана.

– Скорей бы пары…

В эту самую минуту раздался звонок в машинном телеграфе на мостике.

Капитан приложил ухо к переговорной трубе и услыхал нетерпеливо ожидаемые два слова:

– Пары готовы!

– Полный ход назад! – крикнул он в переговорную трубку. – На руле не зевать! Все с бака долой! – командовал капитан.

И сердце его сильно забилось в ожидании: тронется клипер или нет.

Машина застучала. Из трубы вылетал дым и летели искры, быстро уносимые ветром.

Многие матросы крестились. Все замерли в ожидании. И снова показавшаяся луна бесстрастно смотрела на эту кучу людей, для которой решался вопрос жизни или смерти.

Спастись при таком волнении на шлюпках нечего было и думать. Да и близко ли был берег, этого никто не знал. Кругом клипера было одно бурное море со своим грозным воем.

Прошла минута, другая, третья.

Машина часто и громко отбивала такты. Винт буравил воду. Но «Чайка», словно бы прикованная, но желавшая освободиться от цепей, только вздрагивала, билась о грунт и не двигалась с места.

– Самый полный! – злобно крикнул капитан в машину.

– Есть! Самый полный! – отвечали из машины.

Клипер не двигался…

– Фок-мачту рубить! – бешеным голосом крикнул капитан.

Старший офицер бросился на бак…

Уже занесли топоры…

– Отставить!.. Не надо! – вдруг раздался крик, полный радости и счастья.

И такой же радостный крик вырвался у матросов и пронесся на палубе.

«Чайка» медленно и как бы с трудом отходила назад и через несколько минут пошла быстрее, очутившись на вольной воде.

Минут через десять хода капитан крикнул:

– Стоп, машина!

И когда клипер остановился, скомандовал:

– Из бухты вон! Отдай якорь!

Раздался звук якорной цепи, якорь грохнул в воду, и «Чайка» остановилась, повернувшись носом против ветра.

– До утра простоим! – весело говорил капитан старшему офицеру. – А теперь велите команде дать по чарке водки, и пусть люди просушатся и обогреются. Да попросите вахтенного офицера раньше восьми часов команду не будить… А я пойду спать! А вы, Евграф Иваныч, на минуту зайдите ко мне! – обратился капитан к штурману.

– Слушаю-с.

– А течи нет, Николай Николаевич?

– Нет…

– И отлично… Я спать пошел.

VII

– Эй, Рябка! «Медведя»! – крикнул капитан, входя в каюту. Но Рябка не откликался.

– Дьявол… Рябка!

Он заглянул в каюту вестового. Тот крепко спал. Капитан разбудил вестового. Тот вскочил и протирал глаза.

– Спал?

– Спал, вашескобродие!

– И ничего не слыхал?

– Никак нет, вашескобродие!

Капитан засмеялся и, обращаясь к штурману, заметил:

– Верно, «медведя» хватил много!

– Надо думать!

– Хватил, Рябка?

– Самую малость, вашескобродие!

– Ну, а теперь изготовь нам, да побольше! И печку затопи! Присаживайтесь-ка, Евграф Иваныч.

Но старый штурман прежде посмотрел на барометр и тогда только присел и весело заметил:

– А барометр поднимается, Павел Львович!