Текст книги "Опыты соединения слов посредством ритма (сборник)"

Песня слов

1

 
Старые слова поют:
      Мы все сюсюкаем и пляшем
      И крылышками машем, машем,
      И каждый фиговый дурак
      За нами вслед пуститься рад.
Молодые слова поют:
      Но мы печальны, боже мой,
      Всей жизни гибель мы переживаем:
      Увянет ли цветок – уже грустим,
      Но вот другой – и мы позабываем
      Все, все, что было связано с цветком:
      Его огней минутное дыханье,
      Строенье чудное его
      И неизбежность увяданья.
Старые слова поют:
      И уши длинные у нас.
      Мы слышим, как растет трава,
      И даже солнечный восход
      В нас удивительно поет.
Вместе старые и молодые:
      Пусть спит купец, пусть спит игрок,
      Над нами тяготеет рок.
      Вкруг Аполлона пляшем мы,
      В высокий сон погружены,
      И понимаем, что нас нет,
      Что мы словесный только бред
      Того, кто там в окне сидит
      С молочницею говорит.
 

2

 
Слово в театральном костюме:
      Мне хорошо в сырую ночь
      Блуждать и гаснуть над водой
      И думать о судьбе иной,
      Когда одет пыльцею был,
      Когда других произносил
      Таких же точно мотыльков
      В прах разодетых дурачков.
      Дай ручку, слово, раз, два, три!
      Хожу с тобою по земле.
      За мною шествуют слова
      И крылышки дрожат едва
      Как-будто бы амуров рой
      Идет по глубине ночной.
 
 
      Куда идет? Кого ведет?
      И для чего опять поет?
      И тонкий дым и легкий страх
      Я чувствую в своих глазах.
      И вижу, вижу маскарад.
      Слова на полочках стоят –
      Одно одето, точно граф,
      Другое – как лакей Евграф,
      А третье – верный архаизм –
      Скользит как-будто бы трюкизм,
      Танцует в такт и вниз глядит.
      Там в городе бежит река,
      Целуются два голубка,
      Милиционер, зевнув, идет
      И смотрит, как вода плывет.
      Его подруга, как луна –
      Ее изогнута спина,
      Интеллигентен, тих и чист,
      Смотрю, как дремлет букинист.
      В подвале сыро и темно,
      Семь полок, лестница, окно.
      Но что мне делать в вышине,
      Когда не холодно здесь мне?
      Здесь запах книг,
      Здесь стук жуков,
      Как-будто тиканье часов.
      Здесь время снизу жрет слова,
      А наверху идет борьба.
 

1927

«Слова из пепла слепок…»

 
Слова из пепла слепок,
Стою я у пруда,
Ко мне идет нагая
Вся молодость моя.
Фальшивенький веночек
Надвинула на лоб.
Невинненький дружочек
Передо мной встает.
Он боязлив и страшен,
Мертва его душа,
Невинными словами.
Она извлечена.
Он молит, умоляет,
Чтоб душу я вернул –
Я молод был, спокоен,
Души я не вернул.
Любил я слово к слову
Нежданно приставлять,
Гадать, что это значит,
И снова расставлять.
Я очень удивился:
– Но почему, мой друг,
Я просто так, играю,
К чему такой испуг?
 
 
Теперь опять явился
Перед моим, окном:
Нашел я место в мире,
Живу я без души.
Пришел тебя проведать
Не изменился-ль ты?
 

1928

«В пернатых облаках все те же струны славы…»

 
В пернатых облаках все те же струны славы,
Амуров рой. Но пот холодных глаз,
И пальцы помнят землю, смех и травы,
И серп зеленый у брегов дубрав.
Умолкнул гул, повеяло прохладой,
Темнее ночи и желтей вина
Проклятый бог сухой и злой Эллады
На пристани остановил меня.
 

Июль 1921

Юноша

 
Помню последнюю ночь в доме покойного детства:
Книги разодраны, лампа лежит на полу.
В улицы я убежал, и медного солнца ресницы
Гулко упали в колкие плечи мои.
Нары. Снега. Я в толпе сермяжного войска.
В Польшу налет – и перелет на Восток.
О, как сияет китайское мертвое солнце!
Помню, о нем я мечтал в тихие ночи тоски.
Снова на родине я. Ем чечевичную кашу.
Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров.
Но не откроет мне дверь насурмленная Маша.
Стаи белых людей лошадь грызут при луне.
 

Март 1922

Поэма квадратов

1

 
Да, я поэт трагической забавы,
А все же жизнь смертельно хороша.
Как-будто женщина с лилейными руками,
А не тлетворный куб из меди и стекла.
Снует базар, любимый говор черни.
Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?
Так от пластических Венер в квадраты кубов
Провалимся.
 

2

 
На скоротечный путь вступаю неизменно,
Легка нога, но упадает путь:
На Киликийский Тавр – под ухом гул гитары,
А в ресторан – но рядом душный Тмол.
Да, человек подобен океану,
А мозг его подобен янтарю,
Что на брегах лежит, а хочет влиться в пламень
Огромных рук, взметающих зарю.
И голосом своим нерукотворным
Дарую дань грядущим племенам,
Я знаю – кирпичом огнеупорным
Лежу у христианских стран.
Струна гудит, и дышат лавр и мята
Костями эллинов на ветряной земле,
И вот лечу, подхваченный спиралью.
Где упаду?
 

3

 
И вижу я несбывшееся детство,
Сестры не дали мне, ее не сотворить
Ни рокоту дубрав великолепной славы,
Ни золоту цыганского шатра.
Да, тело – океан, а мозг над головою
Склонен в зрачки и видит листный сад
И времена тугие и благие Великой Греции.
 

4

 
Скрутилась ночь. Аиша, стан девичий,
Смотри, на лодке, Пряжку серебря,
Плывет заря. Но легкий стан девичий
Ответствует: «Зари не вижу я».
 

5

 
Да, я поэт трагической забавы,
А все же жизнь смертельно хороша,
Как-будто женщина с линейными руками,
А не тлетворный куб из меди и стекла.
Снует базар, любимый говор черни.
Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?
Так от пластических Венер в квадраты кубов
Провалимся.
 

6.

 
Покатый дом и гуд протяжных улиц.
Отшельника квадратный лоб горит.
Овальным озером, бездомным кругом
По женским плоскостям скользит.
Да, ты, поэт, владеешь плоскостями,
Квадратами ямбических фигур.
Морей погасших не запомнит память,
Ни белизны, ни золота Харит.
 

Июнь 1922

«Среди ночных блистательных блужданий…»

Человек

 
Среди ночных блистательных блужданий,
Под треск травы, под говор городской,
Я потерял морей небесных пламень,
Я потерял лирическую кровь.
Когда заря свои подъемлет перья,
Я у ворот безлиственно стою,
Мой лучезарный лик в чужие плечи канул,
В крови случайных женщин изошел.
 

Хор

 
Вновь повернет заря. В своей скалистой ночи
Орфей раздумью предан и судьбе,
И звуки ластятся, охватывают плечи
И лире тянутся, но не находят струн.
 

Человек

 
Не медномраморным, но жалким человеком
Стою на мраморной просторной вышине.
А ветр шумит, непойманные звуки
Обратно падают на золотую ночь.
Мой милый друг, сладка твоя постель и плечи.
Что мне восторгов райские пути?
Но помню я весь холод зимней ночи
И храм большой над синей крутизной.
 

Хор

 
Обыкновенный час дарован человеку.
Так отрекаемся, едва пропел петух,
От мрамора, от золота, от хвои
И входим в жизнь, откуда выход-смерть.
 

Август 1922

«Шумит Родос, не спит Александрия…»

 
Шумит Родос, не спит Александрия,
И в черноте распущенных зрачков
Встает звезда, и легкий запах море
Горстями кинуло. И снова рыжий день.
Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, –
Не заковать его в ущелья гулких скал.
Мне вручены цветущий финский берег
И римский воздух северной страны.
 

Ноябрь 1922

«Я полюбил широкие каменья…»

 
Я полюбил широкие каменья,
Тревогу трав на пастбищах крутых, –
То снится мне. Наверно день осенний,
И дождь прольет на улицах благих.
Давно я зряч, не ощущаю крыши,
Прозрачен для меня словесный хоровод.
Я слово выпущу, другое кину выше,
Но все равно, они вернутся в круг.
Но медленно волов благоуханье,
Но пастухи о праздности поют,
У гор двугорбых, смуглогруды люди,
И солнце виноградарем стоит.
Но ты вернись веселою подругой, –
Так о словах мы бредили в ночи.
Будь спутником, не богом человеку
Мой медленный раздвоенный язык.
 

Январь 1923

«В селеньях городских, где протекала юность…»

 
В селеньях городских, где протекала юность,
Где четвертью луны не в меру обольщен…
О, море, нежный братец человечий,
Нечеловеческой тоски исполнен я.
Смотрю на золото предутренних свечений,
Вдыхаю порами балтийские ветра.
Невозвратимого не возвращают,
Напрасно музыка играет по ночам,
Не позабуду смерть и шелестенье знаю
И прохожу над миром одинок.
 

Февр. 1923

«Крутым быком пересекая стены…»

 
Крутым быком пересекая стены,
Упал на площадь виноградный стих.
Что делать нам, какой суровой карой
Ему сиянье славы возвратим?
Мы закуем его в тяжелые напевы,
В старинные, чугунные слова,
Чтоб он звенел, чтоб надувались жилы,
Чтоб золотом густым переливалась кровь,
Он не умрет, но станет дик и темен.
И будут жить в груди его слова,
И возвышает голос он, и голосом подобен
Набегу волн, сбивающих дома.
 

Февраль 1923

«У трубных горл, под сенью гулкой ночи…»

 
У трубных горл, под сенью гулкой ночи,
Ласкаем отблеском и сладостью могил,
Воспоминаньями телесными томимый,
Сказитель тронных дней, не тронь судьбы моей.
Хочу забвения и молчаливой нощи,
Я был не выше, чем трава и червь.
Страдания мои – страданья темной рощи,
И пламень мой – сияние камней.
Средь шороха домов, средь кирпичей крылатых
Я женщину живую полюбил,
И я возненавидел дух искусства
И, как живой, зарей заговорил.
Но путник тот, кто путать не умеет.
Я перепутал путь – быть зодчим не могу.
Дай силу мне отринуть жезл искусства,
Природа-храм, хочу быть прахом в ней.
И снится мне, что я вхожу покорно
В широкий храм, где пашут пастухи,
Что там жена, подъемлющая сына,
Средь пастухов, подъемлющих пласты.
Взрощен искусством я от колыбели,
К природе завистью и ненавистью полн.
Все чаще вспоминаю берег тленный
И прах земли, отвергнутые мной.
 

Февр. 1923

«Не человек: все отошло и ясно…»

 
Не человек: все отошло и ясно,
Что жизнь проста. И снова тишина.
Далекий серп богатых Гималаев,
Среди равнин равнина я
Неотделимая. То соберется комом,
То лесом изойдет, то прошумит травой.
Не человек: ни взмахи волн, ни стоны,
Ни грохот волн и отраженье волн.
И до утра скрипели скрипки, –
Был ярок пир в потухшей стороне.
Казалось мне, привстал я человеком,
Но ты склонилась облаком ко мне.
 

Ноябрь 1923

«Я воплотил унывный голос ночи…»

 
«Я воплотил унывный голос ночи,
Всех сновидений юности моей.
Мне страшно, друг, я пережил паденье,
И блеск луны и город голубой.
Прости мне зло и ветреные встречи,
И разговор под кущей городской».
         Вдруг пир горит, друзья подъемлют плечи,
         Толпою свеч лицо освещено.
«Как странно мне, что здесь себя я встретил,
Что сам с собой о сне заговорил».
                  А за окном уже стихает пенье,
                  Простерся день равнинен городской.
 

Хор

 
«Куда пойдет проснувшийся средь пира,
Толпой друзей любезных освещен?»
                     Но крик горит:
«Средь полунощных сборищ
Дыханью рощ напрасно верил я.
Средь очагов, согретых беглым спором,
Средь чуждых мне проходит жизнь моя.
Вы скрылись, дни сладчайших разрушений,
Унылый визг стремящейся зимы
Не возвратит на низкие ступени
Спешащих муз холодные ступни.
Кочевник я среди семейств, спешащих
К безделию. От лавров далеко
Я лиру трогаю размеренней и строже.
Шатер любви простерся широко.
Спи, лира, спи. Уже Мария внемлет,
Своей любви не в силах превозмочь,
И до зари вокруг меня не дремлет
Александрии башенная ночь».
 

Июль 1923

«Один средь мглы, среди домов ветвистых…»

 
Один средь мглы, среди домов ветвистых
Волнистых струн перебираю прядь.
Так ничего, что плечи зеленеют,
Что язвы вспыхнули на высохших перстах.
Покойных дней прекрасная Селена,
Предстану я потомкам соловьем,
Слегка разложенным, слегка окаменелым,
Полускульптурой дерева и сна.
 

Ноябрь 1923