Текст книги "Живи, вкалывай, сдохни. Репортаж с темной стороны Кремниевой долины"

Курить запрещено.

Незаконные наркотики запрещены.

Вечеринки и вызывающее поведение запрещены. Домашние животные запрещены.

Следует быть самостоятельным.

Несите финансовую ответственность.

Просьба пользоваться собственными туалетными принадлежностями.

Запрет наркотиков можно было спокойно игнорировать. Однако иные правила, до невозможности конкретные и в то же время пугающе туманные, приводили в замешательство. «Следует быть самостоятельным»? Предположим, они хотели сказать «Не нойте». Призыв «нести финансовую ответственность» озадачивал, поскольку арендную плату вносили вперед.

Еще в объявлении подчеркивалось, что при въезде придется подписать дополнительный договор. Как скажете. Меня успокаивали скупые выражения благодарности в гостевой книге на сайте: «В целом оно того стоит» – так звучал типичный комментарий. И до арендной платы не докопаешься: 38 долларов за ночь или тысяча в месяц. «Ваше место выглядит идеально», – написал я хозяйке Луне. И, заплатив за два месяца вперед, начал паковать вещички.

Я приехал посреди дня. Дом был тускло-зеленой военной расцветки. Фасадом он выходил на бетонный шумозащитный забор, заслонявший вид на ближайшую автостраду. Дверь была оборудована электронным замком с десятизначной клавиатурой. Луна дала мне код, поэтому я открыл дверь сам. Пыльный вестибюль не был освещен. Шторы были задернуты, а весь оставшийся свет, казалось, поглощали скрипучие половицы. «Здрасте?» – сказал я. Ответа не последовало.

Выбирать, куда повернуть, не приходилось. Слева была запертая дверь – одна из спален. Справа – высокая ширма. За ней некогда была небольшая гостиная. Теперь там по разные стороны стояли две раскладушки, между которыми оставался узкий проход, чтобы бросить вещи и протиснуться самому. Полагаю, именно поэтому «гостиная» и не упоминалась в списке зон общего пользования. Я прошел по коридору. Белые распечатки тут и там висели на стенах того же тоскливого серо-зеленого цвета, что и фасад. На одном из листов был распечатан фотокаталог камер видеонаблюдения. «Предупреждаем, помещение под наблюдением», – гласил листок. Google, может, и вел тотальную слежку за моей электронной почтой, но Airbnb установил камеры круглосуточного слежения прямо на моей кухне.

Кухня, кстати, всегда полная свежего воздуха и естественного освещения, была лучшим местом во всем доме. Даже жаль, что я уже согласился не «зависать» на ней.

Дверь в мою комнату была открыта, а ключи лежали на столе. Помимо замка на двери, здесь были и другие удобства, по которым я успел соскучиться, включая мини-холодильник и аж четыре настольные лампы. Впервые за долгое время я распаковал все свои вещи. Затем украсил комнату веселенькой радужной гирляндой из флажков, которую положила моя жена, чтобы она напоминала мне о доме. Пусть это и была тесная дыра возле автострады, зато моя собственная – на какое-то время. Здесь даже окно было. Я отдернул синюю занавеску. Окно выходило на другое окно – чью-то спальню. В узенький пролет между ними на несколько минут в день просачивался солнечный свет. Я понадеялся, что вездесущий полумрак поможет мне сосредоточиться.

Я вернулся на кухню переписать пароль для интернета с одной из приклеенных скотчем к стене бумажек. В другом конце комнаты стоял грузный мужчина в запачканной белой майке, едва скрывавшей черный вьющийся пушок на груди, плечах и спине. Это был Майк[25]25
  Настоящие имена «Майка» и «Луны» изменены. – Прим. авт.


[Закрыть]. Среднего возраста, выше 180 сантиметров и весом под 140 килограммов. Из-под серых поношенных спортивных шорт выглядывали чуть согнутые колени, на одном был бандаж, а во время ходьбы он прихрамывал. Майк повредил колено на флоте, откуда недавно ушел в отставку. Но помимо этой травмы и привычки расклеивать на кухне высокопарные прокламации, в которых прописными буквами объявлялось о грядущей чистке холодильника и тому подобном, мало что в Майке выдавало его воинское прошлое. Что бы там с ним ни приключилось на флоте, Майк научился не высовываться. Он без нужды извинялся и мог всполошиться на ровном месте. «Ох!» – выдохнул он, когда я вошел на кухню.

Я спросил, как долго он живет в подвале. Один год, ответил он.

«Ну и как тебе?» – спросил я.

«Хреново», – сказал он.

«Ох», – сказал я.

«Это самое дешевое жилье в Сан-Франциско», – сказал он.

«Ага, – сказал я, – а как тебе хозяйка, Луна? Я ее еще не видал».

«По моему опыту, чем меньше мы видим Луну, тем лучше», – сказал Майк.

«Почему?» – спросил я.

Смутившись вдруг, Майк запнулся. «Не следовало мне этого говорить, – запричитал он. – Забудь. Я этого не говорил». Выглядел он почти что испуганным.

Луна администрировала еще несколько мест с ворохом отзывов на Airbnb. Связав их наконец воедино, я понял, чего испугался Майк. Он отчаянно хотел переехать. Но для этого ему нужна была рекомендация Луны. А Луна принимала критику близко к сердцу. Когда бывшая гостья в отзывах пожаловалась, что в ее комнате было не убрано, Луна отрезала: «Видимо, ей неймется разрушить мою репутацию хозяйки просто из злобы». Пару, посчитавшую уровень услуг ниже среднего, Луна не пощадила: «Они оставили пятна на матрасе, сломали ручку слива унитаза, запачкали простыни, полотенце и так далее. Больше я их не приму». Когда другой женщине показалось «стремным», что Луна сдает общую гостиную, та нанесла coup de grâce[26]26
  Фр. «контрольный удар».


[Закрыть]: «Ее поведение было отвратным… Она водила к себе двух бродяг, которых подцепила бог знает где… Надеюсь, эта информация пригодится ее будущим потенциальным airbnb-хозяевам».

Как по мне, поводы для большинства этих жалоб были еще цветочками. Сломанный каркас кровати каждую ночь пытал мой позвоночник. Перенаселенность доходила до абсурда. Иногда приходилось целый час ждать своей очереди в гадкую ванную, где на единственном рулоне туалетной бумаги маркером было накарябано «МАЙК». Преобладание дуривших голову положительных оценок мог объяснить разве что принцип взаимного гарантированного уничтожения[27]27
  Военная доктрина, согласно которой стороны избегают использования ядерного оружия, так как в ином случае погибнут от обоюдных ядерных ударов.


[Закрыть], неявно предполагавшийся системой отзывов Airbnb. За похвалу обычно отплачивали той же монетой. Однако на малейшую жалобу, сколь бы ни обоснованную, неминуемо отвечали сокрушительной клеветой. Одна гостья писала, что, когда они с другом нечаянно не успели освободить номер вовремя, Луна «пригрозила удерживать наш airbnb-депозит до тех пор, пока мы не оставим положительный отзыв».

«Я не шантажировала ее, – прокомментировала Луна. – Она обязана была соблюдать правила».

В изложении Луны домашние ограничительные нормы были необходимы для удержания в узде ее варварских постояльцев. «Жильцы были чересчур общительными», – жаловалась Луна. Ее же решение – комендантский час в общей зоне – было чересчур эффективным. Когда гости пересекались друг с другом, они чаще всего избегали зрительного контакта, разбегались по своим комнатам и захлопывали двери.

В общей сложности в четырех комнатах на верхнем этаже и в гостиной проживало девять человек. Этажом ниже располагались три настоящие спальни и неизвестное мне количество людей. Напротив меня жили два студента кулинарного колледжа, ночью работавшие в ресторанах на другом берегу Залива. Менее чем за полгода они сменили уже три разных жилья на Airbnb. И сменят вновь через неделю, потому что Луна отказалась продлевать им аренду, так как они опоздали с оплатой. Черная женщина на койке в гостиной всегда уходила рано утром, возвращалась поздно ночью и редко разговаривала. Дальше по коридору одноместный номер занимала южноазиатская семья из трех человек. По-английски они не говорили, поэтому их историю я так и не узнал. К середине июня на большинство комнат претендовали студенты (либо белые, либо выходцы из Восточной Азии), проходившие летние стажировки в Google и других техкомпаниях.

По словам Луны, она «занимает свою нишу в airbnb-комьюнити». Ага. Некогда эта ниша называлась «доступное жилье», теперь же – Трущобы как Услуга.

Буднично кипящая смесь злобы и розни горожан же переливалась через край во все стороны. Не то чтобы все были одинаково виноваты. Кочующая техбуржуазия была в лучшем случае наивна, в худшем – фанатична и в целом невежественна относительно своего окружения даже по меркам двадцатилетних выходцев с окраин. Моя техбратва, с которой я соседствовал, вела довольно беззаботную жизнь. Не считая запросов женщин и работодателей, наибольшим источником их тревог был сам Сан-Франциско. Город и его горожане – особенно латиносы, черные и бездомные – пугали их. «Никто не предупредил меня, что я буду спать рядом с черной женщиной», – ворчал стажер Google, молодой американец-азиат, занявший вторую половину разгороженной гостиной. Мне подумалось, что она, должно быть, тоже не ожидала, что будет делить комнату с неприспособленным к жизни расистом, – но все же именно он пожаловался хозяйке и поменял комнату.

Такие предубеждения редко показывали столь открыто. У избалованных потребителей среднего класса, наводнивших Кремниевую долину и Залив, абсолютно все было делом вкуса. Домыслы безжалостного либертарианства настолько глубоко пронизывали мировоззрение этих новоприбывших счастливчиков, что с их точки зрения жертвы подпитываемых технологиями вытеснения и джентрификации сами выбрали жизнь в бедности и убожестве – точно так же, как и они сами выбрали программирование, выбрали управленческую карьеру в крупной корпорации и избрали своим уделом комфортную загородную жизнь верхушки среднего класса. «В Маунтин-Вью дома такие милые. Словно это маленький городок, а не гигантский грязный мегаполис», – сказал мне другой стажер Google родом из Чехии. Он намеревался уехать из города в ту же секунду, как его возьмут на работу. Другой юнец, работавший в банке в центре города, вынашивал планы покрупнее. «Дождусь следующей рецессии и скуплю все дома здесь», – мечтал он.

«Ага, только откуда ты знаешь, когда это произойдет, – ответил чех. – Может, лет через пятьдесят».

«Пять лет, пятьдесят – все равно произойдет. У меня работа такая», – сказал многообещающий банкир.

Эти детишки знали, что им было предначертано судьбой все здесь унаследовать. Систематичнее и быстрее, чем кто бы то ни было ожидал, город перестраивался ради угождения вкусам и предрассудкам этих неоперившихся королевичей.

Кстати о вкусе – он у них отсутствовал напрочь.

Чтобы сберечь деньги, бо́льшую часть еды я принялся готовить самостоятельно. Так я и понял, что запустить техстартап значительно проще, если можешь позволить себе всегда заказывать еду на дом и слыхом не слыхивать о стирке, мытье посуды, покупке продуктов и прочих повседневных заботах. Как заметил один остряк в твиттере, «техкультура Сан-Франциско ищет ответ на один-единственный вопрос: что же моя мамочка больше за меня не делает?».

Никогда я еще не ощущал себя старше и раздражительнее, чем в ходе наблюдений за тем, сколь тяжело этому «цифровому поколению» даются ежедневные ритуалы взрослой жизни. Один из ребятишек, всезнайка из Лиги плюща, чья стажировка в Google требовала глубоких математических познаний, впадал в ступор, когда дело доходило до применения простой рисоварки. Его беспомощность поражала меня, поскольку рис входил чуть ли не во все его блюда. Я разъяснил ему весь процесс: кладешь рис, добавляешь воду, нажимаешь кнопку «ГОТОВКА». Его это приводило в полное отчаяние – подозреваю, он мечтал, чтобы рис для него готовил я. Ему удалось обжарить куриную грудку без костей и кожи, и то лишь потому, что он неукоснительно следовал инструкции на упаковке. «Ну и как тебе она?» – спросил я.

«Так себе. Безвкусно, – сказал он. – Главное – я наелся. Пофиг на вкус».

Когда я впервые услышал о стартапе Soylent, торговавшем клейким «заменяющим еду» растворимым порошком с абсолютно «нейтральным» вкусом, я подивился, кто же эти бесчувственные бедняги, которые захотят питаться такой дрянью. Теперь я знал. Наш чех дома не ел ничего, кроме вареных яиц. Другой гуглер предпочитал жареные тосты без чего бы то ни было. По большей части они вообще не готовили, потому что для этого работодатели нанимали специально обученных людей.

Обретая завидную уверенность в своей будущей карьере, технари переставали испытывать какие-либо иные желания – если только они не касались потребительских товаров. Однажды ночью я зашел на кухню и увидел своего соседа по комнате, который за кухонным столом внимательно смотрел какое-то видео на своем смартфоне. Было ли это какое-нибудь кино? Нет. Он смотрел рекламу обуви, одну за другой. Когда бы ни возвращался домой чех с остановки корпоративного автобуса, он варил яйцо, открывал ноутбук на кухонном столе и включал любимую фэнтезийную карточную онлайн-игру. «То есть это все, чем ты занимаешься: просто приходишь домой, играешь в видеоигры и ложишься спать?» – спросил его другой квартирант. «В принципе да», – ответил он.

Может статься, всем только шло на пользу, когда получавшие сверх всякой меры нерды сидели по домам. «Вся местная молодежь работает в технологиях и финансах. Этот город десятилетиями рождал искусство и культуру. Он стал бесплодным, – сетовала белая женщина пенсионного возраста, раздававшая листовки против джентрификации напротив ратуши. – Все обсуждают телефоны Android – да люди сами уже как андроиды. Скучные все стали». Некоторым мерещился великий обывательский заговор, за которым стояли техгиганты, жаждущие уничтожить старые добрые простые удовольствия и подменить их брендированным демографически таргетированным мультимедийным лайфстайл-экспириенсом. «Они завозят детей, чтобы уничтожить культуру», – возмутился при мне один молодой, но консервативно настроенный владелец бара. Это негодование разделяли не только те, кто был вне индустрии. «Интернет – это помойка, дружище, – поделился со мной работяга из одной техкомпании, больше всего на свете хотевший стать музыкантом. – Я тут рос. Всю жизнь прожил. Раньше тут реально был центр культуры. А теперь только это, – сказал он, изображая мастурбацию пивной бутылкой. – Чья приложуха круче? У кого член длиннее?» И правда, подслушав нечаянно, как липовые «миллиардеры» с младенческими личиками на людях обмениваются хвастливыми бреднями, можно было прийти в ярость. Первым делом они неизменно спрашивали: «Где ты?» Не «Как дела?». Не «Откуда вы?». «Ты где?». Да вот же, перед тобой, всегда хотелось мне ответить. Пожалуй, это был самый невыносимый образец техжаргона, что я слышал. «Ты где?» означало «Чем занимается твоя компания?». Это отличалось от «Чем ты зарабатываешь на жизнь?», поскольку ваша компания могла вообще не давать заработка. Тогда как ваше «где» могло обладать столь притягательными качествами, каких у повседневной работы вообще не бывало. Если вы весь день переворачивали гамбургеры, то говорили не «я повар», а «я среди карбонизированных белков».

А если были могильщиком, то отвечали: «Я там, где жизнь находит свой конец». Если же вы были писателем, то никогда не сказали бы: «Я писатель». Вы сказали бы: «Я среди контента», а если питали еще больше амбиций, то: «Я в медиапространстве». Но если вы были бы действительно амбициозны, то знали бы, что «медиа» из игры уже выбыли, «платформы» вели, а мерой – простите, «метрикой», – посредством которой инвесторы оценивали платформенные компании, было внимание, поскольку именно такую эфемерную вещь, как внимание, можно было продавать рекламодателям за наличные. Так что если у вас была какая-нибудь старомодная профессия вроде писателя, то на вопрос «Ты где?» следовало отвечать: «Я в центре внимания».

Прежде я скорее выколол бы себе глаза, чем описал себя таким образом, но в Сан-Франциско времен пострецессии, постбума, постработы и постстыда мы выживали как могли.

III. Халтура нас освободит

Я завидовал работникам техсферы, хоть и жалел их. Зарплата недурная, бонусы вообще божественные. Эта индустрия, словно инопланетный захватчик, поглощала все, чего касалась. Их радиоактивное присутствие будто стерилизовало окружающий мир, выжигая все формы органической жизни, но в теплой утробе своего корабля-матки трутни наслаждались комфортом, поощрениями и изобилием.

Один корпоративный кадровик объяснил мне, какие силы стоят за «войной бонусов» – нескончаемой вереницей такой халявы, как доставка стейков прямо на рабочее место, бесплатная прачечная, бесплатные велики и их ремонт, бесплатные услуги консьержа и, конечно же, бесплатный алкоголь. «Компания потратит на стейк долларов двадцать, но благодаря лишнему времени, проведенному сотрудником на рабочем месте, получит долларов двести», – сказал он. Таким образом, казавшиеся шикарными бонусы позволяли привлечь приносивших прибыль программистов, пользовавшихся большим спросом, даже не обещая им более высокую зарплату. К тому же халява служила удобной ширмой для рабского офисного графика.

Мои соседи-стажеры были довольны ситуацией – по крайней мере поначалу. «Все, что говорят про Google, – правда, – сказал мне один из стажеров после инструктажа в Googleplex. – Там двадцать кафешек, спортзал – все что захочешь». Каждый рабочий день рано утром он и другие гуглеры с района садились по своим ID-картам на чартерный автобус, припаркованный у станции метро, и ехали 56 километров до Маунтин-Вью. Они начинали вкалывать прямо в автобусе, где был доступен вайфай, и покидали кампус не раньше восьми вечера на другом автобусе, забиравшем их после ужина в корпоративном кафетерии. Примерно так обстояли дела во всех крупных компаниях Кремниевой долины. Даже самые захудалые стартапы, занимавшие бывшие склады в районе Саут-оф-Маркет, кормили бесплатно. «Бонусы, чувак! – воскликнул другой сосед, уже не гуглер, вернувшись домой в десять вечера в первый же рабочий день. – Я работал до девяти, потому что тогда ужин бесплатный… И такси домой оплачивают», – продолжал он. Это стало его привычным распорядком дня, который он даже не подвергал сомнению. Как и многие его современники, он практически ничего не подвергал сомнению.

В этой среде терпимость к фальши считалась необходимым условием. Недостаточно было иметь необходимые навыки, вкладывать свое время и доводить дело до конца – следовало писаться в штаны от своей работы, а в противном случае искать новую. Одни специальности были востребованнее, чем другие. Любой придурок с гуманитарным высшим образованием мог навешать лапши на уши и получить работу в маркетинге, но программистов надо было еще поискать. В один солнечный денек я прошелся по набережной до выставочного центра на 27-м пирсе, где проходила Неделя девелоперов. НедДев, как ее все называли, по сути была длившейся неделю ярмаркой вакансий со всякими слайд-шоу и дискуссионными панелями до кучи. Было странно видеть работодателей, отчаянно искавших, кого бы нанять, а не наоборот. В Америке 2010-х единственным местом, где всегда имелись вакансии, помимо Кремниевой долины, был вербовочный пункт в армию США. Сотни людей стекались на конференцию, чтобы подыскать себе работу получше, и все равно их не хватало, чтобы занять все вакансии «легенд Java, монстров Python, героев Hadoop» и другие программистские позиции, описанные ребяческим языком. Хотя очутиться на бирже труда в самом сердце экономического бума было волнующе, дурацкие названия вакансий меня напрягали. Технари с Западного побережья отличались от прочих местных жителей не только привычками, но и языком. Они готовы были называть себя как угодно, лишь бы избежать клейма «работник». Технари могли смотреть на себя в зеркале, только если на их визитках говорилось, что они рок-звезды, ниндзя или что-нибудь еще романтичное, смелое и неповторимое – что угодно, кроме правды, кто угодно, лишь бы не трутни.

Официальным языком НедДева было непроницаемое цифровое арго. Расписание сплошь состояло из таких мероприятий и панелей, как «Интеграция Browserify и Gulp со Sprockets» или «Корпоративные Приложения Не Такие Скучные, Как Вы Могли Подумать» (с этим бы я поспорил). Я не понимал и половины того, что говорят вокруг, но не переживал по этому поводу, потому что открыл для себя уйму новых вещей, по которым можно сходить с ума. Конвент расползался по пирсу, заполняя просторные помещения выставочного комплекса, и спускался к холодной бетонной набережной, где стояли палатки и переносные обогреватели. Порхая от стола к столу, от одной дискуссии к другой, я собирал цветастые брошюры и впитывал новейший жаргон. Я перебирал свои воображаемые пристрастия так, будто подыскивал в магазине новые голубые джинсы:

Я без ума от интернета вещей.

Я без ума от больших данных.

Я без ума от машинного обучения.

Я без ума от баз данных на основе пар «ключ – значение».

Я без ума от сервисов по продаже билетов.

Я без ума от интеграции платформ как услуг.

На НедДеве меня посетило озарение: не я один блефовал в техтусовке. Все так делали, даже специалисты, которые были нарасхват. Я был поражен, сколько девелоперов вроде меня были не программистами, а тем, сем и бог знает кем еще. Когда дело доходило до реальных тягот программирования, многие техниндзя не могли похвастаться черными поясами. Бо́льшая часть сложных, составных задач при создании сайта или приложения была поставлена на поток и автоматизирована, так что обладать обширными или даже фундаментальными знаниями софтверной механики не было необходимости. Работа кодера едва ли была ремеслом. Приложения из готовых опенсорсных компонентов просто сходили с конвейера. Ниндзя прибегал лишь к двум важнейшим командам: копировать и вставить. Множество известных стартапов были созданы из огрызков чужого кода, скрепленных вместе виртуальными эквивалентами скотча и проволоки.

Малейшего ноу-хау хватало с лихвой. Как и полнейшего невежества.

На одной из афтепати НедДева в баре у причала я встретил самоуверенную профессионалку, которая переехала из Техаса, где работала над маленькими стартапами, в Залив, чтобы устроиться в крупную компанию. И тут с ней произошло нечто из ряда вон выходящее. Выйдя на новую работу, она осознала, что без ума от пользовательских интерфейсов. «Нет ничего важнее этих интерфейсов», – сказала моя собеседница. Хотя у нее не было техобразования, компания назначила ее начальницей отдела высокоспециализированных инженеров. Само собой, у женщины было довольно ограниченное понимание того, что ее подчиненные делают целыми днями. На то и был расчет: «Моя роль – быть глупой. Я понятия не имею, как всем этим пользоваться, – и если не могу разобраться за четыре секунды, проекту конец», – сказала она. Судя по всему, она была без ума от своей глупости.

Техкомпании освоили целый букет отлаженных управленческих тактик, культивирующих небрежность и прекарность. Самые крупные внедрили «групповое ранжирование», при котором коллеги и отделы в безумной сутолоке пытаются обойти друг друга, чтобы не очутиться в самом нижнем процентиле[28]28
  Процентиль – показатель того, какой процент значений находится ниже определенного уровня. Скажем, если производительность сотрудника входит в 90-й процентиль, это означает, что 90 % его коллег менее производительны.


[Закрыть] по результатам оценки производительности с последующим увольнением. И большие, и маленькие компании применяли методологию «аджайла»[29]29
  Англ. agile («гибкость») – альтернативный подход к разработке ПО, призванный решить проблемы традиционного проектного менеджмента.


[Закрыть] и «скрама»[30]30
  Англ. scrum – исторически схватка вокруг мяча в регби; один из организационных принципов аджайл-разработки, разбивающий производственный цикл на фиксированные отрезки времени под конкретные задачи.


[Закрыть], позволившую некомпетентным менеджерам дисциплинировать и контролировать инженеров, чью работу они не способны ни выполнить самостоятельно, ни оценить. Самые модные и новые стартапы, обещавшие веселье и свободный график, на деле отличались еще более безнравственным отношением к сотрудникам, от дискриминации при трудоустройстве до широко распространенных невыплат зарплаты. Неуемная жажда наживы Кремниевой долины вкупе с новейшими инструментами повышения продуктивности и управленческими решениями вынуждали сотрудников работать в поте лица, продолжая улыбаться, пока их не выжмут до последней капли.

В этом изнуряющем беличьем колесе крутились не только наемные работники техкомпаний. Предприниматели, номинальные начальники компаний, тоже работали до седьмого пота к выгоде своих собственных боссов, венчурных капиталистов.

Стартапы обещали свободу и финансовую независимость всем тем, кто отчаянно желал и того, и другого. Однако большинство «топ-менеджеров» стартапов не владели ни тем, ни другим, так как обычно инвесторы заправляли всем процессом с момента основания до продажи своей доли. Одного жизнерадостно-циничного венчурного капиталиста я спросил за пивом: «Основатели стартапов – это капитал или рабочая сила?» Когда как, ответил он: «Марк Цукерберг – капитал. Но на каждого Цукерберга найдется сотня парней, которых попросту уволили из их же стартапов. Это не капитал. Это рабочая сила». К тому же рабочая сила идеальная, поскольку не выносившая самой идеи солидарности. Покуда им не удавалось сколотить состояние – а удавалось немногим, – основатели вкалывали как собаки и частенько жили в барачного типа домах немногим комфортнее моего. И все же со стороны казалось, что у них всё на мази.

Я обнаружил, что практически все основатели стартапов выкладывают правду о своем печальном положении только пьяными или на условии анонимности. Трещины на ширме энтузиазма было легко заметить даже на восторженном сайте Hacker News. Подборка вопросов пользователей в рубрике «Спроси HN» дает ощутить градус стресса и тревоги, преследующих тех, кто наломал дров при поиске сокровищ в Кремниевой долине:

Должен ли я притворяться, что мой стартап уже успешен?

Что делать, если выгорел изнутри?

Сколько лет вы растратили на неудачные стартапы?

Мой стартап провалился. 9 тысяч долларов долгов, большую часть которых надо выплатить за 12 дней.

Я Финансировал Свой Прогоревший Стартап Со Своих Кредиток, Теперь Меня Судят.

Жизнь стартапера: вкалывать изо всех сил, чтобы сделать богатым кого-то другого?

У вас были проблемы с трудоустройством после того, как стартап загнулся?

Что такое «реальный опыт» и как мне его приобрести?

Пойти в армию?

Каково быть бездомным – плюсы, минусы, подводные камни?

Как вы справляетесь с депрессией?

Зачем продолжать жить?

Давайте накраудфандим на психотерапевта для страдающих депрессией хакеров?

Такова история 95 % прогоревших предпринимателей. В том числе Эдриана[31]31
  Имя изменено. – Прим. авт.


[Закрыть] – паренька-гика с гигантской желтой кобурой для айфона, которого я встретил на вечеринке, когда он развлекал окружающих байками о его компании – подделке под Groupon. Хотя он был по-задротски обходителен, было в Эдриане что-то печальное. И как следует залив шары, он все мне поведал. Отучившись в колледже, Эдриан много лет работал менеджером в торговой сети, потом в ресторане. Стресса хватало и на этих должностях. Однако, став стартапером, Эдриан начал постоянно чувствовать себя на грани полного выгорания. Он больше не мог взять выходной или работать меньше двенадцати часов в день, не ощутив скрытого презрения коллег (которые в то же время были его друзьями) и глубокой вины перед ними. Что до директорской зарплаты – он получал бы больше, устроившись в свою же компанию рядовым сотрудником. Медстраховки у него не было, даже Obamacare[32]32
  Введенное в рамках реформы здравоохранения Барака Обамы медицинское страхование малоимущих.


[Закрыть]. Квартира у него была отстойной. Эдриан жаловался и жаловался. Я пытался указать на его достижения: он нашел инвесторов! Поднял миллионы долларов! Шел к славе! Был образчиком для миллионов!

«Если бы жизнь можно было прожить заново, я устроился бы на госслужбу», – ответил он, ссутулившись.

Мне следовало сказать ему, что нет ничего плохого в том, чтобы завершить карьеру стартапера. Но нет. Я лишь пожелал ему удачи. Через год, уже работая над книгой, я решил узнать, как у Эдриана дела.

Новости оказались так себе.

Стартап Эдриана еле держался на плаву, о чем он писал в эмоциональном посте в своем блоге. Он впал в еще большие долги и едва мог платить за жилье. Примерно через три месяца после нашей встречи Эдриан зашел в аптеку около дома, купил несколько больших упаковок сильнодействующих болеутоляющих, вернулся в квартиру и проглотил достаточно таблеток, чтобы покончить с собой, – по крайней мере, как он надеялся. Но проведенное Эдрианом онлайн-исследование способов самоубийства выдало ему ложную информацию. Вместо того чтобы безболезненно впасть в кому с летальным исходом, он двенадцать часов извивался на полу в агонии, то и дело теряя сознание и снова приходя в себя. Когда его вырвало, Эдриан дополз до мобильника и вызвал 911. Приехала скорая. Последовали новые телесные мучения в реанимации, где доктора и медсестры, спасая ему жизнь, обследовали зондом внутренности и прочистили кишки. Эдриану повезло покинуть больницу, не лишившись почек, но следующим пунктом его назначения стала психушка, пациентам которой (если они не лежали в отключке под седативами) разрешалось коротать время за такими развлечениями, как пазлы с отсутствующими фрагментами. По словам Эдриана, который и без того уже испытывал скрытое разочарование в культуре стартапов, весь этот опыт научил его одному: корпорациям плевать на людей. Он был рад остаться в живых и работал главным официантом в сетевом ресторане среднего класса.

Грустнее всего в людях вроде Эдриана было то, что их не одолевали какие-то раздутые амбиции. Они просто делали то, что им говорят. Администрация Барака Обамы поддержала кампанию Кремниевой долины «Учись кодить» – это стало официальной государственной программой по созданию рабочих мест. На фоне традиционного рабочего рынка США, который так и оставался тлеющим пожарищем после кризиса 2008 года, навыки программирования рекламировались как чуть ли не единственный верный способ достичь именно той разновидности процветания и стабильности, к которой американцы стремились десятилетиями: красивого дома, новой машины, хорошего кредита, большого телика, полной аптечки, моднейших игрушек и пенсионного вклада.

Но отчего тогда столько программистов, которые «всего добились» в Кремниевой долине, что есть мочи ломились из кодеров в «основатели»? Управление стартапом не обязательно приносило больше денег, да и статус повышался незначительно, если только стартап не получал крупных инвестиций и должного освещения в прессе. Разгадка в том, что программисты знали: их собственная лестница к успеху уже в огне и рассыпается на куски. Они понимали, что высокооплачиваемые программистские позиции скоро растают как дым, поскольку развитие рынка кодерских курсов по всему миру снижает рыночную стоимость их навыков, а развитие искусственного интеллекта позволяет компьютерам выполнять все больше рутинных задач по производству софта. Программисты также знали, что быстрейший способ подняться до уровня основателя – найти сферу, которая еще не была автоматизирована. За каждой компанией в техиндустрии, созданной для привлечения инвестиций в Следующую Крутую Фишку (на тот момент ею была шеринговая экономика), скрывалась более крупная программа по трансформации общества – всегда в интересах класса инвесторов и руководителей.

В течение семи лет после кризиса 2008 года шестнадцать миллионов американцев потеряли работу. И в то же время благодаря своевременному оппортунизму Кремниевой долины страну заполонила бескрайняя нива халтурок[33]33
  Англ. gig – подработка, в данном случае – через цифровые и мобильные сервисы.


[Закрыть]. Техстартапы при поддержке Уолл-стрит завалили безработных бесчисленными схемами заработка в одно нажатие – тем, что Bloomberg News назвали «предпринимательством на блюдечке». Нужны быстрые деньги? Возьми равноправный кредит[34]34
  Англ. peer-to-peer lending – технология кредитования, в которой кредитором выступает не банк, а множество физических лиц.


[Закрыть] или начни краудфандинговую кампанию. Нужна карьера? Ищи халтуру на TaskRabbit или впаривай рекламную продукцию как влогер на YouTube. Работа с нормированным графиком, соцпакетом и сверхурочными, может, и исчезает, но на ее место пришел интернет с бесчисленными подработками и фрилансерскими возможностями, сделавший процесс выживания чем-то вроде видеоигры: нажал правильные кнопки – получил незамедлительное удовольствие и скудное вознаграждение.