Текст книги "Повелитель драконов. Перо грифона"

12. Храм Гаруды

Когда настал срок, явился, расколов скорлупу своего яйца, Гаруда, блистающий, как солнце, как Агни, огненный бог. Его сияние подобно пламени, которое поглотит все, когда настанет конец этого мира.

Великая Махабхарата. Книга первая. Адипарва, глава 20

Барнабас и в самом деле уже дожидался Бена. Храм и его двор, опоясанный колоннами, казались на первый взгляд давно заброшенными, как будто между полуразвалившимися стенами веками не ступала нога человека. Но бог, чьи обветренные изображения глядели на них отовсюду, вероятно, не сильно нуждался в человеческом поклонении. У него были крылья и клюв, а в развалинах его храма перекликались тысячи птичьих голосов. Птицы всех расцветок покрывали коричневатый песчаник стен, подобно пернатым цветам, – красные, желтые, иссиня-черные, изумрудно-зеленые и белоснежные. Бен никогда еще не видел столько птиц сразу. Они свистели, чирикали, ворковали и стрекотали так пронзительно, что Мухоножка, сидевший на плече у Барнабаса, заткнул руками чувствительные уши. Некоторые птицы были не меньше, а то и больше гомункулуса. А клювы! Ну почему он не отправился с Хотброддом и Лолой к тихой реке, где они сейчас в тишине и покое заправляют самолет? Потому, что Барнабас нуждался в переводчике, а Мухоножка ни в чем не мог ему отказать.

– Ты, наверное, уже догадался, почему я предложил встретиться именно здесь, – прошептал Барнабас на ухо Бену. – Видишь, чей это храм? – Он показал на фреску слева от них.

– Гаруда! – выдохнул Бен. – Ездовая птица Вишну. Похититель бессмертия. Бог птиц.

– Именно! – подтвердил Барнабас. – Птицы слетаются сюда со всего света, чтобы просить заступничества у своего бога. Кто знает? Может быть, кто-то из них сможет помочь нам в поисках.

Ах вот почему он должен был прийти сюда один, без Лунга! Бен окинул взглядом развалины храма.

– Помочь людям, которые дружат с царем змей? – раздался рядом с ними скрипучий голос.

Мухоножку так вывели из себя эти слова, что он забыл перевести их Барнабасу и спохватился лишь от его вопросительного взгляда.

Всякий узнал бы птицу, которая выступила из-за колонн, волоча за собой шлейф переливающихся перьев. Она славилась как несравненной красотой, так и на редкость противным голосом. Бен до этого видел павлинов только в вольерах дворцов и в зоопарках. Но этот павлин наверняка оскорбился бы, услышав такое. Когда он распустил веером великолепный хвост, между колоннам воцарилась мертвая тишина. Даже Серношерстка вдруг почувствовала, что среди птичьего гомона было куда уютнее.

– Мой господин и повелитель, могущественный Гаруда, – проскрипел павлин, снова распустив хвост, превосходивший великолепием самую яркую радугу, – еще покажет вам всем, каков он в гневе! Как вы посмели привести дракона к его святилищу? Этого мальчишку, – он показал клювом на Бена, – привез сюда Огнедышащий Змей! Мне рассказали об этом сразу три сторожевые птицы!

– Прекрати строить из себя невесть что, Магура!

Птица с оранжевым хохолком на макушке, так непочтительно перебившая павлина, славилась задиристостью. Это был удод. Он говорил на правильном английском, хотя и с сильным индийским акцентом, так что Мухоножке не пришлось переводить его слова. Бен уже не раз сталкивался с тем, что звери в присутствии сказочных существ начинали разговаривать на человеческих языках.

– Дракон столько же птица, сколько и змея, о махараджа чванливости! – насмешливо продолжил удод. – И потом, твой господин и повелитель, насколько я знаю, последний раз показывался в этом храме семьсот лет назад. Не говоря уж о том, что храм никогда не был посвящен одному Гаруде. Лично ему принадлежит здесь только одна ниша, которую, согласись, не так-то просто отыскать. Все остальное, – удод обвел клювом развалины, – посвящено Кришне. Что вполне естественно, на мой взгляд, ведь твой господин и повелитель всего лишь его ездовая птица!

У павлина перья встали дыбом от такой наглости. Каждый переливчатый глаз великолепного хвоста, казалось, изрыгал огонь. Но удод, не смущаясь, выкрикнул ему в лицо свое «упуп-упупуп!» – клич, за который он получил латинское имя Upupa epops. Павлин с видом оскорбленного величия скрылся среди колонн, волоча хвост, словно шлейф. С удодами шутки плохи, хотя они намного меньше павлинов. Достаточно посмотреть, как они протыкают добычу длинным острым клювом или прихлопывают камнем.

Бен молчал. И лишь когда удод замолк, он медленно вышел на середину храмового двора. Тысячи птичьих глаз глядели на него с полуразвалившихся стен и башен.

– Удод прав! – объявил он им. – Драконы считают себя родственниками как птиц, так и змей. А также и всех млекопитающих. И морских рыб. Дракон – воплощение жизни. Во всем ее многообразии! И никому из вас он и перышка на голове не тронет.

Удод снова издал свое «упуп-упупуп» и вспорхнул на обломок колонны в шаге от Бена. Мухоножка при виде длинного клюва с трудом удержался, чтобы не спрятаться в карман к Барнабасу.

– Дружба человека и дракона! Не то чтобы такое встречалось на каждом шагу… – Удод расправил свой хохолок и смерил Бена холодным птичьим взглядом. – Какой помощи вы здесь ищете? Вы ведь здесь не из праздного любопытства?

– А по какой причине, позволь спросить, люди обычно сюда приходят? – Барнабас встал рядом с Беном.

– Змеиные укусы. – Удод поймал на лету муху. – Ваши сородичи почему-то считают, что если сбросить змею в глиняном горшке со стены храма, это поможет от яда. Не очень умно, если хотите знать мое мнение.

Он завершил свою речь насмешливым «упупуп», подхваченным множеством птичьих голосов. Бену казалось, что он кожей чувствует взгляды бесчисленных глаз. Круглых черных глаз, так не похожих на его собственные. «Интересно, – подумал он, – с какими просьбами птицы прилетают к Гаруде? Похожи они на те, с которыми люди обращаются к своим богам?»

Барнабас откашлялся. Не так-то просто быть услышанным в этом птичьем гомоне!

– Я знаю, многие из вас прилетели сюда из очень дальних краев! – громко сказал он. – Не встречались ли кому-нибудь из присутствующих грифоны?

Наступила такая тишина, словно все смотревшие на них птицы вдруг окаменели.

Но вот одна вспорхнула и села рядом с удодом. У нее был такой же длинный клюв, но оперение куда более пестрое, зеленое с оранжевым и голубоватым отливом.

– Зеленая щурка, – прошептал Мухоножка Бену. – Доверять ее словам не стоит. Эти птицы известны тем, что обожают сочинять небылицы.

Зеленая щурка не говорила по-английски.

– Моя троюродная сестра, – перевел Мухоножка возбужденное чириканье, – на днях видела целую стаю грифонов!

– Да ну? – насмешливо переспросила птица с ярко-бирюзовыми крыльями. – О король всех пернатых лгунишек, где же это ей так повезло?

– Бенгальская сизоворонка, – шепнул Мухоножка. Бен и не знал, что гомункулус так хорошо разбирается в птицах. С другой стороны, в чем только Мухоножка не разбирался… Когда они с Беном гуляли по лесам Мимамейдра, гомункулус мог назвать по имени любую букашку.

– Тут недалеко, – пропищала щурка. – У храма Махавишну.

Сизоворонка презрительно свистнула:

– Клянусь когтями Гаруды! Да, живет там стая оголодавших стервятников. Но грифоны – это же просто сказка. Их выдумали люди, которые орла ото льва отличить не могут!

Щурка зачирикала с такой скоростью, что Мухоножка бросил попытки перевода. К тому же удод так пристально его рассматривал, что бедный гомункулус никак не мог сосредоточиться.

– Эй, ты, человекообразный паучонок! – проскрипел он, когда Мухоножка, не выдержав, ответил ему сердитым взглядом. – Ты наверняка очень вкусная букашка! Кто ты такой? Потомок Апасмары?

Мухоножка побледнел. Апасмара… Как смеет этот длинноклювый сравнивать его с карликом, считавшимся воплощением глупости!

– Нет уж, позвольте! – воскликнул он на такой высокой ноте, что собственный голос отозвался у него в ушах пронзительным птичьим криком. – Я гомункулус! И нет, мы совсем не вкусные! – добавил он на безукоризненном хинди, чтобы показать свою образованность. – Более того, мы весьма и весьма ядовиты!

– Что ты сказал? – шепотом переспросил Бен.

– Ничего. – Мухоножка скрестил руки на узкой груди. – Просто мне надоело слушать птичьи глупости!

– И все же я был бы очень тебе благодарен за дальнейший перевод, многочтимый гомункулус! – обратился к нему Барнабас. – Мне кажется, сизоворонка собирается еще что-то сказать.

Если так, то пока она выдерживала паузу, подогревая интерес. Сизоворонка ткнула острым клювом в камень, на котором сидела, вытащила отчаянно извивающееся насекомое и не спеша, с удовольствием втянула внутрь бесчисленные ножки. Потом сглотнула, удовлетворенно закурлыкала и обрушила на Бена целый шквал непонятных звуков.

– Она говорит, что знает одну попугаиху, которая встречала грифонов, – перевел Мухоножка. – Это красный лори, она удрала от птицелова. Тут вообще, видимо, много беглецов из вольер и клеток.

– А как нам найти эту попугаиху? – поинтересовался Барнабас.

Сизоворонка показала клювом на ворота, ведущие внутрь храма. Темнота за ними была густой и непроницаемой, как оперение двух дронго, сидевших неподалеку: они отливали иссиня-черным, будто кто-то макнул их вместе с длиннющими хвостами в чернильницу. Мухоножке эта темнота очень не нравилась, но он по опыту знал, что такие ворота притягивают его юного хозяина как магнитом.

– Над нишей, где оставляют дары для Гаруды. Она верит, что если сидеть там день за днем и ничего не есть, то Гаруда в конце концов смилуется и отправит ее домой.

По тону сизоворонки легко было догадаться, что она думает об этой вере. Сама она прилетела сюда только потому, что между старинными камнями жило множество вкусных и сочных насекомых.

Барнабас отвел Бена в сторонку.

– Ты не против пойти поискать эту беглую попугаиху? – тихо спросил он. – Она, наверное, мальчика не так испугается, как взрослого мужчины. Лучше всего было бы послать к ней Мухоножку – они примерно одного размера, – но попугай может его… – Барнабас не договорил, поймав тревожный взгляд гомункулуса.

– Конечно! Я с удовольствием ее поищу. Но если найду, – тут Бен поглядел на Мухоножку, – мне, наверное, понадобится переводчик.

Гомункулус неодобрительно покосился на темноту за воротами, где якобы скрывалась беглая попугаиха. Впрочем, он ни в чем не мог отказать Бену. Ему случалось бывать с мальчиком и в более мрачных местах.

– Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось! – пообещал Бен. – Честное-пречестное слово!

«Сам виноват, Мухоножка! – думал гомункулус, карабкаясь ему на плечо. – Надо было выбирать хозяина, который больше всего любит сидеть в библиотеке, а мир вокруг считает досадной помехой ученым занятиям – как ты сам!»

13. Очень далеко от дома

 
Я вспомню, кем я прежде был, мне цепь моя тяжка,
Я вспомню всю лесную жизнь и силу юных дней.
Я не хочу служить, как раб, за ворох тростника,
Я ухожу домой, к зверью, подальше от людей.
 

Редьярд Киплинг. Книга Джунглей (Перевод М. Кондратьевой)

Мухоножка засомневался, что карманный фонарик – такое уж полезное изобретение. Темнота не так будоражила фантазию, как дрожащий лучик света, которым Бен в поисках беглой попугаихи прощупывал внутренность древнего храма. Каждый рельеф на старинных стенах словно оживал, вырываемый из мрака; в конце концов Мухоножке стало казаться, что за ними крадется сам Гаруда – с золотыми когтями и клювом, способным переломать, как спички, тоненькие конечности гомункулуса.

Но еще хуже обманов зрения были звуки! Рядом то и дело что-то незримо шныряло, вспархивало, ползло, и ни один из этих шорохов не ускользал от его не в меру чуткого слуха… Нет, он не рожден для приключений! Но что поделаешь, если он прикипел сердцем к мальчишке, который не знает, что такое страх, и сует свой любопытный нос в каждый темный закоулок?

Там!

Что это?

Мухоножка с такой силой вцепился в куртку Бена, что его тонкие пальцы хрустнули.

Похоже, змея.

«Нет, Мухоножка, это же храм Гаруды! – успокоил он себя. – Ты же слышал, змей здесь суют в горшки и сбрасывают со стен».

Ой!

Прямо у них над головой что-то вспорхнуло. Но фонарик Бена выхватил из мрака лишь огромную летучую мышь. Мухоножка подозревал, что она не отказалась бы от гомункулуса на закуску. В существе его размеров очень многие, увы, видят прежде всего еду.

– Вон она! – Бен посветил фонариком на фриз с птичьим орнаментом. Он окаймлял нишу, где перед порядком выветрившейся статуей лежали сушеные фрукты и зерна. Трудно было понять, какого бога она изображает, но Мухоножка вроде бы разглядел начатки крыльев.

– Как ты думаешь, это Гаруда?

Мухоножку так трясло, что у него никак не получалось кивнуть.

– Ты не мог бы что-нибудь крикнуть? – тихо попросил Бен. – Например, «мы пришли как друзья» или что-то в этом роде. На каком-нибудь индонезийском языке. Или на юго-восточно-азиатском попугайском. Если такой есть, конечно.

– Такой есть! – ответил Мухоножка. – И я владею двенадцатью из его восьмисот пятидесяти трех известных диалектов.

– Вот и отлично! – Фонарик Бена скользил по наводящему ужас карнизу из каменных змей прямо под потолком. – Попытайся! Скажи ей, что мы отвезем ее домой.

Он совсем не боится! Это слышно по голосу.

Мухоножка, у которого тряслись руки и ноги, разразился смесью клекота, воркования, пронзительных криков и хриплого карканья, которое самому ему казалось очень попугаичьим.

Никакого ответа.

На шум высунулась только голубоватая ящерица.

Но когда Мухоножка перешел на диалект болтливых лори (Lorius garrulus), над головой у них что-то зашуршало, и из отверстия в потолке высунулась красная птичья головка.

– Это она! – прошептал Бен.

Птица смотрела на них с выражением панического страха и отвращения. По размерам головы и клюва Мухоножка прикинул, что она крупнее его на несколько сантиметров.

– Спроси ее, откуда она! – шепнул Бен.

Попугаиха ответила таким сердитым чириканьем, что Мухоножке очень захотелось забиться к Бену в карман, но он устыдился своей трусости.

– Что она говорит?

Мухоножка не стал переводить Бену все прозвища, которыми изобретательная попугаиха наделяла человеческий род. «Хищная нечисть», например, – это было еще одно из самых безобидных. Неудивительно, что она говорила по-попугаичьи, хотя обычно присутствие гомункулуса заставляло животных переходить на человеческие языки. Самого его она тоже именовала странно. Мухоножка был для нее дженглотом, что бы это ни значило. Знай гомункулус, что дженглотами в Индонезии называют питающихся человеческой кровью карликов-зомби, которых местное население очень боится, он, наверное, почувствовал бы себя польщенным.

Попугаиха продолжала верещать и ругаться, но Мухоножка не понаслышке был знаком со страхом и потому легко распознавал его у других. Черные глаза чуть не выскакивали из орбит, а в глубине их Мухоножка увидел печаль, которую тоже слишком хорошо знал. Поэтому он прочистил горло и сказал не совсем то, что Бен поручил ему перевести.

– Быть единственным в своем роде – нелегкое испытание, – произнес он на том языке, на котором ответила ему попугаиха. – Поверь мне, я хорошо знаю, каково это. Но у моего хозяина великодушное сердце. Не сомневайся, он не причинит тебе зла. Напротив. Может быть, он сумеет помочь тебе попасть домой. Но для этого тебе придется рассказать нам, откуда ты родом.

Попугаиха вытянула шею, чтобы повнимательнее рассмотреть Бена, и вдруг, к изумлению Мухоножки и Бена, защебетала по-английски:

– Ме-Ра родом с тысячи тысяч зеленых островов, и сердце ее до крови стерто тоской по дому, как спина навьюченного осла!

И она с жалобным криком снова скрылась в своем потолочном укрытии.

– Тысяча тысяч островов? – шепотом повторил Бен. – Похоже, это Индонезия! – Он опустил фонарик, чтобы свет не пугал Ме-Ра, и крикнул, обращаясь к потолку: – Ме-Ра, ты отлично говоришь по-английски!

Сначала все было тихо, но спустя несколько минут Ме-Ра высунула голову:

– Что ж тут удивительного? Мы, попугаи, умеем подражать любому звуку! Не говоря уж о том, что этот твой примитивный язык мне даже слишком хорошо знаком: на нем говорил человек, засадивший меня в клетку!

Бен не стал объяснять, что на самом деле его родной язык – немецкий. С точки зрения Ме-Ра, это наверняка не менее варварское наречие.

– Мы могли бы, наверное, отвезти тебя домой! – сказал он вместо этого. – Это правда, что на твоих островах водятся грифоны?

Ме-Ра тем временем полностью вылезла из своего укрытия. Вид у нее был жалкий: перья тусклые и взъерошенные, клюв весь в грязи и обломан, будто она все это время долбила камни.

– Грифоны? – переспросила она недоверчиво. – Что такое грифоны?

– Огромные птицы! – Мухоножка широко развел руки – и снова опустил, осознав, что показывает в лучшем случае размеры воробья. – У них тело льва, а вместо хвоста – змея.

Ме-Ра испуганно склонила головку набок:

– Уж не о львиноптицах ли ты говоришь? – Она так резко присвистнула, что по темным закоулкам храма запорхали вспугнутые летучие мыши. – Это страшные чудовища! Они склевывают большого гиббона с дерева, как гусеницу. Даже бируанги и бинтуронги бросаются наутек, когда их тень падает на джунгли!

Бен и Мухоножка с торжеством посмотрели друг на друга.

– Ты можешь показать к ним дорогу? – спросил Бен. – А за это мы, конечно, отвезем тебя домой.

Ме-Ра распушила встрепанные перышки и тоскливо закурлыкала.

Но потом решительно покачала красной головкой.

– Залетевший туда, где живут львиноптицы, никогда не вернется домой! – напевно затараторила она, словно повторяя заклинание, заученное с детства. – Они выстелют свои гнезда твоими перьями и украсят свои сокровищницы роговицей твоего клюва. На твои кости они наколют свою добычу и твоим бьющимся сердцем накормят своих птенцов!

Она повернулась – и в мгновение ока исчезла в своем укрытии.

«Очень разумная реакция, – подумал Мухоножка. – „На твои кости они наколют свою добычу!“» Нужно еще раз все взвесить. Если подумать, так ли уж нужны на свете маленькие пегасики? Зачем вообще лошадям крылья? А без крыльев их и так полно!

Зато Бен был заворожен пугающим описанием Ме-Ра. Ах, как хорошо знал Мухоножка это выражение на его лице! «Опасность? Отлично!» – говорило оно. И: «Ну не отступаться же теперь!»

– Ме-Ра, ну пожалуйста! – Бен задрал голову к отверстию в потолке, где спряталась попугаиха. – Ты нам только покажи, на каком они острове. А потом лети куда хочешь.

Но Ме-Ра не показывалась. Только шорох перьев слышался из укрытия.

– Вот досада, хозяин! – сказал Мухоножка. – Боюсь, нам придется поискать другого проводника.

Каким он порой бывал лицемером! К своему стыду, Мухоножка, услышав отказ Ме-Ра, в душе невольно поблагодарил Гаруду – или какое уж там божество внушило ей этот ответ. В Индии их было столько, что даже Мухоножка не мог всех упомнить.

Но тут Бен просиял, и Мухоножка, даже не подняв взгляда к потолку, сразу понял, что Ме-Ра преодолела страх перед львиноптицами.

Бен подставил руку, чтобы она могла на нее спуститься.

– Позволь познакомить тебя с руководителем нашей экспедиции, Барнабасом Визенгрундом. Он тебя понравится, я уверен! Он борется с такими людьми, как те, что тебя поймали и продали!

Если бы Ме-Ра и не понимала по-английски, в голосе Бена так ясно слышались любовь и уважение, с которыми он и все Визенгрунды относились ко всему живому, что попугаиха наверняка поверила бы одним его интонациям. И потому она порхнула вниз и вцепилась когтистыми лапками в рукав его куртки. Сердце Мухоножки Бен в свое время завоевал тем же.

У экспедиции по спасению пегасов теперь был проводник!

При условии, что львиноптицы Ме-Ра действительно грифоны. И что она их не выдумала, чтобы попасть домой.

Какой-то частью души Мухоножка на это надеялся. «Твоим бьющимся сердцем они накормят своих птенцов!» Сердце гомункулуса для них наверняка особо лакомый кусок.

14. Прощальный подарок

Куда бы ты ни шел,

иди всей душой.

Конфуций (551–479 до н. э.)

И вот оно настало – прощание. Лунг отправится сейчас на север, к Подолу Неба, а Бен с Барнабасом полетят в противоположном направлении, через Южную Индию и Шри-Ланку к Индонезии.

Все остальные уже сидели в самолете. Хотбродд соорудил для Ме-Ра в кабине пилотов насест из веток мангового дерева. «Как мило с твоей стороны», – сказал ему Бен. «Мило? – буркнул тролль в ответ. – Тролли милыми не бывают, Повелитель драконов. Просто ты попугаев, наверное, так же плохо знаешь, как нас. Они расклевывают все, до чего могут дотянуться! Я сделал нашей новой подруге эту штуку, чтобы она не разнесла в щепки мой самолет!»

Тролль говорил сущую правду. Не успела Ме-Ра опуститься на жердочку, как тут же принялась клевать дерево. Хотбродд прикрепил насест прямо за сиденьем второго пилота, чтобы Ме-Ра могла указывать ему и Лоле, куда лететь. Крысе это страшно не понравилось.

– Попугай мне будет указывать, куда лететь?! – рявкнула она так громко, что Ме-Ра с перепугу порхнула к Хотбродду на штурвал. Тролль, конечно, не преминул высказать Лоле, что он об этом думает. Под глухое ворчание Хотбродда и пронзительный писк крысы, несшиеся из окошка кабины, Бен в последний раз обнял Лунга за длинную шею. Мальчик рад был, что все уже сидят в самолете, и не только из-за беспокойства, как бы Ме-Ра не выдала Лунгу истинную цель их путешествия. Его порядком стесняло и присутствие Серношерстки при прощании.

Она сидела на спине у Лунга там, где обычно было его место.

– Ну ладно, – пробормотал он, стараясь не поднимать завистливого взгляда на кобольдиху. Если бы не это, он заметил бы, наверное, что и Серношерстка избегает смотреть на самолет Хотбродда. Лунг с Беном даже не подозревали, как сильно она на самом деле тоскует по дому. По изумрудно-зеленым холмам и хвойным лесам, по ежовникам, по водяным в реках, по вечно хмурому северному небу, по горизонту, не окаймленному сияющими белизной горными вершинами.

Мимамейдр был несравненно больше похож на ее родину, Шотландию, чем горы Непала. Но кобольды не так сентиментальны, как люди (по их собственным словам, по крайней мере). Серношерстка мирилась с тоской по дому, как с горьким грибом, напоминавшим о прежних днях. И она отлично умела скрывать ее, если хотела.

Бен уже повернулся, чтобы уйти, – поспешно, пока дракон не заметил, что глаза у него на мокром месте, – но Лунг окликнул его.

– У меня для тебя подарок, – сказал он, расправляя крылья.

– Еще раз говорю: не делай этого! – крикнула с его спины Серношерстка.

Дракон пропустил ее слова мимо ушей.

– Один из горных гномов, которые помогли нам разбудить окаменевших драконов… – начал он.

– А все мы знаем, что горные гномы – редкие болваны! – пробормотала Серношерстка.

Строгий взгляд Лунга заставил ее замолчать.

– Один из горных гномов, – продолжил Лунг, – рассказал, что раньше каждый дракон давал своему ездоку пластину чешуи, чтобы почувствовать, если тот окажется в опасности. Повелителю драконов достаточно зажать пластину в кулаке, и дракон сразу почувствует, испытывает ли его ездок радость, страх…

– А сам дракон тем временем разгуливает с дыркой в панцире, – проворчала Серношерстка.

Она была очень привязана к Бену – сильнее, чем старалась показать, – но Лунг по-прежнему занимал первое место в ее сердце. Ведь она успела полжизни прожить рядом с ним, прежде чем мальчик появился на их горизонте. И они прекрасно обходились без раздаривания чешуи и прочих подобных глупостей. И без бесконечных перелетов с одного конца света на другой.

Кобольды терпеть не могут, когда что-то меняется. А людей, заметила Серношерстка, хлебом не корми – подавай им перемены. И надо же было, чтобы ее дракон именно человека выбрал своим лучшим другом. Лучшим после нее, разумеется.

– Серношерстка права, – сказал Бен. («Да, он славный, надо признать, хоть и человек», – отметила про себя Серношерстка.) – Мне тоже не нравится эта история с чешуей.

Но Лунг уже оторвал пластину от груди.

– Новая вырастет, – отмахнулся он, видя, как встревоженно смотрит Бен на темную дыру в его блестящем панцире.

– А если не вырастет? – проворчала Серношерстка.

Позади них Хотбродд протрубил в свой рог, изготовленный по образцу сигнального рога викингов. В горах Западной Индии он звучал на редкость странно!

– Иду! – отозвался Бен, а Лунг вложил чешуину ему в ладонь.

Она была круглая и прохладная, как монета, и напомнила Бену о пластине от другого панциря. О золотой пластине из чешуи Крапивника, благодаря которой они сумели победить главного врага драконов. Бен зажал в кулаке подарок Лунга. Кто знает, может быть, она помогает переносить разлуку.

– Ты что-нибудь чувствуешь? – спросил он дракона.

– Боль расставания, – ответил Лунг. – Но это-то мы знаем друг о друге без всяких пластин. Возьми ее в руки, когда тебе понадобится помощь! Обещай! И беги: Хотбродд уже теряет терпение!

Тролль стоял перед самолетом и махал Бену обеими руками.

Бен сунул пластину в карман и еще раз обвил руками шею Лунга.

– Ах, было бы и у меня что от себя оторвать! – проговорил он глухо. – Но у людей, к сожалению, нет чешуи!

С этими словами он повернулся и побежал к самолету.