Текст книги "Список для выживания"

12

Я СРАЗУ ЖЕ ПРИНЯЛАСЬ сочинять письмо, которое мне прислали из Стэнфорда. Я отправила его с почты Джуно, поменяла адрес получателя и распечатала. Для неопытного взгляда оно выглядело достоверным. Джуно купила мне билет из Миннеаполиса в Сан-Франциско на раннее утро субботы. Она же забронировала номер в отеле «Марриотт» в Менло-Парке. После этого подруга протянула мне свою кредитку.

– В отеле при регистрации надо будет предъявить эту карту, – сказала она. – Если возникнут проблемы, позвони мне, и я за тебя поручусь. Хорошо?

– Хорошо, – сказала я и убрала карту в кошелек. – У меня никогда не было такой невероятной подруги, как ты.

Как будто этого было недостаточно, Джуно пообещала, что сама расскажет Хоганам о том, что у меня внезапно поменялись планы. Но, разумеется, мне еще предстояло поговорить с папой. В воскресенье, когда я решилась с ним поговорить, меня почти трясло. Он сидел за рабочим столом в гостиной.

– Привет, пап, – сказала я.

Он отвлекся от книги, которую читал, и подвинул очки ближе к переносице.

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Что случилось?

– Да ничего такого. Просто… Помнишь, я хотела в августе поучиться на курсе писательского мастерства в Университете Хэмлайн?

Этот курс Университета Хэмлайн в Сент-Поле в конце лета должна была вести доктор Ли, и я очень туда хотела. Я уже говорила с папой о том, чтобы туда поступить. Не то чтобы он одобрил мою идею. Стоимость курса съела бы значительную часть суммы, которую я собиралась заработать у Хоганов, а он хотел, чтобы я отложила ее на университет – настоящий университет, а не недельную летнюю школу.

Я все равно спросила доктора Ли, как мне туда поступить. Она сказала, что университет не рассматривает заявки от школьников. Чтобы учиться по этой программе, надо как минимум быть абитуриентом, так что маловероятно, что меня бы туда взяли.

– Курс помню, – отозвался папа.

– Хорошо, – сказала я. – Тут такое дело… Я подумала, что все-таки хочу сделать что-то подобное. Выяснилось, что для Университета Хэмлайн я слишком маленькая, к тому же этот курс только в августе, а я не хочу ждать так долго. Я стала искать в интернете что-то похожее и наткнулась на курс писательского мастерства в Стэнфордском университете.

– Стэнфордском? Который в Калифорнии? – спросил папа.

– Да, – ответила я. – Там в последний момент кто-то не смог, и я отправила заявку. Знаю, сначала надо было с тобой поговорить. Я не думала, что пройду. Но прошла. К тому же выиграла стипендию. Они берут на себя все расходы: обучение, проживание, перелет. Мне вообще ничего не нужно платить. Смотри, вот их письмо.

Я отдала ему фальшивое письмо и стала следить, как он бегает глазами по странице.

– Джуно обещала, что сама посидит с тройняшками Хоганов первую неделю, – сказала я. – Мне это будет полезно. Я ничего не писала с тех пор, как Талли… Я замолчала. – Мне будет полезно развеяться. Что думаешь?

Папа положил письмо себе на колени. Я задержала дыхание.

– Думаю, это просто прекрасно, – сказал он.

– Правда?

– Правда, прекрасно, – сказал он. – Ты ставишь себя и свое будущее выше всего. Я знаю, как тяжело это сделать, когда скорбишь. Я горжусь тобой.

– Спасибо, – ответила я, почувствовав невероятное облегчение, и наклонилась его обнять.

Он не очень любил обниматься, и я обычно не инициировала объятия. Совсем не так у нас было с Талли. Практически каждый раз, когда я проходила мимо ее комнаты, мы тянули друг к другу руки. Это было так естественно, мы настолько подходили друг другу, как будто мы две половинки одного человека. Но когда я обнимала папу, возникало такое ощущение, что я соединяю две руки, но путаю местами большие пальцы. Похоже, мы друг другу не подходили.

– Кстати, о моем будущем, – сказала я. – У меня следующие три дня выпускные экзамены. Мне надо заниматься.

– Да, – согласился он. – Понадобится помощь – обращайся.

– Ладно, – кивнула я.

Я пошла к себе в комнату и открыла учебник по статистике. Впервые после смерти Талли я смогла действительно сосредоточиться на тексте и цифрах на странице. Думаю, потому что у меня были билеты в Калифорнию. Я окажусь там всего через шесть дней и смогу посетить места из ее списка. Можно было расслабиться и заняться учебой. Мои друзья удивились бы, если бы услышали, что учеба расслабляет, но для меня так оно и было.

13

МЫ С ДЖУНО РАССКАЗАЛИ остальным нашим друзьям ту же историю, что я поведал папе, а она должна была передать Хоганам: меня неожиданно взяли на курс писательского мастерства в Стэнфорде, и мне будет полезно сменить обстановку. Мы решили, что чем меньше людей знают правду, тем лучше.

В субботу утром подруга привезла меня в аэропорт. Мы обнялись на прощание, и я пошла в терминал, где показала сотруднику безопасности удостоверение личности и билет на самолет. Я сняла ботинки, прошла через металлоискатель и снова надела ботинки. К выходу на посадку я пришла очень рано. Я настолько боялась, что мы попадем в пробку, что заставила Джуно выехать на час раньше, чем она собиралась, и в итоге до посадки оставалось еще почти два часа. Раньше, ДСТ (до смерти Талли), я бы стала наблюдать за людьми в качестве писательского исследования. Я это очень любила – наблюдать за людьми и собирать истории для своих рассказов.

Доктор Ли говорит, что каждую историю надо описывать, как будто она последняя. То есть не надо откладывать идеи на будущее. Если идея подходит для этого текста, надо ее вставлять. Но лично мне нравилось собирать идеи на будущее. А теперь ничто в аэропорту не вызывало у меня большего интереса, чем собственная жизнь, моя собственная настоящая история. Чем бы ни занимались все остальные, кто приехал в этот день в аэропорт, – лечили рак или планировали миссию на Марс, – они же не летели через всю страну ради зашифрованного списка умершей девушки? Готова поспорить, что нет.

Наконец пришло время посадки. Я уселась на свое место у окна и написала Джуно, что все хорошо, несмотря на то что мой сосед захватил подлокотник. Я достала из рюкзака роман «Улисс», но, прежде чем открыть его, опять вытащила телефон, чтобы написать папе, что я уже в самолете, ведь именно так бы сделала дочь, которая НЕ скрывала от своего отца самую страшную ложь в своей жизни?

«Привет, пап. Я в самолете. Стэнфорд, жди!» Он ответил: «Приятного полета. Горжусь тобой». Меня кольнуло чувство вины, но отступать было поздно, да я бы и не стала. Это я знала. Капитан по громкоговорителю попросил выключить все электронные устройства и убрать их на время взлета. Двигатель заревел громче. Пока самолет разгонялся, я вцепилась в подлокотник, как делала всегда. «Пожалуйста, пусть мы долетим до Калифорнии», – подумала я. Никто не хочет погибнуть в авиакатастрофе. Но у меня были и другие причины. Мне нужны были ответы. Для того, чтобы выжить.

14

Я КАТИЛА СВОЙ ЧЕМОДАН по международному аэропорту Сан-Франциско – никогда там раньше не бывала, а теперь оказалась совершенно одна. Дома все меня знали, все знали, что со мной произошло. А здесь никто ничего не знал. И я тоже ничего ни о ком не знала. Я могла сочинять про них истории, но никогда бы не узнала правду об этих людях. Если подумать, это же удивительно: мимо нас проходит столько людей, и у каждого есть истории, которые мы так и не узнаем.

Я стала искать указатели на пригородные поезда. Джуно велела брать такси и расплачиваться ее кредиткой. Но, судя по карте, пригородные поезда останавливались везде, где мне нужно, и стоили при этом намного дешевле. Указатели я не нашла, поэтому пришлось идти на стойку информации. Сотрудница отправила меня на автобусную остановку. До поезда надо было ехать на автобусе, а оттуда уже до Менло-Парка.

– Приятной поездки, – пожелала она.

– Спасибо, – ответила я. – И… еще один вопрос…

– Да?

– Вы когда-нибудь видели девушку с этой фотографии?

Я показала ей экран своего телефона. На фотографии, конечно же, была Талли. Вдруг ей понадобилась помощь и она обратилась к той же сотруднице, когда приехала в Калифорнию, когда бы это ни было? Конечно, совпадение маловероятное. Но Талли, любительница головоломок и статистики, как-то раз сказала мне, что вероятность совпадений часто недооценивают. Многие думают, что все связано каким-то чудесным образом, но на самом деле это чистая математика. «Вот встречаешь ты кого-то с такой же датой рождения и поверить не можешь, – сказала Талли. – Вот это повезло! Но вспомни, сколько вообще людей ты встречала – за всю жизнь, наверное, тысячи, – а в году ведь всего триста шестьдесят пять дней…» – «Триста шестьдесят шесть в високосный», – перебила я. «Ну да, так что, конечно же, однажды ты встретишь кого-то с такой же датой рождения. Люди постоянно переоценивают вероятность того, что они выиграют в лотерею, но недооценивают шанс того, что встретят человека с той же датой рождения».

Однако женщина на стойке информации покачала головой.

– Нет, к сожалению, – сказала она. – Я могу еще как-то помочь?

– Нет, спасибо, – поблагодарила я.

Автобус до поезда… Конечно, я могла просто взять такси, как предложила Джуно. Так было бы легче, и если бы Джуно была здесь, она бы заставила меня взять такси и расплатиться ее кредиткой. Но что бы сделала Талли? Она бы поехала на автобусе и поезде. Наверняка она так и сделала, когда здесь была. Ведь у нее не было кредитки Джуно.

«Ну же, давай, Слоник, – слышала я Талли у себя в голове. – Ты сможешь. Тебе все по плечу. Тут нет ничего сложного. Прабабушка Нелли приехала в США из Польши. Все, кого она знала, погибли во время холокоста. Она была совсем одна. Когда ее корабль причалил в Нью-Йоркской бухте, она даже не говорила по-английски. Но ей как-то удалось добраться до своего дяди в Детройте. Она выучила английский. Вышла замуж. Вырастила детей. Только представь себе. Представь, что ты оказалась на ее месте».

Это было сложно. Невозможно поверить, что я вообще как-то связана с такой женщиной. Что в моих венах течет кровь человека такой огромной отваги. Я быстро пошла к остановке и села на автобус до Миллбре – именно его посоветовала сотрудница стойки информации. В Миллбре я пересела на поезд. От остановки в Менло-Парке до отеля, а также до «Эль-Камино Реал» было несколько минут пешком.

За несколько дней до поездки я написала Адаму, что приезжаю, но постаралась, чтобы это не звучало подозрительно. Я просто ехала посмотреть на места из списка Талли. И дело вовсе не в том, что я надеялась, что при личной встрече он наконец-то расскажет, что знает про Талли. Если бы он ответил, что затея так себе, или придумал какую-нибудь другую отмазку, я была готова заявиться без приглашения. Он назвал мне свою фамилию, и (благодаря «Гуглу») я знала его адрес. Но он согласился встретиться и предложил пообедать в воскресенье в «Эль-Камино Реал». «Познакомишься со мной и заодно попробуешь яйца из ее списка», – написал он. Я ответила: «Полдень?» «Заметано», – ответил он.

Подъезжая к Менло-Парку, я решила не откладывать на завтра поход в закусочную. Схожу сегодня одна, а в воскресенье вернусь туда на обед. От железнодорожной станции до «Эль-Камино Реал» было всего полквартала. Я повернула налево и прокатила чемодан мимо еще нескольких домов, пока не дошла до закусочной – квадратного светло-серого здания между магазином техники и заведением под названием «Собака мордой вниз». Когда я вошла, на двери зазвенел звоночек, и женский голос прокричал: «Садитесь, где вам нравится!»

Я осмотрелась. Вдруг где-то спрятана подсказка, которая приведет меня к следующей – например, записка в почтовом ящике? Но где она может быть? Кроме меня в закусочной находилось еще несколько посетителей – трое сидели у барной стойки, где разливала кофе женщина (которая кричала, когда я вошла), седой мужчина читал газету в полузакрытой кабинке, и пара женщин лет тридцати пытались убедить своих детей не есть с пола. Я решила сесть в кабинке в дальнем углу, потому что оттуда было лучше всего всех видно. Откуда мне знать, может быть, за этим же столиком сидела Талли. Что, если на этом красном диване из искусственной кожи остался отпечаток ее попы и я на нем сижу?

Я стала думать об отпечатках поп. Проверила под столом, не примотана ли там скотчем подсказка от Талли. Там ничего не было. Возможно, Талли никогда не сидела за этим столиком или если и сидела, то с другой стороны. Я пересела на другую сторону, и седой мужчина оторвался от газеты и бросил на меня взгляд. С этого места обзор был так себе, к тому же, возможно, Талли там вовсе не сидела, так что я пересела обратно.

Пришла женщина, которая разливала кофе.

– Готовы сделать заказ?

На груди у нее висел значок с именем «Анна». Она была в красной блузке в цвет дивана, а по ее спине до самой поясницы спадала длинная русая коса. Меню было напечатано на сдвоенном картоне, как в кафе «Хороший день» в моем родном Голден-Валли. Я не успела посмотреть всё, что есть, но это было не важно.

– Яйца «санни», пожалуйста, – попросила я.

– Что? Глазунью?[1]1
  Sunny-side up – яичница-глазунья (англ.).


[Закрыть] – спросила она.

Я посмотрела в меню, потом опять на нее:

– У вас нет яиц «санни»?

– У нас есть глазунья. Вы про нее?

– Гм… – запнулась я.

Может быть, Талли ошиблась? Или это не та закусочная. Может быть, речь шла о закусочной на королевской дороге, без всякой игры слов? Но где она? После разговора с Адамом я была уверена, что Талли находилась в районе залива Сан-Франциско. Но что, если догадки Адама не имели ничего общего с тем, что имела в виду Талли, и получается, что я пролетела три тысячи километров, чтобы побывать там, где она никогда не бывала? Я спустила деньги Джуно просто так и еще и застряла здесь. Конечно, мне необязательно было оставаться. Джуно могла поменять мой билет. Но ведь папа думал, что я уехала в Стэнфорд, – что я ему скажу? Что меня выгнали? Дочь Гарретта Вебера исключили? Ага, конечно.

Анна уставилась на меня.

– Так что? – спросила она. – Глазунью?

– Да, ладно, – сказала я. И потом, так как папу очень раздражало, когда кто-то говорил «ладно» вместо «спасибо», добавила: – Спасибо.

– Что будете пить?

– Воду, – попросила я.

– Спасибо за заказ.

– Можно вас кое о чем спросить?

– Да.

У меня в руке был телефон. Когда полторы недели назад я звонила сюда, чтобы спросить про Талли, ответил мужчина, который сказал, что с Талли не знаком, но вдруг с ней знакома Анна? Я нажала на кнопку, чтобы подсветить экран.

– Вы когда-нибудь видели эту девушку? Мою сестру. Ее звали Талли.

Интересно, я когда-нибудь привыкну говорить «звали» вместо «зовут»? Надеюсь, нет. Анна покачала головой.

– Нет, – ответила она.

– Точно? Она умерла, и если она…

Я не закончила, но подумала: «Если вы храните какой-то ее секрет, то теперь уже не нужно».

– Ого, мне очень жаль, – сказала Анна. – Это ужасно. Но знаешь что, вот у тебя лицо знакомое. Ты здесь уже бывала?

– Нет, – ответила я. – Я из Миннесоты и здесь впервые.

– Я так и подумала, вон у тебя сколько сумок.

– Я буквально только что приехала. Из аэропорта сразу поехала сюда, потому что моя сестра… Мне кажется, она тут бывала. Нам часто говорили, что мы с Талли похожи, так что может быть… Вы точно ее никогда не видели? Может, поэтому мое лицо кажется знакомым?

– Нет, – сказала Анна. – Поклясться не готова, но вот лицо, похожее на твое, я где-то видела. Надо вспомнить, ну а пока глазунья. С белым хлебом или ржаным?

– Белым, – ответила я.

Когда она ушла, я ощутила опустошение. Конечно, это глупо и нереалистично, но я правда надеялась, что зайду туда, покажу фото Талли, и мне ответят: «Конечно! Наконец-то ты пришла, мне надо тебе столько рассказать!» Доктор Ли как-то сказала, что самые полезные начинания труднее, чем кажется. Она говорила про писательское мастерство, но, судя по всему, то же самое можно было сказать и про выяснение значения слов в списке умершей сестры. Я подошла к седому мужчине. Он с неохотой оторвался от газеты, когда я показала ему фотографию.

– Нет, я ее не знаю, – ответил он.

В кафе было еще несколько человек, но в глубине души я знала, что они тоже не знакомы с Талли, и не хотела опять разочаровываться. К тому же Анна уже принесла мне яичницу. Почему быстрее всего еду приносят именно в закусочных?

– Пожалуйста. Глазунья, – сказала она весело. – Мне кажется, эти желтые кружочки в центре похожи на солнышко. Может быть, это и имела в виду твоя сестра?

Однозначно нет. Много лет назад мы с Талли решили, что яичница из двух яиц напоминает женскую грудь, но вслух я этого не сказала.

– Спасибо, – поблагодарила я Анну.

– Ой, забыла принести тебе воды.

– А мне бы еще кофе, – пробурчал седой мужчина.

– Принесите лучше кока-колу без льда, – попросила я.

– Хоро… – начала она, но вдруг замолчала и хлопнула руками: – Я поняла, кого ты мне напоминаешь! Одну женщину, которая тоже всегда заказывает кока-колу без льда.

– Мою сестру? – спросила я с надеждой: Талли тоже всегда пила колу без льда.

– Да нет, твою сестру я точно не помню. Разве что ты показала мне слишком старую фотографию. Женщина, о которой я говорю, постарше твоей сестры.

Я покачала головой. Это была недавняя фотография Талли – самая последняя, какая у меня была, декабрьская. На ней Талли смотрела куда-то в сторону и над чем-то смеялась. Не помню над чем. Но была ли она правда счастлива на той фотографии? Теперь каждое воспоминание о Талли омрачалось подозрением: было ли это по-настоящему? Что, если она все время пребывала в отчаянии?

– Для меня-то она до сих пор молодая женщина, – продолжила Анна про посетительницу кафе. – Ей примерно сорок или на пару лет больше. Для тебя она, конечно, уже старая, но я лет на двадцать пять старше Элизы.

– Элизы? – повторила я. – Ее зовут Элиза?

– Да.

– А фамилия? – спросила я.

– Не знаю. Мы с ней друг друга называем по имени. Я Анна. – Она постучала по значку на груди. – А ты?

– Слоун, – представилась я. – Расскажите поподробнее про Элизу.

– Ну, ее любимый напиток ты уже знаешь, – сказала Анна. – Она работает в соседнем здании в студии йоги.

– «Собака мордой вниз»?

– «Собака мордой вниз», – подтвердила она. – Заходит к нам почти каждый день на обед с кока-колой без льда. Хотя она давненько не заходила. Интересно, почему.

– Может быть, ей не нравилось так долго ждать свой кофе? – проворчал седой мужчина.

– Ой, точно! – воскликнула Анна. – Простите! Скоро буду. И тебе колу принесу. Попробуй пока яичницу. Если слишком холодная, принесу другую. Хорошо, Слоун?

– Ага, – ответила я.

Но я не хотела яичницу – ни эту, ни какую-либо другую. В голове у меня царил сумбур. В животе все переворачивалось. Я знала только одну Элизу. Точнее, я ее не знала. Я знала о ней. Я не хотела тешить себя пустой надеждой и думать, что это та же самая Элиза, мамина сестра, потому что знала, что, скорее всего, это не так. Женщина по имени Элиза, похожая на меня, примерно того же возраста, что мамина сестра. Запишем на счет теории Талли про дни рождения: совпадения случаются чаще, чем мы думаем. Наверняка это не она…

Я открыла в телефоне «Гугл». Вполне вероятно, что она вышла замуж и сменила фамилию – в угоду патриархальному обществу. Или переехала, и тогда, какая бы у нее ни была фамилия, это уже не важно. Я ввела ее имя и фамилию и нажала на поиск. Через несколько секунд она появилась на экране. Элиза Белльштейн, Калифорния, Редвуд-Сити, улица Кресан, 124. УЛИЦА КРЕСАН.

Не. Может. Быть.

«Пожалуйста, пожалуйста. Хоть бы она все еще там жила. Только бы она не переехала». На сайте был ее номер – я нажала на него и поднесла телефон к уху.

– Алло?

– Элиза Белльштейн? – спросила я.

– Да, – ответила она.

– Простите, – извинилась я. – Ошиблась номером.

Не знаю, почему я так сказала. Я опустила телефон трясущейся рукой. Анна принесла мне колу.

– Все нормально, дорогая?

– Нормально, – ответила я.

Все было совсем не нормально. Все было… Как? Не знаю. Внутри у меня бурлило столько чувств, что я не знала, с чего начать. Мой телефон зазвонил. Это был номер, по которому я только что звонила: Элиза Белльштейн.

– Алло? – сказала я.

– Слоун, – послышался голос. – Слоун, это ты?

– Да, – ответила я. – Я.

15

ТАЛЛИ РАССКАЗЫВАЛА, ЧТО папа и тетя Элиза поссорились много лет назад. Тетя Элиза винила папу в несчастном случае, который произошел с мамой. Какая-то глупость, ведь это был несчастный случай. Разве что тетя Элиза винила папу в том, что мама вообще жила в Миннесоте – не то место, не то время. Я была на папиной стороне. Он был нашим единственным родителем, нашим взрослым, он был главным. Раз он не разговаривает с тетей, значит, и мы с Талли не будем. Правда, судя по всему, Талли с ней все же разговаривала, и это меня ужасно разозлило. «Почему ты скрыла от меня нашу тетю, Талли?» Конечно, Талли не могла ответить на мои обвинения. Мне некому было выразить свою злость, не с кем поругаться. Так что эта злость просто крутилась у меня в голове, пока я ехала к тете Элизе на такси, и раздувалась все больше и больше. Казалось, ярость вот-вот взорвет мне голову.

Я сосредоточилась на этой картинке – пустота выше шеи, повсюду кровь и пламя, а в небе несется мое лицо, оставляя за собой черный дым.

– Мисс, – окликнул водитель такси, – приехали.

На этот раз я решила не заморачиваться с поездом, потому что хотела попасть на улицу Кресан как можно скорее. Но я заплатила наличными. Даже в полной растерянности я пыталась не пользоваться кредиткой Джуно, пока это возможно.

По мощеной дорожке я дошла до двери дома тети Элизы. Она жила в левой половине розового дома с черепичной крышей. Моя злость утихла, ее сменило чувство холодного ужаса. Счастливого воссоединения можно было не ждать. «А вот и я, твоя давно потерянная племянница. Кстати, я приехала только потому, что твоя другая племянница умерла». Я не стала говорить ей по телефону, но при личной встрече этого было не избежать.

Я поставила чемодан, обтерла о джинсы ладони и позвонила в дверь. Тетя Элиза так долго не открывала, что я уже собралась катить чемодан обратно к дороге, чтобы проверить, на той ли я улице, но дверь вдруг открылась, и на пороге стояла она. Мы уставились друг на друга, тетя Элиза и я. Я пыталась найти в ее лице, чем она была похожа на меня для Анны. Может быть, носом. Или прямыми бровями. У нее были карие глаза, а у меня – зеленые. В ней было что-то знакомое, но если бы я встретила ее на улице, то не узнала бы.

Тетя Элиза преодолела расстояние между нами и укрыла меня своим объятием. Получилось несколько неуклюже, потому что она была на костылях. На левой лодыжке у нее был какой-то сложный фиксатор.

– Боже мой, – сказала она. – Когда мы последний раз виделись, тебе было два года. Для меня ты так и осталась той девочкой в красном платьице, которое было на тебе в день рождения. Я храню эти фотографии в альбоме, который лежит у меня на кофейном столике – всегда под рукой. Я часто на них смотрю.

Она чуть пошатнулась.

– Все хорошо? – спросила я.

– Это слишком сложный вопрос, – сказала она. – Заходи. Я бы предпочла поговорить сидя, если ты не против.

– Я не против, – сказала я и пошла за прихрамывающей тетей в гостиную, слушая ее непринужденную беседу о костылях.

– Глупо вспоминать, но в детстве мне казалось, что костыли – это очень круто. Я завидовала девочкам, которые ломали ноги, ведь на гипсе расписывалась вся школа, им не надо было ходить на физкультуру, и к тому же им выдавали костыли. Никогда не понимала, как эти штуки вставляются в подмышки. У меня в подмышках мозоли! Ты, наверное, предпочла бы этого обо мне не знать.

В старой жизни, ДСТ, я бы, наверное, достала телефон и записала что-нибудь про мозоли в подмышках, ведь это интересная деталь для персонажа. Возможно. Но теперь меня больше интересовал дом тети Элизы. Внизу пол был покрыт светло-серым ковролином, такой цвет подходит ко всему. На стене за красно-белым полосатым диваном до потолка висели книжные полки. Они были из того же дерева, что и кофейный столик.

Я придержала костыли тети Элизы, пока она садилась на диван.

– Ух, – сказала она. – Постоянно забываю, как это теперь трудно.

– А что случилось?

– Подруга прислала мне цветы на день рождения. Когда они завяли, я хотела поставить вазу обратно на холодильник. – Она махнула рукой в сторону кухни, и я посмотрела туда, но хотя саму кухню немного видела, холодильник скрывала стена. – Я забралась на стол, чтобы ее туда поставить, а потом, вместо того чтобы слезть обратно, как все нормальные люди, спрыгнула. Открытый перелом правой большеберцовой кости. Пришлось делать операцию, вытяжение, полный набор.

– Мне так жаль.

– Пустяки. Я очень рада тебя видеть. Просто смотрю на тебя и сразу забываю про перелом. Нам столько всего надо обсудить. Даже не знаю, с чего начать.

Я знала, с чего начать.

– Мне надо кое-что вам рассказать, – сказала я. – И хуже этого невозможно представить.

Тетя Элиза потянула ко мне руку. Костыли соскользнули на пол, но никто из нас не двинулся, чтобы их поднять.

– Талли умерла. В результате самоубийства.

Я читала, что правильнее говорить именно так. Не «она совершила самоубийство», а «она умерла в результате самоубийства». Слово «совершила» звучит, как будто она совершила преступление, намеренно, и именно поэтому в больнице нас допрашивала полиция Голден-Валли. Но на самом деле самоубийцы часто страдают психическими расстройствами. Это болезнь, иногда смертельная. Люди заболевают не по собственному желанию, в этом нет ничего намеренного. Нельзя же сказать, что кто-то «совершил» рак. Можно только умереть от рака.

Мне это было понятно. Как писательница я понимала, насколько важно правильно подобрать слова. Но какие бы слова я ни выбрала, они все равно разбивали мне сердце.

– Я знаю, дорогая, – сказала тетя Элиза. – Я знаю.

Она расплакалась, и я тоже. Мы прорыдали довольно долго. Все это время тетя Элиза держала меня за руку. Свободной рукой я вытирала себе слезы, а она свободной рукой вытирала слезы себе. Если мое лицо было похоже на ее, то оно было все мокрое и в пятнах. Наконец мы стали успокаиваться. Лично мне не стало легче. Но я почувствовала ужасную усталость. Невозможно так рыдать вечно. Поплакала, собралась с силами, можно еще поплакать.

Я шмыгнула носом, и получилось громче, чем я ожидала. Тетя Элиза сказала:

– Сейчас принесу тебе салфетку. И себе заодно.

– Я сама принесу, – сказала я. – Скажите, где они лежат.

– Можешь просто взять туалетную бумагу из ванной. Она ближе – дверь слева от лестницы.

Обои в ванной тети Элизы были разукрашены бабочками, похожими на татуировку Талли, хотя эти бабочки были не синие, а лиловые. Я вытащила рулон туалетной бумаги из держателя и принесла его в гостиную. Тетя Элиза оторвала кусок и высморкалась. Она сморкалась тихо. Талли сморкалась громко, со смачным фырканьем. Когда такая маленькая и милая девушка издавала такой громкий звук, это производило ошеломительный эффект, а она этого даже не понимала. Я всегда очень завидовала, как же свободно она жила. И вот она больше не живет, а я живу. Абсурд.

Тетя Элиза смяла использованную туалетную бумагу, завернула ее в чистый кусок бумаги и положила на кофейный столик.

– Значит, вы с Талли все это время общались? – спросила я.

– Да нет, только полгода. Она позвонила мне прямо перед Новым годом.

– А потом… она прислала вам записку? Как вы узнали, что случилось?

– Мне позвонил твой отец, – сказала тетя Элиза.

– То есть вы общались со всей моей семьей, кроме меня?

Конечно, учитывая обстоятельства, это было не важно. Но для меня важно. У меня было такое чувство, как будто я зашла в смеющуюся толпу и вдруг все замолчали. Шутку я не слышала, но ясно, что смеялись надо мной.

– С твоим отцом я не общалась, – сказала тетя Элиза. – Но он решил мне рассказать. Он позвонил мне как-то в пятницу.

– Она умерла в четверг, – уточнила я. – Три недели и два дня назад.

Тетя Элиза кивнула.

– Он сказал, что похороны будут в понедельник и что я могу приехать попрощаться. Меня только что прооперировали. Я лежала в больнице, и врач сказал, что лететь мне нельзя ни в коем случае. Мне так жаль, что я не смогла приехать – не только ради Талли, но и ради тебя. Знаю, мы с тобой практически не знакомы. Но все же, возможно, тебе нужна была моя поддержка.

Мне нужна была Талли. Что бы у меня ни случилось, она всегда была рядом. А теперь я переживала худшее событие своей жизни, и она была мне нужна как никогда. Безысходность потери самого близкого человека состоит в том, что он не сможет помочь тебе с этим справиться.

– Вы могли бы хотя бы мне позвонить, – сказала я тете Элизе, не скрывая злости. – Или попросить папу передать мне трубку, когда он вам звонил.

– Я просила, – ответила она. – Но он решил, что это расстроит тебя еще больше, и мне тогда показалось, что он прав.

– Вы переживали, что я расстроюсь? – удивилась я. – Как я могла расстроиться еще больше? «Расстроиться» – не то слово. Я расстраиваюсь, когда мне ставят плохую оценку или не приглашают на вечеринку. А то, что я тогда чувствовала – и чувствую сейчас, – этому нет названия.

– Этому нет названия, – повторила тетя Элиза.

– Это причиняет невообразимую боль. Очень тяжело. Но хуже всего то, что это ничто по сравнению с той болью, которую испытывала Талли, а я об этом даже не знала. Именно это…

– Именно это что? – спросила тетя.

Я хотела сказать: «Именно это меня убивает», – но вслух ответила:

– Ничего.

– Прости, что меня не было рядом, – сказала тетя Элиза. – Я виновата. Я решила позвонить тебе, когда пройдет немного времени. Может быть, осенью, когда скорбь немного поутихнет. Хотя на самом деле уж я-то знаю, эта скорбь никогда никуда не уходит. Прошло уже столько лет, но и сегодня иногда в супермаркете, когда я прохожу мимо любимого мороженого Даны, твоей мамы, то тянусь за ним, чтобы оно всегда было в холодильнике на случай, если она приедет, и тут до меня доходит, что ее больше нет. Несколько раз я в итоге уходила из супермаркета с пустыми пакетами, потому что меня одолевала такая боль, что я не могла даже представить, что буду стоять в очереди на кассу, как самый обычный человек.

Только сейчас я осознала: мы ведь с тетей Элизой обе были младшими сестрами, которые потеряли своих старших сестер. И как я раньше об этом не поду мала?

– От меня никакого утешения, – вздохнула тетя Элиза. – Мне надо тебе сказать, что со временем станет легче. В каком-то смысле так и будет. Станет нормой.

Я не знала, норма – это хорошо или просто другая форма невыносимости?

– Какое мороженое было у мамы любимое? – спросила я.

– Молочный шоколад. – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Боже мой! Какая ты стала красивая.

– Анна из закусочной сказала, что я похожа на вас.

– Возможно, это самый лучший комплимент в моей жизни.