Текст книги "Вампиры сердца моего"

Вампиры сердца моего
Корвинус Олеандер

© Корвинус Олеандер, 2024

ISBN 978-5-0062-3262-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хозяйка тёмной гавани

В эту ночь,

самую темную из ночей,

в ночь, когда мрачная Геката поворачивается к миру

своей таинственной, пугающей стороной,

чьи-то стопы с тихим всплеском

сбивают верхушки волн.

Это женщина с белым как мел лицом,

вся в черных одеждах,

бродит по поверхности моря.

Глазницы ее пусты —

чья-то свирепая рука вырвала ей глаза

и глубокие черные дыры на ее лице —

точно два жутких цветка.

Капли темной, почти черной крови

падают в воду, струятся из жутких провалов

по белым щекам.

Впитываясь в платок,

которым она утирает свои страшные слезы.

Стопы ее едва касаются поверхности.

Кажется, что она медленно

парит над самой водой.

Парит как огромная черная пушинка.

Как черная мысль.

Как черный сон.

Как чудовищный черный ангел,

парящий над морем

в поисках утраченных глаз.

Долго, должно быть, полночи

бродила она по воде,

но вот, наконец-то остановившись,

вдохнув всей грудью,

широко-широко раскрывает

огромный рот

и издает такой страшный

и протяжный вой,

что волны в миг умирают

и море превращается в зеркало.

В темное, идеально ровное зеркало.

Даже бывалые моряки,

эти насквозь просоленные морские волки,

в такие ночи беспрестанно молятся

своим богам, умоляя уберечь от напасти.

Порыв ветра невероятной

фантастической силы,

точно невидимый глазу

и бьющий крыльями по воде дракон,

налетает на море, вспенивая

и вновь оживляя темные умершие валы.

Женщина поднимает руку.

Черная змея платка,

платка, пропитанного влагой боли,

извивается в ней.

Подхваченный бешеным дыханием ветра,

платок взмывает высоко в небо

и, на мгновение замерев,

превращается,

точно случился ядерный взрыв,

в несметную стаю черных немых птиц.

И шелест их крыльев

похож на шелест бумажного пепла.

Кривые огненные клинки

секут небо на тысячи рваных лоскутов,

но птицы не боятся молний,

ибо сами они черные молнии,

разящие слабых смешных человечков.

Женщина давно уже молчит,

а черные бестии,

беззвучно вспарывая небо крыльями,

летят к суше. Туда, где люди.

Пролетая над полями и лесами,

над горами и равнинами,

над городами и деревнями,

птицы рыщут по земле

холодными, как лед, глазами.

И горе тому из смертных,

кто в эту ночь обратит взор ввысь.

И не важно, будет ли он

любоваться безлунным небом,

обнимая на мягкой сочной траве возлюбленную,

или же, прервав сладкий сон,

выйдет из дому напиться воды.

Или то будет младенец,

что, не желая спать,

уставился в темный проем окна…

Все это будет неважно.

Черная птица,

схватив устремленный в небо взор,

проникнет по нему в человеческое сердце.

Из перьев своих совьет в нем гнездо,

куда и отложит сверкающее

фантастическим черным блеском яйцо.

Какое-то время – месяц, год,

полвека или век

внутри яйца будет что-то зреть

и ворочаться. Расти, набираться сил.

А в тот самый миг,

когда черная скорлупа треснет,

человек найдет свою смерть.

Да-да, именно по треску черной скорлупы

безглазая смерть и находит человека.

Коснувшись его своей бесконечно длинной

ледяной рукой,

она намертво вцепляется в душу

и навсегда уносит ее

в темную-темную гавань.

А безглазое создание,

побродив по поверхности моря

еще какое-то время,

погружается в пучину

до наступления следующей

безлунной ночи…

2004

Ворвись в меня

 
Ворвись в меня, моя душа,
И сердце кровью обагри,
Чтоб мои руки (два ерша)
Тебя терзали до зари.
 
 
Вонзись в меня, как острый нож,
Как сабля или как гарпун.
Вонзись под шелест наших кож,
Как в степь вонзается табун.
 
 
Зажгись во мне, моя душа,
Зажгись и выжги мне нутро
Как выжигает лес пожар,
Как выжигает боль вино.
 
 
Взорвись во мне как свет, как тьма.
Взорвись как бомба, как звезда.
Взорвись, и я сойду с ума
Как сходят с рельсов поезда.
 

2006

Я хочу

 
Я хочу, чтобы пятки,
чтобы пятки мои
Вдруг однажды копытами стали.
Чтобы твердый гранит
рассыпался в песок.
Чтоб подковы следы оставляли.
 
 
Я хочу, чтоб зеницы,
чтоб зеницы мои
Вдруг однажды алмазами стали.
Чтоб сверкали во мраке
из алмазов зрачки.
Чтоб, как масло, стекло разрезали.
 
 
Я хочу, чтобы пальцы,
чтобы пальцы мои
Вдруг кинжалами стали из стали.
Чтоб лакали они
моих недругов кровь.
Чтобы мясо людское терзали.
 
 
Я хочу, чтобы сердце,
чтобы сердце мое
Твоей теплой могилою стало.
Чтобы нежно укрыло
багровой землей,
Когда тихо шепнешь: я устала…
 

2006

Мелодия остывшей души

 
где—то там, за обрывами—скалами,
за озерами, за осоками
мы сомкнули объятья усталые
в комнатушке с потными стёклами.
 
 
надо мною склонилась облаком.
белым сполохом. бледным пологом.
наважденьем. полночным мороком.
окрутила железным ободом.
 
 
и как будто пледом, укутала
своей нежностью, своей памятью,
обожгла колдовскими буквами
поцелуев горячечных, пламенных.
 
 
в лунном свете, как псица верная,
языком мои раны зализывала.
пьяной—горькой слюною пенною
заговаривала шрамы сизые…
 
 
а под утро исчезла призраком.
растворилась. растаяла. выплыла.
мертвым порохом, черными искрами
из окошка раскрытого выпорхнула…
 
 
листья красные вьются, падают.
воют ветры, как волки голодные.
вновь старуха—зима опаздывает.
заспалась, видать, за болотами.
 

2007

Клятва

 
В холодной тьме,
сквозь лес осенний
Крадусь, безропотная тень.
Вокруг – корней, ветвей сплетенье
Какую ночь, который день.
 
 
В который раз шипы и иглы,
Как в обручальное кольцо,
В мою глазницу – что за игры!
Луны ехидное лицо
 
 
Все ухмыляется, хохочет,
Серебряный кривляя рот —
На дне глубокой ямы хочет
Меня с конем сгноить.
.И вот
Со счета сбился. Не сумею
Припомнить, сколько было дней.
Но повернуть назад не смею —
Я этот путь себе и ей
 
 
Поклялся сердцем и душою
Хоть на ногах, хоть на культях,
Хоть с раной рваною гнилою,
С репьем, с клещами в волосах,
 
 
В фурункулах или в нарывах,
С проказой, оспою, чумой,
Хоть в струпьях, в язвах,
в черных дырах,
Хоть мертвый, хоть полуживой…
 
 
Поклялся самой страшной клятвой,
В ущелье снежном на костях
Загубленного мною брата,
В могильной тишине, впотьмах,
 
 
Под грохот сердца барабана,
Под скрежет кровеносных труб —
Когда-то, поздно или рано,
У смерти вырвать милый труп.
 
 
Я знаю безотказный способ
Из гроба мертвую поднять,
Его мне как-то ночью звездной
Успел Волшебник прошептать.
 
 
Сказал он тихо: «Ту принцессу
Водой живою от ногтей
Прелестных ножек и до сердца
Ты должен пропитать скорей.
 
 
Когда ж сосуд твой опустеет,
Когда сухое станет дно,
Когда затихнет и стемнеет,
Ты заклинание одно
 
 
В лесу на дне сырой могилы,
Глаза закрыв, произнести
Обязан будешь. Только так
Принцессу мертвую спасти…»
 
 
А я молил, давя рыданье,
С глазами влажными от слез:
– Открой! Открой мне заклинанье!
– Живая птица. Мертвый пес.
 
 
И вот теперь сквозь лес осенний,
Чтоб клятву данную сдержать,
Без отдыха, без промедлений
Через болота, через гадь,
 
 
Как одержимый, пробираюсь
Сквозь бурелом и птичий вой.
Туда, где мертвая принцесса
Мерцает бледною звездой.
 

2008

Пленники

 
Мое чувство гниет,
Покрывается плесенью.
Словно кожи кусок
В старой банке под лестницей.
 
 
Но тебе не отдать,
Не накинуть на плечики.
Мы – двух сказок готических
                                             (разных)
Безнадежные пленники.
 

Влюбленный принц

 
Оловянный лучик лунный,
Как струна, дрожит над лесом.
Как струна, дрожит над лесом.
Звонко плещет белой рыбкой.
 
 
Меж деревьев-великанов,
Между темных исполинов,
Между темных исполинов
Тень скользит по влажным глинам.
 
 
То ли пеший, то ли конный,
То ли пьяный, то ли сонный,
То ли белый, то ли черный —
Тихо бродит принц влюбленный.
 
 
Бродит принц как будто призрак —
Не находит себе места.
Видит: дом, в дому – окошко,
За окошком – ах! – принцесса.
 
 
А принцесса-то пригожа!
Черноброва! Белокожа!
Волосы темнее ночи!
Оторваться нету мочи.
 
 
Но, увы, мертва девица.
Тихо-тихо под ключицей.
Тихо-тихо под ключицей.
Неподвижные ресницы…
 
 
Над принцессой изогнулся,
Будто черный знак вопроса,
Кто—то мерзкий и противный,
Кривозубый, безволосый.
 
 
– Я люблю тебя! – он шепчет
Свое страшное заклятье.
Страшно страшное заклятье.
И расстегивает платье…
 
 
И животик белоснежный
Он целует нежно—нежно,
Крепко—крепко, сладко—сладко…
(принц в окно глядит украдкой)
 
 
Принц в окно глядит украдкой.
Сердце принцево разбито,
Ведь принцессы муж законный —
Злой колдун, уродец темный.
 

Ты стала другой

 
Ты стала странной, хрупкой, ломкой.
Безлиственной лесною кромкой,
Негнущейся и нецветущей.
Ты стала странной, хрупкой, ломкой.
 
 
Открою тайну – не услышишь,
А поцелую – не заметишь.
Луна крадется выше, выше.
Открою тайну – не услышишь.
 
 
Ты стала тишиной осенней —
Ни слез, ни смеха, ни заклятий.
Я заворачиваю платье
(ты стала тишиной осенней)
 
 
И белых ног твоих касаюсь
Щекой щетинистой, не бритой.
И поцелуй звенит молитвой.
И белых ног твоих касаюсь…
 
 
А во дворе гуляет ветер.
Увлекся он игрою новой —
Сухою веткою сосновой.
Ее качает снова, снова.
 
 
И вот объятием железным
Тебя сдавил. Трещите, ребра!
Сопротивляться бесполезно.
И вот объятием железным…
 
 
И снова боль взрывает чресла.
И громкий стон в чащобах леса
Летит, летит угрюмой песней.
И снова боль взрывает чресла.
 
 
Но ты молчишь, твои ответы —
Холодных уст беззвучный вопль,
Печальный шорох голых веток,
Дождинок дробь и вздохи ветра.
 
 
Как вечность тянутся минуты.
Я угодил, несчастный рыцарь,
В твои невидимые путы.
Как вечность тянутся минуты.
 
 
И вот уже рассвет холодный,
Лихой палач, убийца ночи,
В окно швыряет света клочья.
И вот уже рассвет холодный…
 
 
Тебя, увы, покинуть должен —
Слегка поправить черепицу.
Ты слышишь? – капает водица.
Клянусь, я буду осторожен.
 

Ласки

 
Нежные ласки…
Нежные…
Алая нить на запястье…
Снежные маски…
Снежные…
Стали
студеной
счастье.
 

Моя холодная весна

 
Мой друг, прохладна и безмолвна,
Ты пахнешь раннею весной —
Когда вокруг сугробов тонны
Рыдают белою слезой;
 
 
Когда река потоком крови
Кору и сучья, гнезда, бревна
Несет в бушующее море;
Пьют досыта березы корни;
 
 
Когда снега сползают с крыши;
Капели дробь ночами слышно;
Земля сырою гнилью пышет;
И месяц прогуляться вышел…
 
 
Как хороша в объятьях сна
Моя холодная весна!
 

Среди кореньев

 
Вот Принц, он спит среди кореньев.
Забылся сладким черным сном.
В глазницах пусто. Рот открылся.
А вместо сердца под ребром —
 
 
Четыре серые мокрицы,
Подружки, падали сестрицы,
Смеются, водят хоровод,
Танцуют задом наперед.
 
 
Коленом в землю упираясь,
В корней сплетение – локтем,
Не слышит Принц: кору срывает
Колдунья-девочка ногтем.
 
 
Тринадцать линий равномерных —
Тринадцать месяцев со дня,
Как он ушел в сырую землю,
Ее избавив от себя.
 
 
Сказал: «Пустое стало сердце.
Я больше не могу. Устал.»
Из дома вышел, огляделся,
Лопату из сарая взял.
 
 
А выкопав в лесу могилу,
Ее подальше отшвырнул.
Послушал пенье соловьиное.
Поглубже запахи втянул.
 
 
И лег на дно, как на перину.
На левый бок – чтоб тяжелей.
Луна, слепая балерина,
Запуталась среди ветвей.
 
 
Глаза закрыл. Почти не дышит.
Неторопливо произнес
Заклятье тайное чуть слышно:
Живая птица. Мертвый пес.
 
 
И умер. Будто провалился
В бездонный сумрачный провал.
Сухой березовый листок
Тихонько с веточки упал.
 
 
И тут же влажная землица
Сама засыпала его.
Печален лес. Умолкли птицы.
Октябрь. Тихо. Никого.
 

2008

Ветер и осень

 
Ветер… ветер… черный ветер
Все петляет между сосен…
Он не весел, он не светел,
Он разыскивает осень.
 
 
В поисках подруги верной
Юный ветер златоокий —
К морю. Море плещет пеной.
Среди моря – холм высокий.
 
 
Всадник-ветер трубит в трубы.
Конь трясется, бьет копытом.
Сердце ветра бьется бубном.
Кожа звездами покрыта.
 
 
Заждалась невеста друга!
Черный ветер громко дышит…
Конь летит… трещит подпруга…
Вон он, остров! Ближе! Ближе!
 
 
Долетели. Ветер наземь.
Влажный мох примял ногами.
На высокий холм залазит.
Видит: на вершине – камень.
 
 
Ветер стонет – душит горе.
Замер конь, не бьет копытом.
На холме высоком в море
Осень-девушка зарыта.
 
 
*
 
 
Ветер… ветер… черный ветер
Все вздыхает между сосен.
Он не весел. Он не светел.
Он оплакивает осень.
 

2009

Темная птица печали

 
В комнате тихо, ни души.
Лишь у окна сидит
Большая темная птица.
У птицы человеческое лицо.
Оно исполнено печали
и запредельной тоски.
Птица ждет.
Посмотри на меня, умоляю я птицу.
Ну посмотри же.
 
 
Часы еще тикают,
Но завод скоро кончится.
Усилия излишни.
Все случится само.
Завод закончится
И часы остановятся.
 
 
Тик-так, тик-так,
Все еще тикают часы.
Тук-тук, тук-тук,
Все еще бьется сердце.
Тик-так.
Тук-тук.
Тик.
Тук.
 
 
Теперь печальная птица
Сидит у моих ног.
Хочется прикоснуться
К ее черным блестящим перьям…
Но нет – слишком далеко.
А наклониться нет сил.
Посмотри на меня.
Ну посмотри же.
 
 
Какая-то женщина
Вошла в комнату.
Теперь повернулась ко мне.
Лицо перекошено.
Под глазами черные круги.
Какая страшная! Кто она?
Нет, не могу вспомнить.
Уткнулась в мою ладонь.
 
 
Где-то, далеко-далеко,
Словно из-за плотной стены
Утреннего тумана, воет собака.
Не могу слушать это.
Хочется убежать.
Улететь. Скрыться. Спрятаться.
Закопаться глубоко-глубоко в землю.
Так глубоко, чтоб никто не нашел.
Никогда.
 
 
А это что за странный звук?
Он похож на шелест листвы.
На шуршание камыша ветреным днем.
Это шепот.
Он проникает в самые тайные закоулки
Моей души.
«С-с-с-к-о-о-о-р-о…
У-ж-е-е-е-с-с-с-к-о-о-о-р-о…» —
Шепчет кто-то.
Кто же это?
 
 
Птица села ко мне на колени.
Хочется прикоснуться к ней,
Но нет – слишком далеко.
 
 
Посмотри на меня.
Ну, посмотри же.
 
 
Сквозь едва уловимый запах ладана
Я слышу аромат,
Исходящий от печальной птицы,
Что сидит на моих бедрах.
Это запах ночи.
Запах тишины.
Запах прохладной тени в жаркий полдень.
Я хочу, я безумно хочу туда,
Где пахнет так.
Тук-тук.
Тук-тук.
«С-е-й-ч-а-а-а-с-с-с» —
Шепчет темная птица.
 
 
Может, я сплю?
Ну конечно.
Вот почему нет сил поднять руку
И что есть мочи крикнуть:
Убирайтесь прочь из моей комнаты!
Тук-тук.
Тук-тук.
 
 
Я вот-вот проснусь,
Но прежде во что бы то ни стало
Посмотрю в глаза
Темной печальной птицы,
Той самой,
Что сидит на моем животе.
Я уверен, что когда закляну ей в глаза,
Страшная тайна откроется мне.
Тайна, ради которой стоит жить.
Тайна, узнав которую, не жаль умереть.
Откуда-то я знаю,
Что другой возможности не будет,
Ибо сон этот не повторится никогда.
Тук-тук.
Тук-тук.
Посмотри на меня, умоляю я птицу,
Что сидит у меня на груди.
Ну, посмотри же.
 
 
Наконец-то.
Птица печали опустила свое лицо ко мне.
Что-то не так в этом лице.
Шрам на левой щеке…
Собака грызет кость…
 
 
Трехлетний мальчик
Хочет поиграть с огромной зверюгой…
Дикая боль…
Чей-то крик…
Это же мое лицо!
Это
Мое
Лицо
Только глаза почему-то закрыты.
Тук-тук.
Тук-тук.
Нет, не время просыпаться —
Я еще не посмотрел ей в глаза.
Я еще не понял главного.
Тук-тук.
Тук-тук.
 
 
А вот и он – страх.
Ужас, заставляющий тело дернуться.
Темная птица-с-моим-лицом
Открывает глаза и я вижу…
Я вижу…
 

Я…

 
Расскажу…
Когда…
Проснусь…
 
 
Тук – – -тук
Тук – – – – – – тук
Тук – – – – – – – – – – тук
Тук – – – – – – – – – – – – – – – – – —
 

2009

Рыцарь

 
В краю далеком рыцарь
Дракона одолел.
Летала в небе птица,
И он, как птица, пел:
 
 
«Огнем горят доспехи,
Ладонь сжимает меч.
Мокрицам на потеху
Башка слетела с плеч…»
 
 
Небесный путь молочный
Мерцал над головой.
Тропинкою полночной
Герой спешил домой.
 
 
Но вот во тьме приметил
Заветный огонек —
Приветлив он и светел,
Как будто мотылек.
 
 
То свечку у окошка
Затеплила жена.
Под сердцем носит крошку,
Но все еще стройна.
 
 
Спешит луна укрыться
Скорее в звездный стан.
С женою верной рыцарь
От поцелуев пьян.
 

2014

Демон

 
В лесу, на дереве высоком,
В гнезде, с повязкой на глазах,
С тугим запястьем на веревках
Узнаешь, что такое страх.
 
 
Что значит ждать, забыв надежды,
Сухого клекота вверху
И «клюва», что прорвав одежды,
Забьется в девственном паху.
 
 
Сплетеньем вен, волной пульсаций
Начнет он двигаться внизу…
Но вдруг замрет… замрет и дрогнет…
Уронит белую слезу…
 
 
Обмякнет (пластилин на солнце)…
Уснет, объятий не разжав…
И ты узнаешь: что есть нежность.
И позабудешь: что есть страх.
 
 
Утопишь ногти, будто кошка,
В тугое, сильное плечо
И, позабыв про боль немножко,
Ему шепнешь: хочу еще!
 

2007

Покойница

 
Вот плоть моя: в гробу, омыта,
Чиста, как названный Пресвятым стариком,
Чьи мощи под парчою огневитой
На обозренье – в храме под крестом.
 
 
Нетленна плоть моя застывшая в могилах.
В ней жизни нет, но все же не гниет.
Не поддается смертной силе.
Владычества ее не признает.
 
 
А в полнолунье, покидая домовины
И животы раздутые могил,
Забравшись на высокие осины,
Пятном белесым посреди чернил
 
 
Она сидит во тьме, она глазеет
Глазами, полными навета и беды
(на синих небесах луна желтеет)
И вздохи падают на землю с высоты…
 

2009

Мольба

 
Дай мне шилом в висок.
Дай.
Чтобы треснула кость.
Дай.
Чтобы боль уползла
Вдаль.
Рукоятку сожми
И ударь.
 
 
Я вчера на могиле
Был.
Землю рыл, на луну
Выл.
Словно раненый пес,
Выл.
Я не вспомнил лица.
Не смог.
Забыл.
 
 
Мне бы саблей – чтоб голову
С плеч.
Мне бы хворостом стать
Да в печь.
Не жалей: изувечь,
Покалечь,
Чтобы к милой в могилу
Лечь.
 
 
Дай мне шилом в висок.
Дай.
Рукоятку сожми
И ударь.
 

2007

Страшное

Когда она шагнула

за порог дома, ее окружила липкая

и тягучая, как черный мед, июльская мгла.

Тьма и безмолвие.

Только гудящие провода, точно клинки,

кромсали ветер на ровные лоскуты.

Да еще листья осин

шуршали о чем-то заветном.

Взяв под руку тишину,

укутавшись во мрак, девочка вышла

на железнодорожное полотно.

По ребрам бесконечно длинного скелета,

по шершавым деревянным шпалам

она направилась вперед.

Крохотной точкой, ленивым светляком,

сверкая единственным глазом,

поезд крадется навстречу.

Крадется, как кошка – беззвучно.

Лишь едва ощутимая вибрация,

Которую она улавливает стопой,

Говорит о том, что это не кошка

и не светляк, а громадный

громыхающий механизм.

Она и поезд. Словно любовники.

Они спешат на встречу.

Торопятся поскорее броситься

Друг к другу в объятья.

Вот она слышит тихое пыхтенье

и стук колес.

Ленивый светлячок становится все больше,

растет на глазах.

Вот пыхтенье и далекий стук молоточков

превращаются в оглушительный гул

и грохот чугунных молотов.

Вот между ними остается три шага.

Всего три шага.

Вот два.

Вот один.

Вот даже волос не пролезет между их тел.

И… поцелуй.

*

Ее тело так и не нашли.

Все случилось в таком месте,

Где совсем не бывает людей.

Машинист на мгновенье отвлекся,

А случившийся ливень

Смыл с электровоза

Красный след от удара.

Отлетев в высокую траву,

Тело так и осталось лежать там.

Всю осень, всю зиму

Им питались еноты и лисы,

Вороны и муравьи.

И даже весной оставалось

Еще немного.

Голубые туфли

И опять за мною погоня.

С улюлюканьем, с песьим лаем.

Крики: «Стой, все равно догоним!»

И деревья мелькают…

И летят мои стрелы со свистом

Во врагов, что несутся в потемках,

На меня устремляя взоры

Глаз своих, переполненных злобой.

И вонзаются стрелы в груди,

В перечеркнутые оскалами лица…

Как цветок, из пробитой глазницы

Прорастают, пускают корни…

Ах как хочется крикнуть громко

Оглушающим звонким воплем,

Чтобы крик мой, как будто птица,

Взмыл над лесом, осенним лесом:

Отчего не сидится вам дома

У печей, у горячих каминов,

На диванах глубоких, удобных,

В покрывалах, в халатах длинных?

Отчего не сжимаете крепко

Милых жен на постелях широких?

Отчего под расшитые юбки

Не спешите забраться скорее?

Неужели корявые сосны,

Неужели свистящие стрелы

Вам по нраву куда сильнее,

Чем родные, уютные стены?

Неужель острие под сердцем

В этом лунном тоскливом свете

Вам милее, куда милее,

Чем улыбки детишек малых?

Белены вы объелись что ли?

Или бешеный пес кудлатый

Искусал ваши руки и ноги,

Заразил вас недугом страшным?

Отчего безумной оравой,

Улюлюкающей толпою,

Не жалея коней копыта

Все несетесь, несетесь за мною?

Не верну я своей добычи.

Не отдам ни за что на свете

Моей маленькой, хрупкой принцессы!

Хоть сожгите меня! Хоть зарежьте!

Хватит стрел в колчане моем верном.

И клинок мой отравленный – острый.

И не дрогнет рука, нет, не дрогнет.

И удачу пророчат звезды.

Ты не бойся меня, принцесса.

Я тебя никогда не обижу.

В паутинах забытого склепа

Целовать тебя стану жарко.

Ожерельем из ягод засохших

Украшать холодную шею.

И букеты цветов увядших

Заплетать в душистые косы.

Принесу десять бабочек мертвых

Серебристой ноябрьской ночью.

А еще голубые туфли

Подарю тебе. Хочешь?

Мы прорвемся, поверь, принцесса.

От лихой ускользнем погони.

Я целую твои ладони

И от счастья сжимается сердце…

2007

Море

Ищу я море, чтобы утонуть,

Чтоб нежно прошептать:

Не отпускай меня, хочу

Твоим утопленником стать —

Лежать на темном дне и гнить,

И пищею служить

Для краба сердца твоего.

Луна

Луна,

ты на женское лоно похожа —

Белеешь во мраке,

тихонько дрожишь…

Давай-ка затопим

любовное ложе —

Мне что-то не спится…

ты тоже

не спишь…

Поезд с чёрными окнами

 
Медленно и надрывно
Словно смертельно раненое животное
Поезд ползет по черной ночной степи —
Черная точка на черном крепе,
Если смотреть сверху,
Откуда глядят птицы.
Среди немощных стариков,
Пожилых мужчин и женщин,
Привлекательных и не очень особ,
Среди воинственно настроенных юношей,
Среди белых, смуглых, темных
И еще черт знает каких,
Еду я – тихо сижу,
Не вступая в беседы и споры,
Которые то тут, то там
Вспыхивают, горят и затухают
Словно факелы в руках мятежников.
Кто слушает, многое слышит…
 
 
Грохочут чугунные молоты колес,
Гуляют по уходящим в бесконечность
Наковальням рельсов.
Молоты куют время.
Секунды.
Минуты.
Часы.
 
 
Второй день пути умирает,
Из последних сил сопротивляясь
Своему палачу – ночи,
А гвалт, стоящий в вагоне,
Следуя за днем,
Как следует жена
На погребальный костер мужа,
Медленно погружается
В могилу ночного сна.
Ночью мы не живем,
Но словно мертвецы
Покоимся на гробах-лежанках.
По ночной степи едет поезд.
У поезда черные окна.
Поезд везет мертвецов.
Мертвецы лежат:
Одни, раскинув руки и ноги,
Другие – свернувшись в клубок,
Словно плод в мертвой утробе.
 
 
Голова мертвеца,
Сидящего передо мной,
В такт движения вагона
Безвольно болтается на груди,
Уставившись в пол незрячими глазами.
Другой смотрит в окно,
Но видит лишь черноту.
Окна черны.
Я затерян среди десятков,
Сотен мертвецов,
Но я один знаю страшную истину:
Мы все давно умерли.
И тот факт,
Что поезд мчит нас вперед
Не меняет ровным счетом ничего.
Мы – мертвецы.
Мы умерли в тот самый миг,
Когда наши души оказались здесь,
В мире, населенном покойниками.
Мертвецы говорят,
Ходят,
Роют землю,
Сидят,
Лежат,
Не подозревая о том,
Что мертвы.
Никто вокруг не помнит
Настоящую, истинную жизнь,
Жизнь, когда сердце
Разрывается от любви и ненависти,
От счастья безумного и горечи обреченного.
Жизнь, которая каждую минуту,
Каждое мгновение висит
на волосок от смерти,
И потому ценится,
Как самое великое сокровище мира.
Кто помнит о такой жизни?
О настоящей жизни?
О жизни, в которой душа
Переполнена ужасом и восторгом,
Нечеловеческой тоской
И звериной злобой?
А я помню.
Один из тысяч.
Миллионов.
И я хочу крикнуть что есть силы,
Заорать бешенным воплем:
 
 
Опомнитесь!
Опомнитесь, люди!
Ведь это – давно не жизнь!
Мы все пребываем в аду!
Я хочу крикнуть это.
Я хочу.
Но у меня нет сил.
Нету сил.
 
 
Но даже если случится чудо,
Даже если я найду их,
Даже если крикну,
 
 
Чтобы прервать этот смертный сон,
Это адское оцепенение,
Чтобы разбудить,
Чтобы вернуть к жизни,
Даже если это случится,
Мертвые уши не услышат меня.
 
 
Потому и сижу я один.
Молчалив и печален.
Изредка улыбаясь,
Когда мимо проходит мертвый младенец
Или мертвая старуха
Гладит мертвых котят.
 
 
Мы все давно умерли.
У нашего поезда черные окна.
 

2008