Текст книги "Забой номер семь"

Клеархос ничего не ответил. Его взгляд был прикован к ножу, торчавшему у сапожника из кармана фартука.

Быстрым движением он выхватил нож и зажал в правой руке. Какой-то подмастерье подскочил к нему, чтобы предотвратить несчастье.

– Все назад! – крикнул Клеархос, целясь подмастерью в живот.

Лицо его исказила такая злоба, что все в испуге отступили. Он заметил, что племянник хозяина шмыгнул в комнату и спрятался за конторку. Растерянность окружающих придала Клеархосу уверенности. Он медленно приближался к господину Герасимосу, угрожающе сжимая в руке сапожный нож. На бледной физиономии хозяина отразился ужас.

– Ты сошел с ума, в тюрьму угодишь! – бормотал он и заслонялся руками от наступавшего на него парня.

Вся эта сцена продолжалась лишь несколько секунд. Неужели в припадке ярости Клеархос не отдавал себе отчета в своих действиях? Нет, он действовал совершенно хладнокровно, и это было самым удивительным. Увидев нож, он тут же подумал: «Один шаг – и нож мой. Надо схватить его за рукоятку, иначе я обрежу пальцы». Он был уверен, что зеваки в страхе разбегутся. Только бы преодолеть ему трусость, ту трусость, которая до сегодняшнего дня приносила ему столько унижений.

Он сделал еще шаг.

Острие ножа почти коснулось вытянутой руки хозяина. Их взгляды встретились. У господина Герасимоса дрожала нижняя губа. Клеархос нагло усмехнулся.

– Я дарю тебе карточки, подлец, – сказал он хозяину и швырнул ему нож. Затем, не оглядываясь, спустился по лестнице и смешался с уличной толпой.

Это случилось несколько месяцев назад. С тех пор Клеархос и не думал искать другую работу. Иногда он вместе с Зафирисом завязывал знакомства с иностранными моряками, которые через него сбывали контрабандные товары, водил их в бар или к проституткам и получал кое-какие гроши от хозяина бара и содержательницы публичного дома.

Зафирис был старше его на два-три года. Это был парень среднего роста с узкими плечами, маленькими, глубоко сидящими глазками. И без того бескровное лицо Зафириса становилось мертвенно-бледным, когда, он накуривался гашиша. Его лицо наркомана с густыми бровями и красными чувственными губами не могло не обращать на себя внимание.

Большую часть дня они проводили в бильярдной. Играли или же просто болтали: обсуждали различные авантюры, обменивались мнениями о футболе и гангстерских фильмах. По вечерам частенько появлялись в притоне Однорукого Апостолиса. С девушками Клеархос стал вести себя развязно, как все робкие юноши, поборовшие наконец свою робость. Когда он оставался без гроша, то просил денег у матери. Прачке нередко приходилось отдавать ему весь свой дневной заработок. А стоило ей отложить на черный день драхм пятьдесят, как он тут же выкрадывал их, куда бы они ни были припрятаны, и проигрывал в кости.

Новый образ жизни больше устраивал Клеархоса. Он просыпался в полдень и возвращался домой на рассвете. Голова его была занята игрой в кости, бильярдом, кинофильмами, денежными махинациями, женщинами, будущими путешествиями. Его не беспокоило, к чему все это приведет, куда он катится. Единственной мечтой его было сбежать за границу. Иногда его охватывала жажда приключений, ему хотелось сесть тайком на пароход и уплыть все равно куда. Несколько раз прачка осмеливалась заговаривать с ним о будущем, спрашивала, собирается ли он начать работать. Сын набрасывался на нее с бранью. Его отношение к матери изменилось так же разительно, как и отношение к девушкам. Он стал груб с ней, будто ни с того ни с сего возненавидел ее.

Дней десять назад в послеобеденное время Клеархос я Зафирис бродили по Пирею, разыскивая одного подозрительного субъекта, задолжавшего им некоторую сумму. Они не нашли его в тех притонах, где он бывал обычно, и без денег бесцельно слонялись по порту, глазея по сторонам.

Время шло. Уже несколько раз они прошли по набережной мимо кофейни. Как всегда, вели праздный разговор, перебрасывались шутками, даже увязались за двумя модисточками. Клеархос был не прочь развлечься.

Стало смеркаться. Приятели шли молча. С наступлением темноты им еще больше захотелось покутить. Они завернули на рынок. В пивной им удалось подсесть к двум английским морякам. Один из них тут же заказал узо.[4]4
  Узо – греческая водка.


[Закрыть] Стали шутить, петь, обниматься. Быстро опустошались отопка за стопкой. Один из моряков, немногословный толстый мальтиец, то и дело доставал из кармана пачку денег и расплачивался за все. Потом они бродили по улицам. Около полуночи зашли в отдаленный бар в районе Трубы.

Англичан совсем развезло. Клеархос заказал сладкого самосского вина. Вдруг они с Зафирисом многозначительно переглянулись. Приятели без слов поняли друг друга; Клеархосу показалось, что Зафирис трусит. Это его подзадорило, и он наклонился к уху приятеля.

– Мы их затащим в поселок, – шепнул он.

Эти слова прозвучали как призыв к действию. С той минуты в друзей словно вселился бес. Клеархос вскочил и начал плясать как одержимый. Но то и дело их тревожные взгляды встречались. Они приходили все в большее возбуждение, скрывая друг от друга свое беспокойство. Откупорили вторую бутылку. Возможно, чтобы оттянуть время. Хозяин бара уже спустил до половины двери железную штору.

– Давай, джонни, до дна!

– Ка-ре-кла,[5]5
  Стул (греч.).


[Закрыть] – забавно пропищал веснушчатый моряк помоложе.

Ему нравилось повторять заученные греческие слова. Толстый мальтиец сидел сонный, уронив голову на грудь. Теперь он напоминал бурдюк. Только когда Зафирис сунул ему под нос порнографические открытки, он встрепенулся, цинично прищелкнул языком и опять повесил голову. Его стошнило прямо на брюки.

Зафирис расхохотался. Когда он смеялся, у него обнажалась верхняя десна.

– Ну, теперь пошли к девочкам! Good?[6]6
  Хорошо? (англ.).


[Закрыть]

Они повели англичан узкими пустынными закоулками. В тишине ночи раздавались только их шаги и посвистывание Клеархоса. Он шел позади, таща толстяка. «Бурдюк» повис у него на плече.

Клеархос все время насвистывал. Внезапно он подумал о камне. О гладком большущем камне, которым подпирают ворота у них в доме. Он даже ощутил его холод, отчего пальцы у него судорожно сжались. Теперь он насвистывал какой-то веселый мотив. Подвыпивший «бурдюк» мурлыкал в тон ему.

За бараками начинался пустырь, куда сваливали мусор и всякий хлам. Клеархос неожиданно толкнул толстого моряка. Покачнувшись, «бурдюк» сделал два-три шага и упал около груды камней. Клеархос наклонился и увидел, что тот спит. Его лицо и одежда были испачканы блевотиной. Клеархос поморщился от отвращения и сел на камень поодаль.

В стороне стояли освещаемые луной молодой моряк с веснушками и Зафирис. Англичанин был оживлен. Как и все, кто находится далеко от родины, он любил показывать фотографии своих близких.

– О yes![7]7
  О да! (англ.).


[Закрыть] Этот мама… Этот папа…

Клеархос поглядел по сторонам.

Домишки поселка тянулись по склону холма, купаясь в лунном свете. Вокруг царила таинственная тишина. Он поднял камень и, спрятав его за спину, подошел к молодому моряку. Зафирис отступил на шаг.

Взгляд Клеархоса остановился на коротко остриженных рыжих волосах англичанина. Белую бескозырку тот лихо заломил на левую сторону, и затылок у него оказался открытым. Размахнувшись, Клеархос швырнул камень. Моряк даже не вскрикнул. Раздался лишь глухой звук, и он рухнул на землю. На лице Зафириса отразился страх.

Несколько мгновений Клеархоса шатало. Его охватил ужас. «Что я натворил?» – подумал он и невольно сделал движение, чтобы поднять англичанина. Но в ту же минуту холодный внутренний голос шепнул: «Что случилось, то случилось. Ты же мужчина, так не будь смешным!» Он поднял камень и забросил его подальше.

– Ты дрожишь? – с презрением спросил он приятеля.

– Смотри, кровь, – пробормотал Зафирис.

– Выверни им поскорее карманы.

Они взяли деньги, сигареты, мундштук, часы у спящего толстяка и скрылись в переулке.

Приятели долго бежали и, когда добрались до центральной улицы, завернули в кофейню. Попросили воды Тяжело дыша, тут же осушили по стакану. И вдруг по говоря ни слова, оба рассмеялись нервным смехом.

На другой день, выйдя во двор, Клеархос увидел камень, которым подпирали ворота. Ему послышался глухой звук – удар по черепу. Он отвел глаза и направился к площади.

Побродил по центру. Купил новый ремешок для часов, пестрый галстук, бриллиантин, съел за один присест три пирожных и тут же почувствовал тошноту. Остальные деньги он проиграл в кости.

На следующее утро за ним пришли полицейские.

Перед полицейским участком под открытым небом сидели за столиками писари и ждали клиентов. Клеархоса повели по ветхой деревянной лестнице. За всю дорогу он не обменялся ни словом с сопровождавшими его людьми. Его ввели в просторную комнату, стены которой были увешаны фотографиями молодых полицейских, погибших при выполнении своего долга или убитых во время декабрьских событий.[8]8
  Имеется в виду декабрь 1944 года – начало английской интервенции в Греции, когда отряды полицейских и другие реакционные элементы боролись на стороне захватчиков.


[Закрыть]

– Подожди здесь, – сказал ему один из сопровождающих, указав на деревянную скамью у стены.

Из кабинета дежурного офицера через открытую дверь слышался невообразимый шум. Там допрашивали зеленщицу, на которую пожаловалась невестка, что та ее избила. Обе женщины были возбуждены и кричали, размахивая руками. Офицер то и дело резко обрывал их.

Рядом с Клеархосом с краю на скамейке сидел хорошо одетый господин средних лет и курил. У него были аккуратно подстриженные светлые усики, голубые глаза и такие толстые щеки, словно он их надул. Господин повернулся я пристально посмотрел на Клеархоса.

– Это вы тот молодой человек, который… – он запнулся, словно подыскивая слово, – запустил камнем в моряка?

– Да, я, – вызывающе ответил Клеархос.

Господин улыбнулся. Он с интересом прислушивался к допросу в соседней комнате. Потом наклонился к Клеархосу и прошептал:

– А эта женщина, – он засмеялся, указывая на зеленщицу, готовую наброситься с кулаками на невестку, – запустила в ту сковородкой.

Он начал со всеми подробностями рассказывать их историю. Оказывается, невестка уговаривала мужа отделиться от свекрови. Но зеленщица ни за что не хотела расставаться с сыном. Она обвиняла невестку в том, что та ворожит, чтобы погубить ее, и оскорбляет, называя «вруньей» и «старой ведьмой». В конце концов в ход пошла сковородка.

Господин свободно говорил по-гречески и спотыкался только на некоторых словах, выдавая этим свое иностранное происхождение.

Он на секунду задержал взгляд на лице Клеархоса и прибавил, обращаясь к нему теперь уже на «ты».

– Моряк, как тебе, молодой человек, наверно, известно… – Он сокрушенно покачал головой, словно хотел сказать «умер».

Клеархос побледнел. Незнакомец нарочно закашлялся, чтобы понаблюдать за реакцией юноши, и наконец закончил фразу:

– …находится в больнице. Удар был очень сильный. – На его лице появилась холодная улыбка. – Чего ты испугался?

Клеархоса душила ярость. Засунув руки в карманы брюк, он откинулся на спинку скамейки. Поднятый воротник пиджака наполовину закрывал его лицо.

– Оставьте меня в покое, – процедил он сквозь зубы.

– Жаль, молодой человек, что ты рта не желаешь раскрыть!

– А кто вы такой? Чего вам надо?

– Мне поручили в посольстве заняться этим делом.

Голубоглазого господина с надутыми щеками, как Клеархос узнал позже, звали Джон Ньюмен. В прошлом капитан британских колониальных войск, он уже давно служил в Греции торговым представителем. Англичанин подробно рассказал Клеархосу об ограблении моряков, которое шутливо назвал «проделкой». Ему показалось очень забавным, что Клеархос истратил украденные деньги на галстук, бриллиантин и игру в кости. Он не скрывал своей симпатии к юноше.

– Ах, молодежь, молодежь! – сказал он. – Каждый день читаешь в газетах так много интересного о молодежи. На прошлой неделе один паренек сел в роскошный «кадиллак», выхватил из кармана пистолет и пристрелил шофера. Потом вышел из машины, выволок труп в канаву, вытер следы крови и сел за руль. – Англичанин весело рассмеялся. – Совершил убийство ради того, чтобы погонять на машине. Ты не читал в газете?

Тон, каким он рассказывал об атом случае, и его странные голубые глаза – он не спускал с Клеархоса пристального взгляда – нагоняли на юношу непонятный страх.

– Нет, – пробурчал Клеархос, втянув голову в плечи.

Тем временем продолжался допрос зеленщицы, то и дело прерываемый криками.

– Это я-то ворожила? Нет! Это она втыкала мне в платье булавки, – негодовала невестка.

– Не слушайте эту врунью, господин полицейский! Три года я кормлю и пою ее. На улице подобрал ее мой сын, дурачок такой. Колдунья! И вместо благодарности она меня же обзывает старой ведьмой!

Англичанин больше не обращал внимания на допрос. Весь его интерес сосредоточился на Клеархосе. Вдруг он наклонился к его уху и многозначительно прошептал, что постарается замять дело.

– Заходи после обеда ко мне в контору… Вместе напишем объяснение этой… проделке. Договорились? Я буду ждать тебя.

Он вручил Клеархосу свою визитную карточку, вежливо попрощался с дежурным офицером и ушел. Через два часа Клеархоса отпустили.

Клеархос два раза приходил в контору к англичанину. Капитан в отставке радушно принимал его: угощал сигаретами, охотно одолжил денег и обещал найти легкую и выгодную работу. Как только он узнал, что юноша мечтает уехать за границу, он с готовностью предложил ему свою помощь. Каждый раз Джон Ньюмен брал лист бумаги, чтобы изложить происшествие с моряками. Но не написал ни строчки. Откладывал ручку и расспрашивал Клеархоса о его жизни, взглядах, друзьях, любовных похождениях и разных пустяках. Слушая юношу, англичанин удовлетворенно улыбался. От виски у Клеархоса кружилась голова. Но стоило ему выйти из кабинета, как его охватывал безотчетный страх. Он убеждал себя, что ему повезло: ведь он повстречался с человеком, который спас его от тюрьмы и, конечно, еще не раз придет ему на помощь. Но смутное беспокойство не покидало его. Чего он боялся? Он и сам не мог понять. Иногда ему казалось, что он попал в ловушку, откуда ему никогда не выбраться.

Деньги, полученные от англичанина, он просадил в кости. Клеархос всегда играл с азартом. А в минуты удачи он не знал удержу и лихорадочно увеличивал ставки, охваченный желанием скорее увидеть перед собой на столе кучу драхм. В такие мгновения его страсть граничила с помешательством.

Позавчера прямо из конторы англичанина он отправился в притон однорукого Апостолиса. Ему чертовски везло, то и дело выпадали шестерки. Выигрыш перевалил уже за пять тысяч. Он совсем потерял голову. Перед ним возникло лицо англичанина, его надутые щеки и светлые усики. Клеархос удвоил ставку. Пока катились кости, его трясло как в лихорадке. Голубые глаза капитана неотступно преследовали его. Выпала четверка. Чья-то рука загребла часть его денег. В запальчивости Клеархос опять поставил. Он перемешал кости и бросил их. Снова кто-то отобрал у него деньги. Счастье изменило ему.

Проиграв последние пятьдесят драхм, он смертельно побледнел. Глаза закрылись, руки безжизненно повисли, и он почувствовал, что теряет сознание. Стол с разбросанными костями, свет ацетиленовой лампы, лица игроков – все исчезло. И ему почудилось, что он лежит в грязном, мрачном забое. (До того как стать торговым агентом, Клеархос десять дней проработал на шахте. Но два раза у него были такие сильные приступы удушья, что его вытаскивали наверх в глубоком обмороке.)

Он скоро пришел в себя. Растерянно улыбаясь, посмотрел вокруг и покинул притон. Подойдя к своему дому, он тихонько поднял камень, подпиравший ворота, и забросил далеко в поле. Он решил, что ноги его больше не будет в конторе англичанина, пусть его лучше арестуют. Хотя он знал, что ему долго придется сидеть в тюрьме.

Клеархос перепрыгнул через лужу и укрылся под навесом на другой стороне улицы.

«В конце концов, случись что-нибудь, я убегу из Афин. Пусть попробуют меня найти!» – подумал он, и эта мысль принесла ему некоторое облегчение.

Глава третья

Из подвального ресторанчика на рынке в лицо Клеархосу пахнуло тяжелым чадом. Ощутив пустоту в желудке, он вспомнил, что сегодня у него не было во рту па крошки. Остановился и пересчитал мелочь. Потом спустился по лестнице и заглянул в зал.

Ресторанчик был почти пуст. Хозяин, мужчина средних лет, державшийся неестественно прямо из-за огромного живота, который мешал ему сгибаться, разговаривал с посетителем. Официант в грязном переднике подбежал к столику Клеархоса, перевернув наизнанку скатерть, положил меню, написанное каракулями, и замер в ожидании заказа.

«Что со мной?» – с беспокойством спрашивал себя Клеархос. И тотчас вспоминал надутые щеки капитана, который поджидал его в своем кабинете.

– Ну, что прикажет подать господин? – во второй раз спросил официант.

Ведь еще в полицейском участке и особенно потому избежав неожиданно тюрьмы, Клеархос понимал, что англичанин потребует от него расплаты за освобождение. Он не знал, какой именно, и, может быть, поэтому его тревога все возрастала.

Как странно: ему казалось (нет, пожалуй, Клеархос даже поручился бы головой), что он совсем не думал о «расплате», но на самом деле мысль о ней не оставляла его ни на минуту, даже когда он был увлечен игрой.

Официант поставил перед Клеархосом тарелку с фасолью. Он жадно проглотил несколько ложек. Как раз напротив него, на стене, выкрашенной масляной краской, висели часы, такие же старые, как часы в кондитерской.

– Какая баба на тебя польстится? Ишь какой богач и красавчик выискался! – послышался насмешливый голос хозяина.

У его собеседника, по-видимому грузчика с рынка, под рваным пиджаком была надета грубая рубаха, а вместо фартука повязан мешок. Он залпом осушил стакан и вытер ладонью губы. Взгляд его беспокойно блуждал по сторонам.

– Оставь меня в покое, толстяк! – закричал он, потеряв терпение.

Толстый живот хозяина колыхался от смеха. Потом, продолжая поддразнивать грузчика, толстяк с сокрушенным видом обратился к Клеархосу.

– У бедняги была девчонка, он давно путался с пей, да она его бросила, – сказал он, подмигнув юноше.

«Через час, как и позавчера, я буду сидеть в кожаном кресле. Ровно через час и четыре минуты», – думал Клеархос, растерянно глядя вокруг.

– Она хотела, чтобы он открыл лавочку и женился на ней, – добавил тихо официант.

– Врете вы все! – рассердился грузчик.

– Почему вру? Ты из кожи лез, гнул спину по двадцать часов в сутки, чтобы отложить на черный день. И в конце концов с чем ты остался, Фотис? – Хозяин повернулся к Клеархосу. – У нее живот раздулся, как арбуз. Ну и подлые твари эти бабы! – заключил он, с трудом удерживаясь от смеха.

Клеархос машинально проглотил ложку фасоли. Он попытался сосредоточиться и понять колкие шутки хозяина. Но лишь насмешливо улыбнулся, глядя на грузчика, который ерзал на стуле и почесывался.

– Она вовсе не подлая! – неожиданно вырвалось у Фотиса.

– Вот чудак, скажешь тоже – не подлая. Мужчина ты или нет? – опять подзадорил его толстяк и обменялся довольной улыбкой с официантом, потому что грузчик наконец вскипел.

Клеархос рассмеялся.

– Задал бы ты ей хорошую трепку, – посоветовал официант.

Рассвирепевший Фотис вскочил. Сутулый, сильный и ловкий, как обезьяна, он стоял перед хозяином, почесывая одну босую ногу о другую. Потом вдруг заговорил быстро и неразборчиво:

– Я сам ее выгнал, толстяк. Провалиться мне на этом месте, если вру.

– Брось, бедняга.

– Вот те крест. Начистоту сказал ей: «Фотис не женится на тебе. Ты что, хочешь спать всю жизнь прямо на рынке между корзин с овощами?» Я же мужчина, а не старый чурбан. Девчонка была хороша со мной. Семь лет мы вместе; сам знаешь, что распространяться об этом! Я-то уже считал ее женой, своей половиной. Но бывает, упрется человек как осел и не хочет посоветоваться с другим Фотисом, что сидит вот здесь, внутри! – Он ударил себя в грудь. – «Что ты делаешь, Фотис? – надо было его спросить. – Что ты делаешь, сволочь? Сажаешь еще кого-то себе на шею? Сегодня отложил двадцать пять драхм, завтра – ни одной. Разве есть что-нибудь надежное в нашей жизни? Тебе голову негде приклонить, ведь ты ночуешь между корзин на рынке!»

– Спалил я свою хибару, чтобы блохи меня не заели, – давясь от смеха, пропищал официант, уверенный, что удачно сострил.

– Когда-нибудь окочурится с перепоя, – шепнул хозяин Клеархосу.

Грузчик услышал его слова и усмехнулся.

– Я окочурюсь? – переспросил он. – Меня, толстяк, смерть не отыщет. Смерть бродит по домам и стаскивает людей с кроватей, а меня где она найдет? Среди корзин? Я от нее улизну.

Долго звучал раскатистый смех хозяина. А грузчик тяжело опустился на стул и внимательно посмотрел на Клеархоса.

– Соврал я, все мы врем! Как не посоветоваться с другим Фотисом? И вор, и убийца, и негодяй вступает в сделку с тем; кто сидит внутри него. Не так ли, парень? – И, не дожидаясь ответа, он продолжал: – Я вступаю с ним в сделку, как только продираю глаза. А просыпаюсь я в два часа ночи, когда начинают съезжаться на рынок подводы. Со сна меня шатает, желудок огнем горит от вина. И вцепляется в меня, так сказать, парень…

– Кто? – спросил хозяин.

– Другой Фотис, тот, что внутри.

Хозяин и официант расхохотались.

– Ну и сказанул!

Грузчик готов был разразиться бранью, но поймал на себе тревожный взгляд юноши. Успокоившись немного, он снова заговорил:

– Вцепляется в меня, подлец, в два часа ночи. Котом оборачивается, зараза, вот те крест, парень, и впивается в меня когтями, рвет на части. Тогда я становлюсь, так сказать, своим собственным судьей, сажаю второго Фотиса на скамью подсудимых и спрашиваю: «Чего ты, дядя, добился за свою жизнь, за свои сорок лет? Тьфу ты! Ни дома, – ни штанов, ни матраца у тебя нет. Чего ты добился, пропойца? Ну, чего ты добился, пропойца?» И бьюсь головой о стенку.

Он тревожным взглядом окинул зал и продолжал жалобным голосом:

– Однажды она забеременела. Ей хотелось ребенка. Но я отвел ее к бабке в поселок. Та поставила ее перед собой на колени и дала ей несколько пинков в живот. Хлынула кровь, она потеряла сознание, и ребенку – крышка.

Хозяин попытался перебить его, чтобы снова придать разговору шутливый характер, но это ему не удалось.

– Тогда я выставил ее, но она вернулась ко мне вся в слезах. Столько лет мы прожили как муж с женой, вот я и размяк. Сказал ей: «Ступай, глупая, поищи другого, пока ты еще чего-то стоишь». А сам растаял. И, дурак, опять принял ее. Прошел еще год. Что изменилось? Снова беременность, пинки, кровь. Опять выгоняю ее. И говорю самому себе: «Если она, гадюка, снова проймет тебя плачем, значит, ты не мужчина». Приходила она ко мне, и не раз приходила, подлая. И стоило мне ее увидеть, как я таял. Как-то раз набросился я на нее, бил по лицу, по голове, рвал на ней платье. Слова не обронила. Ни словечка. Еще минуту – и я упал бы к ней в ноги, целовал бы ее. Но я схватил ее за горло: «Не смей появляться здесь, гадюка, а то я руки на себя наложу». Она сжалилась надо мной, и больше я ее в глаза не видел.

– Во всем ты, дурак, сам виноват. Если бы не был пьяницей, имел бы теперь свой угол.

Грузчик печально покачал головой.

– Если б я не был пьяницей! Разве в этом дело, толстяк?

– Ну брось, у каждого человека свое счастье, и написано оно у него на лбу, – заметил многозначительно официант.

– Нет, дорогой, сильно ошибаешься. Счастье человека написано на его руках и в голове, – глубокомысленно изрек хозяин.

Грузчик почесал ногу о ногу. Его желтые заплывшие глаза с презрением остановились на пузатом хозяине.

– Может, еще скажешь, что благодаря своей голове и рукам заполучил ты этот ресторан?

– Нет, его открыла для меня моя тетка, хромая! – закричал возбужденно хозяин. – А сам-то я пришел босиком в Афины… Знаешь, сколько лет я был мальчиком на побегушках и спал в прачечной у дяди?

Ему, видно, нравилось рассказывать свою историю. Он встал посредине зала, выпятив толстый живот, и не позволил никому перебивать себя: он разглагольствовал даже о своем ревматизме – «боевом ранении», как он выразился, полученном им на тяжелой работе.

– Да, своего счастья я добился собственными руками и головой, – прибавил он, бросив торжествующий взгляд на официанта и Клеархоса.

Но захмелевший грузчик решил возразить.

– Загибаешь, – пробурчал он. – Впрочем, мне наплевать на тебя. И на твоих учителей, что выучили тебя такой грамоте, мне тоже наплевать.

Несколько раз он повторял одно и то же. Бормотал еще что-то, пытаясь выразить образно свою мысль: длиннющие очереди голодающих, дескать, выстраиваются перед рестораном. Для большей убедительности он припо «мнил какого-то Янгоса, которого подобрали замерзшим здесь на ступеньках в прошлом месяце. Язык у него за «плетался, и никто не понимал, что он хочет сказать. Грузчик опять наполнил свой стакан, выпил его залпом и попробовал собраться с мыслями. Потом он вернулся к «судье», который сидит в каждом из нас.

– Ну, видишь, что я плюю на тебя? – закончил он.

– Ты, дурень, сам не знаешь, что говоришь.

– Я не знаю, что говорю? Почему же тогда ты не возражаешь? Приходит к тебе Янгос и просит: «Ни драхмы не заработал сегодня, дай мне порцию фасоли, а то в животе бурчит». За ним тащится второй, третий. Потом еще и еще, все голодные, и все без гроша. Что ты будешь с ними делать, толстяк?

– Пинками вышибать их отсюда. Мой ресторан не общественная столовая с бесплатными обедами.

Грузчик подскочил на стуле и расхохотался.

– Вот твое счастье – пинками! Не головой, не руками, а именно пинками добился ты своего счастья.

– Не знал я, что тружусь для того, чтобы кормить бездельников, что все нажитое пойдет псу под хвост. С утра как проснусь, так за весь день и не присяду. Вот посмотри, как распухли у меня ноги. Кто мне за это заплатит?

– Заплатит, заплатит! Ну и подлая жизнь!

Сначала Клеархос с холодным сочувствием наблюдал за Фотисом – так обычно молодежь смотрит на стариков и неудачников. Но вскоре он понял, что слова грузчика вызывают у него почему-то странное волнение. Он смущенно взглянул на Фотиса. Выражение его лица показалось Клеархосу трагическим. Странно!

Клеархос в замешательстве повертел в руке нож, поскреб им по скатерти. Наверно, во всем была виновата минутная стрелка часов, которая неумолимо двигалась вперед. Да, вот что его тревожило. Грузчик снова обратился к нему. А Клеархосу вдруг показалось, что он сам поделился наконец с кем-то своими переживаниями и что этот человек открыл ему, чего именно потребует от него сегодня англичанин. Внезапно другая мысль промелькнула у него в голове, от которой кровь застыла в жилах: «Может быть, мне страшно только потому, что я уже принял решение?»

– Заплатит… – опять повторил грузчик, глядя на хозяина, который, подняв левую ногу, показывал, как она распухла.

Вдруг грузчик судорожным движением распахнул рубашку, оголив волосатую грудь. На ребрах под сердцем выделялся огромный рубец – след пули. Официант, очевидно уже не раз видевший его рану, полученную на войне, равнодушно отвернулся.

– Кто мне заплатит за это? – закричал грузчик. – Кто? К чертовой матери такую жизнь!

– Заткнись! Идут посетители, – оборвал его хозяин и ушел за стойку.

Вошла компания лоточников и, сложив в сторонке свои товары, заняла крайний столик.

Они ссорились из-за каких-то иконок, и их крики разносились по всему ресторану. Один из них отобрал для себя богородицу и святого Георгия, а другой хотел всучить ему несколько иконок святого Фануриоса, которые никто не хотел покупать.

– Да что я с ними буду делать? Солить, что ли? – кипятился первый.

Спор сразу прекратился, как только официант поставил на стол макароны.

Грузчик подсел к Клеархосу. Его уже совсем развезло. Несколько минут он молчал, глубоко задумавшись, потом; стукнув кулаком себя в грудь, бессвязно заговорил:

– Тут, внутри, решается твоя судьба… Тут подстерегает тебя судья. Можешь ты его обмануть? Ослепить, оглушить? Только если он проявит к тебе слабость, парень, добьешься ты своего счастья. – Он замолчал и почесал под стулом одну ногу о другую.

Их взгляды встретились. Клеархос опустил глаза.

Он поспешно расплатился. Поднялся по лестнице и, оказавшись на улице, затерялся в толпе.