Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

Ч а с т ь 1.

Познание продолжается…

(Милан)

Г Л А В А 1.

Леонардо натянул поводья и остановил коня на вершине небольшого холма: перед ним на далёкой равнине у подножия Альп лежал Милан. От вида величественных крепостных стен, множества церковных и монастырских куполов, замка Кастелло ди Порта-Джовиа у него учащённо забилось сердце. Всю дорогу от Флоренции он размышлял: станет ли Милан его домом или временным пристанищем для его начавшейся жизни скитальца после долгих лет забвения, которые, как он всё-таки сделал вывод, не были для него потеряны. Одиночество ему позволило справиться со скукой тем, что он перепробовал себя в разных областях науки, выработав убеждение, что его возможности могут шириться по мере его интересов и целеустремлённости.

Он не прекращал работы даже на постоялых дворах, останавливаясь на ночлег. Для визита к герцогу Людовико Сфорца Моро, чтобы прибыть к нему не с пустыми руками, – а как он обещал в письме, отосланном с Джорджом Мерулой, – Леонардо делал эскизы к памятнику Дома Сфорца: бронзового Колоса Коня. Заранее, в уме, он рисовал себе картину разговора с герцогом Людовико, помня наставления виконта Оспелле о том, кто он такой, как с ним разговаривать и чего опасаться при разговоре. И всё-таки прежде, чем отправиться в замок герцога, Леонардо решил заглянуть к своему давнему другу детства Галеотто Сакробоско и у него расспросить, что из себя представляет правитель Милана и Ломбардии, взявший на себя эту миссию ввиду того, что их законный правитель, его племянник Джан-Галеаццо, был ещё совсем мал для престола. Ему было всего двенадцать лет, поэтому, взяв над ним опекунство, его дядя, герцог Людовико, стал временным правителем Ломбардии.

Миновав городские ворота, Леонардо расспросил берровьеров, где в Милане находится рынок Бролетто, и направил коня к центру города. Галеотто Сакробоско жил в окрестностях рынка Бролетто в доме знаменитого миланского пекаря Амброджо Гурильо, чья выпечка поставлялась к столу самого герцога Людовико Сфорца и вельможам всего миланского Двора. День был в самом разгаре. Солнце пряталось за тучи и щадило городских жителей, не давая им мучиться от его жарких лучей. Люди занимались своими делами. Кое-кто из них, в особенности хорошенькие девушки, заостряли на нём внимание – да и как не заострить на таком могучем красавце, восседавшем на статном коне? И Леонардо отвечал им улыбкой.

У рынка Бролетто на площади возле рыночной часовенки Сан-Джовани собралась большая толпа народа: праздновался день Великомученика Георгия. После долгой праздничной службы, проведённой во всех церквях, люди соревновались в силе и ловкости. Спешившись, Леонардо, ведя коня под уздцы, пробился сквозь толпу к центру площади и залюбовался игрищами миланских горожан. Тут были и фехтовальщики на деревянных мечах; силачи, поднимающие тяжести; борцы; бегуны и метальщики копий. Особенным видом соревнований, в котором могли принять участие все собравшиеся на праздник миланцы, – его придумали патеры Апостолической Курии – было подбрасывание монетки в кампанилу часовенки Сан-Джовани; та монетка горожанина, что звонко ударялась о колокол в кампаниле, возвращалась её владельцу вместе с прощением ему грехов; те же монетки, что не достигали колокола или же бились о него беззвучно, отправлялись в казну Апостолической Курии. Глядя на всю эту толчею, Леонардо чувствовал, как у него – за долгое время тяжёлых переживаний – в душе впервые появилось ощущение лёгкости и весёлого настроения. У него не было желания принимать участие в празднике, он просто стоял и наслаждался гомоном толпы, ставшей для него после долгих лет уединения и затворничества, волнующей стихией его собственного возрождения. Он слушал её разнообразный гул, как прекрасную музыку, и вдохновлялся её радостью. Никто из окружавших его людей его не знал, и это обстоятельство ещё больше радовало Леонардо.

Постепенно, заражаясь неистовством толпы, он стал невольным болельщиком соревнующихся, и с каждой минутой его голос в людской толпе становился громче и громче… Один из борцов – молодой рослый парень, полного телосложения; в облачении шкур и маской «головы минотавра» – заметил его в толпе и пригласил на поединок, но Леонардо отказался. Людские возгласы ободрения, а также насмешки по поводу того, что он такой высокий и здоровый, но боится вызова, никак не повлияли на его решение: к ним он остался глух. Внимание Леонардо в этот момент было приковано к маленькому оборванцу лет пяти, пытавшемуся украсть монетки у подбрасывающих их людей к колоколу кампанилы часовни Сан-Джовани. Юркий мальчуган сновал под ногами взрослых, как напуганный в поисках убежища муравей; и при этом он ловко воровал монетки, упавшие на землю прямо из-под носа рыночного викария, собиравшего их для казны Апостолической Курии. Он делал это так ловко, что Леонардо от души хохотал. Однако не все были так веселы от проказ мальчишки, как он, и не все забавлялись его воровской отчаянной ловкостью. Один из горожан, по виду похожий на банковского клерка со злобным лицом изуродованного судорогой зависти, – по-видимому, именно по этой причине он пришёл к часовне Сан-Джовани, чтобы вымолить у Святого прощение за разъедавший его грех, – он с такой силой схватил за руку маленького воришку, укравшего у него монетку, что тот заверещал от боли, как придавленный котёнок.

– Вот он, маленький плут! – радостно засмеялся «завистник», слушая тонкий крик мальчугана. – Сейчас приставы Джустиции надают тебе палок по рукам!.. Отобьют охоту к воровству!

Толпа всколыхнулась от крика ребёнка: кто-то был солидарен с «клерком»; а кто-то требовал от него, чтобы он не мучил голодного мальчишку и отпустил; приставы Джустиции уже направлялись к пойманному воришке. Леонардо омрачился, предчувствуя, что сейчас грозит маленькому нищему оборванцу. Он уже хотел было заступиться за малыша, но тот сам, укусив «клерка» за палец, вырвался из его рук и бросился через площадь наутёк. Однако и тут мальчугана поджидала неудача: он был схвачен тем самым борцом-здоровяком в маске минотавра, бросавшим вызов Леонардо, и забился в его крепкой хватке, как заяц, попавший в силок. Мальчишка уже не закричал, а отчаянно заплакал, навзрыд, зная, что никто его не спасёт и помощи ждать неоткуда.

– Эй ты, воловья морда! – гневно и хрипло крикнул из толпы Леонардо. – А ну отпусти мальчишку!

Он вышел из людской толчеи и, ведя за собой в поводу коня, подошёл к борцу. Все с любопытством ожидали, что сейчас произойдёт. За маской минотавра угадывалось, что и борец удивлён гневной требовательностью того, кто ещё минуту назад трусливо отказался от его вызова. Его плечи затряслись, а под маской раздавался издевательский смех. Леонардо спокойно взял его за основание кисти той руки, которой он держал мальчика, и сдавил её: хрустнула кость; вместо смеха раздался приглушённый вскрик, какой бывает при неожиданной боли, и недавний победитель, которого никто не смог победить, упал на колени перед Леонардо, пытаясь другой рукой разжать его пальцы. Освободившийся мальчуган не убежал, он замер и, перестав плакать, с благоговением смотрел на спокойного и бесстрашного незнакомца, сумевшего побороть непобедимого борца лишь одним к нему прикосновением. Толпа тоже замерла. Оторопев от изумления, остановились и приставы городской Джустиции.

– Отпусти! – скривившись от боли, едва слышно смог выдохнуть борец.

Леонардо отпустил его, и он рухнул к его ногам, зажав от боли руку у себя между ног; затем Леонардо взял малыша и, подняв его, усадил себе на руку.

– Ты кто?.. Как тебя зовут? – утирая слёзы со щёк малыша, спросил он.

– Джиано Джакомо Капротти! – улыбаясь ему, ответил малыш.

– Джиано Джакомо… – толпа разорвалась оглушительными возгласами, не дав ему договорить имени мальчика; её завела необременительная и такая лёгкая его победа над непобедимым борцом.

С опозданием она взревела, и на Леонардо посыпались, как на победителя, бутончики различных цветов и лепестки роз. Рыночный викарий, исполнявший роль секретаря распорядителя праздника, преподнёс ему в качестве подарка большой кувшин белого вина, огромный телячий окорок, молодого барана и меч с чеканным изображением на рукоятке Святого Георгия Победоносца. «Vinci – vincere!» – с усмешкой произнёс про себя Леонардо, принимая от него подарки. Он подошёл к часовне Сан-Джовани, взял из ладошки малыша украденную им монетку и подбросил её к колоколу кампанилы – толпа опять замерла – монетка, засверкав на солнце, взлетела ввысь, описала небольшую дугу и, ударившись со звоном о колокол, отлетела на пологую крышу часовни, скатилась по черепичной поверхности и упала на землю. Толпа взревела. Часовенка Сан-Джовани по сравнению с другими городскими соборами и церквями хоть и была невысокой, но подбросить монетку на высоту её колокольни, мало кому удавалось; а тут этот незнакомец подбросил её, не выпуская ребёнка из рук.

– Отпускаются тебе, малыш Джиано Джакомо Капротти, твои грехи!.. – усмехнулся Леонардо, подняв с земли монетку и вложив её обратно в ладошку малыша. – Или не так?! – обратил он внимание на рыночного викария.

Викарий, безысходно разведя руками, пожал плечами. Леонардо опустил малыша на землю и, слегка поддав ему ладонью под зад, улыбнулся.

– Иди с Богом, Джакомо, и больше не попадайся!

И мальчик, зажав в своей ручонке монетку, как святыню, бегом помчался с площади так быстро, будто боялся, что его вновь остановят и на этот раз отнимут монетку безвозвратно; а ему самому уже не избежать безжалостной расправы взрослых. Леонардо, положив в дорожный мешок призы и привязав к седлу коня повод подаренного барана, тоже пошёл с площади. Людская толпа, желая знать имя победителя, взывала ему вслед, чтобы он назвал своё имя.

– Леонардо да Винчи! – без гордыни, просто, отозвался он, помахав на прощание людям.

– Леонардо?! – вдруг отделился от толпы «завистник-клерк», поймавший за руку воришку-мальчугана; он бросился к нему и стал по-дружески его обнимать. – Ты ли это, мой старый друг?! – кипел он радостью, подпрыгивая на месте, желая обнять Леонардо. – Как ты изменился!.. Как ты вымахал!.. Ого-го-го!.. Леонардо!.. Друг!.. – наконец успешно подпрыгнул он и повис у него на шее.

– А ты кто?! – не сгибаясь под его птичьим весом, в недоумении спросил Леонардо.

– Не узнал меня!.. Так я и знал, что ты не узнаешь!.. А я ведь тоже тебя не узнал!.. Сколько времени-то прошло! – восторженно дрыгал он ногами в воздухе. – А ведь когда-то мы с тобой друг без друга и дня не мыслили провести!.. Галеотто – я!.. Галеотто Сакробоско!

– Галеотто! – радостно обнял его Леонардо, и у того хрустнули кости; закатив глаза, словно в блаженстве, он вскрикнул и обмяк. – Ой, извини! – поставил его на ноги Леонардо. – Забылся на радостях!..

– Да!.. Ты уж не забывайся… – скрипя зубами от боли, прокряхтел Галеотто. – В забытьи, как я вижу, ты на многое способен… – и тут же, обернувшись к толпе, превозмогая боль, просиял: – Это мой друг: Леонардо! – хвастливо взвился его голос, будто он говорил об астрологе, способном дарить звёзды удачи.

Толпа с завистью посмотрела на него.

– Ты чего так зарделся?! – с усмешкой удивился Леонардо. – Объявляешь обо мне, как о пришествии твоего личного миссии… Тебя бьют, что ли?!

– А-а!.. – отмахнулся Галеотто и покраснел.

– Так и есть! – сделал неутешительный для него вывод Леонардо, догадавшись по его стыдливо опущенным глазам, что попал в самую точку.

Толпа рассмеялась. Взяв Леонардо под руку, Галеотто постарался побыстрее отвести его от смеющихся людей, отпускавших на его счёт двусмысленные замечания, что, якобы мечтая о воскрешении мёртвых, сам он, пожирая тинктуру*, испытывая её воздействие на себе, стал похож на мертвеца, только что выбравшегося из склепа, чтобы пугать синюшной –

*Тинктура – толчёный философский камень мудрецов.

зеленью своего лица ни в чём не провинившихся перед ним мирных горожан. И в самом деле, глядя на Галеотто, Леонардо мог бы согласиться с таким определением. От милой внешности его давнего друга остались только лишь те чёрные глаза, в которых по-прежнему горела неистовая и непокорная страсть исследователя. В остальном же его лицо, испещрённое морщинами и ожогами от химикатов, и впрямь походило на подёрнутое гнилью лицо упрямо не желавшего мирно почивать в могиле покойника. Одежда Галеотто так же оставляла желать лучшего: потёртая, истлевшая, с пришитыми заплатами, она висела на нём, как на пьяном любителе закоулочных попоек. Расколотые деревянные башмаки-цоколи были перетянуты воловьими жилами и для пущей бережливости, чтобы не спадали с ног, привязаны к поясному ремню. Оценив его удручающий вид, Леонардо сделал вывод, что герцог Людовико Сфорца Моро не слишком обременяет денежным жалованием своего придворного алхимика, и подумал о том, какова же будет его участь в сравнении с человеком, получившим университетское образование в Болоньи, став магистром медицины; а именно такой статус был у Галеотто. Он же, Леонардо, вообще не имел никакого образования.

– Да, вид у тебя, прямо сказать… Если бы сейчас ты предстал у ворот Ада перед трёхглавым псом Цербером, охраняющим его вход, то все его три головы от твоего вида сначала сошли бы с ума, а потом он умер бы от поноса! – вслух согласился он со своими мыслями и мнением миланских граждан, и последовал за увлекающим его старым другом; Галеотто не понял или сделал вид, что небрежно брошенная реплика Леонардо его не касается.

Они обошли рынок Бролетто и вышли к внушительному трёхэтажному дому, источавшему изумительный запах печёного хлеба.

– Вот тут я живу! – торжественно объявил Галеотто.

Они вошли в конюшню и, поручив коня и привязанного к нему барана заботам конюха, прошли в дом. Встречали их в гостиной добродушный, упитанный и краснощёкий хозяин дома, мессере Амброджо Гурильо; племянница Галеотто, очаровательная, лет семи девочка – брюнетка с красивыми миндалевидными глазами, Кассандра; и её няня, маленькая и полная, как глиняный сосуд для хранения сметаны, тётка Сидона. Все они были заранее осведомлены Галеотто о том, что, возможно, к нему из Флоренции пожалует его давний друг детства Леонардо да Винчи, и поэтому с долгожданным гостем были весьма любезны.

Леонардо сразу отметил для себя, что одежда на Кассандре и тётке Сидоне внешне в корне отличалась от одежды Галеотто. Платья на них не были оборванными, затёртыми и в заплатках, напротив, они выглядели новыми, с дорогими кружевами серебряных нитей на воротниках и рукавах. Низ платья у каждой был украшен замысловато вышитым узором, и сами женщины больше походили на аристократических примадонн, чем на сожительниц нищенского вида алхимика. Правда, Галеотто, оказавшись в стенах этого великолепного дома, сразу преобразился. Уже через минуту после того, как он представил Леонардо обитателям дома, он предстал перед ним в новом обличии, в котором выглядел как благородный сеньор. Теперь вместо оборванной одежды и расколотых цоколей, он был облачён в изысканный камзол и штаны из дорогого атласа, а на его ногах пестрели замшевые туфли с позолоченными бляхами в виде бабочек-махаонов. Даже его синюшно-зелёное, изъеденное химикатами лицо приняло более приличествующий вид. От удивления Леонардо даже присвистнул.

– Приходится выкручиваться! – понял его удивление Галеотто, садясь за накрытый яствами стол в гостиной; до его прихода его успели накрыть слуги мессере Амброджо Гурильо. – Я не пекарь, как мессере Гурильо, и не ремесленник, способный производить каждый день что-либо полезное, что могло бы быть востребованным у людей… Я – учёный! – повысил он голос. – Мой удел: исследования и опыты! А чтобы их производить, я должен выдавливать из моего покровителя, герцога Людовико Сфорца, каждое сольдо с оглядкой на свою собственную шею, чтобы этот дражайший сеньор не сделал ей мусульманского обрезания! – набожно перекрестился он. – Мне приходится изображать из себя нищего пращелыгу и показываться в таком виде перед людьми, потому что, если я выйду на улицу в приличной одежде, то герцогу об этом сразу станет известно. У него везде есть свои «глаза и уши», и тогда он перестанет ссужать меня деньгами, потому что поймёт, что у меня с материальным обеспечением всё в порядке!.. Господи, Леонардо, если б ты знал, каким кладбищенским обаянием веет от герцога Людовико! – закатив глаза, покачал головой Галеотто. – Когда я гляжу в его глаза, то вижу в них огромный и длинный ряд могил похороненного человечества протяжённостью от Всемирного Потопа до наших дней!..

Леонардо закашлялся, тогда как мессере Гурильо, Кассандра и тётушка Сидона от души рассмеялись.

– Ты поменьше бы проповедовал ему свои опыты с Львиной кровью, – беззлобно заметил ему мессере Гурильо, – тогда бы и не видел в его глазах могил, среди которых тебе постоянно мерещится пустующая для тебя яма!

– Тьфу! – брезгливо сплюнул в сторону Галеотто, и по его телу прошла судорога.

– Сейчас, мессере Леонардо, сюда придёт придворный врач герцога Людовико, мессере Марко-Антонио делла Торре, имеющий свою лабораторию – студиоло в госпитале Оспедале Маджоре, – смеясь, продолжал мессере Гурильо. – Он прекрасный рассказчик, и никто другой лучше него не расскажет о том, что вытворяет мессере Галеотто на публичных выступлениях аристократической Сеньории, на глазах герцога Людовико Сфорца Моро. Как герцог терпит его и за что платит ему деньги – разорви меня дьявол! – я никак не могу понять!

– Вот поэтому ты пекарь, и в твоих жилах вместо крови течёт закваска для теста, – с укоризной бросил ему Галеотто. – А у герцога другой взгляд на мои опыты…

– И поэтому ты видишь в его глазах пустующую яму для себя среди могил! – не дав ему договорить, воскликнул мессере Гурильо.

Лицо Галеотто в очередной раз исказилось гримасой брезгливого ужаса, и он, не стесняясь присутствия за столом племянницы и её няни, выругался.

Судя по тому, как они вели себя и разговаривали, Леонардо понял, что Галеотто и мессере Гурильо, у которого он снимал комнаты для жилья и своей лаборатории, были большими друзьями. Они ещё не закончили смеяться, как слуга доложил о прибытии врача Марко-Антонио.

– Проси его сюда! – отдал ему распоряжение мессере Гурильо.

Слуга удалился и меньше чем через минуту вернулся в гостиную в сопровождении невысокого, худенького, но очень элегантного молодого человека лет двадцати, жгучего брюнета с тонкими губами и немного ленивым, как будто снисходительным взглядом чёрных глаз.

– Мессере Марко-Антонио делла Торре! – следуя светскому этикету, объявил слуга, став в дверях гостиной.

– Прошу к столу! – жестом пригласил прибывшего гостя хозяин дома.

Марко-Антонио учтиво поклонился присутствующим и занял место за столом среди них. Обед гостеприимного мессере Гурильо обещал быть и изысканным, и вкусным. Мясных блюд на столе было в избытке: мильяччи*, колбасы, включая белую и крепко солёную для вина червелатту*; печёная рыба, клёцки, офэлэтты*; салаты из артишоков и валтеллины; различные сыры, а также белые и красные вина. Особым лакомством, на которое сразу накинулась очаровательная Кассандра, на столе выделялись сладкие померанцы* – тоже любимая с детства еда Леонардо. Он по примеру маленькой девочки взялся за них, не притронувшись к другой еде, что сразу вызвало неудовольствие хозяина застолья.

– Мессере Леонардо! – затряслись его румяные, лоснящиеся щёки от негодования. – Помилуйте!.. Что ж вы не притрагиваетесь к блюдам?! Разве они не вкусны?!.. – и, повернувшись к запоздавшему гостю, извинился: – Простите, мессере Марко-Антонио, забыл вам представить: Леонардо да Винчи!.. Только что из Флоренции, но, увы, совсем не рад нашему угощению!

Леонардо и Марко-Антонио, чуть привстав из-за стола, обменялись поклонами.

– Я совсем забыл тебя предупредить, Амброджо, – оторвавшись от студня, заступился Галеотто за Леонардо. – Мессере Леонардо не притрагивается к блюдам не потому, что они не вкусные, а потому, что он совсем не ест мяса…

– Как «совсем»?! – опешил мессере Гурильо.

–

*Мильяччи – студень.

*Червелатта – колбаса из мозгов.

*Офэлэтты – пирожки.

*Померанцы – целиком засахаренные фрукты.

– В детстве, помимо меня, у Леонардо были ещё друзьями и домашние животные, с которыми он забавлялся и играл! – с набитым ртом продолжил рассказ Галеотто. – Его дед… Кстати, он жив или нет?! – воззрился

он на Леонардо.

– И он, и бабушка Лючия давно умерли.

– Царство им небесное! – прожевал Галеотто и вновь обратился с рассказом к хозяину дома. – Так вот, его дед, царство ему небесное, нотариус флорентийской Коммуны аристократической Сеньории, мессере Антонио да Винчи, лютым живодёром был… На глазах Леонардо резал его друзей, домашних животных, к обеденному столу, и, разумеется, Леонардо не мог прикоснуться к их мясу, так как понятие «друг» для него всегда было свято! Вместо того, чтобы утолять голод, он, сидя за столом и склонив голову над блюдами, их оплакивал!

Мессере Гурильо, Марко-Антонио и тётушка Сидона, оторвавшись от еды, замерли. Их потряс рассказ Галеотто, и они со смешанным чувством восхищения и сердечного сочувствия посмотрели на Леонардо.

– Вы очень ранимы? – нерешительно спросил его мессере Гурильо.

– Да как вам сказать… – застенчиво опустил глаза Леонардо. – В детстве мне казалось, что мир вокруг меня не может быть недобрым, потому что должен соответствовать представлениям с любовью относящегося к нему ребёнка… Наверное, что-то во мне осталось от детства…

– Осталось-осталось! – уверенно прожевал Галеотто. – Вы бы сейчас видели, как он заступился за промышляющего на рынке Бролетто воровством сорванца Джакомо Капротти, сына обувного мастера, пропойцы Джиано… Жалко, конечно, сорванца! Не он, а его пропойца отец виноват в том, что он ворует… Посылает малыша на воровство, чтобы тот ему на выпивку денег раздобыл, а тот ведь ребёнок!.. Какой ни есть непутёвый отец, а малыш его всё равно любит!.. Мать-то его от студёной горячки умерла, так, кого ж ему ещё любить, как не отца?! Он хоть и пропойца, а его не бьёт… Я, было, решил поймать этого маленького воришку и отдать для наказания приставам Джустиции, – стыдливо признался он. – Думаю: сейчас его не остановишь от воровства, так, когда он вырастет, поздно будет – поймают его за это дело и руки отрубят… И тогда пропал человек навсегда! – тяжело вздохнул он.

– Так как же всё-таки мессере Леонардо заступился за этого мальчика? – нетерпеливо спросил Марко-Антонио, переведя взгляд на Леонардо, всё больше проникаясь симпатией к этому огромному исполину.

Вытерев губы салфеткой, Галеотто сделал несколько глотков вина и ответил:

– Я, было, ухватился за этого сорванца, а он меня за палец укусил и вырвался… Дал дёру! – усмехнулся он. – Побежал через площадь у часовни Сан-Джовани, а там его Бенедетто-минотавр поймал…

– Это тот, что борец? – перебил его мессере Гурильо.

– Да… Схватил он этого дьяволёнка за руку и держит: дожидается, когда к нему подойдут приставы Джустиции… Джакомо надрывается, ревёт навзрыд, чувствует, что ему сейчас будет… А тут из толпы выходит Леонардо и говорит этому быку-минотавру: «Эй ты, воловья морда, а ну отпусти ребёнка!..» Тот – смеяться!.. Тогда Леонардо подходит к нему… Кстати, что ты ему сделал, я так и не понял, – пожал плечами Галеотто, уставившись на Леонардо. – Почему он встал перед тобой на колени и, отпустив мальчишку, рухнул к твоим ногам?

Любопытство в глазах сидевших за столом достигло такой силы, что все опять забыли про еду. Они застыли, ожидая ответа от флорентийского гостя. Вместо ответа Леонардо взял со стола бронзовый кубок, стоявший перед ним, неторопливо выпил из него вино и затем, зажав в ладони левой руки, сдавил его так, что тонкая позолота на нём в некоторых местах отлетела, а толстые стены кубка смялись, словно были сделаны из тонкого пергамента. Все ахнули.

– Простите, мессере Гурильо! – учтиво извинился перед ним Леонардо. – Я возмещу вам убыток…

– Нет-нет, что вы! – в ужасе отмахнулся от него Гурильо. – Храни меня Бог! Не каждый день такое увидишь…

– Вот это да! – с восхищением выдохнул Марко-Антонио. – Если же вы, мессере Леонардо, так же добры, как и сильны физически, то симпатии герцогского Двора вам обеспечены, в особенности у любовниц герцога Людовико, которыми изобилует его Двор!

Леонардо сразу помрачнел.

– Нет, вы меня не так поняли! – увидев недовольство в его глазах, заторопился Марко-Антонио объяснить смысл своего восклицания. – Я имею в виду не то, что вы составите конкуренцию герцогу, обратив на себя вожделенные взгляды его многочисленных поклонниц… Да и упаси вас Бог от этого!.. Я имел в виду совсем другое: по герцогскому замку, Кастелло ди Порта-Джовиа, бегает немало детей его любовниц, к которым, из-за производимого ими громкого шума, герцог Людовико относится с весьма плохо скрываемой злобой. Теперь в вашем лице они обретут защитника, и будьте уверены, – он понизил голос и добавил: – любовницы Людовико Сфорца смогут по достоинству оценить вашу доброту и в постели уговорить его на многие милости по отношению к вам… Вы поняли, что я имею в виду?!.. Вы, насколько я наслышан до вашего приезда от мессере Галеотто и мессере Джорджо Мерулы, прибыли ко двору герцога в качестве придворного музыканта, не так ли?.. Замечу, что музыканты не пользуются благосклонностью герцога, поэтому для вас не лишним будет завоевать симпатии его приближённых примадонн…

– Спасибо, мессере Марко-Антонио! – кивком поблагодарил его Леонардо. – Я понял вас!

– Очень рад, что неловко оброненные мной слова вами услышаны!

– Скажите мне, мессере Марко-Антонио, – задумчиво растягивая фразу, обратился к нему Леонардо, – а вы сможете замолвить за меня словечко перед герцогом?

– Смотря, по какому поводу…

– За несколько минут до вашего прихода сюда я узнал от мессере Гурильо, что вы являетесь одним из придворных врачей герцога Людовико Сфорца Моро и что практикуете свои знания в госпитале Оспедале Маджоре, – пояснил Леонардо смысл заданного вопроса. – А также я узнал, что у вас имеется при госпитале своя лаборатория – студиоло… Это действительно так?

– Да.

– А зачем она вам, когда Папа Бонифаций VIII издал буллу о запрещении анатомического сечения?

У Марко-Антонио глаза остекленели, а лицо сделалось мертвенно-бледным. Глотнув вина, чтобы смочить возникшую сухость во рту, он, облизывая губы, сдержанно вздохнул.

– Для придворного музыканта вы неплохо осведомлены об указах римского Папы, мессере Леонардо!

– Я не тайный кубикуларий Священной Канцелярии и не доносчик на вас и на герцога Людовико Сфорца!.. Как вы уже слышали, понятие «дружба» для меня свято! Я хочу с вами практиковаться в медицине! – прямо заявил Леонардо, уставившись немигающим взглядом в глаза Марко-Антонио. – Говорю вам, что лучшего, чем я, лабораторного ассистента вам не найти! Я неплохо рисую и могу быстро зарисовать любой человеческий орган, важный для вас во время анатомического сечения… – он встал из-за стола, вышел из гостиной в гардеробную, где оставил свою дорожную сумку, и вернулся оттуда с несколькими тетрадями в руках. – Вот, смотрите, – и он протянул их Марко-Антонио.

– Что это?

– Моя книга о медицине! Я начал работу над ней несколько лет назад…

У Марко-Антонио из груди вырвался вздох облегчения. Он взял протянутые тетради и, развернув первую, увидел превосходный рисунок человеческого тела; рядом была сделана запись обратным почерком справа – налево, и он с трудом её прочитал: «Первый храм души, созданный Творцом». Под ней стояло обращение к читателю; по всей видимости, как догадался Марко-Антонио, Леонардо боялся, что его труды могли попасть в руки Святых отцов-инквизиторов, и он, не желая их уничтожения, через эту запись, напрямую, обращался к ним: «…И ты, человек, в этих рисунках созерцающий дивные создания природы, если считаешь преступным уничтожить мой труд – подумай: насколько преступнее отнять у человека жизнь! Подумай также, что телесное строение, кажущееся тебе таким совершенным, ничто в сравнении с душою, обитающей в этом храме, ибо она, чем бы ни была, божественна! И судя по тому, как она неохотно расстаётся с телом, – плач и скорбь её не без причины. Не мешай же ей обитать в созданном ею храме столько, сколько она сама пожелает, и пусть твоё коварство или злоба не разрушают этой жизни столь прекрасной, что воистину – кто её не ценит, тот её не стоит!..»

Марко-Антонио захлопнул тетрадь и задумался. Эти слова глубоко тронули его. Все, кто сидел за столом, включая Леонардо, терпеливо ожидали, что он скажет. Время шло. Тихо стучал маятник, отсчитывая на часах секунды… Наконец он поднял задумчивый взгляд на Леонардо – в его глазах застыло тихое восхищение – и протянул ему тетради.

– Хорошо, мессере Леонардо, – глухо прозвучал его голос, – я поговорю о вас с герцогом Людовико Сфорца!

И напряжение от затянувшейся паузы мгновенно спало. Все, кто был за столом, заулыбались, и прерванный разговор возобновился снова. Леонардо с интересом слушал о непривычной для него жизни в новом городе. Собеседники за столом говорили обо всём, что их волновало: о бытовых и житейских проблемах – мессере Гурильо в этом разговоре обещал Леонардо помочь с жильём; говорили о, возможно, предстоящей войне с французами; спорили о том, кто же всё-таки станет правителем Ломбардии – молодой совсем ещё Джан-Галеаццо или же его опекун, дядя, сегодняшний верховный правитель, герцог Людовико Сфорца Моро; затронули тему и алхимических исследований Галеотто Сакробоско. На них Леонардо пожелал заострить особое внимание и, чтобы раззадорить старого друга, обратился не к нему, а опять-таки к Марко-Антонио:

– Мессере Марко-Антонио, – вкрадчиво обратился к нему Леонардо, – а вы действительно прекрасный рассказчик, как отзываются о вас ваши друзья?!

Марко-Антонио пожал плечами.

– Ваш вопрос, мессере Леонардо, вскружил мне голову, – развёл он руками, – наверное, раз они так говорят… А о чём вы хотели услышать?

– О моём друге, мастере Галеотто Сакробоско! Незадолго до вашего прихода он чистосердечно признался мне, что никто лучше вас не рассказывает о его опытах, которые он публично проводит на глазах аристократической Сеньории и герцога Людовико Сфорца…

– Неправда! – поперхнулся Галеотто. – Это не я сказал…

– А!.. Неважно! – отмахнулся Леонардо. – Ну, так как, мессере Марко-Антонио, расскажете?

Марко-Антонио почувствовал себя неловко. Под выжидающими взглядами присутствующих и в особенности Леонардо и Галеотто, он, замешкавшись, неуверенно и застенчиво вздохнул.

– Вы знаете, мессере Леонардо, во мне, как в любом человеке, сидит маленький прохвост, которому удобнее рассказывать за глаза, когда рядом нет того, о ком ведётся рассказ – это не так обидно для него… – трогательно прозвучало его оправдание, на которое никак нельзя было обидеться.