Текст книги "Крис Дарэл – Безымянный солдат потерянной страны"

Автор: Крис Дарэл

Название: «Жизнь ради всех» или «Безымянный солдат потерянной страны».

Каждый шестой день я думаю о том, чего ещё не было, но уже случалось вчера; я вспоминаю те кадры, которые прошли перед моими глазами и мимо всего Мира; я пытаюсь вспомнить вкус в томление встречи, привкус тишины.

Каждый шестой день я ощущаю нежность воды ровно сорок три секунды, и не для того, чтобы помыть голову или увлажнить кожу, нет… я сорок три секунды слушаю, что живу…

Мы существуем между жизнью и смертью, между «да» и «нет». Каждый человек, живя, приближает свою смерть, интерпретируя по-другому – мы медленно умираем. Смерть человеку ближе, чем жизнь, ибо мы сами ускоряем ход времени, мы сами приближаем свою смерть. Единственная важная деталь, мы делаем это неосознанно…

**********

– Сынок, сынок! – сквозь тишину прорывались женские крики.

– Да, мама, – чуть очнувшись ото сна, Эрик бросился к постели матери.

– Сынок, помоги мне, помоги же…

– Мама, мама, я тут, скажи, что болит, скажи мне.

– Сынок, убери их, убери… я чувствую, как они ползают по мне; сынок, убери их, они поедают меня – в иступленном крике произносились мольбы о помощи.

– Мама, мама, – слёзно крича и умоляя Господа, чтобы всё это закончилось, просил Эрик, – скажи мне, кто тебя поедает, тут никого нет, тут только ты и я, мама, здесь только ты и я, и никого больше.

– Они поедают меня…поедают изнутри…сынок, помоги мне…помоги мне!

От приступа удушья, Эрик резко проснулся в бушующем поту и с чувством, что сердце уже не внутри, а снаружи. Это был сон, это был кошмар. Всё его тело

знобило, руки не переставало трясти. А в голове снова и снова возвращались крики «сынок, помоги мне». Уже пять недель Эрик не мог нормально спать, потому что этот кошмар был наяву.

На часах было около четырёх часов утра. Взяв сигареты с тумбочки, Эрик направился на балкон. Но прежде, чем окунуться в утреннюю прохладу, он заглянул в спальню матери: всё было спокойно, мама крепко спала. Ощутив некоторое спокойствие, Эрик закрыл дверь.

Улица приветствовала нового посетителя. В воздухе ощущалась истома прохлады, железная ограда балкона была холодной, покрытая мелкими каплями росы. Опустив рукава старого отцовского свитера, Эрик зажёг сигарету. Он наблюдал утренний город сквозь туман и небольшую стену сигаретного дыма. Этот парень за пять недель изучил каждую улицу и проулочку, он знал во сколько, и кто просыпается, а кто также, как и он страдает беспокойным сном. Жан Боб, владелец пекарни, вставал около пяти часов, чтобы приготовить тесто для хлеба и своих булочек «Круате», известных на весь Бухарест. Жан вкладывал всю любовь и нежность в свои творения, как его когда-то учила бабушка. Этот человек нравился Эрику, потому что он был живой: все эмоции сразу давали о себе знать, будь то радость или печаль. И он не стеснялся их показывать, Жан верил, что правда и открытость – залог удачи. Как мог, он пытался помочь Эрику и морально, и финансово. А Эрик, в свою очередь, когда мог, помогал Жану с уборкой в пекарне.

Эрик очень ценил его помощь. Если человек по собственному желанию хочет помочь, это о чём-то говорит. Не вымерло ещё всё бескорыстное добро. Это доказывает, что до сих пор можно верить людям, и можно довериться им. Эрику это поначалу давалось нелегко, после смерти отца он замкнулся в себе, отгородился от всех, кроме мамы, видя, как ей тяжело, и не видя, что ей тоже нужна помощь.

Эрик винил себя, что, находясь рядом, он был далеко. Что единственный родной человек, нуждавшийся в помощи, ушёл на второй план, после своих бед. Но этому не стоит удивляться, человеческий эгоизм зачастую закрывает людям глаза. А вот самобичевание – это редкость. Мало, кто из людей способен взять на себя вину, очень мало…

Эрик, прибывая на воздухе, получил привычку выкуривать по две-три сигареты за раз, после чего его мысли находились в некотором отстранении. Очень болезненно крутить в голове без перерыва: «смерть отца», «болезнь матери», «одиночество» … Если бы вы спросили его, чего он боится больше «потерять маму» или «остаться один» – ответ последовал бы не сразу.

Две сигареты были позади, оставалось последнее утешение. Одиноким факелом он зажёг несколько минут холодного благоговения.

Когда ты пытаешься тормозить время, оно бежит еще быстрее, как назло. И в такие минуты всё увиденное окрашивается в краски, чего-то необычного, исключительного. В такие минуты и обычная птица как будто парит для тебя, и скрипач, играющий в соседнем доме, решил порадовать именно тебя. Поэтому эти мгновения откладываются в нашей памяти, как никакие другие.

«Серое небо – серая жизнь» – с этими мыслями Эрик вернулся в квартиру.

***********

Вернувшись в свою комнату, он лёг на кровать, подложив руку под голову и уставившись в потолок, сна больше ждать было бессмысленно. С того времени, как отец погиб, а мама заболела, Эрик очень запустил свое здоровье: постоянный недосып, недостаточный рацион питания… из-за этого у Эрика часто постоянно шла кровь из носа, которую он иногда долго не мог остановить.

Сейчас сон его не донимал, он оставил его наедине со своими мыслями, а они были его врагами. Уставившись в белый потолок, Эрик постоянно вспоминал взгляд, тот взгляд пожилой женщины, наполненный отчаянием, безумным горем и ненавистью к своей стране…

Этот фрагмент из жизни Эрика произошёл около шести недель назад. Мама Эрика – Маргарита Силвер, уроженка Санкт-Петербурга, а его отец – Кристоф Силвер, американский военнослужащий из Чикаго. Детство Эрика прошло попеременно в России и США, это зависело от отношений родителей. Первые десять лет было всё идеально, а начиная с одиннадцатого года Эрика, между родителями появилось какое-то напряжение. Частые ссоры выбивали маму из колеи, и она от безысходности, забрав документы и сына, уезжала на родину, а иногда и в Бухарест к своей подруге.

У отца Эрика был непростой характер. Его персона была примером для подражания новобранцев армии. Сильный, даже тугой характер, свой эгоистичный взгляд на происходящее и отрицание любых компромиссов очень осложняли жизнь, как жене, так и сыну. Эрик часто вспоминал детство, но сейчас был другой фрагмент…

Это был пятый день нахождения Эрика, как солдата-добровольца, с отцом в воюющей Украине. Как будущего журналиста, его очень заинтриговала вся обстановка в когда-то мирно живущей стране. Эрик никак не мог поверить и не желал этого делать, видя всё, что показывали американские каналы: Россия напала на Украину, Россия виновата в крушении Boeing 777, Путин В.В. – убийца и т.д. Он сравнивал материалы в социальных сетях, беседуя с очевидцами. Кровавая и информационная война! Этому другого названия не было!

Чтобы проверить и отыскать правду, Эрик напросился с отцом на Украину, на место всех преступлений. Место, где сталкивались веры и надежды, смерти и безудержная любовь, человеческие пороки с человеческими ипостасями.

Лёжа на кровати, Эрик не мог забыть тот день, когда, предав одну сторону, он перешёл на другую. Тогда утро было серым и невзрачным. Веял холодный ветер. Желудок ворчал от съеденного сухпойка. Шея затекла от ремешков автомата и фотоаппарата с длиннофокусным объективом, который был соизмеримый по весу с оружием. Глаза только высохли от слёз, пролитых за бесчисленное количество трупов. Все четыре дня, каждый час Эрик видел погибшего солдата или мирного жителя; видел взорванные дома и изуродованные трупы. Видел слёзы родных, слышал мольбы о помощи. Ощущал всю безжалостную трагедию народа и наблюдал восторг безжалостных наёмников, прикрытых национальной формой различных стран. На свои юношеские плечи он возложил некоторые строчки тяжёлой истории, времени бесполезных попыток порабощения и безжалостного кровопролития.

К полудню группа солдат, включая Эрика и его отца, выдвинулась для очистки заданного квадрата местности. Задание командования заключалось в уничтожении укреплений ополченцев, занятия их позиций.

Эрик за эти пять дней, долгих и безжалостных, уже сто раз пожалел, что напросился с отцом. А главная ошибка, что он прибыл на Украину хоть и как журналист, но и как солдат, а значит должен убивать. Но Эрик не мог выстрелить в человека, тем более в безоружного. Он не хотел становиться убийцей в своих глазах…

Перед тем, как уехать на «войну» Эрик миллион раз прокручивал, что может случиться и, как он себя будет вести. Представлял, как наставляет на человека дуло автомата и, не поколебавшись ни секунды, нажимает на курок. Но это были всего лишь фантазии, а жизнь куда страшнее. Теперь, после ста четырёх часов, он мог доказать любому, что и смерть имеет свой запах, что, когда направляешь оружие на беззащитного человека, начинаешь ненавидеть себя под громогласные удары сердцебиения. И так происходит каждую минуту на бессмысленной войне: когда одна сторона устраивает геноцид народа, а вторая – пытается защитить каждого человека.

Когда группа, в составе которой находились Эрик и Кристоф Силверы, прибыла в отмеченный квадрат, они не увидели ополченцев, не их укреплений. Перед ними была школа: все окна были выбиты, в двух местах были пробоины, очень похожие от системы «Град».

После того как Эрик увидел перед собой школу, его охватил лёгкий страх: неужели им придётся атаковать школу?! Неужели погибло мало детей и их матерей?! Неужели у отцов поднимется рука на ребёнка? Неужели Эрику придётся в этом участвовать?

Как только на пяточке у школы появились американские солдаты, одетые в украинскую униформу, все люди попрятались по домам, в окнах задёрнули шторы, а в подвалах люди молились, чтобы их прошли стороной, чтобы дети увидели будущее, а не умерли в грязи и холоде, как подвальные крысы.

Эрик двигался позади всех, когда его отец возглавлял шествие. Только благодаря репутации отца Эрику было разрешено фотографировать поле сражения для последующего фотоотчета для военачальников.

Война очень меняет людей: одни прячутся по углам, а другие в отчаяние бегут на смерть…

Матери погибших детей или внуков, всегда объяты отчаянием. Их жизни не находят дальнейшего пути для существования. Они начинают искать смерть, как способ облегчения страданий.

После некоторого затишья атака последовала на замыкающего. В отчаяние находилась женщина, потерявшая всех: двоих детей и троих внуков. Она набросилась на Эрика, бив и крича на него. С её уст срывались все проклятья убийцам своих детей. Она ненавидела каждого, кто носил украинскую форму, будь то нацгвардия или отряды ополченцев. Она ненавидела себя, что не уберегла своих малышей, не увезла подальше от смерти. Эта женщина плакала, нанося каждый удар, выкрикивая каждое слово. А её глаза, Эрику никогда не забыть: наполненные такой ненавистью, такой жуткой болью, раздирающее на мелкие слезинки доброе материнское сердце… Её глаза, когда-то счастливые, осерели от пыли и безутешного горя. Её руки постарели и огрубели. Её жизнь закончилась, а осталось лишь одинокое страдание…

Эрик не мог защищаться, не мог атаковать. Не мог смотреть он и на то, как эту женщину отвели от него в сторону, кинули на грязный асфальт и всадили пулю в сердце, не приняв никакие способы остановить или успокоить её. Женщина издала последний стон и полегла навзничь; руки её больше не сжимались в кулаки, губы не открывались, а глаза застыли в одиноком проникновении холодом, глаза, которые никогда не исчезнут из памяти молодого солдата…

**********

– Эрик, сынок – послышался голос из соседней комнаты.

– Да, мам, – мгновенно вскочив, отреагировал Эрик.

– Сынок, принеси мне стакан воды.

– Да, мам, сейчас принесу, – с едва заметной улыбкой, Эрик пошёл исполнять просьбу мамы.

Он хорошо знал свою единственную родную, поэтому спускал воду, пока та не стала ледяной. Эрик всеми силами пытался напоминать маме о прошлой жизни, до болезни. Он надеялся, каждый день он ждал, что его дверь откроется и она позовёт его на кухню, кушать омлет и пить ледяное коровье молоко…

– Вот, мам, я принес тебе воды, как ты любишь, – зайдя в комнату, промолвил Эрик, но мама уже спала, к счастью или к несчастью.

«Какие же у тебя были красивые волосы: длинные, непослушные, немного кудрявые; нетронутые ни каплей краски. Я помню, мама, ты садилась передо мной и давала расчёску…– с этими мыслями у Эрика проступили слёзы, – и я аккуратно начинал расплетать мощную шоколадную кипу волос, а блаженствовала, кроме тех моментов, когда я дёргал спутанные комки…»

Наверное, только эти простые воспоминания до сих пор поддерживали одинокого Эрика. Они хранили своё тепло, свою искренность, которой так дорожил он.

Удостоверившись, что мама спокойно спит, Эрик аккуратно слез с кровати и вышел из комнаты. Получив немного свободного времени, он хотел провести с пользой, т.е. глянуть новости на Украине и починить крышу, которая начала понемногу протекать.

Читая строчку за строчкой, Эрик никак не мог понять тех людей, которые могут убивать своих, которые подчиняются приказам, в слепую веря, что это всё во благо Родине…что всё это во спасение, опуская тот факт, что люди начинали складывать оружие и искать убежище в России. А уходили обыкновенные граждане, которых обязали воевать под страхом смерти дезертирства. И все верили, все сражались и умирали, но когда-то правда должна была проявиться. Когда военные Украины не ели по пять дней, когда их бросали без продовольствия и снаряжения, как животных, предоставленных самим себе, чтобы выжить, тогда у людей открывались глаза. Тогда все приказы стали казаться глупым смехотворным пустотрёпством, без единого честного слова. Вот после этого солдаты поняли, что подняли оружие против своих…против своего народа…

И только два города отстаивали свою свободу, это – Донецк и Луганск, два города героя. Там сражались высокие духом люди, чтившие патриотизм и любовь к своей стране. Люди, которые понимали, что нацизм должен искореняться, а не размножаться. Это обычные люди: рабочие, сварщики, водители и т.д. Только этим людям должны быть до сих пор благодарны в существование страны Украина…

Прочитав последние новости, Эрик чувствовал сдвоенное чувство горести и радости; огорчало, что до сих пор погибали люди, в том числе и женщины, и дети; а радовало мужество этих людей, способность противостоять большинству – это поражало Эрика.

В остаток времени наш герой полез на крышу – попытаться устранить протечку. Выйдя на свежий воздух, Эрик закурил и направился к проблемному месту. Этого и следовало ожидать, дом был старый, поэтому в черепице появилась трещина, куда сливалась вся вода.

Эрик слабо представлял себе, как правильно заделать щель, поэтому накрыл её куском оцинковки, лежащим рядом. «Посмотрим, что будет» – подумал про себя молодой «плотник».

На улице до сих пор было серо, не было надежды на единый проблеск солнечных лучей. А как в нём нуждались люди… Когда на улице дождливо, ты чувствуешь себя, как кусок пластилина: вязкий, тягучий и не подъемный. Но только стоит выглянуть солнышку, как сразу и дышится легче, и настроение куда лучше, как будто человек черствый и грубый становится мягким и подвижным. Смеяться и смешить, и видеть радостные отблески в глазах родного человека или простого прохожего… Ведь что может помочь в дни беспросветного горя, в дни, когда сам Бог не хочет смотреть, что могут люди на самом деле, только улыбка. Она способна подарить надежду, способна подарить тепло и согреть околевшего, способна облегчить дорогу сбившемуся, способна накормить маленькими кусочками счастья изголодавшее осиротевшее сердце…

В нашем Мире люди забыли, что такое мир. Брат способен убить брата, и кровь пролившаяся способна разжечь пламя раздора, чёрный костёр войны. Люди забыли, что вопросы нужно решать без смерти, а за столом переговоров. Но нет, кругом война, кругом истребление. Израиль, Ирак, Иран, Ливия подвержены атакам чёрного знамени террористов. А Украина тонет в изувеченных трупах на городских площадях, от рук своих же «мужей», задыхается от зловония тел ни в чём неповинных детей, которые мечтали когда-то пойти в школу: девочки – одеть белый бант, мальчики – чёрный пиджачок; мечтали жить, а не умереть, даже не получив шанса на спасенье. Почему должны умирать люди? Почему матери должны проливать слёзы? С такими вопросами сейчас живут люди, им плевать на политический сумасброд американских подстрекателей, им не важно, кто будет завозить рыбу на рынок, им просто хочется, чтобы их не убивали… просто они хотят жить!

Эрик был на войне всего пять дней – это сто двадцать часов, семь тысяч двести минут, четыреста тридцать две тысячи секунд… а каждых сто двадцать три секунды погибал или был ранен человек, и не только военный, и не только мужчина. К сожалению, не только пули или гранаты способны убивать, у войны есть своё страшное оружие – голод… Люди из-за страха умереть бояться выходить на улицы, бояться не вернуться домой, а голод никого не собирается щадить. Война уничтожает еду с прилавков магазинов, не позволяя ввоз или перераспределяя запасы между солдатами, которым совесть позволяет есть персики, когда люди готовы зажарить кота, чтобы выжить…

Эрик видел, как люди рыскали по улицам, между домов, чтобы найти хоть какие-то крохи. А старое поколение рассказывало, как они выживали во время второй мировой. Они делились впечатлением о том, что сейчас чувствуют дежавю молодости. Но в сороковых люди погибали от врагов, а сейчас можно было умереть от родного сына.

Эрик, стоя на крыше, немного окоченел от холодных дуновений природы. Вдали, за городом собирались тучи, могучие и серые. В воздухе сквозил аромат дождливого будущего. Эрик не хотел уходить; духота и жажда от пекла измотали до конца, ему хотелось холодной свободы от солнца.

Он стоял и дышал чистым и свежим воздухом, никакого привкуса гари, гнили и пороха. Он дышал, не боясь, что его могут убить. Представлял, что может разбежаться и прыгнуть вниз, раскрывая парашют. Или спуститься и заново подняться, снова и снова проверяя себя, пытаясь забыть острый запах страха…

**********

Эрик бежал вниз, сломя голову, как только услышал звуки разбитого стекла на этаже ниже. Он несколько раз чуть не полетел головой вниз со ступенек, но слава Богу, удержался за перила. Подбежав к двери, он резким рывком дёрнул ручку и влетел в квартиру…

– Мама, мама! – с содрогающимся сердцем кричал Эрик. – Мама!

Вбежав в спальню, Эрик наблюдал, как мама то ходила по комнате, то переходила на бег; то трогала лицо руками, то бросала первые попавшие вещи. И всё время она, что-то говорила, но очень непонятно, как будто язык не хотел двигаться, но Эрику, с трудом, удалось понять её.

– Я ничего не вижу, Господи, я ничего не вижу. Почему? Что с моими глазами, почему я не чувствую их?! Где я? Почему я не слышу себя? Господи, почему я ничего не слышу?! Где я?! Где мой мальчик? Где мой Эрик, он поможет мне. Он, конечно, поможет, он же не мог бросить свою маму, Эрик не такой. Он не бросил меня, нет. Эрик! Эрик!!

Эрик слышал весь монолог, местами пытаясь прервать его, но безрезультатно. Сын стоял и смотрел на свою самую любимую женщину и не мог помочь… хотел помочь маме больше всего на свете, но не знал как. Она не слышит, не видит и не понимает, где она. Эрик был в замешательстве. У него текли слёзы, но он продолжал стоять в ступоре.

– Эрик! Эрик!! Неужели он ушёл? Неужели он оставил меня одну? Неужели мой мальчик предал меня? Или я уже умерла? Да, я, наверное, умерла. Но тогда, где я: в Раю или в Аду? И почему я ничего не вижу и не слышу? Я в Аду? Неужели я больше не увижу моего мальчика? Неужели он осиротел?..

Эрик хотел обнять и сказать, или даже прокричать на весь Мир, что она жива!! Но Эрик не знал, как она может отреагировать после его прикосновений. Он продолжал стоять в одинокой беспомощности. Слёзы лились сами, находя выход только на его щеках. Сын в немую наблюдал, как женщина, которая его породила, мучается и страдает, но ничего не мог сделать, чтобы как-то ей помочь.

Жизнь никогда не сможет подготовить нас к самым тяжелым периодам, в такие моменты человек может надеяться только на одного себя; можно, конечно, надеяться на судьбу, но тогда сразу готовьтесь к разочарованию…

Когда Эрик уже был на грани, на шаг от того, чтобы связать маму и сделать ей укол успокоительного, его мольбы были услышаны. Мама стала чувствовать слабость и в скором времени уснула на постели. Последнее, что она промолвила «А как я умерла? Неужели, мой Эрик убил меня? Неужели, он, как и его отец – убийца?!»

Холодная стена обдавала лёгкой прохладой спину сидячего в безысходности. Он сидел в мертвых попытках остановить дрожь в руках, он старался успокоиться. Но снова и снова вспоминал маму и «синдром живого мертвеца» или по-другому «синдром Катара»…

Эта болезнь в-первые была описана французским неврологом Жюль Катаром в тысяча восемьсот восьмидесятом году. В начальных вариациях «синдром Катара» имел название бред отрицания. Бредовые идеи при синдроме Катара отличаются яркими, красочными, нелепыми утверждениями на фоне выраженного тоскливо-тревожного аффекта. Характерны жалобы больных на то, что сгнил или отсутствует какой-либо орган, иногда утверждают, что уже умерли и сейчас они трупы. При большой выраженности депрессии и тревоги преобладают идеи отрицания внешнего мира. При последнем обследовании доктор объяснил Эрику, что причиной заболевания мамы скорее всего является крайняя тяжесть депрессии.

Эрик видел в маме – человека с удивительно ранимым сердцем, волнующего любые конфликтные и бесконфликтные ситуации. Эта женщина была порождением вселенской любви и заботы, хранящая в сердце неугасимое пламя надежды. Ее руки олицетворяли нежность и тепло женского тела, её глаза дарили людям спокойствие, а голос убаюкивал лоснящимися звуками, исходящими из глубины души. И это чудо материнской любви иссыхало на глазах единственного сына, который с болью в груди жил каждый день жизни мамы. Эрику неописуемо трудно было видеть все страдания, выдавшиеся на долю родного человека. Он был готов забрать их, если бы была возможность. Каждый день он наблюдал, как нежные руки изрезались морщинами вдоль и поперек, любящие глаза закрывались белой пеленой мучений и безумства; душа стала отвергать ненужное тело… жизнь, почерневшая депрессией от окружающего безумства человечества, тянулась к могильной тропе. И эту тропу прокладывали люди без совести, без сердца; вытаптывая всё на своём пути, ради неизменной политической цели. Население планеты страдало из-за прихоти глупого политического скота, под предводительством человека с омертвевшими моральными ценностями, готового убить ребенка, стащившего яблоко из его сада.

Эрик всё детство провёл наедине с одним человеком, которого с непоколебимой нежностью называл «мама». Все основные качества и моральные ценности передала именно она. От отца Эрик получил «мужское» начало, непробиваемое упрямство и невыносимую неприязнь к американской стране, их нравам и понятиям. Эрик мечтал однажды уехать в Россию окончательно, вернуться на Родину; ребёнок в глазах взрослых и взрослый в глазах детей, чьи руки донимала дрожь от страха: потерять единственного родного человека…

**********

Холод, серость и боль – три составляющие, крепко засевшие в судьбе одинокого ребёнка. Сидя у холодной поверхности, Эрик понял, что стены начинают давить на него, они являлись постоянным напоминанием скорби и тоски, как будто все пять недель безумия впитались в эти гигантские массивы. Даже окна в дождь были похожи на пустые глазницы, плачущие одинокими слезинками…кричащими слезинками Донбасса. Сотни одиноких капель. Сотни одиноких детей. Эрик помнил выступление одного депутата, имя и фамилию он забыл, а вот слова, выражавшие главный страх за то, что бои на Украине закончатся, а «дети войны» будут жить и дальше, храня в сердце обиду и ненависть за убитых родных, за все преступления, изнасиловавшие города Украины, они будут помнить и дальше. Изголодавшие дети войны. Эрик старался думать о хорошем, но это ему тяжело давалось.

«Брым-бум-джбак» – услышал в нескольких метрах от себя выстрелы из соседней квартиры. Эрик насторожился. Поднявшись с пола, он пошёл медленными шажками в сторону соседской двери. Выйдя на лестничную площадку, Эрик никого не увидел, всё было, как всегда. Подойдя к двери, он легонечко толкнул её, а она даже не сопротивлялась; открылась без каких-либо повреждений. Внутри было тихо, гулял только ветер, закрадывавшийся из-под форточки. Пройдя на носочках во вторую комнату, Эрик увидел хозяйку квартиры, лежащую на полу – мисс Стелла Рошка, женщина среднего возраста, приятного телосложения с большими красивыми глазами. А возле неё лежал пистолет. Стелла скорее всего покончила жизнь самоубийством, об этом символизировали красное чернильное пятно около сердца и лежащая рядом записка. Эрик осмотрел ещё раз комнату. Записка… «Интересно, это прощальная записка Стеллы?» – подумал про себя молодой солдат и, не удержавшись от любопытства, поднял листок пергамента. Там было написано всего три строчки:

«Мне незачем жить без моего мальчика.

Две смерти висят на совести Украины!

Будьте прокляты, ироды!!…»

«Смерть стоит того, чтобы жить…», но бессмысленная смерть – это жестокий обман свободы, то порочное естество, присущее только человеку. Эрик знал эту добрую и милую женщину, и мог представить, до чего она дошла, до какой крайней точки, чтобы всадить пулю в сердце… Эрик подошёл к мисс Рошка и прикрыл ей глаза, чтобы она спала, не видя этого несправедливого Мира…

Как только Эрик убрал руку от лица женщины, он увидел, что из дверей за ним наблюдают полицейские, наставив на него пистолет.

– Не двигаться! Вы арестованы по подозрению в убийстве.

– Сэр, вы ошибаетесь: это женщина покончила жизнь самоубийством, вот и записка предсмертная, а я её сосед по лестничной клетке, пришёл сюда после того, как услышал выстрелы.

– Как ты ловко всё придумал, проклятый дезертир!

–Что?! Как вы…?!

– Что, думал сможешь избежать суда?! Нет, не выйдет! Мы тебя упрячем на долго и мать твою, за пособничество!

– Так, не смейте приплетать сюда мою маму, она тут совершенно не причём. Судите только меня!

– Мы сами разберёмся, что делать с тобой чёртов дезертир и с твоей проклятой матерью…

– Я сказал, не троньте мою маму! – с этими словами Эрик сделал шаг вперёд, как оказалось, навстречу пуле. Полицейский сделал два выстрела и подошёл к, рухнувшему наземь, телу.

– Ну что, крысёныш, пришёл час суда, час суда Украины! – с дула пистолета соскочила третья пуля…

Состояние с помутневшим сознанием. Сознание в потерявшейся реальности. Реальность, отвергнутая и бесповоротно украденная, без права на борьбу, без права на опровержения вердикта…

– Сынок, сыночек, чего ты лежишь возле стены, заболеешь ведь. Пойдём на кухню, я тебя покормлю – сквозь туман слышал Эрик. Неужели это был сон? Неужели он проснулся? Неужели мама живая?!

**********

Как я давно не видел этих глаз… как давно я не видел эти глаза с радужкой узорчатым оливковым задним фоном с нежно жёлтыми размытыми линиями, с медной окантовкой и немного лопнутыми капиллярами; сам оттенок глаз менялся от золотистого до бледно зелёного, в зависимости от солнечного касания лучей… Как же я соскучился по ним, до изнеможения, до дрожи в сердце…

Смерть разлучает человека с родными душой и телом, а тяжёлая болезнь отнимает только тело, или только душу. Мысль о том, что душа родного человека неприкаянна, убивает мыслимые и немыслимые рамки спокойствия.

Эрик, видя маму живой и на вид здоровой, беспрестанно радовался в сердце, но абсолютно не знал, как себя вести…

–Сыночек, ты слышал последние новости?

–Нет, мам.

– Только что передали, что из-за катастрофической гуманитарной обстановки в Юго-Восточном регионе Украины, Россия отправила гуманитарный груз в двухсот восьмидесяти шести грузовиках! Ты представляешь? Это что-то невероятное! Никто. Все молчат. Только Россия! – эта мысль удивила Эрика, но большее внимание он обратил на другое… Маме стало лучше, как только засеял белый флаг гуманитарной помощи над пространством гражданской войны, как будто эта война погружала Мир в не просветную темноту, как болезнь мамы, а этот шаг со стороны российского правительства был кусочком панацеи от яда войны…

Эрик не мог поверить глазам. Он сидел на стуле с широко открытыми глазами, наблюдая как человек прекрасен по своей природе, как он идеален. Каждое слово, каждый взгляд насыщали надежду в счастливое будущее и веру во Всевышнего… Эрик своеобразно относился к религии, к церкви, в большинстве случаев, он не верил им. Считал, что вера должна подпитываться изнутри, а не снаружи; от сердца, а не от мозга…

– Вот, сыночек, кушай. Твоё любимое блюдо-омлет, – с пыла с жару мама поставила тарелку на стол. О, этот запах вызывал у Эрика лёгкий дурман и слёзы, он не хотел, чтобы мама видела их, чтобы не дай Бог напомнить ей о болезни.

–Мамуль.

– Что сыночек? – дурманящий голос снова распространился по кухне.

– Помнишь, когда мне было восемь лет, тогда ты впервые мне приготовила омлет. Тогда было Рождество, и ты сказала, что решила побаловать меня.

– Да, сыночек, помню. Ты тогда ещё попросил Деда Мороза о самолёте на пульте управления, а у нас почти и так не было денежек. Я тебе тогда сказала:

«Сыночек, понимаешь, Дедушка Мороз хочет подарить подарки всем детям Мира, а если он подарит тебе самолёт, то кому-то из детишек может не хватить подарка, понимаешь?

–Да, мама, – ответил ты мне.

– Перепиши, я заберу чуть попозже, – когда я вернулась за письмом, ты уже спал. Маленький такой, щекастенький. Ты любил всегда уткнуться лицом к стене и спать. Я тогда взяла конверт с письмом и прочла: «Дорогой Дедушка Мороз, мама сказала, что если ты подаришь мне самолёт, то кто-то останется без подарка. Дедушка Мороз, не нужно в этом году дарить мне подарок. Я собрал небольшую сумму и хочу, чтобы ты её взял и подарил подарки всем всем детишкам на свете!» И в конверте я увидела три рубля сорок две копейки, как сейчас помню. У меня тогда слёзы сами полились от мысли, какой ты у меня добрый и хороший мальчик…

– Да, я помню, мамуль. Ты мне тогда подарила набор карандашей и раскраску с машинками.

– Сыночек, как же я тебя люблю, – от всплеска ностальгии у мамы выплеснулись и эмоции из глаз.

– Мамочка, я тебя тоже очень сильно люблю, – с этими словами Эрик подошёл к маме, к женщине, которую любил больше всех на свете и обнял крепко-крепко, зарываясь носом в её шелковистые волосы.

Обнимая человека, мы дарим кусочек собственного тепла, тепла живого сердца. Обнимая, ты приближаешь человека на некоторое расстояние, даря возможность почувствовать собственную значимость. Эмоции людей не терпят взаперти, они любят дышать свободным морским бризом. Их нельзя укрывать от глаз, а тем более от самого себя, иначе случится самое страшное: ты отучишься жить без подсознательного контроля, ты разучишься искренне смеяться, даря людям кусочки заливистой радости. Ты похоронишь искренность, поставив большой чёрный крест с эпитафией: «Искренность выжигается чрезмерным самоконтролем и самостоятельной чёрствостью…»