Текст книги "Страшные истории дядюшки Монтегю"

Он рассматривал гравюры, висевшие на стене у окна. Я встал и пошел к нему. По пути у меня невесть почему возникло ощущение, будто за окном кто-то есть; этот кто-то не хотел попасться мне на глаза и поэтому при моем приближении присел пониже. Я выглянул в окно, но там ничего не было видно.

Дядюшка тем временем рассматривал гравюру, на которой была изображена, кажется, статуэтка. Несмотря на обычную для старинных гравюр выспренность манеры, изображение было достаточно искусным, чтобы приковать к себе внимание зрителя.

Статуэтка же, в свою очередь, представляла собой рогатого демона и, на мой неискушенный взгляд, походила на средневековую. Каковой она, как выяснилось, и была.

Сначала я принял ее за гаргулью – одну из тех гротескных фигур, что торчат из-под церковных карнизов, – но, рассмотрев получше, понял, что статуэтка вырезана из дерева. Еще я понял, что когда-то она была частью церковной скамьи.

Я не мог себе представить, с какой стати кому-то – сделавшему фигурку резчику или изобразившему ее потом граверу – пришло в голову запечатлеть такую страхолюдину, но дядюшка любовался ею, словно портретом любимой внучки.

– Сэр, эта гравюра очень ценная? – спросил я.

– Эта гравюра? – отозвался дядюшка Монтегю. – Нет, Эдгар. Особой ценности она не имеет. Важно то, что на ней изображено.

– И что же на ней изображено?

– Как что? Демон, разумеется.

– Я вижу, что демон, дядюшка, – сказал я. – Но почему так важно, что здесь изображен демон?

– Потому и важно, – ответил дядюшка очень серьезно, – что это демон.

Я подождал, не пояснит ли он смысл своего туманного утверждения, но дядюшка молчал.

– Может быть, дядюшка, с этой гравюрой связана какая-то история? – спросил я, когда молчать дальше стало совсем уж неловко.

– Какое проницательное замечание, Эдгар, – сказал он. – Но неужели тебе хочется слушать мои очередные глупые выдумки?

– Сэр, я не называл их глупыми, – возразил я. – И мне действительно очень хочется послушать вашу очередную историю.

Дядюшка Монтегю усмехнулся и положил руку мне на плечо.

– В таком случае давай сядем, и я расскажу тебе о нашем диковинном приятеле.

Мы снова уселись в кресла. И опять я был готов поклясться, что за окном раздались шаги и шепот – причем шепот детский. Дядюшка, судя по всему, ничего такого не слышал, поэтому я приписал эти звуки причудам собственной фантазии, разыгравшейся после дядюшкиных рассказов.

– Вот только думаю, не слишком ли тебя напугает эта история, – задумчиво произнес дядюшка, заметив, как я кошусь на окно, и пошевелил кочергой полено в камине.

– Что вы, дядюшка, – сказал я и мужественно выпятил челюсть. – Я не так робок, как вам кажется.

Дядюшка Монтегю отложил кочергу и посмотрел на меня с доброй улыбкой, которая мгновенно сошла у него с лица, едва он сложил пальцы домиком и начал рассказывать.

Деревянный демон

В первый раз Томас Хейнз увидел этого старьевщика возле банка на Сидни-роуд. Родители зашли в банк по каким-то своим скучным денежным делам, а Томас ждал их на улице и наблюдал за текущей мимо кембриджской толпой.

Среди этой толпы медленно плелся старьевщик в длинном поношенном пальто и пыльной широкополой шляпе, сжимая давно немытыми руками рукоятки готовой вот-вот развалиться тележки, на которую в беспорядке были навалены отжившие свое ковры, одежда, обувь, металлический лом и пришедшая в негодность мебель. В такт шагам старьевщика о борт тележки ударялась ржавая, подвешенная на цепи птичья клетка.

Внезапно из-под груды одеял вылезла тощая облезлая обезьяна в цветастом жилете и красной феске, живо перебралась к ближнему к Томасу борту тележки и внимательно на него уставилась. Старьевщик остановился и тоже посмотрел на Томаса. Его взгляд блеснул из-под широких полей шляпы, глаза сузились, и на лице появилось странное выражение, как будто он узнал Томаса, хотя Томас был абсолютно уверен, что впервые его видит.

Непрошеный взгляд в упор неприятно встревожил Томаса, и он уже хотел было укрыться в банке, но оттуда как раз вышли его родители. Они собирались пойти куда-нибудь пообедать, но замешкались у банковского подъезда, потому что внимание Томасова отца привлекла все еще стоявшая тут же тележка старьевщика.

– Боже милостивый, – проговорил он и попытался вытащить из горы хлама какую-то вещичку, но тут же отдернул руку, потому что к нему, оскалив зубы, ринулась обезьяна.

– Пшла вон, грязная тварь! – рявкнул он на нее.

Обезьяна заверещала, взобралась старьевщику на плечо и оттуда злобно уставилась на отца Томаса. Старьевщик при этом даже не шелохнулся.

– Эй, вы! – воскликнул отец Томаса. – Эй, вы, – я к вам обращаюсь! – Старьевщик по-прежнему не реагировал. – Что за наглец, – пробормотал отец. – Эй, вы там! – во весь голос прокричал он и ударил по тележке ладонью.

Старьевщик чуть вздрогнул и медленно повернулся. На его отталкивающе мрачной физиономии Томас различил выражение усталости и муки – похожее бывало у бабушки во время приступов мигрени.

– Чем могу служить, господин хороший? – спросил старьевщик комично громким голосом, как если бы тот, к кому был обращен вопрос, находился на другом берегу реки, а вовсе не в двух шагах от него.

– Бедняга, должно быть, несколько глуховат, – сказала матушка Томаса, прикрыв рот ладошкой, чтобы спрятать улыбку.

– Что это еще такое! – прокричал отец. – Ваша обезьяна…

– Не извольте беспокоиться, сэр, – тоже прокричал старьевщик в ответ. – Пабло не кусается.

– Ну тогда ладно, – крикнул отец Томаса, которого начинала смущать громкость, с какой велась беседа.

Он осторожно протянул руку, взял с тележки вырезанную из дерева фигурку и внимательно, со всех сторон ее осмотрел.

Томас подошел поближе. Искусно сработанная фигурка изображала присевшего на корточки рогатого демона со сложенными за спиной перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями; одну руку он поднес ко рту, как будто хотел что-то кому-то сказать на ушко, вытянутое лицо застыло в широкой зловещей улыбке.

– Что это, отец? – спросил Томас, глядя на фигурку со смешанным чувством восторга и отвращения.

– Полагаю, Томас, это подлокотник средневековой церковной скамьи, – восхищенно сказал отец, вертя фигурку в руках. – Такие до сих пор встречаются в старинных церквях. Помнишь, в прошлом году мы видели похожие в Суффолке?

Томас помнил церковные скамьи – их украшали ловко вырезанные фигурки животных и людей в средневековых одеждах. Никого похожего на этого демона среди них не было.

– Не продается, – крикнул старьевщик.

– Это еще почему? – спросил отец Томаса тоном человека, не привыкшего, чтобы ему перечили.

– Не продается, – повторил старьевщик еще громче, чем в первый раз, и отвернулся.

– Не смейте со мной так по-хамски разговаривать, – сказал отец Томаса. – Иначе я буду вынужден послать за полицейским!

– А я все равно эту штуку не продам, – бросил старьевщик через плечо и зашагал со своей тележкой по направлению к рынку.

– Что вы себе позволяете!

– Руперт, прошу тебя, – сказала матушка Томаса. – Не устраивай сцену. На нас уже люди смотрят.

Томас огляделся по сторонам и увидел, что люди действительно пялятся на его родителей, а двое босоногих уличных мальчишек тычут в них пальцами и глупо хихикают. Отец Томаса побагровел от негодования и принялся ожесточенно подкручивать ус. Это занятие его в конце концов успокоило.

– Все в порядке, – с улыбкой сказал он жене. – По-моему, тут кто-то собирался обедать.

Отец похлопал Томаса по плечу, и они все втроем пошли обедать.

Однако за столом отец Томаса снова заговорил о старьевщике и средневековом резном подлокотнике.

– Куда катится мир, – раздраженно произнес он, – если подобную вещь можно запросто и совершенно безнаказанно унести из культового сооружения?

– На мой взгляд, вещь эта довольно уродливая, – заметила матушка Томаса.

– Я бы назвал ее скорее страшноватой, – возразил отец, – и от этого еще более примечательной. В тележке старьевщика, моя дорогая, ей никак не место – ведь в прошлом она была частью церковного убранства.

– А как же скульптуры всевозможных тварей, которыми полны музеи? – не без подвоха спросила матушка. – Разве все они не отломаны от храмов и гробниц?

– Это, как тебе, моя дорогая, самой прекрасно известно, совсем другое дело, – сказал отец. – Надеюсь, ты не станешь сравнивать моих достопочтенных коллег с этим… с этим кошмарным нищим. У него нет ни капли уважения к подобным вещам. Вообще ни капли. В его случае имеет место чистой воды святотатство.

Томас ни в коей мере не разделял отцовского увлечения древностями и потому удивился, что резная фигурка все не шла у него из головы. Родители давно уже разговаривали о чем-то другом, а у него перед глазами все стояла отвратительная ухмылка деревянного рогатого демона.

После обеда они прогулялись под стенами почтенных старинных колледжей, вышли из города и, миновав Ньюнэм, оказались на пешеходной тропе, которая вдоль берега реки вела в деревню Гранчестер, где они жили. Уже наступила осень, но погода стояла теплая, и сельская местность, по которой лежал их путь, купалась в лучах мягкого сентябрьского солнца.

Родители Томаса шли поверху, по дорожке, а сам он держался у самой воды, выглядывая в водорослях щук и любуясь зимородками, которые переливчатым оперением напоминали драгоценности из гробницы фараона.

Деревенские мальчишки, забравшись на высокое дерево на противоположном берегу, проводили его угрюмыми взглядами и только после того, как он отошел достаточно далеко, возобновили свою забаву – принялись с головокружительной высоты прыгать на середину реки, поднимая фонтан брызг.

Немного погодя мимо проплыла стайка плоскодонных яликов, с которыми не всем кормчим удавалось управляться одинаково хорошо. Глядя на расположившиеся в яликах веселые студенческие компании, Томас мечтал о дне, когда он поступит в один из тех колледжей, за высокие стены и надежно охраняемые ворота которых ему так хотелось проникнуть.

Но и в это мечтательное чередование идиллических картинок то и дело вторгалась глумливо оскаленная физиономия деревянного демона. Она выглядывала из каждого тенистого куста и из каждого темного омута, пока наконец Томас не соскучился по человеческому обществу и широким, солнечным видам и не поднялся на дорожку к родителям.

На следующий день матушка попросила Томаса отнести викарию приглашение на музыкальный вечер, устройством которого она занималась несколько последних месяцев. У самой церкви он заметил тележку старьевщика, встреченного накануне в Кембридже.

У Томаса странно защемило в груди. Руки внезапно стали как ватные, и он, чтобы прогнать онемение, несколько раз сжал пальцы в кулак. Затем он медленно, будто по велению невидимого кукловода, пошел к хлипкой тележке.

В тележке, на груде свернутых в рулоны ковров сидела обезьяна и с высокомерной развязностью смотрела на Томаса, которого, казалось, уже давно поджидала. Старьевщика нигде видно не было.

Томас приблизился к тележке, ни на секунду не выпуская из поля зрения обезьяну. Он видел, какие у нее зубы, и ему совсем не улыбалось испробовать на себе их остроту. При этом Томас невольно высматривал в наваленном в тележке хламе резную голову демона.

И скоро она обнаружилась: из-под поеденного молью саквояжа выглядывали два полированных рога. Томас огляделся по сторонам. Улица была такой же безлюдной, как прилегавшее к церкви кладбище. Достаточно протянуть руку – и фигурка его. В конце концов, грязный старьевщик тоже наверняка ее украл. А кражу у вора вряд ли можно считать преступлением.

Так что Томас запятнать свою бессмертную душу не опасался, но очень даже боялся обезьяны, которая теперь глядела на него с глубочайшим презрением, явно не одобряя того, что он замыслил.

Томас протянул руку и дотронулся до деревянной фигурки. Обезьяна не стала ему мешать и только неотрывно смотрела ему в глаза. Крайне довольный собой, Томас схватил статуэтку, прижал добычу к груди и повернулся, чтобы уйти, но уткнулся в старьевщика. Тот схватил его за руку, а обезьяна разразилась громким дребезжащим смехом. Во всяком случае, Томас сначала решил, что смеялась обезьяна. Но потом он увидел, что рот у нее плотно закрыт – а смех все не умолкает.

Старьевщик в упор посмотрел на Томаса.

– Я просто хотел посмотреть, – принялся оправдываться Томас. – Вот, заберите!

– Как бы не так, мой друг, – возразил старьевщик.

К смеху присоединился неясный гомон, и вместе они звучали все громче.

– Отпустите меня, или я все расскажу отцу!

– Увы, мой мальчик, – сказал старьевщик. – Мне очень жаль, но я думал, что на твоем месте окажется твой отец. Мне и в голову не приходило, что придется отдать эту штуку мальчишке вроде тебя. Но правила придумал не я. Ты сам потом поймешь. И в свой черед поступишь точно так же. Если надо будет, всучишь ее хоть своей родной матери.

На его лице застыла измученная улыбка. Он отдувался, как будто только что сбросил с себя огромный груз. По лбу струйками стекал пот.

В ушах Томаса звучал гомон голосов. Это было похоже на то, как если бы тысяча человек говорила разом: шушукались, что-то бубнили, кричали, передразнивали один другого. Они перекрикивали и заглушали друг друга, их голоса сливались в общий скрежещущий шум. Из-за него Томас с трудом слышал старьевщика.

– Ты должен кое-что твердо запомнить, мой мальчик, – прокричал тот, перекрывая хаотический хор голосов. – Слушай внимательно. – Он еще крепче сжал Томасу запястье. – Ее нельзя продать. Нельзя никому отдать и выбросить тоже не получится. Кто-то должен ее у тебя забрать. Сам, по собственной воле. А ты должен ему изо всех сил мешать, иначе она останется у тебя.

– О чем вы говорите? – вскричал Томас. – И откуда этот шум?

Но едва задав последний вопрос, Томас уже знал на него ответ: шум исходил от резной головы демона.

– Эта трижды проклятая вещица попала мне в руки двадцать два года назад в цитадели древнего Танжера[4]4
  Портовый город на севере Марокко (Африка).


[Закрыть], – продолжал старьевщик, еще сильнее повысив голос. – Под страхом смерти я отобрал ее у несчастного, которого потом все равно убил за то, что он отдал мне ее, хотя ему было известно, что она из себя представляет. Тогда я не знал, что этот демон имеет почти неограниченную власть над людьми. – Он посмотрел на резную фигурку и поморщился, словно от воспоминания, которое хочется поскорее стереть из памяти. – Ума не приложу, чем она мне тогда так приглянулась, и вообще, похоже, это не мы ее выбираем, а она выбирает нас. Я просто понял, что она должна быть моей. Желаю тебе, парнишка, избавиться от нее скорее, чем я. На самом деле очень тебе этого желаю.

У него на лице промелькнуло – и тут же исчезло – что-то похожее на сожаление. Он наклонился ближе к Томасу, но даже так Томас лишь с напряженным усилием разбирал, что он говорит, – мешал назойливый шум, исходящий от деревянного демона. Постепенно голоса, из которых складывался этот шум, начали синхронизироваться, как будто все они говорили одно и то же, но пока что вразнобой. Сквозь общую какофонию стали прорываться отдельные складные слова и фразы.

– Не надо его слушать…

– Слабак, слабак, слабак…

– Убей его…

Из-за этого Томасу с трудом удавалось сосредоточиться на словах старьевщика.

– Если любишь своих родных, немедленно уходи от них, – говорил он. – Ты услышишь про них такое, чего тебе не захочется знать. Ты и ведать не будешь, правду тебе говорят или ложь. Но это уже не будет иметь значения: услышанное отравит все вокруг. Если любишь родных, уходи – и подальше. Если не уйдешь, он заставит тебя мучить их. – Старьевщик отступил на шаг и покачал головой, при этом у него что-то щелкнуло в шее. – А теперь прости меня, я должен идти, пока этот дьявол не передумал.

– Давай же! – воскликнул демон. Разные голоса теперь слились в одно гулкое целое. – Беги! Да-да, беги, презренное ничтожество! Беги, пока есть такая возможность!

Старьевщик повернулся и зашагал прочь, бросив свою тележку. Чуть спустя обезьяна соскочила на землю, в несколько прыжков догнала хозяина, взобралась к нему на плечо и, обернувшись, еще долго и пристально смотрела на Томаса.

Деревянный демон тем временем выкрикивал омерзительные вещи про его матушку и мистера Рейнольдса из университетской библиотеки. Они больно задели Томаса, хотя он сам давно уже подозревал что-то в этом роде, но сформулировать подозрения ему недоставало духа.

– Ты же знаешь, что это правда! – прокричал демон и залился дребезжащим смехом. – Но ты можешь хорошенько их проучить. Сделать так, чтобы они пожалели. Чтобы поняли, как отвратительны их поцелуи и их ложь. Проучи их, Томас. Они заслужили наказания. Заслужили того, чтобы вранье встало им поперек горла!

Томас зажал уши ладонями, но это не помогло. Тут на крыльцо своего дома вышла старая миссис Паттерсон. Она поморгала, привыкая к яркому солнцу, и уставилась поверх калитки на Томаса. В первый момент Томас решил, что ее внимание привлекли вопли демона, но скоро понял, что она их не слышала, как не слышали демона Томас с родителями, пока его омерзительные речи были обращены к старьевщику. Должно быть, на его-то, Томаса, громкий голос и вышла миссис Паттерсон. Стоя у своей калитки, она озабоченно старалась что-то сообщить Томасу, который не мог разобрать ни слова, оглушенный криками демона: тот вопил о ребенке миссис Паттерсон, рожденном вне брака и брошенном ею в работном доме, где без любви и заботы его неминуемо ждала скорая смерть.

– Томас, ты только посмотри на нее! – голосил демон. – Строит из себя невинную святошу, а при этом она ничуть не лучше других. Я уже не первую сотню лет обретаюсь среди людей, так что поверь мне, Томас, все они одинаковы. Все они притворщики, все похожи на румяное яблоко с отъевшимся червяком внутри.

– Нет! – воскликнул Томас, явно смутив этим миссис Паттерсон. – Это неправда!

– Томас? – позвала его миссис Паттерсон. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Что несет эта старая вонючая свинья! – заверещал демон. – Неужели некому заткнуть ей рот?

Томас сломя голову бросился прочь из деревни и помчался дальше, через луг к реке, провожаемый тупо-безразличными взглядами коров.

Остановившись у самой кромки воды, он сжал резную фигурку обеими руками и вытянул их перед собой. Демон мгновенно сменил тон и принялся униженно умолять Томаса не бросать его в реку.

– Томас, прошу тебя, – хныкал он. – Пожалуйста! Все, что я наговорил, – это все ерунда, просто шутка. А старьевщик вообще чокнутый, ты сам это прекрасно видел. Молю тебя, не надо меня топить. Ну пожа-а-а-а-луйста!

От жалобно-заискивающего тона Томасу стало еще противнее, чем от прежнего глумливого, и он даже позволил себе чуть улыбнуться, порадовавшись новообретенной власти и тому, что, оказывается, на самом деле демон больше двадцати лет водил старьевщика за нос, тогда как этому можно было положить конец, просто пригрозив кинуть зловредное существо в воду.

Томас разжал руки, и резная фигурка с приятным для уха всплеском шлепнулась в реку. Разворачиваясь то так, то сяк, она понеслась по течению и скоро исчезла из виду в густых зарослях речной травы.

Пронзительный голос демона тоже умолк, и Томас наконец смог сполна насладиться гармонией ласкающих слух звуков: шелестом ивы, стрекотом стрекозьих крыльев и отдаленным гомоном сорок.

Оглядевшись вокруг, Томас ощутил мощный душевный подъем, словно он просидел долгое время в холодной камере с серыми стенами – и вот вышел на волю и стоит, слегка ослепленный и до слез благодарный сентябрьскому солнцу и красоте английского сельского пейзажа.

Легкий ветерок играл в ветвях ив, откуда-то издалека донесся паровозный гудок. Томас вдохнул полной грудью и опустил взгляд на темную безмятежную гладь реки. Окружающая красота будто бы поглотила и навек скрыла уродство деревянного демона.

Тут в зарослях осоки что-то шевельнулось – должно быть, угорь или щука, подумал Томас. Но в следующее мгновение он содрогнулся всем телом и что было мочи припустил вверх по склону, подальше от реки. Наверху Томас остановился и перевел дыхание. Потом посмотрел вниз, на воду, и улыбнулся: ну и пусть себе эта штуковина там копошится. Теперь-то он от нее свободен.

Услышав сдавленный смешок, Томас решил, что за ним все это время подсматривал какой-то ребенок. Со стороны его поведение наверняка выглядело довольно забавным. Он уже собрался крикнуть, что, мол, хватит прятаться, выходи, но вдруг с ужасом ощутил, что левая рука у него холодная и мокрая.

С трудом преодолевая страх и отвращение, он опустил глаза и увидел, что держит мокрую резную фигурку, шею которой наподобие шарфа украшает лимонно-зеленая водоросль.

Не в силах более сдерживаться, демон разразился трескучим смехом. Томас швырнул его на землю и пустился наутек, но смех при этом стал только громче и ближе, а рука снова почувствовала тяжесть резной деревянной фигурки. «Ее нельзя выбросить», – зазвучал в его голове голос старьевщика.

– Браво! – воскликнул демон. – Ты здорово все придумал, безмозглый кретин! – На этих словах он утробно загоготал. – Ты что, и вправду думаешь, что наш с тобой вонючий приятель-старьевщик стал бы терпеть меня все эти годы, если бы мог взять и выкинуть в первую попавшуюся канаву? О нет, малыш. Боюсь, так просто от меня не отделаться. Тебе придется дождаться подходящего момента, когда появится следующий скиталец, готовый к тому, чтобы я осчастливил его своей компанией.

– Но почему я? – чуть не плача спросил Томас.

– Ты знаешь, все мне задают этот вопрос, – сказал демон. – Почему блоха кусает одного человека, а не другого? Из каких соображений солитер выбирает, у кого в кишках поселиться? Тебя интересует, почему я достался именно тебе? Может быть, ты предпочел бы, чтобы на твоем месте оказался отец?

– Да!

– Так я и думал! – торжествующе воскликнул демон. – Молодец! Правильно, так и надо старому надутому пустозвону! Сам он обкрадывает университет и при этом имеет наглость за всякую ерунду унижать тебя перед матушкой…

– Я не брал его табак, – торопливо вставил Томас.

– Разумеется, не брал, – хохотнул демон. – Но он-то тебе ни за что не поверит, да?

– А он правда обворовывает университет? – спросил Томас.

– Уже много лет. Но даже немалые деньги не придают ему шарма. Неудивительно, что твоя матушка бесчестит себя шашнями с этой рептилией Рейнольдсом. Но тебе, боюсь, от их грешков проку не будет. Я – твой, а ты – мой, и мы не разлучимся, пока у меня не появится новый хозяин. Понимаешь, ты угодил под проклятие, а проклятия должны иметь четкие условия. Без четких условий страшно и подумать, до чего бы мы докатились, а?

Демон снова разразился хохотом. Томас закрыл глаза и тряхнул головой, чтобы избавиться от наполнявшего ее назойливого, одуряющего шума… И внезапно ощутил твердую решимость ни за что, что бы там ни говорил демон, не повторять судьбу несчастного, измученного старьевщика. Зловредная тварь не разрушит его жизнь. И пусть она твердит, что воспротивиться этому нельзя. Ну а что еще остается твердить такой твари?

Не обращая внимания на вопли демона, Томас направился к дому, открыл калитку в высокой каменной стене и вошел в разбитый за домом сад. Кошка Смоки бросилась было ему навстречу, но, заметив у него в руке злосчастную резную фигурку, замерла, зашипела и ощетинилась.

Демон тут же раскричался на кошку, обругал ее за дурные манеры и со злорадством рассказал о раковой опухоли, пока что незаметно растущей у нее в спине. Томас решительно зашагал к сараю, возле которого садовник Бенсон вонзил в здоровенную березовую колоду свой топор.

Демон догадался, куда направляется Томас, а едва тот взялся за топор, понял и его намерения. Пока Томас укладывал фигурку на колоду и заносил топор, демон непрерывно его подзуживал.

– Ну давай же! – взвизгивал он. – Давай! Или что, тряпка ты этакая, кишка тонка? Ты посмотри на себя! У тебя же руки дрожат! Ты жалкий! Жалкий!

Томас набрал в легкие побольше воздуха и, зажмурившись, рубанул со всей силы.

Но удар не заставил демона замолчать, а, напротив, вызвал новый взрыв хриплого смеха. Томас открыл глаза и увидел, что разрубил не деревянную фигурку, а несчастную Смоки. Он бросил топор, как будто тот был раскален докрасна, и в ужасе отвернулся, чтобы не видеть мертвое кошачье тельце.

– Ой, беда-то какая! – воскликнул демон. – Неужто у нашего Томми поломалась кошечка? А знаешь, похоже, ты отрубил ей голову. Она всегда любила поспать, но на сей раз ей уж больше не проснуться! Никогда!

Демон зашелся мерзким хохотом. А Томас обнаружил, что снова держит его в руке.

– Отстань от меня! – сквозь слезы крикнул он.

– Увы, Томми, – ответил демон. – Боюсь, я этого сделать не могу.

Томас захлебывался рыданиями.

– Ну-ну, перестань, – сказал демон. – Ни за что не поверю, что ты плачешь из-за чертовой кошки. От этого рассадника блох давно было пора избавиться. К тому же, согласись, ты ее никогда не любил.

– Нет, любил! Я ее очень любил! – надрывно отвечал Томас.

Сам он в это верил не до конца.

– Да не любил ты ее, – ухмыльнулся демон. – Совсем не любил. Ничуточки. На самом деле, Томас, ты ведь никого не любишь. Вообще никого. Даже самого себя. А? Что, правда?

– Прекрати! – закричал Томас.

– Ах, Томми, Томми, – сказал демон. – Успокойся. Я понимаю, ты такого не ожидал. И хочешь жить своей прежней жизнью – это я тоже понимаю. Но она закончилась. Закончилась навсегда. – Демон перешел на громкий шепот. – И знаешь почему? Это все грязный старьевщик. Это он во всем виноват. Он надул тебя. Если бы не он, ты бы сейчас жил как раньше. А он все испортил! И должен за это поплатиться – очень дорого поплатиться. Людей и за меньшие – гораздо меньшие – преступления вешают, а он поломал тебе жизнь, и ему за это ничего не будет. Любой другой на твоем месте взял бы правосудие в свои руки и хорошенько проучил старого негодяя…

Томас медленно кивнул. Как ни крути, демон был прав. Скотина старьевщик поломал Томасу жизнь. Надо разобраться с ним, а потом уж придумать способ избавиться от зловредной деревяшки.

– Он неповоротлив. И слаб, – сипло нашептывал демон. – Ты легко его догонишь.

– Но я даже не знаю, куда он пошел, – сказал Томас.

– О нет, ты знаешь, – возразил демон. – Тебе прекрасно известно, что он идет по проселку в Трампингтон. Ты можешь срезать через поля. Проселок пустынный, так что свидетелей не будет.

После секундного замешательства Томас двинулся к калитке в окружавшей сад стене.

– Ты идешь безоружным? – удивленно спросил демон. – Мальчишка против обезумевшего старика? Не забывай, что у него есть нож. Ты же сам видел, он висит у него на ремне. Голыми руками с ним не сладить. Он ведь уже убивал людей, – засмеялся демон. – О да, убивал. И не раз. Я видел это собственными глазами.

Томас бросил взгляд на топор.

– Вот это правильно, – прохрипел демон. – Отличная мысль. Но давай! Поторапливайся! А то не догонишь.

– Я не могу нести одновременно тебя и топор, – сказал Томас.

– У садовника в сарае есть холщовая сумка. Положи меня в нее!

От напористых речей демона у Томаса горели уши. Хриплый голос глубоко ввинчивался в мозг, и от этого он уже почти не различал, что думает сам, а что ему внушает демон. В миг, когда, опустив голову и стиснув зубы, Томас бросился бежать напрямик через поле, все его мысли были о старьевщике и об оттягивающем руку тяжелом топоре.

Когда дядюшка замолчал, я непроизвольно сделал резкий глубокий вдох, словно вынырнул после долгого погружения под воду.

– Интересно, дядюшка, а что бы демон мог сказать мне? – спросил я, ожидая услышать в ответ что-нибудь успокоительное в том духе, что, мол, «тому, кто не имеет постыдных тайн и нечестивых желаний, встреча с ним не грозит». Но вместо этого дядюшка подался вперед и взял меня за руки. Лицо его при этом было пепельно-серым и ужасающе серьезным.

– Моли Бога, Эдгар, чтобы никогда этого не узнать, – проговорил он, не отрывая от меня неподвижного взгляда.

– Хорошо, дядюшка, – ответил я, аккуратно высвободил руки и встал.

Должен признать, что в этот момент меня начали одолевать сомнения относительно состояния дядюшкиной психики. Казалось, еще немного, и он лишится способности различать реальность и фантазию.

Я подошел к висевшим у окна гравюрам и снова принялся их рассматривать. После дядюшкиной истории гротескные черты и глумливая ухмылка деревянного демона казались мне еще более зловещими, чем раньше.

Когда я стоял возле гравюр, сзади донеслось еле слышное поскрипывание. Обернувшись, я увидел, что дверная ручка медленно поворачивается.

– А ну прочь, – бросил дядюшка так спокойно и буднично, что я решил, будто это он мне.

Дверная ручка замерла, но чуть спустя снова начала поворачиваться.

– Кому сказал – вон! – уже решительнее велел дядюшка.

Тот, кто поворачивал ручку, отпустил ее, и та со щелчком встала на место.

Я подумал было, что это Франц приходил узнать, не нужно ли хозяину чего-нибудь еще, но потом услышал удалявшиеся по коридору шаги нескольких пар ног и снова уловил неясный шепот.

– Дядюшка, здесь живет кто-то еще? – осторожно поинтересовался я.

– Живет? – рассеянным тоном переспросил дядюшка. – Нет, Эдгар, здесь никто не живет.

В камине догорело и с треском провалилось сквозь колосники полено, и от этого в кабинете сразу стало темнее. Меня тесно обступили протянувшиеся изо всех углов тени. Краем глаза я заметил – или мне это просто почудилось, – как пошевелился демон на гравюре.

Я заставил себя еще раз всмотреться в его отвратительные черты – они, как и положено, были абсолютно недвижны. Я улыбнулся своей глупой фантазии.

– Отойди оттуда, Эдгар, – негромко сказал дядюшка. – На некоторые вещи нельзя смотреть слишком долго.

– Конечно, дядюшка, – ответил я, не желая лишний раз ему перечить.

Рядом с гравюрой висела небольшая картина, написанная маслом. Ее вставили в чересчур громоздкую для нее резную раму из красного дерева или какой-то другой столь же неприятной на вид древесины. Зато сама картина была гораздо симпатичнее гравюры с резным демоном.

Я не большой знаток живописи, а мальчишкой и вовсе ничего не смыслил в искусстве, однако картина мне понравилась, несмотря на то что покрывавший ее лак со временем потемнел, и от этого пейзаж со старинным домом и садом выглядел несколько мрачнее, чем было задумано изначально. Так, сад позади дома стал теперь почти совсем черным. Но это не помешало мне разобрать подпись художника: А. Тревэйн.

– Ее написал молодой врач, – сказал дядюшка Монтегю из своего кресла. – У него, как мне кажется, был настоящий талант.

– Атмосфера на картине какая-то странная, – заметил я.

– Ты прав, – согласился дядюшка Монтегю. – Она странная. Иди, присядь к огню – я расскажу тебе почему.