Текст книги "Настоящее сокровище Вандербильтов"

Эдит. Конец невзгодам. 21 июля 1916 г.

Спустя пять дней было официально подтверждено, что Билтмор выстоял. И, пожалуй, это была единственная хорошая новость. Паводковая вода постепенно сходила, но все равно Эдит еще утопала в ней по колено, когда, выйдя из особняка, с намеренной медлительностью побрела в свою ненаглядную деревню Билтмор, где проживали сотни работников поместья и располагались почти все лавки и магазины. Она считала своим долгом проверить, в каком состоянии находятся здания, но прежде хотела зайти в больницу. Только так она могла отвлечься от горя. Время поплакать еще будет. А пока слишком много всего нужно сделать.

Восемнадцать лет назад, прибыв в Билтмор, Эдит была полна надежд, очарована этим поместьем. Была убеждена, что все тревоги позади, что Джордж и его баснословное состояние положили конец невзгодам, выпавшим на долю ее семьи. Конец невзгодам, думала Эдит, с трудом переставляя ноги в воде, заливавшейся ей в сапоги.

В результате многодневных дождей и двух свирепых ураганов величественная река Сваннаноа вышла из берегов, а на озерах Кануга и Оцеола прорвало дамбы. Вода мощными потоками хлынула в Билтмор-Виллидж и Эшвилл, местами поднимаясь почти на пятнадцать футов. У ворот Билтмора уровень воды достигал девяти футов. Но Эдит удалось сдержать ее натиск.

Два года миновало после смерти Джорджа, и она только-только начала верить, что наконец-то жизнь возвращается на круги своя. Учебный год вместе с Корнелией Эдит проводила в Вашингтоне, а длинные каникулы и чудесные летние месяцы – в Билтморе, где они вместе катались верхом, рыбачили, играли в теннис. Корнелия стала для матери ее главным утешением. Эдит ради дочери старалась быть сильной, что позволяло ей двигаться вперед, заниматься модернизацией, творчески подходить к спасению любимого дома.

И теперь вот это. Наводнение века. В газетах сообщалось, что за один вчерашний день погибли двадцать один человек. Всех погибших Эдит знала лично. Вспоминая четырех из них, она положила ладонь на ствол огромного клена, и ее охватила глубокая печаль: она думала о людях, которые несколько дней назад льнули к этому дереву, цеплялись за его ветви – их единственной надежде на спасение от беснующейся стихии.

– Не надо его трогать, миссис Вандербильт, – крикнул какой-то мужчина с граблями в руке. Эдит предположила, что он надеялся убрать мусор, однако вода еще не сошла. – Здесь столько людей погибло. Это древо смерти.

– Или древо жизни, – возразила Эдит, подумав про выжившую девочку, которую она собиралась навестить. – Это как посмотреть.

Он приподнял шляпу в знак приветствия и уважения.

Эдит окинула взглядом разоренную местность. Билтмор-Виллидж была воплощением ее и Джорджа мечты. Сюда люди приезжали, чтобы работать, получать образование, сделать свою жизнь лучше. Это пленительное местечко со всей его готовой инфраструктурой Джордж преподнес ей в качестве подарка на день рождения. Оно символизировало счастливые времена, капиталовложение в местное сообщество, которому они отчаянно хотели служить. Очаровательные магазинчики и кафе стали сердцем общины, обеспечивая всем необходимым работников поместья, которые в большинстве своем жили в этой деревне.

Теперь деревня – как и Джордж – исчезла с лица земли. И все хорошее, казалось, исчезло вместе с ней. На месте домов громоздились груды обломков. Питомник – основной источник дохода поместья – как минимум на восемьдесят пять процентов был разрушен. Погиб и гербарий, которым дорожила Эдит, – ее коллекция почти 500 000 засушенных видов растений. У Эдит разрывалось сердце. Но это было не самое страшное. Утонули люди, утонул скот. С этой бессмысленной утратой невозможно было смириться.

Эдит брела по деревне, которая еще несколько дней назад являла собой яркий образец доброй воли и созидательных идей, и у нее замирало сердце. Вот руины дома, где жила девочка, которую Эдит собиралась навестить в больнице. Он не устоял под натиском разбушевавшейся воды. Еще одна утрата для семьи, которая и без того многого лишилась. От паники у Эдит бешено колотилось сердце. Ее тошнило, ноги подкашивались от слабости. Она стала озираться по сторонам, безумным взглядом ища, где бы присесть и прийти в себя, но все вокруг было залито водой.

Она пошла дальше, приуныв от жалости к себе. Если бы Билтмор – этот величественный яркий светоч, который за последнее время Эдит не раз спасала от финансового краха – был разрушен, разве это было бы лучше?

На смертном одре Джордж провозгласил, что Билтмор – это его наследие, их наследие, свидетельство того, что его семья, положившая столько сил на то, чтобы занять свое законное место в кругу американской аристократии, сохраняет за собой высокое положение. И Эдит будет бороться за поместье, чего бы ей это ни стоило.

– Джордж, дорогой, помоги мне, прошу тебя, – произнесла Эдит, открывая дверь деревенской больницы, которая, благодаря красной крыше и каменному фасаду, больше напоминала очаровательный домик в горах, нежели учреждение для больных и раненых. В помещениях было светло, радужно, много воздуха; палаты просторные, так что больные не чувствовали, будто они лежат скученно, в тесноте. Эдит была благодарна, что хотя бы это здание вода пощадила.

Спешившая куда-то медсестра, миссис Хартуэлл, завидев Эдит, остановилась.

– Миссис Вандербильт! – воскликнула она. – Какой приятный сюрприз! – Ее бравурность удивила Эдит, тем более что медсестра держала в руках лоток с окровавленными бинтами и медицинскими инструментами.

– Я глубоко скорблю о мисс Фойстер и мисс Уокер, – сказала Эдит, имея в виду двух женщин – медсестер, работавших в этой больнице. Они несколько часов цеплялись за тот исполинский клен, но потом все равно погибли.

Миссис Хартуэлл печально кивнула и затем шепотом спросила:

– Что-то известно о капитане Лайпе?

Эдит мрачно кивнула, внезапно позабыв, что у нее в сапогах хлюпает вода, хотя еще несколько минут назад это ей доставляло дискомфорт.

– Я пришла навестить мисс Лайп, – ответила она.

Миссис Хартуэлл, поняв все без лишних слов, проводила Эдит в большую палату. Они с Корнелией часто бывали здесь и подолгу проводили время с пациентами – беседовали, вышивали вместе с ними, читали им книги, подбадривали дружеской улыбкой. Эдит сразу нашла глазами Кэтлин Лайп. Та, спокойная, неподвижно лежала на спине. Ее короткие волосы липли к голове, под закрытыми глазами темнели круги. Одному богу известно, что пришлось пережить этой девочке. И ее испытания не закончились: пережитый кошмар она будет вспоминать всю оставшуюся жизнь. В восемнадцать лет она уже не была ребенком, но Эдит подозревала, что даже если б дочь ведущего плотника Билтмора, осуществлявшего надзор над деятельностью квалифицированных рабочих, была маленькой, сегодня она в одночасье бы повзрослела.

Эдит опустилась на табурет у ее койки. Будить девушку она не хотела, но та сама открыла большие круглые глаза и заморгала, возможно, от изумления, увидев, кто сидит возле нее.

– Миссис Вандербильт, – прошептала Кэтлин.

– Тсс, молчи, Кэтлин. Тебе, наверно, трудно говорить. Представляю, как ты настрадалась, бедняжка.

– Папа, – с трудом вымолвила девушка. – Папу нашли?

У Эдит сжалось сердце. Она заявила, что не пожалеет средств на поиски капитана Лайпа, одного из первых работников, нанятых Джорджем. Надеялась, что его найдут живым на каком-нибудь дереве или крыше какого-то дома. Но нет. К несчастью, капитана Лайпа постигла печальная участь, как они того и боялись.

– Папа такой храбрый, миссис Вандербильт, – слабым голосом произнесла Кэтлин. – Он несколько часов помогал мне удерживаться на том дереве. Мы лезли все выше и выше, а вода все пребывала.

Глаза Эдит наполнились слезами, в животе крутило, поднималась тошнота: она думала о тех нечастных, о людях, которые цеплялись за то самое дерево, которое она недавно трогала.

– Спасатели пытались прийти нам на помощь, но не могли до нас добраться. Через какое-то время его руки просто… соскользнули. Последнее, что я помню, это как он сказал: «Вот черт!» Вы видели его, миссис Вандербильт? Как он?

Глаза девушки полнились надеждой. С болью в сердце Эдит взяла забинтованную руку Кэтлин.

– Дорогая, – ласково произнесла она, – боюсь, твой храбрый отважный отец не сумел спастись. – Тело капитана Лайпа нашли в полумиле от ворот поместья Билтмор. От благородного героя осталась лишь одна раздутая безобразная оболочка. Эдит тяжело было сообщать его дочери страшную весть, но она считала, что это ее долг. Лайпы были близкие им люди. Они вместе отмечали рождественские и майские праздники, шили одежду для бедняков, холодными зимними вечерами вели разговоры у камина. Когда зарядили дожди, миссис Лайп вместе с их дочерью-инвалидом и ее пожилой матерью перебралась в более безопасное место, и ей, конечно, было не до того, чтобы тащиться по воде с ужасными известиями в больницу к дочери, догадывалась Эдит. Кэтлин потеряла отца, но, слава богу, у нее остались другие родные.

Девушка заплакала.

– Если б только мы эвакуировались вместе с мамой! – всхлипывала она, и, глядя на Эдит, со всей серьезностью добавила: – Но ведь тогда некому было бы привязать кур к крыльцу.

Эдит знала, что ни крыльца, ни самого их дома, больше не существует. Однако Кэтлин за последнюю неделю понесла достаточно потерь. Известие о разрушенном доме может и подождать.

– Я потеряла родителей, когда была еще ребенком, – сказала Эдит, сомневаясь, что Кэтлин вообще слышит ее сквозь собственные рыдания. – Это тяжелая утрата. Но я сама мать и знаю наверняка, что, если б перед твоим отцом стоял выбор – самому спастись или спасти тебя – расстаться с жизнью или жить без тебя – он снова и снова принес бы себя в жертву.

Кэтлин отерла глаза.

– Но что теперь будет с нами? – спросила она. – Папа о нас заботился. Как же мы будем жить без него?

Стараясь утешить девушку, Эдит погладила ее по грязным волосам. Ноги и руки Кэтлин были в порезах и ссадинах, оттого что она долгие часы льнула к древесной коре, но Эдит понимала, что для нее сейчас это не самые ужасные раны.

– Мы – женщины Эшвилла, – сказала Эдит, храбрясь. – Мы сильные и стойкие. Умные и сообразительные. Мы восстановим наш город. Справимся с бедой. Вместе.

– Мы справимся с бедой вместе, – вторила ей Кэтлин.

Услышав, как Кэтлин повторяет ее слова о солидарности и единстве, Эдит почти поверила в то, что это возможно.

В тот вечер, когда Корнелия уснула, Эдит, как она это теперь часто делала, вернулась в библиотеку, чтобы поговорить с Джорджем. Здесь она находила его, даже после долгого отсутствия. Эдит с Корнелией, когда жили в Билтморе, занимали отремонтированные холостяцкие покои, чтобы экономить на отоплении и других счетах, и снятие чехлов с кресла и стола в почти все время запертой библиотеке превратилось для Эдит в своеобразный ритуал. Она беседовала с Джорджем о Корнелии и Билтморе, о лесе и поместье, о молочной ферме и о будущем. И, пока она сидела в библиотеке, он отвечал ей.

Разумеется, Эдит никому об этом не рассказывала из страха, что ее упрячут в психиатрическую лечебницу и Корнелия, как она однажды опасалась, совсем осиротеет. Но ко времени наводнения практика общения с Джорджем в библиотеке стала для нее столь же естественной, как процесс дыхания. Она забыла, что этого следует стыдиться.

Эдит грузно опустилась в красное кресло у камина, закурила, и тут же услышала ворчание Джорджа. Их общение всегда так и начиналась: она закуривала, он распекал ее.

– После сегодняшнего дня ты и сам бы захотел закурить, Джордж, – сказала Эдит. – Я не представляю, как можно что-то исправить. Думаю, деревню придется похоронить.

– Ты должна ее отстроить, Эдит, – немедленно последовал ответ. – Это была твоя мечта. Не дай ей умереть.

Деревня, где жили и получали помощь работники поместья, действительно была ее мечтой. Теперь, как это бывало в минуты, незаполненные разговором, в голове у Эдит начали всплывать цифры: 86,700 акров билтморский угодий было продано Лесной службе США. По пять долларов за акр. Ее дом на Кей-стрит заложен за 65 тысяч долларов. Эдит вспомнила, как родные Джорджа подняли его на смех, подтрунивая над ним за то, что он тратит все свои деньги на развитие района, где недвижимость почти ничего не стоит. Причуда Джорджа. Но он хотел, чтобы семья гордилась им. При этой мысли Эдит ощутила прилив решимости.

Казалось, спасти Билтмор невозможно. Но ведь они не впервые сталкивались с подобными трудностями.

В 1907 году, когда разразился финансовый кризис, рынок рухнул и они потеряли все свои вложения, Эдит и Джордж нашли выход из положения. В 1909 году, когда они не смогли заплатить налог на недвижимое имущество, – и это привело к тому, что властям округа нечем было платить учителям, – Эдит и Джордж нашли выход из положения. Даже когда они ссудили деньги брату Эдит, Лерою, погрязшему в долгах из-за краха судостроительной компании (Прим. переводчика для редактора: поскольку часть про Вандербильтов основана на документальных фактах, мне пришлось заменить железнодорожную компанию, как написано у автора, на судостроительную; Лерой Дрессер с железными дорогами связан не был. Скорее всего, автор просто ошиблась.), и понесли огромные убытки, им удалось сохранить Билтмор. Но сумеет ли она в очередной раз спасти поместье? Тем более что Джорджа больше нет рядом.

– У меня нет сил начинать все сначала, – с безысходностью в голосе снова заговорила Эдит, чувствуя свою полнейшую беспомощность. – Я слишком устала. От работы, от стресса, ведь я пытаюсь удержать на плаву корабль, который, с учетом событий последних дней, тонет, в самом буквальном смысле.

– Если не ты, тогда кто? – последовал простой ответ.

Эдит со вздохом откинулась в кресле, затянулась сигаретой.

– Я бы хотела быть той, кто все отстроит и восстановит, но я устала. Это гигантский, непосильный труд, а мне едва удается совладать с тем, что мы имеем сейчас.

– Мама? – раздался девичий голосок. В библиотеку ступила Корнелия. При слабом освещении ее лицо с изящными точеными чертами казалось еще прелестнее. – С кем ты разговариваешь? – Она удивленно огляделась.

– Да так, ни с кем, – отмахнулась Эдит. Что подумала бы ее дочь, если б она сказала ей правду? Да и как вообще на это можно реагировать? – Просто размышляю вслух. – Возможно, так и было. Возможно, она слышала не голос Джорджа, а свой собственный. Но, пока ей будет казаться, что муж является ей, она будет наслаждаться общением с ним.

Корнелия села на диван напротив матери.

– Как теперь будут жить все те люди? – спросила она с озабоченностью в лице.

И Эдит приняла решение. Одна она сломалась бы. Но ради дочери она должна быть сильной.

– А как, по-твоему, поступил бы папа? – спросила Эдит.

– Он заново отстроил бы деревню, – подумав, отвечала Корнелия. – Помог бы пострадавшим.

– Именно так мы и поступим, – энергично кивнула Эдит. – Так что сейчас мы встанем и пойдем спать. А завтра наденем сапоги, соберем всех, кого найдем и начнем наводить порядок. Составим план. Соберем войско и ринемся в бой.

Корнелия улыбнулась.

– Ты о папе думаешь, да?

– Что меня выдало?

– Он бы так сказал. «Соберем войско и ринемся в бой». – Корнелия помолчала. – Мама? Тебе когда-нибудь бывает страшно?

Эдит подумала, прежде чем ответить. Честность – ценное качество, но, глядя в лицо дочери, она поняла, что сейчас не время признаваться в своих страхах. Напротив, она должна была подбодрить Корнелию, поднять ее боевой дух.

– Я тебе когда-нибудь рассказывала про письмо, что моя бабушка оставила нам после своей смерти?

Корнелия покачала головой.

– В нем она напоминала нашей семье, что дом, в котором царят дружба и согласие, никогда не рухнет. – Эдит помедлила. – Что можно сказать о нас? В нашем доме царит согласие?

– Конечно, мама, – заулыбалась Корнелия. – Наш дом не может рухнуть.

– Совершенно верно, родная моя. Да и папа всегда с нами. Чего нам бояться? – Эдит попыталась проигнорировать голос – то ли Джорджа, то ли ее собственный, – ответивший:

– К сожалению, много чего.

Она задорно улыбнулась дочери. Величайшая сила Эдит заключалась в том, что она умела выживать. И теперь обязана была научить этому искусству Корнелию.

Джулия. Единственная и неповторимая

Хейз был возмущен, и я его за то не осуждала. Представляю, что бы я сама чувствовала, если бы неожиданно приехала к нему на медовый месяц и застала его с другой женщиной. Впрочем, судя по тому видео, это было в его натуре.

– Джулия, что за черт?! – воскликнул он. – Вчера вечером я приезжаю сюда, рассчитывая на романтическое воссоединение, а тебя даже нет в номере. А потом ты являешься с… – Он смерил Коннера презрительным взглядом, словно кусок тухлого мяса. – С ним.

Я шагнула на крыльцо. Коннер последовал за мной. Я обернулась к нему. Он оставался совершенно невозмутимым. Не то что я. За это я прониклась к нему еще большей симпатией.

– Что ты здесь делаешь? – тупо спросила я Хейза.

Мой бывший жених поднялся с крыльца, подступил ко мне. Я уже и забыла, какой он красавчик. Сейчас он едва не дымился от возмущения.

– Джулия, не так я представлял себе нашу встречу. Я надеялся, что через несколько дней ты загрустишь, затоскуешь, поймешь, что это глупое видео – ерунда. – Голос у него был тихий, низкий, знакомый. – Я приеду, мы поговорим. Ты меня простишь. Мы вспомним о том, что всегда знали: мы созданы друг для друга.

– Прошу прощения, – вмешался Коннер, – но если вы созданы друг для друга, тогда почему ты ей изменял?

Вот-вот, подумала я, не давая себя разжалобить. Да, отличный вопрос.

Хейз впился взглядом в мое лицо. Было видно, что он в ярости.

– Кто это вообще такой, черт возьми?

– Мм, – запнулась я, – это Коннер Говард.

– Послушай, приятель, нам с Джулией нужно кое-что обсудить. Оставил бы ты нас наедине.

Коннер шагнул к Хейзу.

– Пока Джулия сама не попросит меня уйти, я не сдвинусь с места.

У-уфф. Не так я рассчитывала провести это утро. Вчера Коннер подарил мне лучший день в моей жизни. Мы смеялись, шутили. Впервые за долгое время мне было по-настоящему хорошо и весело.

И тут появился Хейз. Уехав от него, я сумела объективно оценить наши отношения и пришла к выводу, что они абсолютно деструктивны. Но, теперь, когда он был здесь, такой пылкий, сфокусированный на мне, я не могла отделаться от чувства, что это мой крест, некая часть нашей жизни, которая изживает себя. Я так долго любила его, что порой казалось, будто это привычка, а не мой истинный выбор.

Я переводила взгляд с Коннера на Хейза. Речь вовсе не шла о том, чтобы я выбирала между ними. С Коннером я была знакома считанные дни. Хейза знала десять лет. Разве я не обязана хотя бы объясниться с ним?

– Джулия, – обратился ко мне Хейз, – пожалуйста, попроси его уйти. Нам нужно поговорить.

Я повернулась к Коннеру. Он был чертовски обаятелен. Еще пять минут назад я ничего так не желала, как продолжения курортного романа с ним. Я вздохнула. Но не могу же я просто так взять и прогнать жениха, которого бросила у алтаря.

– Пожалуй, тебе лучше уйти.

Хейз торжествующе улыбнулся. Я закатила глаза к небу.

– Зря радуешься, Хейз. Я к тебе не вернусь. Просто не хочу впутывать Коннера в наши с тобой разборки.

– Я завтра позвоню. – Коннер стиснул мое запястье.

– Даже не думай, – категорично заявил Хейз.

Коннер холодно глянул на него.

– Обязательно позвоню.

– Ладно, – сказала я, понимая, что должна вмешаться, а то они еще, чего доброго, подерутся. – Спасибо, Коннер. Тогда и поговорим.

Лицо Хейза исказилось от гнева. Коннер пошел прочь, а я повернулась к бывшему жениху.

– На что ты рассчитывал, Хейз? Думал, приедешь, я упаду к тебе в объятия, и мы поженимся под звездами?

Он мгновенно принял виноватый вид.

– Ну, может, не сразу поженимся…

– Я тебе больше не верю, – сказала я. – Отмена свадьбы с моей стороны – это не эффектная акция ради потрясающего примирительного секса. Это – разрыв, окончательный и бесповоротный, заявление, что я не хочу идти ошибочным путем.

В лице Хейза отразились боль и обида. Но я должна была расставить все точки над «i» раз и навсегда.

– Но ведь у нас всегда так, – неестественно спокойным, вкрадчивым голосом произнес он, словно пытался скрыть свое потрясение. – Мы расстаемся, потом понимаем, что нам не жить друг без друга, и снова сходимся. Сейчас мы между второй и третьей ступенью, хотя я надеюсь, что мы ближе к третьей и можем вместе насладиться отдыхом. – Он шагнул ко мне, положил ладонь мне на бедро. – Детка, я люблю тебя. Мы созданы друг для друга.

Я знала, что последует дальше: мы это проходили множество раз.

– В тот вечер я увидел тебя на парковке после того, как мы проиграли вашим парням…

Здесь мне полагалось сказать: «Я увидела, как ты стоишь у открытой задней дверцы твоей машины, увидела слезы в твоих глазах и поняла, что должна тебя утешить».

Но я молчала. Ну уж нет. Не в этот раз.

Хейз, заметив мою нерешительность, закончил за меня:

– И ты сказала: «Хейз, если никогда не проигрывать, не ощутишь по-настоящему вкус победы».

После обычно мое сердце смягчалось, я убеждала себя, что, наверно, мы просто потерялись на минуту, но снова нашли дорогу друг к другу. И тогда он целовал меня, и между нами снова разгоралась страсть. Но теперь, когда Хейз наклонился к моему лицу, во мне что-то оборвалось. Сломалось. Ты заслуживаешь лучшей доли, пронеслось у меня в голове.

– Нет, – оттолкнула я его. – Нет и еще раз нет.

Хейз всплеснул руками.

– Джулия, ты ведешь себя неблагоразумно. Все знают, что нам суждено быть вместе.

– Все, кроме меня, – твердо сказала я. – Уж больно часто мы расставались и сходились. Это – ненормально. Первый раз мы разругались по окончании одиннадцатого класса, потом – после Пляжной недели[19]19
  Пляжная неделя – в США по традиции выпускники школ, только что получившие аттестаты, собираются на пляже, арендуя пляжные домики или снимая квартиры и номера в гостиницах, и проводят время с друзьями. Обычно это мероприятие проводится в конце мая – в июне.


[Закрыть], когда ты флиртовал с Эйприл Мур и не просыхал пять дней кряду, потом – на предпоследнем курсе, когда ты не отвечал на мои звонки. И не забывай про мое первое Рождество на работе, когда ты хамил моему боссу. В минувшем январе мы расстались еще раз, потому как я думала, что ты спишь со своей коллегой. Все, с меня хватит.

Качая головой, Хейз опустился в кресло-качалку на маленьком крыльце. Я посмотрела ему в лицо и поняла, что в нем меня обезоруживает: его ранимость. Это сторону своего «я» он никому больше не показывал. Видимо, потому я смотрела сквозь пальцы на его измены, притворялась, будто не знаю, что происходит, когда меня нет рядом. Только мне одной удавалось вывести его из депрессии, заставить поверить в свои силы. Но я устала с ним нянчиться.

Я села в кресло-качалку рядом с ним.

– Я много думала о нас. Правда. Можешь называть меня старомодной, но я хочу, чтобы мой муж принадлежал только мне.

– Но так и будет! – воскликнул Хейз. – Как ты этого не понимаешь?! Да, я не идеал, но, Джули, Богом клянусь, как только мы поженимся, я даже смотреть не буду на других женщин. Ты мне веришь?

– Хочу верить, – отвечала я. – Но, думаю, у тебя это в крови. И я не в претензии: ты такой, какой есть. И ты еще встретишь свою половинку. Но сама я не стану загонять тебя в ловушку, зная наверняка, что наш брак обречен на неудачу. – Я помолчала, размышляя. Теперь это было неважно, но мне хотелось знать правду. – Долго ты спал с Крисси Мэтьюз?

Хейз резко выдохнул, встал и принялся расхаживать по крыльцу. Я знала, что своим вопросом шокировала его. Но, в сущности, он был прав: у нас всегда было так. Мне стало стыдно, что я так долго отказывалась это понять – не признавала губительность наших отношений. Когда бабушка и Сара, две мои настоящие наперсницы, выражали свое беспокойство на этот счет, я им с пеной у рта доказывала, что они никогда не знали такой любви. Только теперь до меня дошло, что они были абсолютно правы: это не любовь; это – порочный круг.

Хейз медлил с ответом, – видимо, решал, стоит ли быть честным относительно Крисси.

– Ну хорошо, да, я спал с ней пару раз, – наконец произнес он смущенно. – Гордиться, конечно, нечем, но я не хотел причинять тебе боль.

Разумеется, я догадывалась. Но слышать это все равно было больно.

– Пару раз?

– Ну, несколько, – отмахнулся он. – По глупости. Прости. Я очень и очень о том сожалею. – Хейз упал передо мной на колени. – Ты моя семья, Джули. Твоя семья – это и моя семья. Твоя мама водила меня к стоматологу, чтобы мне удалили зуб мудрости; твой отец тренировал баскетбольную команду, в которой я играл. Мы из года в год вместе ездили на семейный отдых. Помнишь, как мы были в Ки-Уэсте, а там улицы затопило, и мы целыми днями босиком бегали под дождем? – Он теперь тараторил, как чумной, захлебываясь словами.

Я помнила. И расставаться с этим было больно.

– Ты же не хочешь жить так до конца своих дней? До восьмидесяти лет вспоминать о том, как нам было хорошо в шестнадцать, чтобы сохранить наш союз?

Хейз встал и снова закружил по крыльцу, сердито поглядывая на меня.

– Это из-за него, да? Из-за этого Коннера?

Я повела глазами.

– Ну, разумеется. Я вычеркнула из жизни последние десять лет из-за какого-то архитектора, с которым познакомилась в аэропорту. Зришь прямо в корень, Хейз.

– Если из-за слухов о Селене…

Я выставила вперед ладонь. Пусть я не всегда доверяла ему, но после ее звонка я прониклась уверенностью, что Селену из отдела кадров не интересовал Хейз из инвестиционного отдела.

– Нет, Хейз. Скорей уж, из-за Крисси Мэтьюз, хотя дело даже не в ней. И ты это знаешь.

– Слушай, давай отложим этот разговор на завтра. Лучше пойдем выпьем, искупаемся в море. – Его голос полнился отчаянием.

Он не слышал меня. Но ничего уже было не исправить. Хейз был неисправим, как я ни пыталась ему помочь. И пришла пора это признать.

– Не в этот раз, Хейз, – мягко произнесла я. – Ты мне дорог, я не хочу причинять тебе боль, но между нами все кончено.

Он тупо смотрел на меня, словно не понимал ни слова из того, что я говорила. Тогда через раздвижные стеклянные двери я прошла в свои номер, порылась в чемодане и, вернувшись на крыльцо, попыталась сунуть ему в руку обручальное кольцо с бриллиантом. Он выставил вперед ладонь.

– Не надо. Я купил это кольцо для тебя. И хочу, чтобы ты оставила его себе.

Я бы подумала, что это очередная уловка, если бы не его взгляд. И тогда мне стало ясно, что он наконец-то понял. Хейз наклонился, поцеловал меня в лоб. И я ему это позволила. Из моих глаз потекли слезы. Это был прощальный поцелуи. Он пошел вниз по лестнице, и мне казалось, что от меня уходит половина моей жизни.

Хейз сошел на дорожку, но потом остановился и замер на месте. Затем поднял голову и крикнул:

– Джули, я пытаюсь изобразить драматичное прощание, но вообще-то мне некуда идти. Отель забит под завязку, а авиарейсов до завтрашнего дня нет.

Я вздохнула. На этом острове мы действительно находились в относительной изоляции от внешнего мира. Поблизости не было другого отеля, где Хейз мог бы снять номер.

– Ладно, переночуешь сегодня на раскладушке, – крикнула я ему. – Но завтра чтобы тебя здесь не было.

Он уныло кивнул.

Я строго посмотрела на него.

– Да понял я. Клянусь. Между нами все кончено. – Хейз помолчал. – Между прочим, я не попытался снять девочку на пляже, чтобы заночевать у нее. Тебе не кажется, что это признак взрослости?

Я взяла один из цветков в вазе, стоявшей между двумя креслами-качалками, и швырнула его в Хейза.

Мне его будет не хватать. Безусловно. Но я приняла решение. Еще одна ночь ничего не изменит.