Текст книги "Разные берега"

Он посмотрел на нее. Даже сейчас ее темно-карие глаза искрились оптимизмом. А почему бы и нет? Ей всего двадцать шесть. Пройдет еще немало лет, прежде чем она узнает горький вкус разочарования.

В ее возрасте Джек был таким же. После трех лет удачных выступлений за Университет штата Вашингтон он был признан лучшим разыгрывающим в чемпионате университетских команд и попал в драфт профессиональной лиги. Он работал изо всех сил и отдавал себя игре без остатка. Через три года его приобрели «Джетс».

В четвертой игре сезона основной разыгрывающий получил травму, и настал час Джека. В той игре он сделал три голевых паса. К концу сезона никто уже не вспоминал имени разыгрывающего, которого он заменил. Все говорили только о Джеке Молнии. Болельщики скандировали его имя, его повсюду сопровождали вспышки фотокамер. Он привел свою команду к нескольким победам в суперкубке. На протяжении нескольких лет он был звездой. Героем.

Потом он получил травму. Игре конец. Конец карьере.

– Джек! – Голос Салли вернул его в прокуренный зал ресторана. – Что с тобой?

Он вздохнул. Ну вот, сейчас начнет расспрашивать. Она внимательно всматривалась в его лицо:

– Когда я была маленькой, мы с отцом часто вместе смотрели футбол по телевизору. Ты был его любимым игроком. Он всегда говорил, что ты лучший разыгрывающий за всю историю. А теперь ты работаешь здесь, в Портленде. Что случилось?

Он вдруг почувствовал опасность. Так можно и переступить черту. У каждого мужчины его возраста бывали такие моменты, но он к тому же очень давно ощущал себя очень одиноким, и теперь эта тяжесть давила особенно сильно.

– Все началось в больнице.

К его собственному удивлению, он рассказал ей абсолютно все. Как пристрастился к обезболивающим, как с треском провалился, когда ему предложили комментировать футбольные матчи на общенациональном канале. Все это сейчас возвращалось к нему острыми, сверкающими осколками ранящих воспоминаний.

Джек рассказал, как убеждал себя, что может прожить и без футбола. Но игра стала неотъемлемой частью его жизни. Он пытался притупить боль потери таблетками и спиртным. Его выходки были у всех на устах. Из звезды он превратился в прожигателя жизни.

– После курса лечения, – продолжал он, – я смог найти работу только на местной станции в Альбукерке. Началась долгая дорога назад к нормальной жизни.

Джек взглянул на Салли и почувствовал, что в их отношениях что-то изменилось. Он постарался отвести глаза и не смог.

Она положила свою руку на его, и ее прикосновение было как удар тока.

– Нынешнее расследование определит дальнейшие карьеры нас обоих.

Надо действовать, решил он. Все лучше, чем сидеть здесь вот так и мучиться от близости женщины, которая тебе не принадлежит.

– Кампус сегодня закрывается на зимние каникулы, – заметил Джек. – Почему бы нам не наведаться туда еще разок? Администрация и служащие уже разъехались. Может, без этих надсмотрщиков кто-нибудь и согласится откровенно поговорить с нами.

– Давай попробуем.

Джек расплатился, и они направились к выходу.

В кампусе они в который раз разговаривали с людьми, которые могли бы помочь расследованию. Убеждали, предлагали встретиться еще раз. Никаких результатов.

Теперь они молча сидели в машине на стоянке под одиноким ярким фонарем. Серебряные капли дождя барабанили по ветровому стеклу.

– Ну что ж, вот и все, – сказал наконец Джек.

Стрелки показывали час ночи.

Вдруг кто-то постучал в боковое стекло. Джек опустил его. Рядом с машиной стоял сотрудник охраны кампуса, которого они уже пытались разговорить раньше.

– Вы ищете компромат на Дрю Грейленда? – понизив голос, поинтересовался тот. – Я больше не могу смотреть на все его безобразия и молчать. Возьмите. – Он протянул Джеку большой желтый конверт.

На конверте никаких надписей не было. Когда Джек выглянул наружу, полицейский уже ушел.

Джек с нетерпением открыл конверт и принялся вынимать бумаги, мельком просматривая их.

– О боже!

– Что там? – спросила Салли.

– Протоколы. Четыре женщины обвиняют Дрю в изнасиловании во время свидания.

– И его ни разу не задержали?

– Ни разу, – повернулся к ней Джек.

Элизабет в последний раз сверилась со списком запланированных дел. Завтра в это время она уже будет дома у отца, где они с девочками и Джеком отметят Рождество.

Еще раз зачем-то обойдя дом, она взяла сумочку и направилась к машине.

Она довольно быстро доехала до Портленда. Поставила машину у здания телекомпании и вошла внутрь. Наверху, в офисе Джека, никого не было. Взглянув с беспокойством на часы, она направилась в студию.

Джек сидел на подиуме за большим столом. Он был слегка загримирован и в ярких лучах софитов походил на кинозвезду. Несправедливо, вдруг подумалось ей, что он все еще так молодо выглядит, гораздо моложе ее.

– За последние два года, – говорил Джек, – обращаясь к нацеленным на него камерам, – четыре женщины подавали заявления об изнасиловании или попытке изнасилования, совершенных Дрю Грейлендом. Однако администрация университета не передавала их заявления в полицию Портленда. Билл Сигел, курирующий спортивные программы университета, отказался прокомментировать эту информацию, заявив лишь, что, насколько ему известно, против Дрю Грейленда не выдвигалось никаких обвинений. Тренер Риверс подтвердил, что Грейленд на следующей неделе будет играть против Калифорнийского университета. По мере поступления информации мы будем информировать вас о развитии событий.

Джек отключил микрофон и встал. По пути к выходу он заметил Элизабет. Он провел ее в свой офис, захлопнул дверь и громко рассмеялся:

– Ты можешь поверить в это, Птичка? Я наконец чего-то добился!

Он закружил Элизабет в объятиях. Она смеялась вместе с ним. Никто так не умел радоваться успеху, как ее муж. В подобные минуты он был как бурный поток, все увлекающий за собой.

Джек разжал объятия и опустил ее на пол. Они смотрели друг на друга, и постепенно улыбки сходили у них с лиц. После неловкой паузы она спросила, бросив взгляд на часы:

– Ну как, ты готов? Наш самолет через два часа.

– Мы ведь летим завтра, – нахмурился Джек.

Опять он забыл. Но она взяла себя в руки и спокойным тоном сказала:

– Нет. Мы летим сегодня, двадцать второго декабря.

Тут дверь широко распахнулась. В комнату влетела молодая женщина.

– Ты не поверишь!.. – возбужденно выпалила она, бросившись к столу.

Только оказавшись посреди комнаты, она заметила, что Джек не один, и, застыв на месте, любезно улыбнулась Элизабет:

– Извините, что я так ворвалась. Но это действительно потрясающая новость. Меня зовут Салли.

– Здравствуйте, Салли, – с натянутой улыбкой произнесла Элизабет.

Она была слишком сердита на мужа, чтобы расточать любезности.

– Джек, еще три женщины подали заявления с жалобами на Грейленда. Одна из них только что позвонила мне. Она согласна дать тебе интервью.

– Давай через полчаса встретимся внизу и обсудим план дальнейших действий.

– Хорошо.

Кивнув на ходу Элизабет, Салли выбежала из кабинета. Элизабет посмотрела на Джека:

– Как я понимаю, ты не летишь. Джек обнял ее.

– Послушай, Птичка, – ласково прошептал он ей на ухо, – мне необходимо остаться здесь.

«Твои интересы всегда важнее всего, не так ли, Джек?» – подумала Элизабет.

– Я сделаю все, что ты пожелаешь, дорогая, вот посмотришь, – говорил он. – И конечно, я прилечу к твоему отцу заранее, до Рождества.

Стоя так близко, они могли бы поцеловаться, но Элизабет показалось, что их разделяет огромное расстояние.

– Ну смотри же, Джексон! – сказала она.

– Я же обещал.

– Ну ладно, дорогой. Я полечу без тебя.

– Я люблю тебя, Птичка, – сказал Джек, крепко поцеловав ее.

Элизабет хотела ответить тем же, но не смогла. Он все равно ничего больше не замечал, мысленно он уже был где-то там, с молоденькой Салли.

Элизабет не любила летать одна. Все время полета до Теннесси она просидела, уткнувшись в какой-то любовный роман.

В Нашвилле она взяла напрокат белый «форд-таурус» и поехала на юг. Каждый оставленный позади километр успокаивал ее нервы. Элизабет снова была в своем любимом штате Теннесси, единственном, кроме Эко-Бич, месте на земле, где она чувствовала себя как дома.

У поворота на Спрингдейл она сбавила скорость. Через пару километров дорога сузилась до двух полос. По обе стороны от нее до горизонта простирались поля, еще не засаженные табаком.

Она повернула на проселочную дорогу, которая шла по границе владений ее отца. По правую руку все принадлежало Эдварду Роудсу – десятки гектаров пахотной земли рыжеватого цвета. Скоро будут сажать рассаду.

Наконец Элизабет оказалась на подъездной дорожке. Над ней возвышалась ажурная металлическая арка. На столбе висела медная табличка с надписью «Суитуотер».

На тщательно ухоженной лужайке возвышался старинный кирпичный дом. По периметру росли аккуратно подстриженные вечнозеленые кусты. Их строгий ряд кое-где разрывали старые каштаны.

Элизабет остановилась у конюшни, переоборудованной в гараж, и выключила двигатель. Вытащила сумку с одеждой, подошла к входной двери и позвонила.

Спустя несколько мгновений ей открыл отец. На нем была голубая рубашка и брюки из саржи. Густые седые волосы торчали у него в разные стороны, как у Альберта Эйнштейна. Он широко и приветливо улыбнулся.

– Доченька моя любимая! Мы тебя не ждали раньше чем через час. Ну, скорее иди обними своего старика.

Элизабет поспешила к нему навстречу. Его большие сильные руки обхватили ее так, что на мгновение она почувствовала себя снова маленькой. Когда она освободилась от его объятий, он погладил ее по щеке.

– Мы очень скучали по тебе, – сказал он, оглядываясь назад. – Поторопись, мама. Наша дочка приехала.

Элизабет услышала стук высоких каблуков по мраморному полу. Затем до нее донесся запах гортензии – любимые духи ее мачехи.

Анита быстро вошла в прихожую. Она была на высоких тонких каблуках, в вишневых шелковых брюках и золотистой кофточке со смелым вырезом. Ее длинные платиновые волосы были так сильно начесаны, что казалось, у нее на голове колпак. При виде Элизабет она защебетала:

– Птичка, мы думали, что ты приедешь не раньше чем через час.

Анита пошла к Элизабет, словно собираясь обнять ее, но в последнее мгновение остановилась и прислонилась к отцу.

– Птичка, как хорошо, что ты снова дома. Мы так давно не виделись.

– Да уж, это точно.

– Ну... – После неловкой паузы Анита сказала: – Пойду-ка проверю, как там мой сидр. Папочка, проводи нашу Птичку в ее комнату.

Элизабет по-прежнему улыбалась, стараясь не выдать досады. Из всех привычек мачехи, которые ее страшно раздражали, одна была хуже всех: она почему-то называла ее отца – своего мужа – папочкой.

Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать.

– А где же Джек? – поинтересовался отец.

– Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра.

– Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец.

– Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами.

Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался.

– Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце.

– Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини.

Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали.

Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил:

– Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни.

Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню.

Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром.

– Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец.

– Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет.

Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать.

У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом.

– Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца:

– У тебя все в порядке? Ты здоров?

Он рассмеялся:

– Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам.

– Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она.

– Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда?

Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол.

– Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас.

Отец вдруг резко повернулся к ней:

– Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной.

Этого Элизабет от него никак не ожидала.

– С чего ты взял?

– Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке.

– Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать...

– Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы.

– Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же.

Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну.

– Папа?..

Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет.

Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным.

Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда.

Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки.

– Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате?

Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой.

Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила:

– Сегодня луна такая же, как в ту ночь.

– В какую ночь?

– В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул.

Он решительно поднялся:

– Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб.

Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала:

– Ты никогда не хочешь поговорить о ней.

Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул.

– Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Глава третья

Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал.

Он постучал в дверь. Ему открыла невысокая бледная девушка с рыжей шевелюрой. Она была одета в хлопчатобумажную юбку и белую блузку.

– Здравствуйте, мистер Шор.

Джек представил ей Салли и Кирка. Андреа пригласила всех в небольшую гостиную, тесно заставленную мебелью, и опустилась на стул. Неестественно прямая осанка выдавала внутреннее напряжение.

Джек уселся напротив.

– Андреа, я вынужден задать вам несколько неприятных вопросов. – Он нахмурился. – Вы уверены, что сможете отвечать на них?

– Это все так... унизительно.

Салли коснулась плеча Джека и отступила назад. Это был сигнал, означавший, что камера включена. Джек подался вперед:

– Андреа, вам нечего стыдиться.

Она попыталась улыбнуться:

– А своей глупости? Я ведь даже не была с ним знакома. Я увидела его и, конечно, узнала – его все знают. Я понимала, что недостаточно хорошенькая, да и вообще ничего особого собой не представляю, но я выпила пару коктейлей и осмелела. Я подошла к нему, и мы разговорились. Сначала он вел себя очень мило. Смотрел на меня так, будто ему действительно было со мной интересно. Когда подходили другие девушки, он давал им понять, что они нам мешают. – Андреа нервно теребила золотой крестик на шее. – Через некоторое время все начали расходиться. Осталось несколько человек. Дрю поцеловал меня. Он обращался со мной очень... бережно, как джентльмен. Поэтому, когда он пригласил меня к себе в комнату, я согласилась. – Ее нижняя губа задрожала. – Мне не следовало этого делать.

– Вам всего девятнадцать. Не судите себя слишком строго. Доверчивость – это не преступление, – успокоил ее Джек.

– А вот то, что он сделал, действительно преступление.

– Что... что именно он сделал?

– Сначала мы просто лежали на кровати и целовались. Но он становился все настойчивее. Он меня так прижал, что я не могла пошевелиться. А его поцелуи... я просто начала задыхаться от них. Я стала кричать, умоляя его отпустить меня.

Джек видел, что она едва сдерживает слезы.

– И тогда он ударил меня по лицу. Это было так больно, что я уже не могла кричать. А он тем временем начал стягивать с меня платье и нижнее белье. Я услышала треск материи. Потом... потом, – слезы покатились по ее щекам, – он изнасиловал меня.

Джек протянул ей носовой платок.

– Спасибо, – прошептала она, вытирая слезы, и через некоторое время продолжила: – Я даже не помню, как я вышла на улицу. Соседка по общежитию помогла мне добраться до клиники. Но там надо было слишком долго ждать. Я не выдержала и отправилась домой.

Джек почувствовал, что невольно сжимает кулаки.

– Вы рассказывали об этом кому-нибудь, кроме вашей приятельницы? Может быть, родителям?

Она всхлипнула:

– Я не могла. Наверно, придется рассказать им сегодня. Но на следующий день я обратилась в службу безопасности университета.

– И как они прореагировали?

– Один из сотрудников молча выслушал меня и вышел. Минут через пятнадцать в комнату вошел Билл Сигел. Он руководит командой «Пантеры». И он мне все выложил. Что у меня нет доказательств, нет свидетелей. Что в тот вечер я выпивала. Он заявил, что, если я не успокоюсь и выдвину обвинения против Дрю, это ему никак не повредит, а вот мою учебу в университете можно будет считать законченной. Он посоветовал мне помалкивать.

– Почему теперь вы все-таки решились рассказать обо всем?

– Я увидела ваш репортаж в новостях. И не хочу, чтобы он так же обошелся с кем-нибудь еще.

– А затем вы обратились в полицию Портленда.

– Наверно, это ни к чему не приведет. Я слишком долго принимала решение и наделала кучу ошибок. Но сейчас я чувствую себя лучше. По крайней мере я больше уже не боюсь. Как вы считаете, я поступила правильно?

Джек понимал, что ему не следует отвечать на этот вопрос. Но она сидела напротив, ее глаза были полны боли и сомнений. Она выглядела совсем ребенком.

– У меня дочь ваша ровесница. Ее зовут Джеми. Я молю Бога, чтобы с ней ничего не случилось в колледже. Но если с ней что-то случится, я хотел бы, чтобы она повела себя так же решительно, как вы сегодня. Вы поступили правильно.

Только попрощавшись с ней, уже по дороге на работу, Джек понял, насколько он был потрясен.

– Черт! – Он треснул кулаком по рулю. – Я был так же беспристрастен, как если бы на моем месте был ее отец. Когда интервью выйдет в эфир, моя карьера будет окончена.

– Тот, кто разговаривал бы с Андреа беспристрастно, просто не имел бы права задавать ей все эти вопросы. Она заслуживает участия.

Следующие четыре часа Джек с Салли провели в монтажной. Бедняга редактор, которому выпало дежурить в выходные, наконец не выдержал:

– Все, Джек, больше не могу. Я еду домой.

Джек взглянул на часы. Было десять часов вечера. Слишком поздно ехать к главному редактору новостных программ. Придется поговорить с ним завтра утром. Но ведь завтра в семь самолет.

Нет, на самолет он никак не успевает. Элизабет убьет его.

В аэропорте Нашвилла суматохи было меньше, чем обычно в праздничные дни. Элизабет приехала на час раньше – ей не терпелось увидеть девочек.

Наконец в толпе пассажиров она разглядела Стефани. Как обычно, ее дочка была сама аккуратность – отутюженные брюки цвета хаки, белая водолазка, черный пиджак. Каштановые волосы стягивал черный бархатный обруч. Еще в детстве в Стефани угадывалась грация и благородство.

Элизабет обняла старшую дочь:

– А где сестра?

– Мы в самолете сидели врозь.

Джеми появилась в зоне выдачи багажа последней. Она выделялась в толпе ростом – примерно метр восемьдесят, прической – светлые, мягкие, волнистые волосы доставали почти до пояса – и, наконец, нарядом. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, черная рубашка и черные солдатские ботинки.

Она продиралась через толпу, как нападающий футбольной команды.

– Это был самый ужасный полет в моей жизни, – заявила Джеми, вместо того чтобы поздороваться. – Рядом сидел ребенок, место которому в исправительном заведении. – Она чмокнула Элизабет в щеку. – Привет, мам. Ты выглядишь какой-то уставшей. А где папа?

Элизабет рассмеялась:

– Привет, детка. Твой отец на день задерживается. Делает важный репортаж.

– Вот это сюрприз! – Джеми едва перевела дух и тут же продолжила: – Они бы еще побольше кресел в самолет напихали! Прямо как будто на лилипутов рассчитывают.

Когда они подъехали к дому, Джеми все еще что-то оживленно рассказывала.

Отец с Анитой ждали их на крыльце.

Джеми вылетела из машины с развевающимися волосами и с разбегу бросилась в объятия деда.

Элизабет и Стефани забрали багаж и последовали за ней.

В доме пахло Рождеством. Еловые ветки украшали камин, благоухал корицей свежеиспеченный тыквенный пирог.

Весь день они болтали, играли в карты и заворачивали подарки в красивую бумагу. В полдень Стефани с Анитой скрылись на кухне, чтобы приготовить соус и овощи. Элизабет осталась в гостиной – они с Джеми и отцом играли в покер на спички.

– Расскажи нам, детка, – потребовал отец, попыхивая трубкой и разглядывая свои карты, – как у тебя идут дела в Джорджтауне?

– Непросто, – пожала плечами Джеми.

Это удивило Элизабет. Когда Джеми бывало нелегко, она в этом обычно не признавалась.

– В чем дело, что-то не так?

– Мама, не драматизируй, пожалуйста. Просто трудный семестр.

– А как твое плавание? – спросил отец. – Мы увидим тебя на следующих Олимпийских играх?

Когда Джеми было одиннадцать, одержав свою первую победу на соревнованиях, она заявила, что когда-нибудь завоюет олимпийское золото.

– Без всяких сомнений, – широко улыбаясь, заверила она. Но улыбка была какой-то странной. Неестественной. Элизабет хотела что-то сказать, но в этот момент в комнату вошла Анита. В руке она держала телефон.

– Птичка, это Джек.

Элизабет сразу поняла, что ее ждет невеселая новость.

Элизабет спала плохо, всю ночь проворочалась с боку на бок. Наконец в пять утра она сдалась, встала, оделась и спустилась вниз.

Вчера Джеку не удалось вырваться. Возникло какое-то важное препятствие. Репортаж получился великолепным. Я приеду завтра. Обещаю.

Элизабет заварила себе чашку чая и пошла в гостиную. Там, на кофейном столике, стояла красная картонная коробка с елочными украшениями. Видимо, отец оставил ее для Элизабет со вчерашнего вечера.

Она поставила чашку и достала из коробки первую игрушку. Это был прелестный белый ангелочек из фарфора. Мама подарила его Элизабет на четвертый день рождения. Насколько Элизабет помнила, это был последний подарок от матери.

– Здравствуй, мамочка, – тихо произнесла она, с улыбкой глядя на ангела, лежавшего у нее на ладони.

У Элизабет осталось так мало воспоминаний о маме, что каждое из них было для нее драгоценным.

Она повесила ангела на вторую сверху ветку, зажгла гирлянду и отступила на несколько шагов. Елка выглядела прекрасно.

В комнату вошла Анита. Она была в розовом пеньюаре и шлепанцах, как у куклы Барби.

– Я еле нашла эту коробку.

– Это ты ее для меня оставила? – спросила Элизабет.

– Ты можешь представить себе отца роющимся на чердаке в поисках коробки с елочными игрушками?

– Не могу. – Элизабет невольно улыбнулась. Анита уселась на диван, поджав под себя ноги.

– Жаль, что Джек не смог приехать вчера.

Элизабет снова повернулась к елке. Она не хотела продолжать разговор на эту тему.

– Он занят каким-то важным репортажем.

– Ты говорила об этом.

– Так оно и есть.

Анита нарочито тяжело вздохнула. Вот так они и общались с той самой поры, как отец привел в дом Аниту в качестве новой жены.

Элизабет тогда было тринадцать. Трудный возраст. И Анита Бокнер была последней, кого бы Элизабет выбрала себе в приемные матери.

– Птичка, это твоя новая мама, – объявил отец.

Больше о ее родной маме он никогда не упоминал. Ни фотографии на каминной полке, ни рассказов, которые могли бы согреть ее осиротевшую дочь.

Анита пыталась стать для Элизабет матерью, но у нее ничего не получилось. Они с самого начала были несовместимы, как лед и пламень. Чтобы не расстраивать Эдварда, они научились вести себя вежливо по отношению друг к другу. Когда намечалась очередная размолвка, одна из них меняла тему разговора.

На этот раз очередь была за Элизабет. Но тут раздался звонок у входной двери. Она взглянула на Аниту:

– Вы кого-нибудь ждете?

Та в недоумении пожала плечами. Элизабет пошла открывать дверь.

На пороге стоял Джек. Выглядел он помятым и уставшим.

– Привет, малыш, – проговорил он и улыбнулся какой-то вымученной улыбкой. – Я посреди ночи разбудил главного редактора службы новостей, отдал ему пленку, а потом всю ночь добирался сюда на перекладных рейсах. Ты не сердишься на меня?

Элизабет улыбнулась:

– Я уже чуть было окончательно в тебе разочаровалась, а ты взял и совершил героический поступок.

Она позволила Джеку обнять себя и, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, поцеловала его в ответ.

Обычно неделя после Рождества проходила довольно спокойно. Но не прошло и двадцати четырех часов с их возвращения в Эко-Бич, как Элизабет поняла, что в этом году все будет по-другому.

Джеку позвонили в первый раз в аэропорту Нашвилла 27 декабря. В тот момент она не придала звонку особого значения, она еще не поняла, что за последнюю неделю в их жизни наметился крутой поворот.

Пока она отдыхала с семьей в Теннесси, в Орегоне бурно развивались события.

Джек снова стал героем.

Сюжет про Дрю Грейленда вышел в эфир сразу после Рождества. На следующий день его арестовали по обвинению в изнасиловании. Новость тут же приобрела общенациональный масштаб.

С того момента, когда Джек с Элизабет переступили порог дома, телефон не умолкал ни на минуту. Все хотели взять у Джека интервью. После долгих лет забвения он снова стал знаменитым.

Историю с Дрю Грейлендом вынес на суд американской публики не абы кто, а Джексон Шор, который когда-то сам был звездой, а потом споткнулся и сбился с пути.

Джек стал примером человека, восставшего из пепла. И этот новый образ накладывал отпечаток на все, что бы он ни делал. Он распрямил плечи, улыбался теперь шире, спал крепче.

К своему стыду, Элизабет не могла заставить себя радоваться за Джека. Признаться, что она завидует счастью и успеху собственного мужа, было для нее совершенно невозможно. Поэтому, вместо того чтобы дать понять ему, что из-за его внезапного взлета она почувствовала себя еще более потерянной, Элизабет с исступлением принялась за перестройку столовой – вполне приличной, хотя немного скучноватой комнаты между кухней и гостиной.

Как и большинство коттеджей на этом участке побережья, их дом строился как летняя дача для богатой портлендской семьи. На протяжении многих лет он переходил от одного хозяина к другому, его не раз перестраивали и перепланировали. Когда в 1999 году Джек с Элизабет впервые увидели его, Джек не нашел в нем ничего привлекательного, кроме цены. Действительно, это было неухоженное здание с облезшей краской и нуждавшимися в замене коммуникациями. Да и до Портленда от Эко-Бич неблизко.

Но Элизабет сразу представила, как превратит этот дом в коттедж с террасой по всему периметру, с которой открывается потрясающий вид на океан. Впервые за годы их совместной жизни она проявила настойчивость, и Джеку пришлось согласиться на покупку.

Она начала заниматься домом сразу же после переезда и за два года успела немало. Она сняла светло-зеленое ковровое покрытие и обнаружила под ним прекрасный пол из дубовых досок.

Потом Элизабет удалила несколько слоев краски с кухонных шкафов и покрыла столешницы столов эффектной гранитной плиткой.

Она не нанимала себе в помощь рабочих, поэтому дело шло медленно. С кухней и гостиной она закончила, но конца ремонту видно не было. Еще на прошлой неделе ей казалось, что столовая может и подождать, пока она не закончит со спальней, однако накануне вечером ее планы переменились.

Они с Джеком смотрели в гостиной телевизор, каждые пятнадцать минут звонил телефон, Джек в который раз рассказывал об истории, которой были посвящены его последние репортажи, и о своей собственной жизни.

Элизабет слышала, как его голос приобретает прежнюю уверенность. Это будило воспоминания о прошлом – часто очень приятные.

В первые годы замужества она обожала футбол. Ей нравилось наблюдать за игрой Джека. А после каждого выигрыша он приносил домой частицу победной эйфории. И они предавались любви – необузданно, страстно, горячо.

Но со временем все переменилось. Джек стал звездой, а звезды ведут себя иначе, чем обычные люди. Они празднуют ночи напролет и отсыпаются днем, напрочь забывая о своих женах и детях.

Они спят с другими женщинами.

Элизабет с Джеком едва пережили эти темные, тяжелые времена. Как ни парадоксально, но спас их закат его славы. Серьезно травмировав колено и пристрастившись к наркотикам, Джек вернулся к Элизабет.

Накануне вечером, невольно выслушав очередной самозабвенный рассказ Джека о его жизни, она вдруг увидела их будущее. Оно будет зеркальным отображением их прошлого.