Текст книги "Зимний сад"

– Я же грязная.

– За это я тебя и люблю, – ответил он, целуя ее чумазую руку.

– Мне надо в душ, – сказала она, расстегивая рубашку.

Дэнни провел ее сначала через бунгало, а потом вниз по деревянной дорожке к ванной и уличному душу. Под струей горячей воды она расстегнула лифчик, сбросила шорты и трусы, а затем ногой оттолкнула намокшие вещи подальше. Дэнни начал намыливать ее тело, и это было больше похоже на прелюдию: когда Нина прильнула к нему, вся в мыльной пене, им хватило одного касания. Он тут же подхватил ее на руки и отнес в бунгало.

Позже, переведя дыхание, они улеглись в обнимку на кровати с пологом.

– Боже, – сказала она, пристроив голову у него под мышкой, – я и забыла, как хорошо у нас это получается.

– У нас многое хорошо получается.

– Знаю. Но это – лучше всего.

Повисла пауза, и она поняла, что сейчас он скажет что-то не очень приятное.

– Когда твой отец умер, я узнал об этом от Сильвии.

– А что я должна была сделать? Поплакаться тебе в трубку? Описать, как он умирал?

Он повернулся на бок, увлекая ее за собой, и они оказались лицом к лицу. Он скользнул рукой по ее спине, положил ладонь на изгиб бедра.

– Я же из Дублина, забыла? Я знаю, каково терять близких, Нина. Знаю, как боль разъедает тебя изнутри, словно серная кислота. Знаю, как хочется от нее убежать. Думаешь, только ты приехала в Африку ради этого?

– Чего ты хочешь от меня, Дэнни? Чего?

– Расскажи мне про своего отца.

Она взглянула на него, чувствуя себя загнанной в угол. Она хотела бы отозваться на его просьбу, но не могла. Боль утраты была слишком сильна, если отдаться ей целиком, пути назад больше не будет.

– Я не знаю, как о нем говорить. Он был для меня… солнцем, наверное.

– Как и ты для меня, – тихо сказал Дэнни.

Эти слова ее не утешили, как бы ей ни хотелось обратного. Она знала, что бывает, когда один любит больше, чем другой, – такая неравная любовь разрушает человека изнутри. Разве не этот надрыв ей случалось читать у папы в глазах, когда он смотрел на жену? Увидев эту боль однажды, уже невозможно ее забыть. Если она заметит такой взгляд у Дэнни, то ее сердце будет разбито. Однажды это непременно случится. Рано или поздно он поймет: пусть она любила отца, но сама гораздо больше похожа на мать.

– Можно мы просто…

– Пока что да, – сказал он.

Она понимала: тема еще не закрыта.

Подумав, что потеряет его, Нина ощутила странный прилив тревоги и поэтому поступила так же, как и всегда, когда чувства казались чересчур острыми: скользнула рукой по его голой груди, по дорожке волос внизу живота и дальше. Почувствовав, как он возбужден, она убедилась, что он все еще принадлежит ей.

Пока что.

Сизое небо застилают облака. Одинокая чайка с криком заходит в вираж, сражаясь с ветром. Маленькая девочка с длинными хвостиками и ободранными коленками бежит вслед за отцом. Впереди, на песке, извивается и приплясывает воздушный змей, он взмывает прежде, чем она успевает его схватить.

– Папочка, – кричит она, зная, что он слишком далеко и не сможет услышать. – Папа, я тут…

Мередит в ужасе проснулась. Она села в кровати и огляделась, хотя и знала, что отца рядом нет. Это был лишь очередной сон.

Разбитая, ощущая усталость во всем теле – ночь опять выдалась беспокойной, – она выскользнула из постели, стараясь не разбудить Джеффа. Подошла к окну и уставилась в темноту. До рассвета еще далеко. Скрестив руки, она попыталась собраться с мыслями. Ей чудилось, что душа ее постепенно мертвеет, словно она больна особой формой проказы.

– Иди в постель, Мер.

Она даже не обернулась.

– Прости. Не хотела тебя будить.

– Может, сегодня не пойдешь на работу и выспишься?

Приятно было бы зарыться в его объятия, нырнуть под одеяло и просто спать, пока жизнь идет своим чередом.

– Я бы рада, но не могу, – сказала она, мысленно перебирая список дел на сегодня. Раз уж она встала, то сядет разбираться с налогами за последний квартал. На следующей неделе встреча с бухгалтером, и ей надо подготовиться.

Джефф выбрался из постели и подошел к Мередит. В темном стекле серебрились их отражения.

– Мер, ты заботишься обо всем и всех. Кто позаботится о тебе?

Она повернулась и позволила себя обнять.

– Ты.

– Я? – резко переспросил он. – Я всего лишь очередная задача в твоем списке дел.

Когда-то – может быть, еще год назад – она разозлилась бы, сказала, что он зря к ней цепляется, но сейчас на это не было сил.

– Не надо, Джефф, – только и смогла ответить она, – я не готова к таким разговорам.

– Я знаю, что тебе больно…

– Еще бы мне не было больно. У меня умер отец.

– Дело не только в этом, – сказал он тихо. – Ты слишком много берешь на себя. Чуть ли не в лепешку расшибаешься, стараясь привлечь ее внимание, прямо как…

– А что я должна делать? Плюнуть на мать? Или, может, уволиться?

– Найми для нее помощницу. Твоей матери все равно, приходишь ты или нет. Понимаю, тяжело это слышать, но ей всегда было безразлично.

– Не могу. Она не позволит. И я дала папе слово.

– Разве твой отец хотел, чтобы она сводила тебя с ума? Она хоть взглядом тебя удостоила?

Мередит знала, что он прав. В такие минуты она едва не жалела, что они так много лет прожили вместе и он всякого навидался. Но он был рядом в тот рождественский вечер – и в другие, похожие вечера, – а потому видел жену насквозь, видел, как ее ранит холодность матери.

– Ты же знаешь, дело не в ней, а во мне. Я такой человек. Не могу… не могу ее бросить.

– Твой отец тоже переживал об этом, помнишь? Он боялся, что наша семья развалится без него, – так и происходит. Она распадается. Да ты сама распадаешься на кусочки, но слышать не хочешь о помощи.

– Доктор Бернс говорит, что маме нужно время, потом станет легче. Обещаю, как только она придет в норму, я найму кого-нибудь, кто сможет убирать в ее доме и оплачивать счета. Хорошо?

– Обещаешь?

Она чмокнула его в губы. Проблема решена – пусть ненадолго.

– Я вернусь к завтраку, ладно? Приготовлю нам сладкий омлет. Побудем вдвоем.

Мередит высвободилась из объятий мужа и направилась в ванную. На пороге она услышала, как он сказал ей что-то, но, разобрав слово «волнуюсь», закрыла за собой дверь.

Выйдя из ванной и не включая в спальне свет, она натянула одежду для пробежки и спустилась на первый этаж. Сварила кофе, подозвала собак и вышла на улицу, в холодные февральские сумерки.

Она взяла темп почти вдвое быстрее обычного, надеясь, что это поможет проветрить голову. Физическая боль казалась гораздо легче душевной. Собаки бежали рядом, время от времени ныряя в глубокий снег на обочине. Когда она обогнула поле для гольфа, равнину уже позолотил рассвет. Снега не было уже почти две недели, и сугробы, покрытые коркой наста, поблескивали в лучах бледного солнца.

Свернув к «Белым ночам», она покормила собак у матери на веранде. Очередное нововведение в ее распорядке дня: теперь всегда приходилось делать не меньше двух дел зараз. Она скинула беговые кроссовки, поставила на кухне самовар и поднялась на второй этаж. Все еще раскрасневшаяся, тяжело дыша после интенсивной пробежки, отворила дверь материнской спальни.

Кровать оказалась пустой.

– Черт.

Мередит вышла в зимний сад и села рядом с матерью на скамейку. На той была кружевная ночная рубашка, подаренная папой на прошлое Рождество, плечи укрывал голубой мохеровый плед. На нижней губе, похоже прикушенной, проступила капелька крови. Чулки грязные, посеревшие от влаги.

Мередит отважилась прикоснуться к холодной как лед руке матери, но не нашла слов, которые подходили бы к этому нежному жесту.

– Пойдем, мам, тебе надо поесть.

– Я ела вчера.

– Я знаю. Пойдем.

Она взяла мать за руку и помогла подняться. После долгого сидения на железной скамейке та с трудом распрямилась, суставы похрустывали при каждом движении.

Наконец, твердо встав на ноги, она отстранилась от Мередит и зашагала по брусчатой дорожке в сторону дома.

Мередит не стала ее догонять.

Пройдя вслед за матерью на кухню, она позвонила Джеффу и предупредила, что к завтраку все-таки не появится.

– Мама опять сидела в саду, – объяснила она, – пожалуй, поработаю сегодня отсюда.

– Какой сюрприз.

– Ну чего ты, Джефф. Пойми меня…

Но он повесил трубку.

Мередит вздрогнула от внезапности коротких гудков и набрала номер Джиллиан. Они пустились в обсуждение обычных для их разговоров тем: учеба, погода, Лос-Анджелес. Мередит слушала дочь и изумлялась. Она не понимала, когда та успела повзрослеть, обрести уверенность в себе, стать человеком, непринужденно рассуждающим о химии, биологии и мединститутах. Казалось, еще вчера Джилли была пухленькой девочкой с щелкой между зубами, которая могла целый день просидеть, глядя на почку на ветке яблони. Осталось немного, мамочка. Скоро раскроется. Может, мне позвать дедушку?

Когда Джиллиан начала учиться водить машину, то разобралась во всем минут за десять. Я же читала правила, мам. Хватит стискивать зубы. Доверься мне.

– Я люблю тебя, Джилли, – сказала вдруг Мередит, перебив дочь. Джиллиан что-то говорила о ферментах. Или вирусе Эбола. Мередит улыбнулась: было ясно, что она все прослушала. – И очень тобой горжусь.

– Ты, наверное, уже засыпаешь от скуки?

– Самую малость.

Джиллиан рассмеялась.

– Ладно, мам. Мне все равно надо бежать. Люблю тебя.

– И я тебя, Букашка.

После разговора с дочерью Мередит почувствовала себя лучше. Будто снова обрела цельность. Для нее разговоры с дочками всегда были идеальным лекарством от грусти – кроме тех случаев, конечно, когда грустно становилось от самих разговоров…

До конца дня она работала из дома матери, устроившись за кухонным столом, разбиралась с налогами, отчетами об урожае, складскими расходами, а в перерывах сумела уговорить мать поесть и постирала белье.

Уже совсем вечером, помыв посуду и убрав в холодильник остатки еды, она заглянула в гостиную.

Мать сидела в папином любимом кресле и вязала, свет торшера придавал обманчивую мягкость ее лицу. Слева от нее, в красном углу, мерцала лампадка.

Глаза матери были закрыты, хотя в руках она сжимала спицы. Из-за тени, которую отбрасывали ресницы на бледные щеки, лицо матери выглядело бесконечно печальным.

– Пора спать, мам, – сказала Мередит, стараясь не выдать раздражения и усталости. Она выключила свет, и интимная обстановка, царившая в комнате, рассеялась.

– Я сама могу решить, когда идти спать.

Мередит в тысячный раз принялась мучительно уговаривать ее подняться и лечь в постель. Без препирательств мать не делала ничего: не чистила зубы, не меняла одежду, не снимала носки.

В десятом часу Мередит наконец уложила ее в кровать и подоткнула одеяло со всех сторон, как когда-то делала для Мэдди и Джиллиан.

– Доброй ночи, – сказала она. – Пусть тебе приснится папа.

– Видеть сны слишком больно, – тихо проговорила мать.

Мередит не знала, что ответить.

– Тогда пусть приснится твой сад. Скоро там расцветут крокусы.

– Разве они съедобные?

Теперь такое случалось часто: только что в глазах матери была ясность – и вот их уже застилает туман.

Мередит убеждала себя, что перемены в ее поведении – все эти приступы помутнения – вызваны горем. Когда пройдет скорбь, прекратятся и они.

Но каждый раз, когда мать теряла связь с реальностью и впадала в смятение, Мередит все больше сомневалась в словах доктора Бернса. Она боялась, что дело все-таки в болезни Альцгеймера. Только этим Мередит могла объяснить, почему мать стала прятать по всему дому кожаные ботинки и бруски масла и болтать какую-то чепуху о сказочных львах.

Она прикоснулась к дезориентированной матери, утешая ее, как испуганного ребенка.

– Все хорошо, мам. Внизу у нас полно еды.

– Я прилягу на пару минут и схожу на крышу.

– Никаких крыш, – устало ответила Мередит.

Мать вздохнула и закрыла глаза. Через несколько секунд она уже спала.

Мередит прошлась по комнате, собирая одеяла и одежду, которые мать уронила на пол.

Спустившись на первый этаж, Мередит закинула в стиральную машину белье, чтобы завтра утром запустить стирку. Затем собрала посылки для Мэдди и Джиллиан.

Только к десяти она наконец покончила с делами.

Когда она приехала домой, Джефф сидел у себя в кабинете над рукописью.

– Привет, – сказала Мередит, входя.

Он даже не поднял головы.

– Привет.

– Как дела с книгой?

– Отлично.

– Никак не успеваю прочесть то, что ты мне дал.

– Знаю.

Он бросил на нее разочарованный взгляд, уже ставший привычным. Мередит вдруг увидела их обоих будто со стороны – и разглядела то, чего прежде не замечала.

– У нас с тобой проблемы, да?

В выражении его лица читалось облегчение – похоже, он давно ждал этого вопроса.

– Ага.

– Ясно.

Ему явно хотелось обсудить эти проблемы, которые Мередит заметила только сейчас, и она понимала, что снова разочарует его, но на ум не приходили никакие слова. Ей было совсем не до этого. Мать на глазах впадала в безумие – не хватало только Джеффа с его недовольством.

Сознавая, что допускает ошибку, но не имея сил поступить как-то иначе, она вышла из кабинета – подальше от его грустного, разочарованного выражения лица – и поднялась в спальню, которую делила с мужем столько лет. Раздевшись, она натянула старую футболку и забралась в постель. Несмотря на пару таблеток снотворного, заснуть не получилось, и когда позже Джефф тоже залез в кровать, Мередит поняла: он знает, что она не спит.

Мередит повернулась на бок и, обняв его сзади, шепнула: «Спокойной ночи».

Этих слов было мало, катастрофически мало, и оба хорошо это знали. Точно грозовая туча, темнеющая вдали, нависла неизбежность трудного разговора.

Глава 7

В середине февраля в белизне пейзажа начали проступать мятежные пятна зелени. За одну ночь расцвели белые крокусы и подснежники, сквозь блестящее снежное покрывало пробивались тонкие бархатно-зеленые стебли.

Мередит из раза в раз обещала себе, что поговорит с Джеффом об их проблемах, но что-нибудь все время вставало у нее на пути. Впрочем, не то чтобы ей очень хотелось с ним говорить. Не особенно. Ей хватало и матери с ее причудами и приступами безумия. Может, новобрачным и не дано понять, как можно игнорировать кризис в браке, но после двадцати лет замужества любая женщина знает, что закрывать глаза можно почти на все, если только не упоминать об этом вслух.

Главное – пережить день. Как люди с алкогольной зависимостью стараются удержаться от первой рюмки, так и двое людей могут избегать тех слов, что неизбежно влекут к серьезной беседе.

Но их проблемы висели в воздухе, словно застоявшийся дым или ядовитый газ. И сегодня Мередит наконец собралась подступиться к ним.

Она ушла с работы пораньше, в пять часов, и отложила все дела, с которыми намеревалась покончить по дороге домой. В химчистку можно заехать как-нибудь в другой раз, а продуктов на сегодня хватит. Она поехала прямиком к дому матери и припарковала машину.

Как она и предполагала, мать – в двух ночных рубашках – сидела в зимнем саду, укутавшись в одеяло.

Мередит направилась к ней, на ходу застегивая пальто. Подойдя ближе, она расслышала, как мать тихим, напевным голосом что-то говорит про голодного львенка.

Снова сказка. Мать сидит одна на улице и рассказывает сказку любимому мужу.

– Привет, мам, – сказала Мередит, осмелившись положить руку ей на плечо. Она уже знала, что в такие минуты мать разрешает к себе прикасаться, а иногда это даже помогает ей вернуться к реальности. – Тут слишком холодно, и скоро совсем стемнеет.

– Не отправляй Аню одну. Ей будет страшно.

Мередит вздохнула. Она хотела что-то сказать в ответ, но вдруг заметила в саду перемену. Рядом со старой медной колонной сверкала еще одна, новая.

– Когда ты ее заказала?

– Как бы я хотела дать ему немного конфет. Он обожает конфеты.

Мередит помогла матери встать и отвела в теплую светлую кухню, где сделала ей чашку горячего чая и разогрела суп.

Мать склонилась над столом, ее трясло от холода. Только когда Мередит принесла ей хлеб с медом и маслом, она наконец подняла взгляд.

– Твой папа любит хлеб с медом.

От этих слов Мередит накрыло печалью. У отца была аллергия на мед, и оттого что мать забыла нечто настолько конкретное, Мередит расстроилась даже сильнее, чем из-за всех прошлых приступов.

– Жаль, что мы с тобой не можем поговорить о нем, – сказала она скорее себе, чем матери. Сейчас Мередит больше, чем когда-либо, нуждалась в отце. Только с ним она могла бы обсудить размолвку с мужем. Он бы взял ее за руку, прогулялся с ней по питомнику и нашел правильные слова. – Папа сказал бы мне, что делать.

– Ты знаешь, что делать, – сказала мать, отламывая кусочек хлеба и пряча его в карман. – Скажи им, что любишь их. Это самое главное. И передай им бабочку.

Никогда в жизни Мередит не ощущала себя так одиноко.

– Ты права, мам. Спасибо.

Пока мать ела, Мередит прибралась на кухне. Затем помогла матери подняться по лестнице и почистила ей зубы, как чистила в детстве дочерям, а та слушалась ее, как и они тогда. Но когда Мередит начала ее раздевать, мать снова заупрямилась.

– Ну же, мам, нужно переодеться ко сну. Твоя ночная рубашка грязная. Я принесу что-нибудь посвежее.

– Нет.

Впервые Мередит не нашла в себе сил для спора и потому разрешила ей лечь, не переодеваясь.

Выйдя из спальни, она подождала у двери, пока мать заснет. Как только та начала тихонько сопеть, она спустилась, вышла на крыльцо и заперла дверь на ночь.

Только в машине, по дороге домой, Мередит осознала смысл слов, которые сказала мать.

Ты знаешь, что делать.

Скажи им, что любишь их.

Пусть это и прозвучало во время приступа бреда, совет был хорошим.

Когда она в последний раз говорила Джеффу эту заветную фразу? Прежде они обменивались ею постоянно, но теперь перестали.

Если и правда пора исправлять что-то в их браке, то начать разговор нужно именно с этих трех слов.

Добравшись домой, она позвала Джеффа, но ответа не получила.

Значит, он еще не приехал. Можно успеть подготовиться.

Улыбнувшись этой мысли, она отправилась в душ, потянулась там за бритвой и сообразила, что давно не брала ее в руки. Как она умудрилась так себя запустить?

Мередит высушила и завила волосы, накрасилась и надела шелковую пижаму, которую не доставала сто лет. Босая, пахнущая кремом для тела с гарденией, она открыла бутылку шампанского и налила себе бокал. Затем зажгла камин в гостиной и села ждать мужа.

Облокотившись на мягкие подушки дивана, Мередит закинула ноги на журнальный столик, закрыла глаза и попыталась понять, что еще она может сказать и каких слов он от нее ждет.

Ее мысли прервал лай собак. Обгоняя друг друга, они неслись в прихожую, чтобы скорее встретить хозяина.

Едва только Джефф зашел в дом, как они тут же облепили его и, едва не подпрыгивая от радости, стали бить по паркету хвостами.

– Привет, – сказала Мередит, как только муж появился в гостиной.

– Привет, Мер, – ответил он, не глядя на нее и продолжая почесывать Лею за ухом.

– Тебе что-нибудь налить? – спросила Мередит. – Может быть, сядем… поговорим?

– У меня голова раскалывается. Наверное, приму душ и отправлюсь спать.

Она знала, что если напомнит ему, как важен для них этот разговор, то он передумает ложиться. Вместо этого он сядет с ней рядом, и они приступят к тому, что ее так страшит.

Именно это, пожалуй, и стоило сделать, но она не была уверена, что на самом деле готова сейчас слушать Джеффа. Да и какая разница – днем раньше, днем позже? Он явно очень устал, а уж ей это чувство было знакомо не понаслышке. Она еще успеет сказать, как его любит.

– Хорошо, – сказала она. – Вообще-то я тоже устала.

Они вместе поднялись в спальню и легли. Прижавшись к мужу, Мередит впервые за многие месяцы крепко уснула и не видела снов.

В пять сорок пять она проснулась от телефонного звонка. Случилась беда, тут же пронеслось у нее в голове, и Мередит с бешено бьющимся сердцем схватила трубку.

– Алло?

– Мередит? Это Эд. Прости, что звоню так рано.

Она щелкнула выключателем ночника и, промямлив Джеффу, что это звонят с работы, снова села в постели.

– Что случилось, Эд?

– Твоя мама в питомнике. В секторе «А». Она… э-э… везет ваши детские санки.

– Черт. Задержи ее там. Я скоро буду. – Сбросив одеяло, Мередит вскочила и заметалась по комнате, пытаясь найти хоть какую-то одежду.

– Да что такое? – спросил Джефф, приподнимаясь.

– Моя восьмидесяти-с-лишним мать пошла кататься на санках. Да-да, я все придумала, никакой это не Альцгеймер. Она просто горюет.

– Да уж.

– А я ведь говорила Джиму. – Она нашарила на дне шкафа штаны и влезла в них. – За этот месяц мы ходили к нему трижды, и всякий раз мать была само здравомыслие. Он считает, что все дело в горе. Но при мне она чудит только так.

– Ее нужно показать специалисту.

Мередит схватила сумку, лежавшую на кушетке в изножье кровати, и, не попрощавшись с Джеффом, выбежала из дома.

К весне стало ясно, что никакого разговора не будет. Оба понимали, что в их браке что-то не ладится, – об этом говорил каждый их взгляд, каждое прикосновение, каждая натянутая улыбка, – но ни он, ни она не пытались обсудить проблему. Оба помногу работали, целовали друг друга на ночь, а на рассвете расходились каждый своей дорогой. Приступы замешательства у матери стали случаться куда реже, и Мередит даже начала верить, что доктор Бернс все же был прав и что та идет на поправку.

Закрыв гроссбух и убрав механический карандаш в ящик стола, Мередит нажала кнопку на внутреннем телефоне.

– Дэйзи, я поеду на обед к матери. Через час вернусь.

– Хорошо.

Она схватила куртку с капюшоном и поспешила к машине.

Прекрасный мартовский день сразу поднял ей настроение. На прошлой неделе в долину вернулось тепло, и старухе-зиме пришлось отступить. Солнце оставило на природе отчетливый след: в канавах вдоль обочин бежали мутные ручьи, с пробуждающихся яблонь падали искристые капли, рисуя кружева на последних клочках рыхлого снега.

Мередит свернула к родительскому дому, припарковалась и зашагала к воротам. Справа мужчина в спецовке подпалил красную дымовую шашку для окуривания сада. Мередит помахала ему и, проходя сквозь густой черный дым, зажала рукой нос и рот.

Войдя, она сняла куртку и позвала мать.

И замерла на пороге кухни.

Мать стояла на кухонном столе, держа в руках обрывок газеты и рулон скотча.

– Мама! Ты что вытворяешь? Слезай скорее. – Мередит бросилась к матери и помогла ей спуститься. – Давай-ка, держись за меня.

Лицо у матери было мертвенно-белое, волосы спутались. Она натянула на себя по меньшей мере четыре слоя не сочетающихся вещей, но была босой. На плите позади нее шипело и пузырилось в кастрюле какое-то варево, переливаясь через край.

– Мне нужно в банк, – сказала мать. – Надо забрать все деньги, пока еще можно. Нам почти нечего больше обменивать.

– Мама… У тебя руки в крови. Чем ты занималась?

Мать покосилась в сторону столовой.

Мередит метнулась туда, мимо самовара и пустой корзины для фруктов на столе. Большая картина, написанный маслом пейзаж – Нева на закате, была прислонена к столу; тут и там обои свисали со стен длинными клочьями, на обнажившейся штукатурке темнели какие-то пятна. Что это, засохшая кровь? Неужели мать так усердно сдирала обои, что поранилась? Оторванные клочки обоев торчали из вазы, точно жутковатый увядший букет.

Из кухни все неслось утробное бульканье. Мередит кинулась к плите, выключила огонь и увидела, что в кастрюле варятся обрывки обоев.

– Это еще что такое?

– Нам нужна еда, – ответила мать.

Мередит подошла к ней и осторожно взяла ее кровоточащие ладони.

– Пойдем, мам. Я тебя вымою, ладно?

Мать, похоже, ее не слушала. Она продолжала бормотать что-то про деньги, которые так важно забрать из банка, но все же послушно поднялась вместе с Мередит в ванную, где хранилась аптечка. Мередит усадила мать на опущенную крышку унитаза и нагнулась, чтобы обмыть, обработать и перевязать пораненные руки. Пальцы матери были в порезах. Такие ранки нельзя получить, лихорадочно отдирая обои. Порезы были слишком ровными.

– Что произошло, мам?

Мать озиралась вокруг.

– Я слышала выстрелы. И видела дым.

– Ты слышала, наверное, выхлоп фургона. Это Мелвин приехал, чтобы обработать сад дымовыми шашками.

– Дымовые шашки? – нахмурилась мать.

Обработав ранки и перевязав, Мередит уложила ее в постель и как следует укрыла. И тут заметила на прикроватной тумбочке канцелярский нож. Значит, мать намеренно себя порезала.

Господи.

Мередит дождалась, пока мать заснет, и спустилась на первый этаж. Она долго рассматривала царившую там разруху: варево из обоев, ободранные стены, вазу с бумажным букетом. Ей стало страшно. Когда она вышла на веранду, Мелвин уже уезжал, и Мередит еле сдержалась, чтобы не закричать на всю улицу.

Вместо этого она достала из кармана мобильник и позвонила Джеффу на работу.

– Привет, Мер. Что такое? Я как раз собирался…

– Ты мне нужен, Джефф, – тихо сказала она. Сколько бы она ни старалась делать все правильно и как бы ни хотела сдержать данное папе обещание, у нее ничего не вышло. Справиться с этим в одиночку она не могла.

– Что случилось?

– Мама окончательно слетела с катушек. Сможешь приехать?

– Буду через десять минут.

– Спасибо.

Мередит позвонила доктору Бернсу и попросила, чтобы он тоже срочно приехал. Сказала без колебаний: чрезвычайная ситуация. В ее представлении происходящее можно было назвать только так.

Он пообещал сейчас же примчаться, и Мередит набрала номер Нины. Она понятия не имела, который час в Ботсване, Зимбабве или где там ее сестра, – и ей было все равно. Одно Мередит знала наверняка: как только Нина ответит, она скажет, что в одиночку не справится.

Но Нина на звонок не ответила. Автоответчик выдал только запись с ее бойким голосом: «Привет, спасибо, что позвонили. Бог его знает, где я сейчас нахожусь, но оставьте мне сообщение, и я перезвоню, как только смогу. Asante sana»[7]7
  Спасибо (суахили).


[Закрыть].

Бип-бип.

Мередит дала отбой, не оставив сообщения.

Какой смысл?

Она постояла еще немного с телефоном в руке, наблюдая, как постепенно рассеивается дым. Глаза пощипывало, но ее это не волновало, слезы лились и так. Она не заметила, когда начала плакать, и в кои-то веки ей было наплевать.

Джефф, как и обещал, подъехал даже раньше чем через десять минут. Он вылез из машины и быстро направился к ней. Поднявшись на верхнюю ступеньку веранды, он раскрыл руки, и Мередит упала ему на грудь, надеясь найти утешение.

– Что она натворила?

Прежде чем Мередит успела ответить, раздался грохот.

Мередит бросилась в дом.

Мать лежала на полу в столовой, в одной руке обрывок обоев, другая обхватила лодыжку. Рядом валялся стул – похоже, с него она и упала.

Мередит опустилась на колени подле матери и ощупала лодыжку, которая уже начала опухать.

– Помоги мне перенести ее в гостиную и уложить на кушетку.

Джефф тоже наклонился.

– Здравствуйте, Аня, – ласково сказал он.

Мередит вспомнила, каким хорошим отцом он всегда был, как легко мог осушить слезы дочек и вызвать у них улыбку. Какой же он замечательный человек: несмотря на все то, что натерпелся от ее матери за столько лет, несмотря на ее вечную отстраненность, он по-прежнему за нее беспокоится.

– Я отнесу вас в гостиную, хорошо?

– Вы кто? – спросила мать, вглядываясь в его серые глаза.

– Я ваш принц, помните?

Мать мгновенно успокоилась.

– А что вы мне принесли?

Джефф улыбнулся.

– Две розы, – ответил он, поднял ее на руки, перенес в гостиную и опустил на кушетку.

– Мама, посмотри, – сказала Мередит, – я принесла лед и приложу его к лодыжке, ладно? Держи-ка ногу вот так, на подушке.

– Спасибо, Оля.

Через минуту Джефф поманил Мередит в кухню.

– Она что, упала со стула? – спросил он, заглядывая в разгромленную столовую.

– Похоже, что так.

– Ого.

– Да уж. – Она посмотрела на него, не зная, что добавить.

Услышав, как к дому подъезжает машина доктора Бернса, Мередит с облегчением бросилась к двери.

Доктор выглядел каким-то издерганным. В руке он сжимал недоеденный сэндвич.

– Привет, – сказал он, входя в дом. – Что случилось?

– Мама отдирала со стен обои и свалилась со стула, – ответила Мередит. – Лодыжка уже опухла. Надувается как воздушный шар.

Доктор Бернс кивнул и пристроил свой сэндвич на столик в прихожей.

– Показывайте.

Однако, когда они вошли в гостиную, мать как ни в чем не бывало сидела с вязаньем – будто не варила только что суп из обоев и не кромсала себе пальцы.

– Аня, – сказал доктор, подходя к ней, – что произошло?

Мать широко улыбнулась. В ее голубых глазах читалась полная ясность.

– Я хотела освежить интерьер в столовой и сдуру упала со стула.

– Освежить интерьер? Так внезапно?

Она пожала плечами:

– Чего не взбредет в голову женщине?

– Могу я взглянуть на вашу лодыжку?

– Пожалуйста.

Он осторожно осмотрел лодыжку и наложил на нее эластичный бинт.

– Даже не больно, – сказала мать.

– А что у вас с руками? – спросил он, размотав повязки на пальцах. – Выглядит так, будто вы намеренно порезались.

– Глупости. Говорю же, я хотела освежить интерьер.

Доктор Бернс пристально посмотрел на нее и мягко улыбнулся.

– Пойдемте. Мы с Джеффом проводим вас в спальню.

– Конечно.

– Мередит, посиди пока здесь.

– С радостью, – сказала она, нервно наблюдая, как они поднимаются по ступенькам.

Когда все трое скрылись, Мередит стала беспокойно расхаживать по комнате и так сильно прикусила большой палец, что выступила кровь.

Вскоре мужчины вернулись, и Мередит посмотрела на доктора Бернса:

– Ну что?

– Она подвернула лодыжку. Если даст ноге покой, то пройдет быстро.

– Ты же понимаешь, я спрашиваю о другом, – сказала Мередит. – Ты видел, что с ее пальцами. И я нашла нож возле кровати. По-моему, она порезала себя намеренно. Наверняка это Альцгеймер или еще какой-нибудь вид деменции. Что нам делать?

Джим медленно кивнул, видимо собираясь с мыслями.

– Есть одно учреждение в Уэнатчи, куда можно поместить ее на месяц-другой. Ей скажем, что для лечения лодыжки. Страховка покроет расходы. Все знают, как долго любая болячка заживает в таком возрасте. Конечно, это только временная мера, но она даст ей – и вам – передышку, чтобы все хорошенько обдумать. Может, ей пойдет на пользу немного побыть вдали от «Белых ночей», где все напоминает об Эване.

Мередит поморщилась:

– Это что, дом престарелых?

– Никто не любит дома престарелых, – ответил Джим, – но иногда лучшего выхода нет. К тому же это только на время.

– Ты можешь сам объяснить ей, что это для лечения лодыжки? – спросил Джефф.

Мередит чуть не расцеловала его: он видел, как тяжело ей принять такое решение.

– Конечно.

Мередит глубоко вздохнула. Она знала, что будет снова и снова прокручивать их разговор в голове, с каждым днем, вероятно, презирая себя все больше. Знала и то, что папа никогда бы не согласился на это и не одобрил бы ее выбор. Но отрицать, что ей самой станет гораздо легче, Мередит не могла.