Текст книги "Знойная пустыня"

Валерия стояла возле них с суровым видом. Она произносила непонятные слова. Дженнифер подходила к разным людям, цеплялась за них:

– Что происходит? Ну скажите же…

– …Мари-Софи… Мари-Софи…

– Что? – крикнула Дженнифер.

– Мертва…

А один из мужчин из странной группы произнес:

– Несчастный случай. Машина…

Жена графа рыдала в объятиях служанки. Валерия скандировала все громче и громче:

– Мари-Софи… Мари-Софи…

Дженнифер перебегала от одних к другим. Встряхивала их:

– Что случилось? Говорите…

Фон Гаген отошел от слуги и открыл объятия дочери. Жест был нежным, а фраза жуткая:

– Ты одолжила ей эту проклятую машину…

Дженнифер, заикаясь, спросила:

– Моя машина?.. Ты говоришь о моей машине? Несчастный случай…

– С твоей машиной. Но почему?

Дженни покачала головой и подняла руку, словно хотела защитить лицо.

– Ты говоришь, что несчастный случай…

– Она умерла в твоей машине…

Дженни застыла неподвижно с открытым ртом. Она готова была умереть на месте, жизнь покидала ее. Я не осмеливался подойти, любой нежный жест с моей стороны был бы неприличен.

Гарри пришел в старом шелковом халате, в домашних тапочках. Он подошел к графу и к Дженнифер:

– Я слышал… говорят… машина?..

Потом он заплакал.

– Милые мои, очень, очень дорогие, ужасная весть… Этот «порше». Никогда себе не прощу.

Он продолжал, рыдая:

– Я в вашем распоряжении, друзья дорогие. Все, что я могу сделать, чтобы вас пощадить, я сделаю…

– Гарри, – сказал граф, весь превратившись в скрюченного от горя страдальца, – вы знаете нашу жизнь, наше горе, вы с нами в этот трагический день…

Он плакал.

– Я знаю, что вы нас не покинете.

Гарри обернулся к тем, кто сообщил об этой трагедии:

– Когда это случилось, господа? И кто вы?

Один из них взял слово:

– Примерно полтора часа назад их нашли. Мы представляем коммунальную службу, никто не решался один прийти и сообщить эту новость.

Гарри пожимал руки.

– Меня зовут Гарри Болтон, я адвокат этой семьи… и я к вашим услугам. Я берусь выполнить формальности. Надо избавить от них семью.

Один из мужчин прошептал:

– Надо провести опознание тел в больнице…

И он назвал ближайший город.

– Машина подвела, – сказал один из членов делегации, – Однако «порше»…

Гарри поднял голову.

– Как, машина «порше» подвела?..

– По-видимому, управление машиной было испорчено. Машину подвергнут экспертизе.

С отсутствующим взглядом Дженнифер сказала:

– Она так настаивала.

Выдвинулась вперед Валерия и схватила ее за руку:

– Ты никогда не должна была делать этого… Никогда…

Дженнифер вышла и обернулась к делегации от мэрии:

– А молодой человек, который был с ней… Фредерик…

– Несколько травм. У вашей сестры вся грудная клетка проломлена: руль. И без ремня…

Валерия отвесила Дженнифер пощечину с размаху:

– Гнусная девчонка, безголовая!

Я хотел вмешаться:

– Не делайте этого…

– А вы, – сказала Валерия, – вы не имеете отношения к этой семье. Вы меньше чем никто.

Дженнифер с пылающей щекой смотрела на нее уничтожающим взглядом.

– Грегори – мой друг. А тебя, сволочь, я как-нибудь вытащу из постели моего отца.

– Твоего отца? – крикнула Валерия.

Гарри перебил ее:

– Замолчите вы, или…

– …или что, ну? – спросила Валерия. – Вы еще полагаете…

Гарри отвел ее в сторону и что-то сказал. Она умолкла.

* * *

На рассвете нам подали на кухне кофе. Это было колоссально. Огромный стол занимал середину комнаты. Начинался долгий день, встречи следовали одна за другой.

Больше всего мне хотелось бежать из этого дома, но покинуть Дженнифер в таком несчастье было бы крайним неприличием. Я позвонил в контору в Париже, секретарь начальника выслушала мои объяснения. Да, она передаст их. Я обменял билет и время вылета и предоставил себя в распоряжение тех, кто во мне будет нуждаться. Членов семьи и служащих опросили одного за другим. Присутствовал мэр деревни, а также региональные представители фирмы «порше». Машина уже подверглась первому осмотру. По их осторожным намекам мы поняли, что, по-видимому, имел место акт саботажа. Одна из лучших в мире машин была сознательно испорчена знатоком.

Дженнифер также подверглась допросу. По ее просьбе я оставался возле нее.

– Мой друг, – говорила она тем, кто спрашивал.

Вопросы были деликатными, но точными. Помощник мэра выступил несколько раз.

– Мадемуазель фон Гаген, ваша сестра была слишком молода, чтобы…

Дженни прервала его:

– Она получила права на вождение полгода тому назад. Я хотела доставить ей удовольствие. Обычно она была благоразумна… когда была за рулем своей машины…

– Ваша машина уже была перепроверена?

– Проверка на тысячу километров.

– Сколько времени тому назад?

– Дней десять. Я очень любила мою машину. Каждый раз, когда можно было, я ездила в ней. Никогда себе не прощу, что одолжила ее.

Все эти мужчины, официальные лица или любопытные из деревни, пришедшие под тем или иным предлогом, шептали друг другу, выбирая при этом самые безобидные выражения, чтобы выразить предположения: «Ведение машины было нарушено…», «Гайки расслаблены».

Дженнифер стояла бледная.

– Меня хотели…

– Мадемуазель фон Гаген, если подтвердится факт вредительства, это будет доказывать, что оно было направлено против вас.

Она была подавлена этой встречей.

Я всюду ее сопровождал. В голубом салоне, где через остекленную дверь, казалось, пейзаж приближался, она мне сказала:

– Грегори… погибнуть должна была я, а не Мари-Софи…

Что ответить?

– Пожалуйста, не оставляйте меня, – добавила она.

* * *

Дженнифер поднялась в свою комнату отдохнуть. В салонах было много посетителей, пришедших, чтобы оплакать вместе с семьей, слуги болтались без дела. Я узнал, что Гарри потребовал, чтобы семейный врач сделал ему укол успокоительного, и теперь спал. Во время моих блужданий по лестницам и коридорам я несколько раз встречал Валерию. Случайно ли? У меня было впечатление, что, вся в слезах, со сжатыми от гнева зубами, она не упускала случая, чтобы не присвоить себе территории и зоны, которые до несчастья ей были запрещены. Мадам фон Гаген рыдала, Валерия захватывала рычаги управления. Она следила за всем и за всеми, она диктовала кухарке меню. Я поднимался по лестнице, она спускалась. Я шел по коридору, она двигалась навстречу. Я заходил в пустой салон и заставал ее, облокотившуюся на рояль, разглядывавшую портрет Мари-Софи. Каждый раз я приветствовал ее, она шептала с одним и тем же горестным выражением: «Какое несчастье!» Почему взгляд ее глаз меня тревожил? Почему у меня сложилось неприятное впечатление, что она знала обо мне нечто, мне неизвестное? Я искал в моих воспоминаниях, рылся во всех уголках моей памяти. При каких обстоятельствах наши жизненные пути могли столкнуться?

После третьей встречи я сказал ей:

– Задам абсурдный вопрос: мы с вами уже виделись?

– Быть может, в прошлой жизни, если вы верите в перевоплощение…

Я чувствовал себя неловким и в чем-то виноватым. Эта женщина вызывала и чувство беспокойства, и влечение. Мне хотелось поговорить с ней, я настаивал на этом.

– Мадам Фонтэн, я уверен, что мы уже встречались…

– Вы ошибаетесь, мистер Уолстер… Я много бродила по свету, но не обязательно в ваших краях. Я покинула Париж в семнадцать лет, затем жила в Германии и, наконец, у фон Гагенов.

– В Австрии никогда не жили?

– Одна из лучших школ ухода за малолетними детьми находится в Вене… Я была ее ученицей. Хотела вам сказать, что Гарри вас ищет… Вы можете позвать его отсюда.

Телефон был рядом со мной, на столике. Я взял трубку.

– Гарри?

– О, Григори, – сказал адвокат на одном дыхании, – я заболел. Хотел бы, чтобы вы заняли мое место, если им понадобится юридический совет. Я выбываю на несколько дней из игры.

– Я их не знаю, Гарри.

– Надо и мне помочь и воспользоваться случаем приучить их к вам. Не покидайте нас, Грегори, похороны состоятся завтра во второй половине дня. А сегодня вечером, – продолжал он, – привезут тело Мари-Софи. Если я окажусь один перед этой семьей, обезумевшей от горя…

Как тут уйти? Дезертировать перед горем других?

– Я могу остаться на сутки больше… это – крайний срок.

– Спасибо, спасибо. В случае надобности вызову для переговоров вашего шефа в Париже. Пожалуйста, приходите. Моя комната – в конце коридора на втором этаже.

Идя к нему, я подавлял свое раздражение. Вызывать моего шефа… За кого он себя принимает? Бур-рель – не дозорный группы людей, летающих на самолете, а хороший юрист. И нам не нужен посредник для обсуждения.

* * *

В комнате был затхлый воздух и пахло лекарствами. Даже неприятный привкус камфары. Однако мысль о том, что вновь увижу Гарри, успокаивала. Халат лежал на кресле, домашние туфли брошены как попало, салфетка на полу и папки, разбросанные по всему бюро. Этот беспорядок придавал ему человечный вид.

– Дорогой Грегори. Какая трагедия! Для вас тоже все это, должно быть, очень трудно.

– Я пытаюсь быть полезным.

– И вы полезны! Еще как…

Он не закончил комплимент.

С взъерошенными волосами, он лежал на кровати, едва приходя в себя после укола успокоительного лекарства.

– Какая трагедия! Я должен прийти в себя. Если бы вы знали… нежность, она была воплощением нежности. Этот автомобиль…

Он сел в кровати, стал искать платок, потом вытер лицо углом простыни.

– Я виноват. Если бы я не помог Дженнифер купить эту чертову машину, Мари-Софи была бы жива.

– Гарри, в этом случае нельзя даже дать кому-нибудь билет на самолет. Если произойдет крушение, вы будете обвинять себя…

Гарри продолжал:

– Я должен был опасаться. Дженнифер хотела иметь свой «порше». Она ездит в машине на большой скорости… в голове у нее тоже тормоза. Она знает пределы возможности. Никогда я не мог предвидеть, что она одолжит машину сестре. Кстати, она пообещала.

Я тоже хотел снять с него обязательства по отношению ко мне:

– Я полагаю, что мать Дженни сама отвезет дочь в Лонг-Айленд. Вам не понадобится моя помощь. Я еще ничего не сообщил в свою парижскую контору.

Гарри облокотился на подушку.

– О нет! Вы мне нужны больше, чем когда-либо. Мать не приедет.

– Она не будет присутствовать на похоронах дочери?

– Нет. Я позвонил ей, она стала орать как раненый зверь. К счастью, ее сосед – врач, он ей дал успокоительного. Она там плачет… Не сможет стерпеть, чтобы наслаждались ее горем. Фон Гагены – ее злейшие враги.

– Но речь идет о смерти их дочери!

– Мадам бывшая фон Гаген должна будет поехать одна, ее друг Мигель Альварес сам так страдает, что невозможно предугадать его реакцию… Они будут оба залечивать там свои раны. Это может их объединить или вызвать взрыв в союзе этой пары.

– Я не понимаю.

Гарри терял терпение.

– Вот уже десять лет Альварес живет с бывшей мадам фон Гаген. Он знал Мари-Софи еще ребенком. Он обожал ее, она росла у него на глазах. Поездки Мари-Софи к своей матери превращались в праздники. Со смертью дочери она, возможно, потеряет и своего компаньона. Во всяком случае, она требует вашего присутствия. Она приедет потом инкогнито на могилу своей дочери. Чтобы быть уверенной в сотрудничестве с вами, она вышлет деньги вам в Париж. Вы найдете по прибытии в Париж сорок пять тысяч долларов на вашем счете.

Я почувствовал себя необычайно важным. Впервые в жизни нуждались во мне. Тем лучше.

– А парижская тетушка?

– Я и ей позвонил. Она смирилась. Она солидарна с сестрой и не сделает ничего, что могло бы ей не понравиться. Атмосфера у нее будет тяжелой… Перед нами целая серия трудностей. Не следует забывать, что смерть сестры ставит Дженнифер в положение и привилегированное, и опасное. Отныне она единственная наследница всего богатства фон Гагенов.

– Это трагично, но с юридической точки зрения нормально, не так ли?

Он покачал головой.

– Здесь ничего нормального нет. Речь идет не о мещанах, чье богатство известно с точностью до сантима. Есть разветвления, требования, разные интриги, секреты.

Я наклонился к нему:

– Повреждение автомобиля…

Гарри нервно ответил:

– Брак производства…

– На «порше»?

– Вы правы, – сказал он мрачно, – такого не бывает. Фон Гаген хочет поддержать идею несчастного случая и замять разговор о браке. Он потребует прекратить расследование, он опасается газетчиков. Никакой скандал или подозрение не воскресит Мари-Софи. В последний момент я воспрепятствовал по телефону вскрытию.

Он встал с кровати. В своей некрасивой пижаме он ходил взад и вперед по выцветшему ковру.

– У меня все же есть еще ресурсы, – сказал он. – К счастью. Гнев придает мне силы, несчастье добавляет кислорода. Назовите, пожалуйста, ваш банк…

Вырвав из записной книжки листок, я написал на нем номер моего счета и адрес банка.

Гарри аккуратно убрал бумажку, после чего сел в кресло возле меня.

– Дам совет. Постарайтесь завоевать симпатию Валерии.

– Мы обменялись только несколькими словами.

– Она очень сердечна, симпатична, энергична.

Я пожал плечами.

– Все это меня не касается. Я, наверное, никогда ее больше не увижу.

– Кто знает? – сказал он скорбно. – Если вы согласитесь работать со мной, вы обязательно окажетесь втянутым в этот семейный лабиринт… Валерия ждет своего часа. Если, к несчастью, вторая супруга, Элизабет, исчезнет – а мы все смертны, – граф женится на ней. По истечении стольких лет, сменив двух жен с родословной, среда, в которой он живет, согласится и на неравный брак.

– Гарри, сейчас 1992 год…

Он возвел руки вверх:

– Что вы хотите, я уважаю всякие верования, на них я зарабатываю немало денег. Если бы они ходили с костью, привязанною к носу, я бы нашел, что это им идет… Надо приспосабливаться к клиентам. Когда доживете до моего возраста, увидите, что нет абсурдных причин, платят за все клиенты. Француженка была беспокойная…

– Какая француженка?

– Первая его жена. Такая агрессивная, с такими требованиями…

– Агрессивная?

– У нее были все недостатки женщины, считающей себя неотразимой. Она была очень красива, но некультурная. В этом обществе надо иметь какой-то минимум знаний. А это нелегко – получить код консервативного общества…

Фатальным стал тот факт, что после разрыва их союза фон Гаген утешается с одной из своих соотечественниц: родилась она в хорошей семье, отличная хозяйка дома, не пропускает ни одной мессы. Мари-Софи сопровождала их в церковь, Дженнифер фыркала.

– В церковь? Это было частью…

Гарри процедил сквозь зубы:

– Это всегда составляет часть ритуала. В замке есть капелла, не посещать ее, когда вы приглашены, равносильно провокации…

Мне надоели их драмы.

– Ну что, Гарри, если поездка решена, надо поспешить заказать место в рейсе Париж – Нью-Йорк, туда и обратно?

– Я сейчас отдам необходимые распоряжения и займусь переводом денег. Ваш билет будет вас ждать в конторе воздушной компании. Все это мне очень скоро подтвердят.

Он положил свою руку на мою.

– Останьтесь с нами. Вы не лишний, отнюдь нет…

* * *

Покинув Гарри, я спустился на первый этаж и задумчиво бродил из коридора в коридор. Я пытался ориентироваться, искал салон, темный и ароматный, знакомый мне по воспоминанию об исследовании на полу тела Дженнифер. Разглядывая двери, я узнал то место. Прошелся по комнате и нашел на ковре шпильки для волос Дженни… Закрыл дверь. Потом направился на кухню. Мне нужен был кофе.

Похоронная служба водрузила постамент посередине бального зала, превратив его в траурную капеллу; ожидали, когда привезут тело Мари-Софи. Я оказался действующим лицом траура в семье, которую только что узнал. Заложник их несчастья, пленник сообщества, пораженного судьбой, я был взволнован и предпочел бы остаться посторонним, оказавшимся здесь случайно.

Я позвонил в контору, в Париж, секретарша мне сказала безучастным голосом, что г-н Болтон объяснил мое отсутствие. Я рассердился. По какому праву Гарри вмешивался в мою служебную деятельность? Я хотел высказать ему упреки, но его не оказалось в его комнате. В ожидании встречи с ним я вовсю утешал окружающих. Для всех присутствующих я находил слова утешения и говорил шепотом. Тем временем в фургоне доставили тело Мари-Софи, и служители похоронных процессий внесли открытый гроб, полный лилий, издающих удушающий аромат, от которого мне стало тошно.

В день, когда моя мать мне объяснила, что мы должны расстаться, она поставила эти цветы на комоде квартиры в Вене… Этот запах был напоминанием о том дне. Я не понял причин ее отъезда. С тех пор никаких новостей от нее. Кроме тех денег, которые она высылала мне – если это она высылала – до дня, когда мне исполнилось двадцать шесть лет. Она дала мне возможность набрать целую коллекцию дипломов, в том числе Гарвардского университета. Деньги поступали через посредство парижского нотариуса, которому было приказано не называть отправителя. Много лет я полагал, что она страстно влюбилась в богатого мужчину, который увез ее к себе. Значит, ей пришлось выбирать между ним и мною… Она выбрала. Выбрала его. И незнакомец компенсировал разрыв деньгами? Так я предполагал.

Я нашел туалет в круглой комнате башни. Я встал на колени перед унитазом и меня вырвало. Воспоминание о матери меня потрясло. С горечью во рту я продолжал обходить замок. Бледный свет канделябров обесцвечивал стены; воздух был белым, я вдыхал запах ладана.

Я искал Дженнифер. Встретил ее на повороте галереи. Остановил ее, она подняла на меня отсутствующий взгляд. Даже воспоминания о наших утехах покрылись пеплом. Примерно в полночь я рухнул в постель.

* * *

На следующий день, под ослепительным солнцем, состоялось погребение. Вторая супруга рыдала. Дженнифер, бледная, с лицом без намека на румянец, держалась очень прямо.

На Валерии была маленькая шляпка; за вуалеткой я увидел блеск ее взгляда. Граф, словно статуя, стоял в почти угрожающей позе. Гроб красного дерева с бронзовыми ручками ждал, когда его опустят в землю. Священник читал текст из Нового Завета. Его горе, соответствующее положению благородных клиентов, усиливали морщины. Вокруг стояли люди, по их печальным лицам можно было понять, что дело скоро будет завершено. «Главное – никакого шума, никакого скандала, без болтовни» – так, видимо, кто-то проинструктировал всех, наверное Гарри… У него были красные глаза, а время от времени он шептал слова ободрения на ухо фон Гагену.

По возвращении в замок я чуть не столкнулся в коридоре с Валерией.

– Я должна вам кое-что показать, – сказала она. – Пойдемте…

Я слабо запротестовал, делая вид, что попал сюда случайно.

– Пойдемте, – повторила она, взяв меня за руку.

Она чуть ли не затянула меня в коридор. Открыла дверь. Я увидел кровать с балдахином, словно нарисованные контуры мебели, туалетный столик и кресла. Картины со стен были сняты, и все покрыто белыми простынями. Комната имела призрачный вид.

– В обычаях знатных семей соблюдать траур, покрывая белым комнату покойного, а то и весь этаж…

Она приблизила ко мне свое лицо.

– Кончина Мари-Софи – это драма, продолжение которой непредсказуемо.

Я отпрянул, желая освободиться. Женщины, к которым я здесь приближался, были подобны жаровням, готовым взорваться.

– Я знаю, что вы знакомы с Гарри еще по Бостону…

– Да. А вы?

Она улыбнулась.

– Вот уже целую вечность.

Взгляд ее воскрешал в памяти запах лилий. Мне хотелось все бросить. Если бы не эта драма, я давно бы так и поступил. Но сочетание физической коллизии с Дженнифер и с трагедией семьи меня парализовало. Уйти отсюда? Я бы всегда чувствовал позор из-за этого. Я подумал о Брюсселе и остался.

3

На следующий день с утра началась уборка замка. Надо было уничтожить все следы бала и драмы. Бурная деятельность служащих специального учреждения, приехавших на помощь постоянному составу, напоминала какой-то сюрреалистический балет. Одетые в синюю униформу, вооруженные пылесосами, метелками из больших перьев и разного сорта инструментами, они порхали в тусклом свете, останавливались, чтобы полюбоваться вещами и вполголоса прокомментировать события. Хозяева дома бродили без видимой цели, встречались на кухне, где слуга в жилетке подавал кофе. Гарри с красными глазами и щеками, опухшими от слез, схватил меня за руку именно в тот момент, когда я пытался поднести ко рту чашку с кофе.

– Позвольте!

Мне хотелось сохранить кофе, хотя бы для того, чтобы выжить на этом приглашении, превратившемся в кошмар.

– Извините. Пейте.

Отвратительно пить под нетерпеливым взором ожидающего – когда кончите?

Появился граф в халате, увидев нас, он вознес руки к небу, как бы призывая на помощь всевышнюю силу.

– Дорогие мои… – начал он.

И заплакал. Валерия протянула ему платок, а слуга – чашку кофе.

Я взглянул на свои часы. Через полтора часа я должен был отправиться с Дженнифер. Время поджимало. Я задыхался в этом аду.

Гувернантка растирала трапециевидную мышцу упавшегося графа, опирающегося на спинку кухонного стула.

Семейство в несчастье вас поглощает в своей беде, разминает вас со своими воспоминаниями, давая почувствовать, что вы – человек смертный. Вам становится стыдно, что вы еще на земле, возле людей до такой степени несчастных. Я повернулся к графу, Валерия умелыми движениями продолжала его массажировать.

– Месье…

– Я вас слушаю.

– Если вы не передумали, мы с Дженнифер…

Вмешался Гарри:

– Вы оба уезжаете, Дженнифер должна переменить обстановку.

– У живых – свои права, – сказал граф, устремив на меня взгляд, где на белке глаза видны были красные прожилки…

Я, должно быть, покраснел.

– Порой я спрашиваю себя, – продолжал он, – что это за существо – человек. Моя бывшая жена до такой степени подчинена своей ненависти, что не пришла на похороны. В деревне об этом болтают!

– Человек без сердца меньше страдает, – сказала Валерия тихим голосом.

Затем она добавила:

– Бывшая мадам фон Гаген никогда не была чрезмерно чувствительной.

Она продолжала разминать мускулы графа, который издал ворчливые звуки.

Я увидел Дженнифер в холле за несколько секунд до ухода. Она уже не была юной графиней, жадной до секса, действующим лицом из «Опасных связей», одетая в джинсовый костюм, бледная, окруженная аурой добродетели, она заставила сжаться мое сердце.

– Здравствуйте, Грегори.

Все семейство проводило нас до автомобиля. Романтическая пара отправилась бы так в свадебное путешествие, обсыпаемая рисовым дождем… А здесь люди плакали. Валерия махала платком, Гарри приветствовал нас, как приветствуют победителя на ринге, сжатыми ладонями обеих рук; граф сморкался… лакей, горничная, кухарка – все участвовали в проводах.

– До свидания, Дженни.

– Счастливого пути, Дженни.

– Позвони по приезде…

По приезде куда? В какой мир страданий?

* * *

Сначала я ехал со скоростью пятьдесят километров в час. А если и мою машину подпортили? Удар за ударом, обе сестры… да и я вдобавок.

– Вы могли бы прибавить скорость, а? – спросила Дженни хмуро.

– Конечно.

Мы проезжали мимо постоялого двора. Я отвернулся, опасаясь сигнала бедствия от хозяйки и вынужденной остановки.

На сверкающем шоссе я прибавил скорость.

– Грегори!

– Да.

– А если бы мы не занялись любовью, Мари-Софи была бы еще жива… Я виновата.

Что отвечать?

– Я никогда не должна была одалживать машину. Никогда себе не прощу.

Я молчал. Получу сорок пять тысяч долларов, провожу ее в Лонг-Айленд – и Arrivederci! Пока она не слопала мою жизнь.

В аэропорту, прежде чем сдать машину, я ей сказал:

– Ждите меня здесь. Если исчезнете и заставите меня волноваться, я искать не буду. Ясно?

– Вполне ясно.

* * *

После взлета я выпил фруктовый сок, предложенный стюардессой. Дженнифер не захотела пить.

Перелет был коротким, а мы – молчаливыми.

Перед приземлением она попросила разрешения остаться в моем номере гостиницы на весь день, – она не хотела встречать горе тетушки тотчас по приезде.

– Гарри предупредил ее о вашем присутствии. Ей, конечно, тоже будет легче, если мы оставим какое-то время между ударом судьбы и нашей встречей. Я посмотрю телевизор или почитаю.

– Я должна восстановить немного свои силы, – продолжала она. – Вечер будет тяжелым. Будем плакать, разглядывая в альбоме фотографии, мои и сестры в детстве и когда были подростками. Так что, если вы согласны… Или же весь день проведу в кинотеатре.

Я не мог ее бросить, не был уверен, что найду ее вновь.

– Предупреждаю, я живу посредственно. Не так, как вы.

– Вы считаете меня дурой?

– Нет. Просто вы с другой планеты.

В зале для приезжающих, возле двигающейся багажной ленты какая-то дама внимательно слушала наш разговор.

– Я не более чем служащая в скромной адвокатской конторе. Да и то временно…

Нас разглядывала дама с внешностью, напоминающей енота-полоскуна. Мы были такие интересные? Багаж прибыл.

– Возьму погрузчик… – сказала Дженнифер.

Пришлось ждать двадцать минут в очереди на такси.

Шоферу я сказал:

– Возле Троицкой церкви.

Потом, повернувшись к Дженнифер, добавил:

– Этот уголок Парижа вы знаете. Не шикарный.

Она отвернулась.

Шофер такси наблюдал за нами в зеркале заднего вида.

Дом, в котором я жил, был обтянут брезентом. От крыши до тротуара широким потоком спускался строительный мусор. Рабочие с разных этажей перекликались между собой. Рассчитавшись с шофером, я взял наш багаж. Мы прошли под аркадой из брезента; рабочие обменивались фразами на португальском языке.

– Третий этаж. Лифта нет…

Ее чемодан был тяжел. На площадке второго этажа мы повстречали пенсионера, который никогда не выходил без собаки.

– Господин Уолстер! Вернулись? – воскликнул он.

– Временно, господин Готье. А как поживает ваш маленький Улисс?

Его мексиканская собачонка залаяла звонким голосом.

– Нервничает, – сказал Готье. – Такая суматоха…

Дженнифер погладила головку собачки, а та ее чуть не укусила.

Мы вошли в узкий вестибюль, заставленный до потолка стеллажами. Как спелеологи мы пробирались к салону, где мы услышали в темноте разговор. По лесам ходили рабочие, переговариваясь, один из них напевал… мы были как в птичьей клетке, покрытой на ночь темнотой.

– Вы все еще хотите здесь остаться?

– Да. Все это – живые люди, они движутся.

Она явно сомневалась.

– Я хотела бы вымыть руки.

– Вот здесь.

Она прошла через мою комнату. Постель была не убрана, но чистая. Вошла в ванную. Я услышал, как течет вода. Вернувшись, она сказала:

– Не расстраивайтесь из-за всего этого. Потом все будет прекрасно…

Она передвигалась в этом закрытом пространстве, как осторожная кошка.

– Вы давно здесь живете?

– Несколько лет. Но так лучше, если бы не чистка стен…

– Красиво, – сказала она, подняв с пола бронзового леопарда, – тяжелый, откуда он?

– Это сувенир…

Она вновь становилась графиней, словно из книги с картинками, изданной до Народного фронта, из главы «Дворяне». Меня охватила нервная дрожь. Багаж лежал посередине комнаты… португальцы на лесах, затор, клаксоны… и девица, затерявшаяся в таком мире. Жизнь моя сошла с рельсов.

– Я должен позвонить в свою контору, Дженнифер.

Она пошла к моей комнате. Я набрал номер телефона конторы.

– Наконец-то вы! – воскликнула секретарша. – После ваших отсрочек пора бы и вернуться.

Моя система защиты отключилась. Мне надоело оправдываться.

– Что вы хотите… Непредвиденное, в связи с процессом… скажем, с продолжением его. И Гарри Болтон вас спрашивал.

Она продолжала уже в истерическом тоне:

– Болтон или нет, но у патрона проблемы. Последствия дела Сантоса. К нему явились…

– Передайте ему трубку вместо того, чтобы болтать…

– Болтать? Грубиян… Надо же, а я его выгораживала! По телефону он вам ничего не скажет. Где вы?

– Дома.

– Тогда приходите. Да поживее!

И она бросила трубку.

Я приоткрыл дверь в комнату. Дженнифер, лежа на кровати, подняла голову от книги, которую я оставил на столике у изголовья.

– Вы мертвенно-бледны, Грегори.

– Все мне падает на голову… Ухожу. Ждите.

– Еще рано, Грегори. Приготовлю кофе…

– Кухня… не знаю, пришла ли уборщица.

– Неважно. Хоть среди развалин, но я приготовлю кофе.

Я очень жалел, что сохранил холостяцкую комнату в Нёйл, с окнами, выходящими на аллеи с деревьями, под которыми болтают няньки с колясками.

* * *

У меня не было ни времени, ни желания забрать мою машину. Проверка автомобиля и дружеские отношения с хозяином гаража освобождали меня от этой заботы. Я взял такси и довольно быстро доехал по назначению на маленькой улочке за Оперой. На пятом этаже я ворвался в контору. Секретарша увидела меня из своего кабинета, дверь которого всегда была открыта.

– А, это вы… Идите прямо к нему. Я вас подожду.

Начальник мой был человек крутой и мало считался с требованиями светской клиентуры. Из-за того что он вовремя с нею не считался, везение отвернулось от него. Удача нуждается в партнере, она не хочет одна делать всю работу… Проиграв два больших уголовных процесса и дела по поводу прессы, он впал в безвестность. У адвокатуры есть свои звезды, как у шоу-бизнеса или у врачей. Есть звезды и малозаметной величины. Он стал «малозаметным», и провалы развили в нем чувство ненависти к тем, кто слабее его.

– Уолстер. Наконец-то…

Он старался сдерживаться.

– Здравствуйте, месье.

– Уолстер, берите стул! Чего вы ждете?

Я сел.

– Гарри Болтон, ваш знакомый, вызвал вас из Германии по поводу меня.

Он стал багровым.

– Да, он дал понять, что есть возможность заняться некоторыми делами… И я подумал…

– Что вы можете взять отпуск?

– Он ввел меня в круг друзей, у которых еще нет юридических представительств в Париже.

Буррель произнес ледяным тоном:

– Можете подтереться вашими связями. У Болтона полно денег, но ему слова не дают сказать.

Я попытался прервать его:

– Еще в Бостоне я познакомился с ним, я не знал, что вы поддерживаете с ним…

– Ничего я с ним не поддерживаю. Он мне звонит, говорит, а потом пропадает без предупреждения.

– Он мне сказал, что часто бывает в деловых отношениях с вами.

– Он хитрец. Даже поздравил нас с тем, что мы заняли такую позицию в деле Сантоса.

Мне стало не по себе. Почему Гарри все время обманывал меня?

– Однако повторяю: в деле Сантоса вы исказили нашу позицию! Все коллеги заливаются от хохота.

– Я не мог…

– Что? Что вы не могли?

– Притворяться… делать вид, что я не знал… когда уже понял.

Он брызгал слюной от злобы:

– Приходит очень важный клиент. Требует вас, жаждет крови. Отлично. Он обращается к вам по-королевски, вы становитесь нашей звездой. Он вас балует, я помогаю, и вы обнаруживаете нечто мешающее вам, отчего вы чувствуете дискомфорт и вместо того, чтобы помочь нам выйти из этого положения деликатно – предлогов для этого хватает, – вы требуете встречи с судьей, не предупредив меня, слушая только вашу совесть… да, я не придумываю, вы сами это сказали… вы выдаете нашего клиента. Вы думаете, кто-нибудь еще захочет обратиться к нам? Только любители самоубийств, но никак не прочие…

Я поднял руку:

– Секундочку. Я вынужден прервать вас. С самого начала я оказался в ловушке. Я не мог предугадать происхождение денег… Деньги эти были грязными. Хуже чем грязными, отвратительными! Я увидел результат в Брюсселе.