Текст книги "Знойная пустыня"

Буррель теперь стучал по столу пресс-папье:

– Идиот! Вы идиот! Причем худшего вида. Вы полагаете, что бывают чистые деньги? Большие деньги почти всегда проходят через помойку. Откуда вы явились? Вы что, инопланетянин или кто?

– Раз вы грубите и громко кричите, стало быть, вы знаете, что я прав. Именно это вас выводит из себя…

– Убирайтесь вон с вашим примитивным анализом…

Я попытался его успокоить:

– Вы были скорее довольны, что я присутствовал на этом процессе. Вы полагали, что мое свидетельство придаст, я цитирую, «ореол моральной элегантности нашему бюро»…

– Это верно, какое-то время я так полагал, – сказал он грустно. – Но я ошибся. Вот уже два клиента, и не малые, отказались от наших услуг.

Он назвал фамилию подрядчика – строителя и владельца автомобилей – «трансъевропейских грузовиков». Эти имена были олицетворением огромного богатства.

– Она ушли, забрав свои дела. Они, вероятно, были в каких-то отношениях с Сантосом. Или же они испугались нас, испугались вас…

– Я всегда буду бороться с наркодолларами.

Тут он открыл по мне огонь.

– Вы еще ничего не поняли. Большинство крупнейших международных компаний вовлечены в сомнительные дела. Наркодоллары проникают повсюду. В 2000 году можно будет, наверное, составить список тех, кто никогда не манипулировал деньгами, которые надо отмывать или уже отмытыми. И вы увидите, до чего жалок этот список! Если бы у вас не случилась эта отвратительная авантюра в Брюсселе, мы бы не были в таком положении.

Он встал и начал ходить туда и обратно.

– Вы не станете цементным блоком, привязанным к моим ногам. Отказываюсь тонуть из-за вас! Вы принесете покаяние и успокоите адвокатов Сантоса. Вы им скажете, что готовы отказаться от вашего заявления. Затем они могут потребовать пересмотра процесса. Вы напомните психические расстройства, вызванные драмой в Брюсселе.

– Психические расстройства? За кого вы их принимаете? Это смешно, и Брюссель как город тут ни при чем. Все это могло произойти и в Амстердаме, и в Антверпене, и в Париже…

– Это было в Брюсселе! – кричал он, – И вчера один фабрикант пива, оптовик, обругал меня… Он тоже откажется от наших услуг…

Прямо сейчас порвать с ним? Бросить его? Но те сорок пять тысяч долларов, их мне выслали? Если Гарри подстроил мне шутку, если у семейства в трауре сейчас другие проблемы, а не мои гонорары, тогда я провожу Дженни в Руасси – и прощай… Если меня отсюда прогонят, как сложится судьба моя? Париж – как деревня, дела здесь идут не блестяще, и Австралия – без денег – удаляется с астрономической скоростью.

– Месье…

– Слушаю вас, – прошептал он.

– Если вы предоставите мне немного времени…

– Хронофаг![1]1
  Чаще всего человек, у которого нет настоящего дела и который не знает, на что убить время.


[Закрыть] – сказал он почти беззвучно. – Однако вначале вы были полезны. И все это из-за женщин… они вас погубят.

– Хочу сделать вам одно предложение. Прошу вас предоставить мне двухнедельный отпуск без содержания…

– Зачем? – спросил он истощенным голосом.

– Я мог бы за короткую поездку установить связи благодаря Болтону.

– Болтон – пустой звук…

– Не в этот раз. Семья, с которой я познакомился через его посредство, – из массивного золота.

– А что они делают, эти люди?

– У них мастерские по изготовлению готовой одежды в Таиланде.

Он побледнел.

– И в этом ваше спасение? Вы меня убиваете, Грегори Уолстер. Насколько я вас знаю, вы раскроете, что они производят копии, и вы возмутитесь, вы скажете, что они тоже сбывают наркодоллары. Как только вы чуете порок, вы отправляете ваших клиентов в тюрьму. Спасибо!

У меня больше не было аргументов. Я встал.

– Думаю, что нам лучше расстаться. Вы не услышите больше обо мне…

– Это было бы удачей, если бы я не слышал больше о вас, но если с вами случится несчастный случай, а? Вы станете адвокатом, который работал на Бурреля и которого устранили. Вам это пообещали, дорогой мой, а? Что сохранят вашу шкуру. Я ведь в курсе, представьте себе.

Он успокаивался.

– Вы доставляете мне страдания, Уолстер.

– У Болтона множество дел, часть из них он хотел бы передать мне. Он ценит пунктуальность и честность. Он меня заверил в этом…

Буррель зарычал:

– Ах вот что! Гарри Болтон ценит честность? Какое счастье! Может быть, он проводит исследования в области антропологии и считает вас редким экземпляром. Из расы честных людей…

Я страдал физически. А что, если этот старый волк, этот стреляный воробей прав? И я лишь ничтожный человек?

– Две недели без зарплаты. У меня есть возможность съездить в США за их счет и проникнуть в их среду. Вернусь с добычей.

Я не любил это слово, но формулировка могла ему понравиться.

– Уолстер, вы знаете мои трудности.

– Да, месье.

– Две недели. Две недели экономии на вашей зарплате – уже неплохо. Если привезете хотя бы одно выгодное дело, я вам возмещу. Но почему вам оплатят поездку в Соединенные Штаты? Вы что-то скрываете.

– Я должен оказать услугу Болтону.

– И он вам платит?

– Если вы разрешите мне принять деньги…

– В этом случае я не дам вам компенсацию за жалованье по вашем возвращении. Согласны?

– Да.

Я начал понемногу дышать.

– Вы вдруг показались мне более рациональным, – сказал Буррель – Позвоните главному адвокату Сантоса…

Он что-то написал в блокноте.

– Это его личный номер телефона. В любое время. И скажите ему, что вы предпочитаете показаться психически неуравновешенным, чем покойником… Ну, в общем, что-то в этом стиле. Что вы собираетесь отказаться от своих слов…

– Я им позвоню, когда вернусь из США.

– Нет, до этого. Иначе ваша безопасность…

– Если я заставлю их ждать, они будут вынуждены беречь меня.

– Если не опоздаете…

Он оперся локтями на стол.

– Что я им скажу? А?

– Что я разумный человек. Человек, который размышляет. Я могу идти?

– Идите, – сказал Буррель, – У меня нет выбора. Но если вы не привезете мне дело, которое мы можем…

Он взял из серебряной коробочки пилюлю и проглотил ее.

– Тогда закроем лавочку.

Я ушел от него, изможденный.

– Вы уже уходите? – спросила секретарша, увидев меня через открытую дверь.

– Не навсегда…

– Тем лучше. Не обижайтесь на меня, если я погорячилась по телефону, но он меня извел…

– Это не беда. До скорого…

* * *

На авеню д’Опера я зашел в бистро и сел в углу. Двое рабочих разговаривали за стаканом белого. Гарсон с небрежной походкой подошел и спросил, что я желаю. Я попросил двойное эспрессо и крендели.

Он мне их принес, я рассчитался, оставив ему десять франков чаевых. Я один, неподвижный, на пластмассовом стуле. Появилась девушка из Брюсселя. Спазм желудка заставил меня согнуться. Я глубоко вздохнул. Ждал приговора. Час правды в банке… Если мне прислали деньги, я поеду в Соединенные Штаты. Если нет? Не знал на тот день.

Я вышел из бистро, пошел в обычное отделение банка. В окошечко назвал свою фамилию: Уолстер. Девушка смотрела на экран и ждала, что покажут цифры.

– У вас дебет в двенадцать тысяч франков, – сказала она. – Если хотите взять деньги, я должна спросить разрешения.

– А перевода не было?

Она подняла усталые глаза на экран.

– Не думаю, – сказала она, потом ответила по телефону кому-то.

После этого нажала на клавишу последней надежды.

– Нет есть, – сказала она. – Валютой сорок пять тысяч долларов… это получается…

Я вскрикнул от радости. Я богат. Могу уехать хотя бы на пару недель… Моя кредитная карта покрыта, и у меня еще оставались деньги, пять тысяч долларов.

Я взял такси и помчался в бюро авиакомпании, которую мне рекомендовал Гарри. Я спросил в конторе, есть ли билеты на имя Грегори Уолстер на завтрашний полет в 15 часов, Париж – Нью-Йорк. Через несколько минут мне их принесли. Они были заказаны вчера. Меня попросили предъявить удостоверение личности, потом спросили, не хочу ли я выбрать место на полет «туда». Возврат – без указания даты.

Я предъявил удостоверение личности, и служащий вручил мне билеты в обмен на несколько подписей. Все шло как надо. У меня были деньги и билеты. Я мог покинуть Париж, вернуться из Нью-Йорка или, если Гарри меня подменит, лететь в Сидней… Я плыл по волшебному полусвету. Чувствовал опьянение, какое придают деньги, свобода передвижения.

Я сел в такси не на стоянке. Повез Дженнифер обедать в знаменитый ресторан недалеко от Булонского леса… Утешить ее, прежде чем сдам ее тетушке.

4

Я оказался в такси, застрявшем в пробке, шофер с силой бил по рулю.

– Еще один официальный визит! Вы знаете, чьи это флаги? – спросил он меня.

Я посмотрел на полотнище, ласкаемое легким ветром. Мы стояли возле Трокадеро.

– Нет, не знаю.

– Я тоже не знаю. Что за люди?.. До чего же они опротивели…

На меня угнетающе действовал запах дыма и пота, исходящий от машины, и я погрузился в молчание. Шофер время от времени поглядывал в зеркало заднего вида. «Еще один псих путешествует», – наверное, думал он. Я волновался. Дженни успела разглядеть мой беспорядок… Машина для мытья посуды поломалась и ждет ремонта. «Сейчас поедем… Там кто-нибудь ждет?» Что ответить? «Никого никогда нет, месье?» У меня в жизни не было суток, чтобы потратить их на засоренный сифон. В посудомойке накопилось множество чашек. По дороге в мое логово у меня ощущение, что я бездомный бродяга, убежавший от своих коробок, но надеющийся увидеть по возвращении породистого кота.

Рассчитавшись с таксистом, я преодолел различные препятствия дома, накрытого брезентом. Я прошел между мешками с цементом и обогнул горы строительного мусора. Поднялся на третий этаж и открыл дверь. Вход мне показался в худшем состоянии, чем обычно. В невообразимом бардаке моей квартиры слышался шум пылесоса.

– Дженни! Дженни!

Она появилась, а за ней тянулась старая ржавая машина.

– Привет! Вы уже вернулись… Тем лучше. Посмотрите, я его починила…

Она показала мне широкую ленту лейкопластыря. С помощью скотча она прикрепила к пылесосу шланг. Я силой отнял у нее аппарат.

– Браво! Но уборку не делайте.

Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

– Я предпочитаю делать уборку, чем плакать. Скажите мне что-нибудь приятное.

Я прижал ее к себе руками. В амбразуре двери, над ее плечом и лицом, наполовину скрытым волосами, я увидел крупным планом ноги в рабочем костюме и обувь. Перед моими окнами на лесах толпилось много народу.

– Грегори, как только вы ушли, мне в голову пришла идея. Не знаю, что вы о ней скажете. Есть рейс в Нью-Йорк около 15 часов: если поедем прямо сейчас, еще успеем на нем улететь.

– Сегодня?

– Да. Сейчас.

– А ваша тетушка?

– Я ей позвонила. Они ничего лучшего не желает. Она знает, что мы провели бы всю ночь в оплакиваниях.

Было около 11 часов.

– Я ничего лучше не желаю. А ваша мама?

– Она нас ждет как можно раньше. Попробуем?

Бледная, с кругами под глазами, она была, как все нынешние девушки, погруженная в горе.

Я позвонил в американскую компанию и заказал два места в первом классе на рейс в 15 часов.

«…при условии быть здесь за полтора часа до посадки. Для контроля… И вы не будете сидеть рядом, – объяснял приглушенный голос. Когда будете на месте, договоритесь».

Я взял мой саквояж, вынул смокинг и бросил его в шкаф. Взял несколько плавок и рубашек, носки и носовые платки. Потом немнущуюся куртку, модную сейчас тряпку.

– Мерси, – повторяла Дженни. – Мерси. Какой вы милый.

Я заказал по телефону такси, и мы стали ждать его перед домом. Скоро подъехала старая машина и остановилась перед контейнером, полным отходов от ремонта дома.

– В Руасси 2… Побыстрее.

– Побыстрее? Вызывайте вертолет…

* * *

В аэропорту нас поджидала в отделении регистрации сотрудница, чтобы проводить нас к самолету. Наш багаж мог остаться в Париже.

– Купим все, что нам нужно, на месте, – сказала Дженни, – Но у моей мамы все то же есть…

Ответственный за кабину уже попросил пассажира, и тот согласился поменяться с нами местами. Как только сели, тут же надо было застегнуть пояса.

Проходя мимо нас, стюардесса сказала:

– Хэлло, меня зовут Нэнси. После того как взлетим, я принесу вам питье.

Самолет задрожал, и огромная металлическая птица, разбежавшись, оторвалась от земли. Для меня этот момент был связан с тревогой. В окошках были видны только облака. Со стаканом фруктового сока в руке, Дженнифер повернулась ко мне:

– До конца моих дней я буду страдать. Я чувствую себя виноватой.

– Но она же могла просто упасть с велосипеда, с купленного велосипеда.

– Вы очень милы, вы хотите меня утешить. Грегори, лучше, если вы будете в курсе. Мари-Софи и я, мы не были настоящими сестрами…

– Не были настоящими сестрами, что это значит?

Она уже пожалела, что призналась.

– Потом я вам объясню. А сейчас я хочу спать. Перед поездкой я приняла успокоительное средство.

Она стала что-то искать в мешочке, который нам дала стюардесса, вынула оттуда маску и надела ее, прикрепив ко лбу.

Подошла стюардесса:

– Мадемуазель фон Гаген, вы не будете завтракать?

– Нет, спасибо. Я очень устала.

– Хотите добавочное одеяло?

– Да. Мне всегда холодно.

Стюардесса обратилась ко мне:

– А вы, месье?

– Я буду завтракать.

Дженни пыталась меня задобрить:

– Не сердитесь на меня, я спасаюсь бегством. Я больше не могу…

– Ваши слова о сестре…

– Я не должна была…

Я помог ей откинуть кресло назад. Она опустила маску на глаза. Я принял от стюардессы бокал шампанского. Я находился у входа в лабиринт.

За семь часов и сорок пять минут полета Дженни удалось совершить невозможное: ускользнуть от меня внутри самолета. После глубокого сна она выпрямила кресло и попросила чая. Порой слезы туманили ее взгляд. Ее способность уходить от разговора была феноменальной.

– Вы зажгли фитиль, Дженни, и оттягиваете взрыв…

– Знаю. Извините. У меня нет сил все вам сказать или же нет мужества.

Она раздражала меня. Я или смотрел в окошко, или читал. Мне удалось хранить молчание до приземления. Я ждал, когда смогу передать ее матери и, выразив положенные соболезнования, освободиться. Я и так слишком вмешался в сложные семейные проблемы. Те пятьдесят тысяч долларов сделали из меня служащего похоронного бюро и вместе с тем бебиситтер. Их деньги вырыли могилу для Мари-Софи. История с саботажем могла быть правдой… Я допускал это, зная совершенство марки. Но не скрывали ли они от меня правду? Не мчалась ли светловолосая коса с бешеной скоростью? И может быть, она просто потеряла управление машиной?

Выходя из самолета, я сохранял молчание и игнорировал Дженни. Она быстро шагала, обгоняла попутчиков и несколько раз оглянулась, чтобы убедиться в моем присутствии. Еще немного терпения, и я их всех позабуду: Гарри, его обещания, графа, Валерию, вечер… Я сотру из памяти воспоминание о Мари-Софи и сближении с Дженни. То, что мы пережили, было другой формой несчастного случая, привлекательность, возбуждающая желание и приводящая к взрыву. И останется от всего этого только пепел.

– Вы рассержены, – сказала она, подходя к таможенному контролю. – Что я сделала?

– Двигайтесь вперед…

В конце узкой лестницы мы дошли до цели – огромного зала, с одной стороны которого было видно множество окошек. Мы оказались в конце плотной толпы. Пассажиры из самолетов, прибывших раньше нашего, покорно ожидали своей очереди подойти к чиновникам иммиграционной службы. Мы продвигались шаг за шагом, и Дженни мне говорила фразы, заставлявшие женщину, стоявшую впереди нас, оглядываться и разглядывать нас; тут я понял синдром интереса, который вызывала Дженни.

Очень красивая чернокожая девушка, стиль Джеймса Бонда, в безукоризненной униформе, прохаживалась среди групп пассажиров; когда она жестом показывала, как должны были выравниваться пассажиры, были видны ее невероятно длинные ногти. Было видно, что она сознает свою красоту и угрожающую длину ногтей.

– Вот ее никто не посмеет обидеть, – сказала Дженни.

– Дайте вырасти и вашим ногтям…

– Грегори, вы на грани неприличия.

– Я? А что это значит – быть приличным?.. Ваше поведение на редкость неприлично. Вы относитесь к людям так, что можно оправдать революции. И не только в этом веке.

– Я не чувствую себя виноватой до такой степени, – защищалась она.

– Потому что это – врожденное. К окружающим вы испытываете только презрение.

– Вы ошибаетесь. Я, скорее, скромная.

– Вы? Рассказывайте другим! Вот еще… И не продолжайте. Я ненавижу скромных, они всем надоели.

Так, споря без конца, мы подошли к окошечку. Служащий осмотрел наши паспорта, клавишами компьютера набрал фамилии людей, которым был запрещен въезд в США или которых разыскивали.

– Деловая поездка? Туризм?

– В гости, – ответила Дженнифер.

Мужчина оглядел нас.

– Вы должны предъявлять документы по отдельности, вы не женаты, и у вас разные фамилии.

– Господин Уолстер меня сопровождает. Мы едем к моей маме в Лонг-Айленд, – объяснила Дженни.

Она быстро утерла слезы.

– Это так печально?

– Моя сестра умерла три дня тому назад.

Чиновник почувствовал стеснение. Он уже жалел, что так сказал, он ни за что не хотел обидеть эту молодую женщину. Он подколол к паспортам листки контроля:

– Очень сожалею. И все же приятного пребывания!

В отчаянной толкучке, наступая на ноги окружающим, мы подошли к эскалатору со слабой надеждой увидеть наш багаж. Его еще не было… Мы прошли с пустыми руками перед удивленным таможенником. Он подал нам знак остановиться.

– У вас нет чемоданов?

– Мы сели в самолет в последний момент в Париже, – сказала Дженни.

Таможенник настаивал:

– Если что-то потеряно, надо сделать заявление компании…

– Мы опаздывали. Наш багаж должен прибыть со следующим самолетом.

Но он находил, что мы подозрительны.

– Ваши паспорта…

Он просмотрел их.

– У вас есть друзья в США?

– Моя мама, – сказала Дженни.

Чиновник пожал плечами и протянул нам документы.

– Проходите.

На улице было очень жарко. Рубашка прилипала к вспотевшей спине.

– Что будем делать? – спросила Дженни. – Возьмем машину?

– Я полагал, что ваша матушка вышлет своего шофера…

– Там полная дезорганизованность, – ответила Дженни. – Некому нами заниматься.

Я знал, где можно снять жилье. Мы вернулись в зал, где сотрудница аэропорта в желтой униформе выслушала нас, улыбаясь.

– Сейчас посмотрю, что у меня осталось.

Проверив список свободных машин, она предложила нам олдсмобиль. Я заполнил листок, дал мою кредитную карточку, взял номер машины и ключи. Маленький автобус доставил нас до паркинга. Я издалека увидел олдсмобиль красно-бордового цвета. Когда открыл дверцу, почувствовал запах кожи. Машина была почти новая. Надо было выбраться из потока автомобилей, найти дорогу и поворот на Лонг-Айленд. Рядом со мной на переднем сиденье, скрючившись, сидела Дженни, страдающая от моего молчания, – она хотела меня задобрить и установить перемирие.

– Грегори, спросите меня…

– Никакого желания. Вы все очень сложные. Семья изнуряющая.

Она улыбалась.

– Вы находите это забавным?

– Такого же мнения и Гарри. Но он привык…

О, старая обезьяна, ему мало было получить гонорар, он их же и критиковал. Вот это – прочная позиция.

– Меня раздражают ваши секреты.

– Не обижайтесь на меня… В самолете я очень беспокоилась и не знала, как лучше начать.

Я следил за дорогой. Расхождение в часах оказывало на меня обычное действие. Здесь было шесть часов, солнце припекало вовсю, а в Париже была полночь.

Меня беспокоила Дженни.

– Почему вы ничего не говорите?

– Мне не хочется говорить, но слушать я могу.

Блестящий битум слепил глаза. Я искал во внутреннем кармане пиджака противосолнечные очки. Чудом я захватил их в Париже.

– Несколько недель тому назад я узнала, что я – приемное дитя.

– Приемное?

Переход частного самолета на малую высоту всех нас превратил в полуглухих.

– Я была подброшена в Вене. Я случайно услышала разговор моего отца с Гарри. Раньше я была такая счастливая, и вдруг все пропало. Я уже была никем.

Я был под впечатлением. Называю это шоком, настоящим: она получила удар по голове, бесспорно. Мне захотелось обратить дело в шутку.

– Вывод: не надо подслушивать у двери.

Она воспринимала каждое слово буквально.

– Они очень громко кричали… я проходила по коридору. Говорили обо мне… так что… Вы бы тоже стали слушать. Как и любой человек…

Я сжимал руль машины.

– А Мари-Софи?

– Она родилась через тринадцать месяцев после моего приезда в семью. Моя мама полагала, что она не способна к деторождению, почему меня и взяли, и вдруг все переменилось. Кажется, так часто бывает.

Я был на грани дозволенной скорости.

– Мир переменился, я была совершенно сбита с толку.

Она поднесла шарф ко рту.

– Не можете ли вы остановиться… Я должна…

Она икала. Я съехал на обочину. Когда машина остановилась, она вышла из нее, и ее стало рвать.

У меня не было носового платка, она нашла свой в кармане. Она прислонилась к машине, чтобы перевести дыхание.

Появившись неведомо откуда, машина дорожной полиции направилась к нам. Из машины вышли два полицейских, а за ними слышался шум. Один из них говорил через переговорное устройство; до нас донесся голос невидимого собеседника: «Что нашли? Хорошая добыча?»

Офицер пробормотал в аппарат, потом подошел к нам.

– Что-то не в порядке?

За ним шел его товарищ с оружием и с наручниками, висящими на поясе. Ростом он был примерно в метр девяносто. Мы отражались в его черных очках. Я указал на Дженни:

– Ей стало дурно…

На асфальте видны были следы рвоты.

– Скажите, мисс, с вами часто такое случается в машине?

– Не часто…

– Кто был за рулем? – спросил полицейский.

– Я, – ответил я.

– Отлично. Сейчас посмотрим, в каком состоянии вы оба. Мисс, закройте глаза, протяните обе руки вперед и пройдите, словно вы идете по канату. Давайте, давайте…

Я вмешался.

– Это же смешно, она не пила. К тому же за рулем был я.

– Оставьте, – сказала Дженни, – это неважно.

Закрыв глаза, она послушно прошла по прямой.

Второй полицейский подал мне знак:

– Вы тоже…

– А я вообще непьющий…

– Тем более, делайте, что вам говорят.

Я чувствовал себя смешным, двигаясь с закрытыми глазами и подняв руки на уровне плеч.

– Ладно, – сказал полицейский. – Кем вы приходитесь этой девушке?

– Другом.

– Другом? Предъявите документы…

Я протянул паспорт. Первый полицейский снял очки – глаза у него были небесно-голубого цвета, их окружали глубокие морщины от смеха и солнца. У него была хорошая фигура и улыбка игрока в бейсбол. С таким типом никто не должен разговаривать долго. При каждом его шаге позванивала целая коллекция побрякушек, висящих на поясе и служащих защитой от больного общества.

– Девятнадцать лет, – заявил офицер полиции, заглянув в паспорт Дженни. – Мисс, в следующий раз в случае рвоты используйте мешочек, согласны? Куда едете?

– В Ойстер-Бай, к маме.

Полицейский присвистнул:

– Место шикарное…

Взял в руки блокнот.

– Фамилия вашей мамы?..

– Миссис Симпсон.

– Симпсон?

– Да.

– Это не ваша фамилия.

– Мама развелась…

Они отошли, жалея об этом. Дженни вновь села рядом со мной. Я задумался. Почему мать, француженка, имела фамилию Симпсон?

Она обернулась ко мне:

– Они приняли нас за алкоголиков или наркоманов…

– Такая у них профессия.

– Грегори, из-за меня, из-за этой спешки у вас нет сменной одежды…

– В первом же большом магазине я поищу.

Знаю я эти магазины. Сколько раз я их осматривал, объезжая Америку в автокарах. В ту пору у меня не было достаточно денег, чтобы брать напрокат машину. Часто эти кары останавливались, а их пассажиры пили кофе, просто чтобы размять ноги. В больших магазинах можно было найти все, что угодно. Через несколько минут я увидел целый комплекс магазинов. Припарковался. Дженни пошла вместе со мной. Я зашел в магазин мужской одежды.

С помощью хорошего продавца – он добыл для меня также саквояж – я приобрел одежду. Я забросил мой мешок с одеждой в багажник, и мы поехали дальше. Мы проехали много маленьких городов, похожих один на другой, малоэтажных и изобилующих станциями обслуживания.

Дженни мною руководила:

– Надо добраться до Бейвиля, оттуда есть дорога направо, ведущая прямо в Ойстер-Бай.

В розовых сумерках мы пересекли красивый город европейского стиля. Индивидуальные дома, прохожие на главной улице. Я увидел гостиницу, я мечтал побыть один. Свобода. Но никакой возможности убежать: надо было выполнять свою миссию и доставить Дженни ее матушке.

Мы проехали еще несколько километров до въезда в кондоминиум, распространенный на целый полуостров. Я остановил машину перед двойной оградой. Два охранника проверили наши документы тщательнейшим образом.

– Моя мать, миссис Симпсон, живет в «Пеликан Драйве».

Один из проверяющих посмотрел список, вывешенный в павильоне.

– Да, – сказал он. – Пеликан Драйв, Симпсон-Альварез. Проезжайте.

Нас торжественно приняли в богатом кафедральном имении. Аллея проходила между двумя рядами огромных деревьев, возможно платанов. Легкий туман, наброшенный как кисея на местность, едва позволял разглядеть пейзаж. Имения были разбросаны далеко друг от друга, и у каждого, казалось, была своя тайна. Деньги позволяли уединение. Только те, у кого было мало денег, терпели соседей… Мы ехали со скоростью в двадцать километров в час. То там, то здесь видны были богатые решетки с калитками, снабженными переговорными устройствами, дома скрывались за густой зеленью и кустами в цветах.

– Вы еще различаете цветы? – спросила Дженни.

– Как «различаете»?

– Вы их видите…

– Да. И что же?

– …Жасмины.

После соболезнований наступил час поздравлений? Жасмины… В слабом свете первых лунных лучей я видел дома, скрывающиеся за деревьями, а порою морской берег. Мы ехали молча. В конце аллеи Дженни сказала:

– Вот здесь…

Слева – высокий портал из кованого железа, закрытый. Она вышла из машины, сняла телефонную трубку, висевшую с внешней стороны стены, и что-то сказала. Потом вернулась ко мне.

– Если не изменили код, портал должен открыться. Он работает на вычислительном устройстве.

Обе створки медленно открылись.

– Пошли, – сказала она, – побыстрее…

Едва мы переступили через порог, ворота закрылись. Аллея растянулась через все имение, расположенное вдоль берега океана. Я тотчас увидел белый дом – одно из тех жилищ, которые люди вроде меня видели лишь на экране кинотеатра. Это была Америка, которую я не видел изблизи. Когда прошли сквозь ворота, с обеих сторон зажглись канделябры. Дженни заплакала.

– Встретить маму с ее горем… это будет трудно. Что я могу ей сказать?.. Грегори, прошу вас, мама не должна догадываться, что было между нами.

– Почему? Что-то произошло между нами?

– Какой вы жестокий…

– Я хотел бы быть еще круче.

Я вышел из машины и направился к багажнику.

– Забираю мой мешок?

– Сперва войдем…

Меня охватила смутная надежда. Если мать не хотела, чтобы я был в доме… Если она хочет отделаться от меня, я пойду в гостиницу, поживу там один, посмотрю черно-белый фильм. Риту Хайворт и ее перчатки… Синематику. Потом спать. Свобода. Я опасался, что меня пригласят на ночь. Во всяком случае, я уеду рано утром. Дженни позвонила. Никого.

Я повернул ручку двери, она поддалась, я нажал на дверь, она не была заперта на ключ…

– Открыто! – воскликнула она. – Что это значит?

* * *

Мы вошли в холл с мраморным полом. Посередине широкая лестница вела на внутреннюю галерею, которая должна служить входом в комнаты второго этажа. У меня было впечатление, что большой глаз, прикрепленный к потолку, следил за каждым нашим движением. Я повернулся к Дженни:

– Ваша мама живет здесь одна?

Дженнифер пожала плечами.

– Когда как. Мигель часто приезжает, но он предпочитает оставаться на яхте. Если бы он не обеспечивал поддержания этого имущества, мама должна была бы его продать. Но хотя бы Гертруда должна бы быть здесь

– Кто это, Гертруда?

– Ее горничная.

Она прошлась по холлу, приоткрыла двери.

– Эта хата должна была дорого обойтись…

– О да, – сказала она, возвращаясь ко мне. – При их разводе папа предоставил ей этот дом как выплату за сохранение двух своих дочерей. Мама хотела сделать приятное Мигелю и согласилась на это предложение. У имения есть прямой выход к порту. Это привлекло Альвареса…

Я огляделся вокруг.

– Никого нет, Дженни.

Она позвала

– Мама! Мама…

Потом подошла к первой ступени мраморной лестницы и повернула голову к галерее второго этажа.

– Мама! Гертруда!

Я шел за ней.

– Мама! Никого нет?

Она повернулась ко мне:

– Взгляну наверху. Ждите меня…

Вошел мужчина, небритый и печальный. И он сам, и его рубашка были несвежими.

– Привет! Я пришел, чтобы все закрыть. Вы члены семьи?

– К счастью, нет. А вы?

Он был напрочь лишен чувства юмора. У него был нос алкоголика, и казалось, что он вышел из вестерна и заблудился.

– Я сторож. Тетка позвала меня, чтобы я включил систему безопасности…

– Какая тетка?

– Горничная. Она ушла вместе с миссис Симпсон на яхту.

Дженни спустилась по лестнице.

– Хелло, Пейпер! Рада вас видеть… Все здесь такое печальное.

Мужчина глухо промолвил:

– Я узнал о мисс Мари-Софи. Какая жизнь…

Дженни покачала головой, словно хотела прогнать эти слова.

– Не говорите. Мне слишком больно. Мамы нет?

– На яхте, – ответил Пейпер.

– Я так и думала, – сказала Дженни. – Грегори, я возьму вещи, чтобы переодеться. Пять минут…

– Сударь, войдите в салон, – сказал сторож.

Он показал мне на дверь и кинулся ее открывать. Потом на ощупь стал искать выключатель. Когда обе люстры из тяжелого хрусталя зажглись, он вышел.

– Когда вы уйдете, я включу сигнализацию. Будьте здоровы, месье!

Огромная комната, разделенная на несколько секторов, могла бы вместить сотню людей. Вокруг потушенного камина стояли глубокие кресла из черной кожи, низкий стол и в вазе – увядшие цветы с длинными ветвями. Дальше – черная лаковая китайская ширма с перламутровой инкрустацией и рояль. Я подошел и полюбовался фотографией в рамке. Две улыбающиеся сестры.

За остекленным оконным проемом были видны сверкающие огни порта. Между домом и морским берегом было, по уровню, метров сто. Я вздрогнул от раздавшегося шороха. Черный лабрадор подошел и понюхал меня, повиляв хвостом, сел и стал скулить. Я встал перед ним на колени и обнял его. Он положил влажную морду мне на плечо. Со времен отрочества мне не хватало собаки. У меня жизнь складывалась так, что я не мог иметь собаку. Я заговорил с ним по-французски, он вилял хвостом без энтузиазма, из приличия. Как только в дверях появилась Дженни, собака отошла от меня и стала прыгать, пытаясь лизнуть Дженни в лицо. А та ее поцеловала.

– Этот бедный Колосс чует несчастье. У него забавная кличка.

Потом:

– Я сказала сторожу, что мы выйдем через террасу.

Мне она показала свой мешок.

– У меня все, что надо. Что касается ваших вещей, не стоит их уносить, еще неизвестно, останетесь вы здесь или уйдете…

Я вздохнул, значит, у меня еще была надежда расстаться с ними.

Она взяла телефонный аппарат и набрала несколько цифр.

– Алло! У телефона Дженнифер фон Гаген. Кто? А, это вы, Аркос? Как я рада вас слышать. Да, спасибо… Я только что… нет, не одна. От грусти умираю. А мама? Очень плохо? Конечно. Надо ей помочь. Предупредите ее, что мы придем. Пошлите моторку. Мы сейчас выйдем из дома. Спасибо.