Текст книги "История абдеритов"

Глава девятая
Добрый нрав абдеритов и как они мстят Демокриту за его неучтивость. Образчик его обличительной проповеди. Абдериты издают закон против путешествий, который должен помочь всякому уроженцу Абдеры сделаться умней. Каким примечательным способом номофилакс Грилл разрешил неудобство, возникшее из этого закона

Общеизвестно, насколько опасно быть умней своих сограждан. Сократ[92]92
  Aelian. Var. Hist., Ill, 36. [Элиан. Пестрые рассказы, III, 36 (лат.)].


[Закрыть] поплатился за это жизнью.[93]93
  Сократ был приговорен афинянами к смерти и выпил яд (399 г. до и. э·)·


[Закрыть] И если Аристотель счастливо отделался от обвинения в ереси со стороны верховного афинского жреца Евримедона, то только потому, что он заблаговременно спасся бегством.[94]94
  Политические гонения вынудили Аристотеля бежать в конце жизни из Афин на остров Эвбею.


[Закрыть] «Я не хочу предоставить афинянам возможность вторично согрешить против философии», – заявил он. – При всех своих человеческих слабостях абдериты не были очень злыми. Сократ мог бы прожить среди них до Нестерова возраста.[95]95
  т. е. очень долго; имя Нестора, глубокого старца, одного из героев «Илиады», стало нарицательным обозначением долгожителя.


[Закрыть] Они бы сочли его За удивительного глупца, потешались бы над его странностями, но доводить дело до чаши с ядом было не в их характере. Однако Демокрит обходился с ними так круто, что вряд ли какой-нибудь благорасположенный народ сохранил бы терпение. И тем не менее, вся их месть состояла лишь в том, что они (часто без всякой причины) говорили о нем столь же плохо, как и он о них, порицали то, что он делал, находили смешным все, что он говорил, и поступали вопреки его советам. «Его нужно основательно проучить, – говорили они. – Не следует укреплять его в мысли, будто во всем он более сведущ, чем мы». И в полном соответствии с этим мудрым положением добрые люди творили одну глупость за другой и представляли себе, как они выиграют, если вызовут его раздражение. К несчастью, их расчеты совершенно не оправдались. Ибо Демокрит смеялся над этим и нисколько не сердился на то, что они его дразнили. «Ах, абдериты, абдериты! – восклицал он порой. – Вот и вновь вы сами себя высекли, в надежде причинить мне боль».

– Ну, можно ли найти человека хуже? – спрашивали абдериты. – Обо всем на свете он другого мнения, чем мы. Во всем, что нам нравится, он видит какой-нибудь недостаток. До чего же неприятно слышать постоянные возражения!

– Но если вы всегда неправы? – отвечал Демокрит. – Докажите, что все выглядит иначе! Все ваши понятия вы позаимствовали от ваших нянек; и обо всем вы мыслите как дети. Телом вы выросли, а души ваши находятся в колыбелях. Разве кто-нибудь из вас дал себе труд задуматься, почему вы считаете что-то истинным или прекрасным? Подобно малому ребенку или младенцу, вы находите хорошим и прекрасным все, что приятно щекочет, раздражает ваши чувства, что вам нравится. И какие ничтожные, часто даже не относящиеся к делу причины и обстоятельства определяют ваши симпатии и антипатии! И в каком затруднении оказались бы вы, если бы вам пришлось объяснить, почему это вы любите, а другое – ненавидите? Капризы, причуды, упрямство, привычка идти на поводу у других людей, смотреть их глазами, слышать их ушами, повторять то, что вам нашептали другие, – вот побуждения, заменяющие у вас разум. Угодно ли вам знать причину ваших недостатков? Вы втемяшили себе в голову ложное понятие свободы. У ваших детей в возрасте трех-четырех лет возникает, естественно, тоже такое понятие. Но от Этого оно не становится более правильным. Мы – свободный народ, утверждаете вы. И считаете, что уже и доводы разума не имеют над вами никакой власти. Почему мы не можем думать, как нам заблагорассудится? Любить и ненавидеть, как нам угодно? Восхищаться или презирать то, что нам угодно? Кто вправе требовать от нас отчета или же судить о нашем вкусе и наших склонностях? Ну, что же, в таком случае, дорогие абдериты, вы – свободны, думайте и пустословьте, любите и ненавидьте, восхищайтесь и презирайте, как вам вздумается и кого вам вздумается! Совершайте глупости, сколько душе вашей угодно! Делайте себя посмешищем, как вам заблагорассудится! Кому до этого дело! Пока все ограничивается лишь безделушками, куклами и детскими лошадками, было бы несправедливо лишать вас права наряжать куклу или скакать на лошадке, как вам захочется. Допустим, что ваша кукла уродлива, а то, что вы называете лошадкой, похоже скорей спереди и сзади на бычка и ослика. Ну и что ж из этого? Если ваши глупости доставляют вам радость и не причиняют никому никакого несчастья, что другим, до этих глупостей? Почему, например, премудрые советники Абдеры в полном составе не могут шествовать в торжественной процессии от ратуши до храма Латоны, кувыркаясь один за другим, если это нравится городскому совету и народу Абдеры? Почему они не могут соорудить свое лучшее здание в какой-нибудь яме, а свою небольшую статуэтку Венеры поднять на верхушку обелиска? Но, дорогие мои земляки, не все ваши глупости столь невинны, как эти. И когда я вижу, что вы своими капризами и причудами причиняете себе вред, то я не мог бы считаться вашим другом, если бы молчал. Например, ваша лягушачья и мышиная война с лемносцами,[96]96
  Поход абдеритов на остров Лемнос сравнивается с войной мышей и лягушек, описанной в пародийной эпической поэме «Батрахомиомахия» (конец VI или начало V вв. до н. э·)


[Закрыть] самая бесполезная и самая безрассудная из всех затеивавшихся когда-либо войн. И ради чего же? По вздорному поводу, из-за какой-то танцовщицы! Было ясно, что вы тогда находились под влиянием прямо-таки какого-то злого демона, решая начать эту войну. Но никакие возражения не могли вас остановить. Лемносцам следует задать перцу! И так как вы люди с очень живым воображением, то вам казалось, что ничего нет легче, как овладеть всем островом. Ибо вы способны почувствовать трудность какого-либо дела не раньше, чем расквасите свой нос. Но это еще куда ни шло, если бы вы поручили претворение ваших замыслов опытному человеку. Но назначить полководцем юного Афрона[97]97
  Афрон (греч.) – «глупец».


[Закрыть] безо всякого на то основания, кроме, пожалуй, единственного, – ваши женщины находили его прекрасным, как Парис, в его новых, великолепных доспехах! И за удовольствием видеть, как покачиваются на его безмозглой голове большие перья шлема цвета пламени, забыть, что дело шло не о веселом поединке – все это, не отрицайте, было абдеритской затеей! И вот теперь, когда вы заплатили за это безрассудство своей честью, галерами и лучшими войсками что вам от того сознания, что и афиняне,[98]98
  Афиняне (если верить Аристофану) не нашли лучшего повода для своей войны с Мегарой, как отомстить им за то, что несколько мегарских молодых людей насильно увели двух молодых гетер. Мегарцы поступили точно так же, как афиняне, похитившие в свое время куртизанок из Мегары. Аспасия имела большое влияние на Перикла, Перикл на Афины. И таким образом Мегаре была объявлена война [Виланд опирается не столько на упоминаемые им «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, сколько на комедию Аристофана «Ахарняне».]. Плутарх. Биография Перикла.


[Закрыть] которых вы избрали в качестве образца для своих глупостей, устраивали такие же остроумные затеи и порой с тем же счастливым исходом?

В таком тоне говорил Демокрит с абдеритами всякий раз, когда представлялся случай. И хотя это происходило довольно часто, они все же так и не привыкли считать подобный тон приятным. «Вот что бывает, – говорили они, – когда молокососам позволяют путешествовать. И зачем? Чтобы они научились стыдиться своей родины и возвращались домой после десяти или двенадцати лет космополитами, с чужеземными понятиями и уверенные в том, что во всем разбираются лучше, чем их деды, и что где-то все устроено лучше, чем дома. Древние египтяне, не разрешавшие никому путешествовать прежде, чем человеку не стукнуло по крайней мере пятьдесят лет, – были мудрые люди». И срочно собравшись, абдериты издали закон: впредь ни один из сыновей абдеритов не имеет права отправляться в путешествие дальше Коринфского перешейка[99]99
  Коринфский перешеек – с точки зрения абдеритов, «заграница», так как Коринф был культурным и военным соперником Афин, последние же служили образцом для виландовской Абдеры.


[Закрыть] и не более, чем на один год, и не иначе, как под присмотром престарелого гувернера абдеритского происхождения, образа мыслей и нрава. «Молодые люди, – гласил декрет, – должны знакомиться с миром. Тем не менее они не имеют права задерживаться в каждом месте долее, чем требуется для знакомства со всеми достопримечательностями. Особенно гувернеры обязаны внимательно примечать, в каких гостиницах они останавливаются,[100]100
  Является ли это место, относящееся к гостиницам, подделкой или вставкой предоставляется судить тем, кто основательно изучил Rem cauponariam Veterum [ «Древнюю историю гостиниц» (лат.)].


[Закрыть] как их там кормят и сколько они платят за постой с тем, чтобы их сограждане из этих тайных сведений могли впоследствии извлечь для себя пользу». Далее в декрете предписывалось, что в «целях экономии расходов от слишком длительного пребывания в одном месте гувернер обязан следить за тем, чтобы молодой абдерит не ввязывался ни в какие сомнительные знакомства. Хозяин гостиницы или слуга, будучи местными жителями, могут лучше всего порекомендовать ему, что следует осмотреть из достопримечательностей данного места, указать местных ученых и художников и когда с ними возможно встретиться. Все эти сведения гувернеру надлежит записать в свой дневник и, благоразумно используя время, осмотреть многое в два-три дня».

К несчастью, в тот момент, когда закон был принят и по старому обычаю его прогнусавили народу на главных площадях города, за границей находились два молодых человека из довольно известных семей. Один из них был сыном лавочника, который скупостью и подлыми махинациями скопил за сорок лет значительное состояние и благодаря ему выдал недавно свою дочь (самое уродливое и глупейшее существо Абдеры) за племянника приземистого толстого советника, уже упоминавшегося с похвалой выше. Второй же был единственный сын номофилакса. И дабы стать (чем скорее, тем лучше!) помощником своего отца, он должен был побывать в Афинах и основательно познакомиться там с музыкальным искусством, тогда как наследник лавочника собирался основательней познакомиться с афинскими модистками и продавщицами цветов.[101]101
  Намек на Париж и французских гризеток.


[Закрыть] Но в декрете не предусмотрели особого случая с двумя молодыми людьми. Что было делать? Внести предложение об изменении закона или же просто ходатайствовать, чтобы его на сей раз не применяли?

– Ни то, ни другое! – решил номофилакс, который, сочинив только что музыку к танцу для праздника Латоны, был необычайно доволен собой. – Чтобы внести изменения в закон, нужно созвать народное собрание. А это даст нашим недоброжелателям повод открыть свою пасть. Что же касается разрешения не применять закон, то законы большей частью для того и издаются. И я не сомневаюсь, что при таком убедительном доводе сенат даст свое согласие каждому, кто окажется в подобном положении. Но любое разрешение напоминает своего рода милость. А зачем же нам быть кому-нибудь обязанным? Закон – это спящий лев. И пока его не разбудили, мимо него можно столь же безопасно пройти, как и мимо ягненка. И кто же осмелится быть настолько бесстыдным или дерзким, чтобы натравить этого льва на сына номофилакса?

Сей блюститель законов обладал, как мы видим, весьма утонченными понятиями о законах и о своей должности и умел пользоваться выгодами последней. Его имя заслуживает быть увековеченным. Это был Грилл, сын Киниска.[102]102
  Грилл, сын Киниска (греч.) – т. е. «поросенок, сын пса».


[Закрыть]

Глава десятая
Демокрит удаляется в деревню, и его часто посещают абдериты. Всевозможные редкости и беседы о земле обетованной моралистов

Возвращаясь из путешествия на родину, Демокрит льстил себя надеждой, что окажет ей пользу, усовершенствовав ум и сердце. Он и не представлял себе, что абдериты так плохо дружат со здравым смыслом, как это было на самом деле. Но, прожив среди них некоторое время, он убедился, что сделать их лучше – затея совершенно напрасная. Все у них шло вкривь и вкось, и трудно было даже решить, с чего начать улучшение. Любое их негодное установление было связано с двадцатью другими. Было невозможно устранить хотя бы одно из них, не преобразовав государства в целом. И он подумал: «Пожалуй, лишь хорошая эпидемия, которая уничтожила бы весь этот народец, за исключением нескольких десятков детей, достаточно уже взрослых, чтобы не нуждаться в няньках, – единственное средство помочь Абдере. Абдеритам трудно помочь иначе!»

И он решил спокойным образом удалиться от них и поселился в небольшой усадьбе за городом. Ухаживая за ней и занимаясь сельским хозяйством, он заполнял часы, оставшиеся у него от любимого дела – изучения природы. Но, к несчастью, усадьба находилась слишком близко от Абдеры. И так как местность эта была необычайно красивой, а путешествие туда – приятнейшей прогулкой, то каждый божий день его атаковала толпа абдеритов и абдериток, родственников и родственниц, для которых прекрасная погода и приятная прогулка были отличным предлогом нарушать его счастливое уединение.

И хотя Демокрит нравился им не более, чем они ему,[103]103
  Критическое отношение героя романа к жителям Абдеры и вместе с тем необходимость жить рядом с абдеритами отражают реальное положение профессионального литератора в феодально-мещанской среде Германии XVIII в.


[Закрыть] тем не менее следствия этого были весьма различны. Он бежал от них, потому что они ему наскучили, а они мешали ему, желая убить время. Он умел употреблять свое собственное время с пользой. Они же, напротив, не знали, куда его девать.

– Мы пришли, чтобы помочь вам скоротать время в вашем уединении, – объясняли абдериты.

– В своем собственном обществе я провожу его очень хорошо, – отвечал Демокрит.

– Но разве можно быть постоянно одному! – воскликнула прекрасная Питека.[104]104
  Питека (греч.) – «обезьяна».


[Закрыть] – Я бы умерла от скуки, если бы прожила день, не видев людей!

– Вы, верно, хотели сказать… если бы люди вас не видели? – уточнил Демокрит.

– Но почему вы решили, что Демокрит скучает? Весь его дом набит редкостями. С вашего разрешения, Демокрит, позвольте же нам осмотреть все те прекрасные вещи, которые вы привезли из путешествий.

Только теперь начались страдания бедного отшельника. Действительно, у него была великолепная коллекция экспонатов всех царств природы: чучела, птицы, рыбы, бабочки, раковины, окаменелости, минералы и прочее. Все Это было ново для абдеритов, все вызывало их изумление. Славного естествоиспытателя в одну минуту забросали такой массой вопросов, что он, пожалуй, должен был бы состоять, как Фама,[105]105
  Фама (рим. миф.) – персонификация молвы.


[Закрыть] из одних ушей и уст, чтобы на все ответить.

«Объясните нам, что это такое? Как это называется? Откуда это? Как Это происходит? Почему это так?»

Демокрит старался объяснять, как мог. Но абдериты ничего не понимали. Более того, чем дольше он им объяснял, тем хуже они понимали. И, воистину, в том была не его вина!

– Удивительно! Непостижимо! Необычайно удивительно! – восклицали они постоянно.

– Напротив, все так же естественно, как и любое другое явление в мире, – холодно возражал Демокрит.

– Вы слишком скромны, Демокрит, или вам, по-видимому, хочется услышать побольше комплиментов о вашем хорошем вкусе и ваших путешествиях?

– Не затрудняйте себя, господа! Я к этому равнодушен.

– Однако ж, должно быть, весьма приятно совершать такие дальние путешествия? – спросил один из состоятельных абдеритов.

– А я бы сказал, как раз наоборот! – отвечал второй абдерит. – Представьте себе только все ежедневные опасности и трудности, плохие дороги, скверные гостиницы, мели, кораблекрушения, диких зверей, крокодилов, единорогов, грифов и крылатых львов, которые кишмя кишат в варварских странах!

– И затем, какая же, наконец, польза от того, что узнаешь, как велик мир? В таком случае, тот клочок земли, которым владеешь, покажется настолько жалким, что у меня пропала бы и радость от него.

– Но разве перевидать стольких людей ничего не значит? – возразил первый.

– Есть на что смотреть! На людей! Людей можно видеть и дома. Повсюду точно так же, как и у нас.

– О, взгляните, здесь есть даже птица без ног! – воскликнула молодая женщина.

– Без ног? И у нее только одно огромное перо? Удивительно! – заметила другая. – А вам это понятно?

– Прошу вас, Демокрит, объясните нам, как же она может ходить без ног?

– И как она летает с одним-единственным пером?

– О, что бы я хотела больше увидеть, так это живого сфинкса. Вы, должно быть, много их встречали в Египте?

– Но возможно ли, скажите, пожалуйста, чтобы жены и дочери гимнософистов[106]106
  Гимнософисты (греч.) – «нагие мудрецы», древнегреческое название индийских йогов; рассказ Демокрита о них – вымысел автора романа.


[Закрыть] в Индии… как бы это выразиться… Вы, верно, понимаете, о чем я хочу спросить?

– Нет, не понимаю, госпожа Салабанда.

– О, вы меня, безусловно, понимаете! Вы же были в Индии! Вы же видели жен гимнософистов?

– Да, конечно, и вы можете мне поверить, что жены гимнософистов точно такие же, как и жены абдеритов.

– Вы оказываете нам слишком много чести. Но это не то, что мне хотелось узнать. Я спрашиваю, правда ли, что они… (при этом госпожа Салабанда прикрыла одной рукой свою грудь, а другой… Короче, она приняла позу[107]107
  Иностранное слово! Прошу прощения у пуристов. Но ни «положение», ни «стойка», ни «телодвижение» не выражают то, что слово «поза». И покуда отсутствуют необходимые слова в нашем родном языке, мы вынуждены будем заимствовать их из языков иностранных. И из какого же языка в таком случае удобнее всего заимствовать, как не из того живого языка, который является самым отшлифованным и самым распространенным? Точно так же обращались римляне к греческому. И почему немецкие писатели не могут делать с такой же умеренностью то. что считал позволительным для латинского сам Цицерон, которому его родной язык столь многим обязан?


[Закрыть] Венеры Медицейской,[108]108
  Эта знаменитая статуя античной работы находится в галерее Медичи во Флоренции. Пространное примечание Виланда к слову «поза» (в подлиннике – французское заимствование die Attitude, l'attitude) задевает немецких «пуристов», ревнителей национальной чистоты языка, демонстрируя абсурдность их притязаний.


[Закрыть] чтобы растолковать философу, что она желает узнать). Ну, теперь-то вы меня понимаете? – спросила она.

– Да, мадам, природа к вам была столь же щедра, как и к другим. Что за вопрос!

– Вы не хотите понимать меня, Демокрит! Я кажется достаточно ясно выразила то, что желала бы знать. Правда ли… Ну, коли уж вам так угодно, я скажу напрямик – что они ходят, в чем мать родила, нагими?

– Нагими! – воскликнули все абдеритки хором. – Да в таком случае они бесстыдней спартанских девок! Ну, кто этому поверит?

– Вы) правы, – ответил естествоиспытатель, – жены гимнософистов кажутся менее обнаженными, чем жены греков, даже когда те в полном наряде. С головы до пят они облачены в свою невинность и чистосердечную скромность.[109]109
  Чистосердечная скромность служила их одеянием, сказал о дочерях спартанцев не помню уж какой древний автор.


[Закрыть]

– Как это понять?

– Трудно сказать ясней.

– Ах, я теперь понимаю вас! Это колкость. Но вы, вероятно, только шутите, говоря об их скромности и невинности. Если жены гимнософистов не одеты, как подобает, то они, очевидно, настолько уродливы, что нагота их нисколько не волнует мужей, или же мужья их холодны.

– Ни то, и ни другое. Их жены стройны, а их дети здоровы и жизнерадостны – неопровержимое, как мне кажется, свидетельство в пользу отцов!

– Вы любитель парадоксов, Демокрит, – сказал богач. – Но вы меня никогда не убедите, что чистота нравов какого-нибудь народа зависит от наготы его жен.

– Если бы я был такой большой любитель парадоксов, как в этом меня обвиняют, мне было бы нетрудно убедить вас примерами и доводами. Но я не слишком одобряю обычай гимнософистов, чтобы выступать в роли его защитника. И я не стремился утверждать то, что приписывает мне прозорливый Кратил. Случай с женами гимнософистов, мне кажется, лишь доказывает, что в обычаях подобного рода все решают привычка и обстоятельства. Дочери спартанцев, носящие короткие юбки, и женщины с Инда, не носящие юбок вообще, подвергаются не большей опасности, чем те, кто прикрывает свою добродетель семью одеяниями. Не сами явления, а наши мнения о них – причина недостойных страстей. Для гимнософистов, считающих благородными все части тела, их жены кажутся одетыми, как скифам – скифские жены, опоясывающие бедра тигровыми шкурами.

– Не хотел бы я, чтобы наши жены втемяшили себе в голову философию Демокрита, – сказал один степенный, чопорный абдерит, торговавший мехами.

– И я бы не желал, – подтвердил торговец полотном.

– И я также, – согласился Демокрит, – хотя я не торгую ни мехами, ни полотном.

– Но позвольте мне вас все-таки спросить еще об одном, – засюсюкала та самая родственница Демокрита, которая выражала желание увидеть живых сфинксов. – Вы объездили целый свет и, наверно, видели много чудесных стран, где все устроено иначе, чем у нас…

– Я не хочу верить ни одному его слову, – пробормотал городской советник, потрясая, как гомеровский Юпитер, своей душистой прической, осенявшей его премудрую голову.

– Признайтесь же, какая из этих стран вам больше всего понравилась?

– Где же может быть лучше, чем… в Абдере?

– О, мы уже знаем, что вы говорите это несерьезно. Без лести, скажите же молодой даме то, что вы думаете, – сказал советник.

– Вы будете смеяться надо мной, – ответил философ. – Но так как вы этого требуете, прекрасная Клонарион, то я вам скажу чистую правду. Вы никогда не слыхали о стране,[110]110
  Рассказ Демокрита основывается на народных представлениях о «стране кисельных берегов» (немецкая сказочная страна Шлараффенланд). Виланд вводит сюда и черты социальной утопии («никто не беден», «золото бесполезно»), но, в соответствии с народной точкой зрения, он иронизирует над мечтами о подобной стране.


[Закрыть] где природа настолько добра, что она не только исполняет свои обязанности, но еще и работает за человека? Не слыхали ли вы о стране, где царит вечный мир, где никто не является слугой другого, никто не беден, но каждый богат? Где жажда обладания золотом не вынуждает к преступлению, потому что золото там бесполезно? Где серп такая же незнакомая вещь, как и меч? Где трудолюбивый человек не обязан работать на тунеядца, где нет никаких врачей, потому что никто не болеет; нет судей, ибо нет тяжб; а тяжб нет потому, что каждый доволен, потому, что каждый имеет все, что пожелает… Короче, не слыхали ли вы о стране, где все люди смиренны, как ягнята, и счастливы, как боги? Вы никогда не слыхали о такой стране?

– Нет, насколько припоминаю.

– Вот это и есть прекрасная страна, Клонарион! Там никогда не бывает ни слишком жарко, ни слишком холодно, ни слишком влажно, ни слишком сухо. Весна и осень не сменяют там друг друга, а царят в вечном согласии, как в садах Алкиноя.[111]111
  Алкиной (греч. миф.) – царь феаков, владевший садами, которые плодоносили круглый год («Одиссея», книга VII).


[Закрыть] В горах и долинах, лесах и лугах есть в изобилии все, что только может пожелать человеческое сердце. Но не следует думать, будто люди там вынуждены охотиться на зайцев, ловить рыб или птиц и собирать плоды для пищи или что удобства, которыми они наслаждаются, стоят им многих беспокойств. Ни в коем случае! Все делается само собой. Куропатки и вальдшнепы, зажаренные и нашпигованные, сами летят в рот и смиренно просят, чтобы их отведали. Рыбы разных пород плавают вареными в прудах из всевозможных соусов, а на берегах этих прудов полным-полно устриц, раков, паштетов, окороков и говяжьих языков. Зайцы и косули прибегают добровольно, сами сдирают с себя шкуру, насаживают себя на вертела и, когда поспеют, сами ложатся на тарелки. Повсюду расставлены столы со скатертями-самобранками и куда ни взглянешь, пуховые постели располагают к приятному изнеможению, приглашают отдохнуть от… безделья. Рядом с ними текут, журча, реки молока, меда, вина, лимонада и прочих приятных напитков. А над ними, сплетаясь с розами и жасминами, поднимаются кусты, увешанные кубками и бокалами, которые сами наполняются, едва их опустошили. Там есть и деревца, с которых вместо плодов свешиваются маленькие паштеты, сосиски, миндальные пирожные и сдобные булочки. А на других – на всех ветвях скрипки, арфы, цитры, лютни, флейты, валторны, сами исполняющие прекрасный концерт. Счастливые обитатели той страны, после того как они проспали знойную половину дня, а вечер провели в танцах, песнях и шутках, освежаются затем в прохладных мраморных купальнях, где их массируют невидимые руки и вытирает насухо тонкое полотно, само себя выткавшее, и уснащают тело драгоценные эссенции, изливающиеся с вечерних облаков, подобно влажному благоуханию. А потом они возлежат на мягких ложах вокруг столов, сплошь уставленных яствами, едят, пьют и смеются, поют, любезничают и целуются всю ночь напролет при свете вечно полной луны, которая превращает ночь в нежный день. И что еще самое приятное…

– О, перестаньте, господин Демокрит, Вы же посмеиваетесь надо мной. Ведь то, что вы рассказываете, это сказка о стране кисельных берегов и молочных рек, тысячу раз слышанная мной в детстве от моей няньки.

– Но ведь вы согласны, Клонарион, что в такой стране жилось бы неплохо?

– А вы разве не замечаете, что за всем этим скрывается какой-то тайный смысл? – заметил мудрый советник. – По-видимому, сатира на некоторых философов, считающих наслаждение высшим благом. «Плохо отгадываете, господин советник!» – подумал Демокрит.

– Я припоминаю, что подобное описание золотого века я читала в «Амфиктионах» Телеклида,[112]112
  Телеклид (V в. до н. э·) – греческий комедиограф, который сочинил комедию «Амфиктионы», сохранившуюся в отрывках. В сноске Виланд называет авторов, в чьих сочинениях встречалась тема «золотого века»: М.-К. д'Онуа (сказка «Барашек»), Лукиан («Правдивая история»), афинские комедиографы V в. до н. э· – Метаген, Ферекрат, Кратес, Кратин, а также Афиней («Пир софистов», том VI).


[Закрыть] – сказала госпожа Салабанда.[113]113
  Госпожа Салабанда была права. Задолго до «Барашка» мадам Д'Онуа еще у Лукиана в его «Правдивой истории», а до него уже у греческих комедиографов Метагена, Ферекрата, Телеклида, Кратеса и Кратина встречаются описания страны Кисельных берегов, где они соревнуются друг с другом в стремлении ничего не оставить в запас неумеренному воображению будущих создателей сказок. Самые смелые черты картины, рисуемой Демокритом, взяты из фрагментов, оставленных нам Афинеем в VI книге его «Пира софистов».


[Закрыть]

– Страна, которую я описал прекрасной Клонарион, – отвечал Демокрит, – вовсе не сатира. Это страна, в которую из каждого десятка таких мудрых людей, как вы, втайне мечтают попасть непременно все десять и в которую хотят вас перенести своими проповедями ваши абдеритские учители нравов. Если бы в их декламациях был бы хоть какой-нибудь толк!

– Хотелось бы знать, как вы это понимаете, – проговорил советник, привыкший из-за многолетней привычки слушать одним ухом, подавать свой голос спросонья и не утруждать себя долгими размышлениями.

– Вы, как я вижу, предпочитаете сильное освещение, господин советник, – ответил Демокрит. – Но слишком яркий свет столь же неудобен, как и недостаточен. Светотень – вот что требуется, чтобы увидеть необходимое. Я заранее предполагаю, что вы способны видеть. Ибо если это не так, то вы, надеюсь, понимаете, что при свете и тысяч солнц вы увидите не больше, чем при мерцании светлячка.

– Вы говорите о светлячках? – спросил советник, очнувшийся при слове «светлячок» от своего рода душевной дремоты, в которую он впал, заглядевшись на грудь Салабанды во время речи Демокрита. – А я думал, что мы говорим о моралистах.

– О моралистах или светлячках, как вам будет угодно, – сказал Демокрит. – Но чтобы объяснить суть дела, я хотел бы сказать вам только следующее: страна, где царит вечный мир и где люди в равной степени свободны и счастливы, где добро не смешано со злом, а боль и добродетель не смешаны с наслаждением и пороком, где существует только красота, порядок и гармония – короче, страна, какой хотят себе представить ваши моралисты весь земной шар, это страна, где либо люди вовсе не имеют желудка и нижней части туловища, или же это, безусловно, страна, изображенная нам Телеклидом в «Амфиктионах», из которых (как верно заметила прекрасная Салабанда) я заимствовал свое описание. Полное равенство, полная удовлетворенность настоящим, постоянное согласие, – одним словом, времена Сатурна, где не было нужды ни в царях, ни в солдатах, ни в советниках, ни в моралистах, ни в портных, ни в поварах, ни во врачах, ни в палачах, возможны лишь в той стране, где зажаренные куропатки сами летят в рот, или же там (что примерно то же самое), где у людей не существует никаких потребностей. Положение это кажется мне настолько ясным, что его невозможно сделать ясней для того, кому оно кажется темным, даже при помощи всех светил на небе. Однако ваши моралисты досадуют на то, что мир таков, какой он есть. И если честный философ, знающий причины, почему мир не может быть иным, считает досаду подобных людей смешной, то они относятся к нему словно к врагу богов и людей, что само по себе еще более смешно. Но порой, когда эти господа-ипохондрики берут верх, события принимают достаточно трагический оборот.

– А что же, по вашему мнению, следует делать моралистам?

– Сначала немного изучить природу, прежде чем воображать, что они знают больше, чем она; снисходительно и терпимо относиться к глупостям и невоспитанности людей, терпящим то же самое от них; исправлять ближнего примерами собственного поведения, а не утомлять его холодным пустословием или оскорбительными речами; не ожидать последствий там, где нет для этого еще никаких причин; не требовать, чтобы мы достигли вершины горы, прежде чем взберемся на нее.

– Но кто же настолько безрассуден? – спросил один из абдеритов.

– Девять десятых законодателей, прожектеров, учителей и исправителей человечества на всей земле и притом ежедневно, – ответил Демокрит.

Настроение естествоиспытателя начинало казаться несносным развлекающемуся обществу, и все отправились по домам. По пути при свете лунного сияния они болтали о сфинксах, единорогах, гимнософистах и стране кисельных берегов. И как ни были разнообразны высказанные ими глупости, все, однако, сошлись на том, что Демокрит – странный, много о себе возомнивший, заносчивый, придирчивый человек, но при всем этом забавный чудак.

– Лучшее, что у него есть, это его вино, – высказал свое суждение советник.

«Милосердный Анубис! – подумал Демокрит, оставшись опять один. – И чего только ни приходится наговорить этим абдеритам, чтобы хоть немного развлечься!»