Текст книги "Последняя королева"

– А земли адмирала Колона? – спросила я. – Разве там нет золота?

– Этот шарлатан? – Отец шумно выдохнул уголком рта. – В Новом Свете, как он его называет, ему не удалось найти ничего, кроме горстки кишащих москитами островов. Возможно, он и заслужил титул за открытие земли за океаном, но есть ли там золото – пока неизвестно.

Я восхищалась тем, насколько различались характеры моих родителей. Для матери Новый Свет Кристобаля Колона представлял собой тысячи языческих душ, ожидавших слова Божьего; для отца же он означал лишь чрезмерные расходы, которые следовало бы направить на защиту Испании.

– Только матери про это не говори, – подмигнув, добавил он, словно прочитав мои мысли. – Она мне голову оторвет. Она убеждена, что однажды Колон найдет город с вымощенными золотом улицами, на которых толпы дикарей требуют Сиснероса и его молитв.

Я рассмеялась, впервые за несколько недель почувствовав, как тревога оставляет меня.

– Вот так-то лучше, – одобрил отец. – Такой я и хочу тебя видеть. Тебе следует почаще смеяться, дочь моя. Полезно для твоей души. – Он помолчал. – Теперь ты понимаешь, почему этот брак столь важен?

– Да, понимаю. Взяв меня замуж за Филиппа и выдав его сестру за Хуана, Габсбурги поддержат нас, и Франции придется договариваться с нами, вместо того чтобы просто объявить войну.

– Верно. Кто же сможет лучше научить фламандского эрцгерцога жизни в этом мире, чем ты?

Я с трудом подавила желание поступить так, как хочет отец. Хоть я и надеялась на облегчение, передо мной стоял трудный выбор.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь Испании, – рискнула я.

– Да, но тебе вовсе незачем приносить себя в жертву. Мы найдем тебе мужа-испанца, а пошлем… кого ты предлагала? Ах да – твою сестру Марию. Она тоже инфанта, и, как ты говорила матери, Филипп даже не заметит разницы.

– Мария? – Я закатила глаза. – Да она вообще ничего в этих делах не смыслит. Она попытается утешить Филиппа псалмами и вышиванием и в конце концов утомит его до смерти.

Отец усмехнулся:

– Следует понимать, что ты все же хранишь тайную привязанность к нашему прекрасному эрцгерцогу?

– Ха, да он ничего для меня не значит. – Я взяла отца за руку. – Но я сделаю это ради Испании, папа. Ради Испании я выйду за него замуж.

– Madrecita?.. – прошептал он, целуя меня в губы. – Сегодня ты дала мне немалый повод для гордости.

Когда мы вошли в галерею, мать, сидевшая в кресле, подняла взгляд. Исабель и Мария шили рядом; у их ног Каталина играла клубком с рыже-черным котенком.

– А, вот и вы, – сказала мать. – Хорошо погуляли? Иди к нам, Хуана. Твой отец даже не успел помыться и переодеться. Отпусти его к оруженосцу. Потом поужинаем всей семьей в моих покоях, хорошо?

Кивнув, я направилась к креслу, взяла пяльцы и начала вдевать нитку в иголку.

– Ну? – прошипела Исабель, наклонившись ко мне. – Собираешься выходить замуж или нет?

– Да, собираюсь, – прошептала я в ответ. – И не желаю больше слышать об этом ни слова до самой свадьбы.

Глава 4

Колокола Вальядолида звонили в унисон, эхо отдавалось в нависшем над головой небе, возвещая о дне моего официального обручения. Я сидела посреди своих покоев в casa real[9]9
  Королевский дворец (исп.).


[Закрыть] в окружении дам, нервно перебирая юбки и ожидая своего сопровождающего, статного красавца дона Фадрике: этот кастильский адмирал, из самых верных сторонников моей матери, когда-то сражался за ее вступление на престол.

– Похоже, я опаздываю. – Я поднялась с кресла.

– Его превосходительство скоро будет, – ответила донья Франсиска де Айяла, из числа замужних подруг невесты. – И если вы, ваше высочество, не будете сидеть спокойно, ваше платье к тому времени безнадежно помнется.

Я едва сдержалась, чтобы не возразить ей. Сегодня было не время проявлять свой нрав. Мне предстояло формальное обручение по доверенности: священная клятва должна была соединить меня, по крайней мере на бумаге, с мужчиной, которого я не знала.

Филипп отсутствовал. Мать сообщила мне, что принц никогда сам не приехал бы за невестой, поскольку королевская жена – если только она не правящая королева – должна жить в стране своего мужа. И все же мне это не нравилось. Что же он за мужчина, если даже не счел нужным явиться на собственное обручение?

Впрочем, особо предаваться размышлениям я не стала. Мне хотелось, чтобы церемония прошла без единого изъяна. Отвернувшись от доньи Франсиски, я подозвала девушку с темно-рыжими волосами, сидевшую у окна:

– Беатрис, не могла бы ты ослабить мой корсет? Я чувствую себя словно связанная курица.

Улыбнувшись, Беатрис де Талавера подошла ко мне.

Мне она понравилась сразу же, как только ее назначили на службу, и была единственной из моей новой прислуги, к кому я испытывала хоть какую-то привязанность. Беатрис была моложе меня на год, и ее характер вполне соответствовал ее живой внешности, темным глазам под изогнутыми ресницами, стройной и изящной фигуре. Будучи племянницей маркизы де Мойя, главной дамы и близкой подруги моей матери, Беатрис обладала необходимым для королевской фрейлины происхождением и опытом, а также здравым умом, которого многим из них недоставало.

Ловко действуя пальцами, она ослабила завязки моего корсета.

– Так лучше, mi princesa?

Я наклонилась ближе к ней:

– Вряд ли это вообще волнует того толстого фламандца, которого прислал мой будущий муж. Похоже, его заинтересовала бы лишь бочка пива.

Беатрис хихикнула, поворачивая меня к зеркалу:

– И все же могу поклясться, что старый толстяк-фламандец никогда не видел столь прекрасной невесты.

После долгих часов, пока меня наряжали, я еще не успела на себя взглянуть и теперь восхищенно уставилась на свою стройную фигуру в изысканном платье: расшитый жемчугом корсаж, рукава с фестонами, юбка из серебристого дамаста. Шею мою украшал большой рубин, который мне подарила мать, – из немногих, оставшихся не проданными или заложенными ради войны. С чепца опускалась серебристая вуаль, скрывая мое бледное как смерть лицо. Окрашенные золой и хной в греховно-рыжий цвет волосы падали на плечи, подчеркивая мою девственность.

– Святые угодники, – прошептала я. – Я едва себя узнаю.

– Фламандец тоже вас не узнает. Он решит, будто сама Дева Мария спустилась с небес.

– Ну, если он примет меня за Деву Марию, может, хоть не ошибется так же, как наш посланник во Фландрии во время обручения моего брата.

Мы рассмеялись, вспоминая, как испанский посол в Брюсселе, символически возлагая обнаженную ногу на эрцгерцогиню Маргариту, расстегнул на панталонах не ту пуговицу и непристойно оголился перед всем фламандским двором. Смех помог мне снять нервное напряжение, и когда почти тут же торопливо вошла донья Ана, похожая в новом бархатном платье на куропатку, я одарила ее улыбкой.

– Его превосходительство уже идет по коридору. Поторопитесь, дамы. Беатрис, прикрой лицо инфанты вуалью и ступай к остальным.

Беатрис присела в реверансе, но не удержалась от смешка, заметив, как я ей подмигнула.

* * *

Церемония казалась бесконечной. Пока архиепископ Сиснерос нараспев служил торжественную мессу, мне казалось, что еще немного – и я растаю перед алтарем, словно пирожное на солнце, скованная своим нарядом. Чудо еще, что мой позвоночник не сломался под весом тяжелого головного убора. По пути сюда адмирал сказал, что я прекрасно выгляжу, и я порозовела от гордости под его мягким взглядом. Сам он мог похвалиться волевой осанкой, высоким ростом и стройной фигурой, от чего вздыхали немало придворных дам. Но сейчас я не чувствовала ничего, кроме всепоглощающей усталости. Мне хотелось только одного: сбросить одежду и погрузиться в горячую ванну.

Рядом хрипло дышал фламандский посланник, источая пивной дух. Аромат благовоний от жаровен смешивался с запахом свечей, ладана и мускуса от знати, придворных и послов, столпившихся в церкви. Мои родители сидели на королевской скамье, неподвижные, словно изваяния.

Наконец Сиснерос произнес долгожданные клятвы. Я едва не рассмеялась, когда посланник повторил с жутким акцентом:

– Я, Филипп Габсбург, эрцгерцог Бургундский и Фламандский, беру тебя, Хуана, инфанта Кастилии и Вест-Индии, в жены…

Когда пришла моя очередь, я произнесла нелепый набор титулов в обратном порядке:

– Я, Хуана, инфанта королевской крови Кастилии и Вест-Индии, беру тебя, Филипп, эрцгерцог Бургундский…

Вот так, сказав несколько бессмысленных слов, я официально стала невестой эрцгерцога Филиппа.

* * *

Ветер завывал диким зверем. От ледяных бурь почернело небо и покрылись инеем дороги, но мать продолжала путешествовать по Кастилии из конца в конец, таская нас за собой.

Она ни на минуту не давала себе отдыха, не позволяя передохнуть и мне. К моему и без того утомительному распорядку добавились новые обязанности. Мне собирали приданое и ежевечерне читали лекции по всевозможным дипломатическим вопросам: считалось, что я должна каким-то образом оказать влияние на Филиппа, в основном не позволять ему подписывать какие-либо договоры и вообще проявлять благосклонность к Франции. Как именно мне предполагалось это делать, мать не объяснила, впрочем вряд ли это имело значение. Несмотря на решимость исполнить свой долг, я продолжала метаться по ночам на подушках, всей душой ненавидя будущий брак, казавшийся не более чем политической уловкой.

В январе вскоре после праздника Богоявления пришло известие, что тяжело больна моя бабушка со стороны матери, вдовствующая королева. Несмотря на адскую погоду, мать сразу же отправилась в Авилу в Центральной Кастилии, взяв с собой маркизу де Мойя и, к моему удивлению, меня.

Мы, дети, не видели бабушку с раннего детства. Ей было двадцать три года, когда умер ее муж, отец моей матери король Хуан, и ей пришлось покинуть двор, как приличествовало вдове. В последующие годы она повредилась рассудком от горя и в конце концов настолько ослабела, что не могла ни путешествовать, ни видеться с людьми. Она прожила в Аревало сорок два года, но для меня это было то же самое, как если бы она давно умерла. Я не понимала объяснений матери, что мне следует попрощаться с бабушкой перед отъездом во Фландрию. Если уж она была настолько больна, что не могла покинуть Аревало, вряд ли она помнит внучку, которую последний раз видела много лет назад во время семейного визита. У меня самой почти не осталось никаких воспоминаний, кроме ее невидящего взгляда и призрачной руки, на мгновение коснувшейся моих волос.

Вглядываясь в метель, я различила на равнине очертания одинокой крепости, столь же мрачной, как и окружающая местность. Смотритель замка и его дородная жена встретили нас и препроводили в зал. Мать сразу же направилась переговорить с заранее посланными врачами. Оставшись одна, я взяла кубок теплого сидра и пошла через помещение.

Дощатый пол покрывали тканые ковры, у стен стояла прочная тисовая и дубовая мебель. Чугунные канделябры освещали когда-то яркие, но теперь выцветшие от света и пыли гобелены. Хотя замок вряд ли можно было назвать роскошным по придворным меркам, он выглядел вполне уютным и подходящим для одинокой старухи и горстки слуг.

– Я прекрасно помню этот зал, – послышался за моей спиной голос маркизы. – Мы с ее величеством часто играли здесь в детстве, притворяясь, будто мы попавшие в плен девицы, которые ждут своих спасителей.

Я успела забыть, что во времена их детства моя мать и маркиза жили в Аревало вместе с бабушкой. Не в силах представить маленькой девочкой мать, а тем более степенную маркизу, я пробормотала, не зная, что еще сказать:

– Наверное, вам было очень одиноко.

– О да. К счастью, мы с ее величеством были очень дружны – вместе играли, шили, ездили верхом. Летом было просто чудесно, особенно в хорошую погоду, но зимой – бррр! Так же уныло, как сейчас, и так же пар шел изо рта.

В очаге и расставленных по залу жаровнях горел огонь. Закутавшись в подбитый овчиной плащ, я не чувствовала холода, но все же меня пробрала дрожь. Я представила, как просачивается сквозь окна и трещины в стенах холодный ночной ветер, завывая в коридорах, словно призрак. Что делала моя бабушка долгими тоскливыми ночами? Бродила по извилистым коридорам вместе с ветром, мучимая нуждой и беспомощностью? Или блуждала в одиночестве, всеми забытая, замкнувшись в лабиринтах собственного безумия?

– Вам нечего бояться, – тихо сказала маркиза, словно прочитав мои мысли. – Ее милость вдовствующая королева стара и больна. Она не причинит вам вреда.

– Я вовсе не боюсь… – Я нахмурилась, но тут же замолчала, увидев на лестнице мать.

– Ваша бабушка наверху, – сказала маркиза. – Там вы с ней и увидитесь.

* * *

В комнате было темно. Я остановилась на пороге, дожидаясь, пока глаза не привыкнут к полумраку, но мать, едва успев войти, высекла огонь и зажгла свечи.

– Хуана, входи и закрой дверь. Сквозит.

С трудом преодолевая необъяснимый страх, я шагнула в комнату. В отблесках света я увидела старый ткацкий станок в углу, стол, стулья и полуразвалившийся трон. Ничто не напоминало комнату больной, заваленную лекарствами и пропитанную запахом болезни, и я со вздохом облегчения повернулась к стоявшей у кровати матери.

Тянулись долгие секунды. В полной тишине мать глядела на почти неразличимую фигуру под грудой одеял. Затем я услышала, как она почти шепотом позвала:

– Мама?

Вновь наступила глубокая тишина. Потом мать посмотрела на меня и жестом подозвала к себе.

Я подошла к постели и замерла.

Виднелись лишь голова и верхняя часть тела бабушки, возлежавшей на подушках. Пряди бесцветных волос падали на ввалившуюся, казавшуюся бездыханной грудь. На восковом лице отчетливо выделялись очертания костей черепа, потемневшие веки были опущены. Она выглядела столь неподвижной, столь невещественной, что мне показалось, будто она уже умерла. Я заставила себя шагнуть ближе, и какой-то звук – возможно, шорох моих пальцев о полог кровати или стук каблуков – разбудил ее. Глаза цвета застывшего моря медленно открылись, в меня уперся остекленевший взгляд. Иссохшие губы пошевелились, и раздался едва слышный шепот:

– Eres mi alma.

«Ты моя душа».

– Нет, – поправила мать. – Это Хуана, мама. Твоя внучка. – Она тихо обратилась ко мне: – Hija, выйди на свет. Пусть она тебя увидит.

Я двинулась вокруг кровати. Голова бабушки поворачивалась следом за мной; у меня волосы шевелились на затылке, и я с трудом подавляла желание отвернуться. Не хотелось встречаться с ее пронизывающим взглядом, видеть таившиеся в ее глазах кошмары.

А потом я услышала слабый голос, словно доносившийся из бездны:

– Почему ты боишься?

Я подняла взгляд, и отчаянно бьющееся сердце в моей груди вдруг успокоилось.

Никогда еще я не видела столь невыразимой муки. В глазах бабушки читался весь ужас вечной ночи, безжалостное, не несущее облегчения одиночество. Вынужденная страдать от заточения, какого не могла вынести ни одна живая душа, она умоляла о милосердии, о быстрой смерти, которая положила бы конец бессмысленному существованию.

Упав на колени, я нашарила под мехами ее хрупкую, словно высохший лист, руку. Не сказав больше ни слова, вдовствующая королева вздохнула и вновь впала в беспокойный сон. Глаза ее закрылись. Помедлив, я отпустила ее руку, поднялась и повернулась к матери. Та стояла неподвижно, бледная, с поднятым подбородком, словно готовая броситься в бой.

– Почему, мама? – спросила я. – Почему ты так с ней поступила?

– Я ничего не делала. – Ее голос дрогнул: похоже, тяжкие мысли снедали ее куда дольше, чем можно было предполагать. – Моя мать заболела, – быстро продолжала королева, словно пытаясь избавиться от ужасного бремени. – Она не могла больше жить в этом мире. Я была еще ребенком, когда у нее случились первые припадки. Позже, когда я уже была королевой, стало ясно, что она никогда не оправится. Больше я ничем не могла ей помочь. Только здесь она была в безопасности.

– В безопасности?

– Не смотри на меня так! – гневно бросила мать. – Уверяю тебя, она нисколько не пострадала. Она имела в распоряжении фрейлин и смотрителей, множество врачей, весь замок – могла получить все, что только бы захотела.

– Не все. Когда-то она была королевой. – Я помолчала. – Разве нет?

Мать пронзила меня взглядом. Я почти физически ощущала ее страх и чувство вины.

– Я привезла тебя попрощаться, а не задавать вопросы. Как я уже сказала, никто не причинял ей вреда. Лишь убедившись, что ее болезнь неизлечима, я была вынуждена ограничить ее свободу. Она… ее нельзя было выпускать за пределы замка. Ей только стало бы хуже.

– Почему ты меня сюда привезла? – Я уперла кулаки в бока. – Почему именно сейчас?

Слова матери обрушились на меня, словно месть.

– Чтобы ты увидела: мне действительно приходится идти на жертвы, иногда даже королеве выпадает действовать вопреки велению души, чтобы выжить. У меня не было выбора. Я поступила так ради Испании и ради нашего рода. Представь, что могло бы случиться, если бы мир об этом узнал! Я не могла рисковать. Нам через слишком многое пришлось пройти. Мой долг – в первую очередь защищать Кастилию. Кастилия превыше всего.

У меня перехватило дыхание. Да, она действительно это сделала. Королева Изабелла обрекла свою мать на заточение в Аревало. Все было до ужаса просто. Ее мать, вдовствующая королева, стала помехой. Ради блага Испании ее спрятали от всех, чтобы никто не узнал, что наша кровь отравлена безумием. На что еще была способна королева с железным сердцем? На что еще она могла пойти, чем еще пожертвовать, чтобы защитить свое королевство?

Я опустила голову, не в силах вынести страшной тайны во взгляде матери.

– Тебе не следовало так поступать, – сказала я. – Она – наша родня, наша плоть и кровь. Она часть нашей семьи.

Мать издала сдавленный смешок, похожий на всхлип:

– Ты смеешь меня судить? Ты не знаешь, не можешь знать, какая на мне лежала ответственность, какой тяжкий долг мне пришлось в одиночку нести на своих плечах.

– Еще как знаю, мама, – тихо ответила я. – Как я могу забыть?

Повернувшись, я вышла из комнаты.

Глава 5

Два месяца спустя я смотрела на продуваемую всеми ветрами бухту Ларедо. С палубы галеона доносились крики матросов, слышался грохот загружаемых в шлюпки сундуков, хриплые команды.

За моей спиной сбились в кучу от ветра мои сестры и брат, с восторгом глядя на меня. Мне первой из них предстояло предпринять подобное путешествие, и, повинуясь знаку матери, я повернулась и подошла к ним. К моему удивлению, первой меня обняла Исабель, вновь помолвленная с португальским наследником.

– Я никогда тебя больше не увижу в этой жизни, hermana, – прошептала она.

– Ерунда, – ответила я, хотя слова ее больно меня укололи.

Отстранившись от сестры, я позволила Марии поцеловать себя.

– Будь сильной, Хуана. Как всегда.

Следующей была Каталина. Я сразу же увидела, что она с трудом сдерживает слезы. Взглянув в ее красные глаза и лезущие из-под капюшона золотые пряди, я прижала сестренку к себе:

– Тебе надо быть храброй, когда придет твое время отправиться в Англию. Я всегда буду думать о тебе, mi pequeñita. Думай и ты обо мне.

Каталина цеплялась за меня, пока ее гувернантка донья Мануэла не увела ее силой.

Я присела в реверансе перед Хуаном:

– Да хранит вас Бог в добром здравии, ваше высочество.

– Ты будешь добра к Маргарите, когда ее увидишь? – выпалил он. Лицо его побледнело, глаза горели после недавнего приступа лихорадки. – Будешь с ней дружить, пока она не приедет ко мне?

– Я буду ей как сестра и скажу ей, что она самая счастливая женщина в мире, поскольку у нее такой прекрасный будущий муж.

– О, Хуана, мне так грустно, что ты уезжаешь! – Брат обнял меня, и я ощутила, насколько хрупко его тело. – Я буду за тебя молиться, сестра.

Коснувшись его щеки, я повернулась к отцу.

Этого мгновения я боялась больше всего. Боялась, что самообладание покинет меня, но была полна решимости не остаться в его памяти плаксивой девчонкой. И все же, увидев его рядом с матерью, в развевающемся плаще и шляпе, тень от которой скрывала его собственную боль, я вдруг представила себя маленькой девочкой, обнимающей его сильное тело, и мне внезапно стало тяжело дышать.

– Папа…

– Будь сильной, mi madrecita. – Он заключил меня в крепкие объятия. – Будь смелой, насколько сможешь. Не позволяй им думать, будто Испания не правит в твоем сердце.

– Буду. Обещаю.

Отец отстранился, и я ощутила внутри пустоту.

– Идем, Хуана. – Мать шагнула ко мне. – Я провожу тебя до корабля.

* * *

Когда солнце превратилось в алый шар на горизонте, моя армада вышла в море. Паруса вздымались на ветру. Из тускло-изумрудной вода стала алмазно-голубой; носы устремившихся вперед кораблей обдавала морская пена.

Холодный ветер развевал мой плащ. Я не уходила с палубы, пытаясь разглядеть удаляющиеся горы, даже когда наступила ночь, принеся с собой темноту и туман. Вскоре Испания скрылась из виду.

* * *

Путешествие заняло на три недели дольше, чем предполагалось: буря разбросала мой флот. Измученная теснотой, отсутствием свежей еды и нескончаемыми молитвами дам о счастливом прибытии, пятнадцатого сентября я с радостью ступила на землю Фландрии.

На берегу уже ждала толпа, и от громогласных криков разлетались голуби с окрестных крыш. Махая в ответ, я проехала через город под названием Арнемюйден в подготовленный для меня дом, где тотчас же рухнула в постель. Проснувшись на следующее утро с головной болью и резью в горле, я узнала новость: парусник, на котором везли мое приданое, налетел на мель и затонул. Вся команда и груз погибли.

– Что нам теперь делать? – причитала донья Ана. – Все пропало – все ваши платья, драгоценности, туфли, головные уборы! Тебе нечего надеть на встречу с эрцгерцогом!

Я чихнула. Беатрис подала мне платок.

– Наверняка что-то есть в моих сундуках.

– Что? – возразила донья Ана. – Старые шерстяные платья? Да от них пахнет грязью и дымом.

– От них пахнет Гранадой, – раздраженно ответила я. Многие часы в море, проведенные в обществе дуэньи, не прошли даром. – Еще я знаю, что где-то у нас есть красный бархат и ткань с позолотой. И то и другое вполне подойдет. Тем временем просто придется купить ткани, чтобы сшить новые платья. Мы ведь во Фландрии, а ткачество – их национальный промысел.

– Твой красный бархат не подходит для путешествия, а ткань с позолотой выглядит чересчур экстравагантно. Что касается закупок ткани – мы не торговцы, чтобы заниматься подобными делами.

Во имя Христа, порой с ней бывало тяжко! Я села в постели.

– Если мне нужна ткань, значит придется за нее заплатить. – Я помолчала. – И где, в конце концов, эрцгерцог?

Наступила напряженная тишина.

– Не волнуйся, – живо ответила донья Ана. – Его высочество эрцгерцог извещен о нашем приезде, и сейчас он…

– Охотится, – криво усмехнулась Беатрис. – Когда мы не прибыли вовремя, он решил, что мы отложили приезд, и отправился на кабана. Пока вы спали, об этом сообщила его сестра, эрцгерцогиня Маргарита. Нам предстоит ехать в Лир, где она нас ждет.

Я уставилась на фрейлину, но тут же прикрыла рот рукой, едва не рассмеявшись. Что вообще происходит? Я обсуждаю, где раздобыть платье, а мой будущий муж на охоте! Не слишком-то благоприятное начало нашего союза.

– В таком случае какая вообще разница, что я надену?

Несмотря на возражения доньи Аны, я выбрала удобное шерстяное платье. Вскоре, впрочем, я пришла к выводу, что народу Фландрии было бы все равно, даже если бы я явилась перед ним завернутой в мешковину. Выстроившись вдоль дороги в Лир, толпа в цветастых одеждах встречала меня хриплыми радостными возгласами и забрасывала цветами. Меня поразило количество народа: я ведь привыкла к просторам Испании, где можно ехать несколько дней, не встретив ни единой живой души.

Как и ее обитатели, поражала воображение сама страна, зеленая и однообразная. Здесь не было ничего более выдающегося, чем пологие холмы, – ни иззубренных гор, ни увенчанных суровыми замками вершин, ни широких золотых равнин. Фландрия напоминала зеленый, сочащийся водой сад. Вода была повсюду: стояла в болотах, журчала в реках, текла по каналам. Вода капала с неба и хлюпала под ногами. Вокруг живописных деревень, где, казалось, не голодали даже собаки, простирались богатые поля, где росли кабачки, бобы и прочие овощи, а на травянистых выгонах паслась лоснящаяся скотина. Фландрия была царством изобилия, настоящим земным раем, где никто как будто не знал войн, голода или болезней.

На полпути к Лиру мою свиту встретили фламандские вельможи с женами. Женщины беспрерывно болтали; их платья имели глубокий вырез, из-под приподнятых юбок выглядывали крепкие лодыжки в разноцветных чулках. К моменту прибытия в Лир донья Ана сидела на муле словно статуя, с каменным выражением на лице, ясно давая понять, что, с ее точки зрения, Фландрия погрязла во грехе.

Построенный на берегах реки Нете, Лир сиял великолепием – увенчанный шпилями и пересеченный каналами. На балконах висели цветочные ящики и сохнущее белье, с мощеных улиц слышался звон монет в бархатных кошельках торговцев, шедших по своим делам. Я с удовольствием разглядывала уличные лотки пирогов с мясом и сладких булочек, а Беатрис рассмеялась при виде рыночных прилавков, заваленных рулонами парчи, бархата, тканей всевозможных оттенков и тончайших брюссельских кружев.

– Это просто рай! – воскликнула она.

– Это какой-то Вавилон, – проворчала донья Ана.

«Это мой новый дом», – подумала я, въезжая через позолоченные ворота во внутренний двор дворца Габсбургов, Беркхаут-Мехелена.

Меня уже ждала сестра Филиппа, принцесса Маргарита, – высокая стройная девушка с искрящимися серо-голубыми глазами, чей облик слегка портили лишь выделяющийся нос и лошадиная челюсть. Поцеловав меня в губы, как будто мы были знакомы всю жизнь, Маргарита повела меня по разукрашенным коридорам в отделанную голубым атласом комнату. В соседних покоях я заметила громадную кровать, заваленную мехами. Пол устилали венецианские ковры, в мраморном камине горел огонь. В углу стояла выстланная простынями деревянная лохань – как объяснила Маргарита, чтобы я могла принять ванну.

– Вы ведь хотите помыться после столь утомительного путешествия, oui?[10]10
  Да? (фр.)


[Закрыть]

Маргарита как будто не помнила, что ей, обрученной с моим братом, вскоре предстояло точно такое же путешествие. Она хлопнула в ладоши, и ее фрейлины поспешили ко мне.

Я стояла в полном оцепенении, пока фламандки раздевали меня, словно рабыню на аукционе, и не сразу обрела дар речи. Стоило мне возразить, как все тут же замерли. Маргарита странно посмотрела на меня, но я вцепилась в свою сорочку.

– Я… я хотела бы помыться одна, – запинаясь, проговорила я по-французски.

Ко мне подошли Беатрис и мои фрейлины. Донья Ана и остальные дамы словно окаменели.

– Eh, bon.[11]11
  Ну ладно (фр.).


[Закрыть] – Маргарита пожала плечами. – Прослежу, чтобы вам приготовили ужин.

Снова поцеловав меня, как будто не произошло ничего особенного, она быстро вышла. Ее фрейлины, хихикая, последовали за ней.

– Да они просто варвары! – Я нервно рассмеялась, обхватив себя руками.

– Что верно, то верно, – кивнула Беатрис. – Ее величество была бы вне себя от гнева.

– Не сомневаюсь. – Я взглянула на лохань. – Но помыться все-таки стоит. Помоги-ка мне.

Под судорожные вздохи дам я стащила сорочку через голову и отбросила в сторону.

– Ни в коем случае! – воскликнула донья Ана. – Я тебе запрещаю! Чем наполнили эту ванну? Я даже отсюда чувствую запах духов в воде. От тебя будет пахнуть, как от какой-нибудь язычницы-одалиски!

– Какая разница, если после недель в море от меня пахнет как от козла?

Беатрис помогла мне забраться в лохань, и я расслабилась в ароматной воде.

– Вот это действительно рай, – вздохнула я.

Ко мне скользнула Сорайя и начала массировать ступни с благовонными маслами, которые магическим образом извлекла из карманов своего платья. Бросив на нас яростный взгляд, донья Ана развернулась кругом и начала отдавать приказы служанкам. Вскоре они уже тащили мои уцелевшие сундуки и перебирали их содержимое в поисках подходящей одежды.

Меня, раскрасневшуюся после ванны, одели в бордовое бархатное платье с рубином матери на шее. На фоне голубой комнаты я сияла подобно пламени. Донья Ана надела мне на голову вуаль, и тут же вошли Маргарита с вельможами. За ними следовали мужчины из моей свиты – все в той же грязной походной одежде, явно недовольные, что им даже не дали как следует отдохнуть.

Я с трудом подавила желание снять вуаль. По кастильской традиции только муж мог открыть лицо невесты королевской крови, но я считала ее столь же абсурдной, как мавританский обычай держать женщин в заточении. Замерев будто статуя, я услышала слова Маргариты:

– Какое красивое платье! А рубин просто великолепен, моя дорогая. Позвольте представить наших придворных, которым не терпится выразить вам свое почтение.

Я кивнула, слегка вздрогнув, когда эрцгерцогиня наклонилась ко мне и прошептала:

– Вся эта церемония крайне утомительна, моя дорогая, но они не желают следовать голосу рассудка. Остается лишь надеяться, что их речи будут коротки и вскоре вы сможете спокойно поужинать.

Не зная, что сказать, я наклонила голову. Эрцгерцогиня представила вельмож, а также бывшую свою гувернантку и фрейлину мадам де Гальвен, сухопарую женщину в желтовато-зеленом шелковом платье. Большинство имен вылетели у меня из головы в то же мгновение, когда их произнесли; я ничего не видела, кроме упитанных тел и оценивающих взглядов, пока в комнату не вошел дородный мужчина в темно-красной мантии. Его мясистое лицо лучилось улыбкой.

– Его преосвященство архиепископ Безансон, верховный канцлер, – провозгласила Маргарита.

Испанцы почтительно поклонились представителю церковных властей. Безансон был высшим духовным лицом Фландрии, равным по положению Сиснеросу в Испании. Именно его постскриптум вызвал неудовольствие моей матери. Я присела было в реверансе, но он тут же выбросил вперед увешанную перстнями жирную руку, удерживая меня.

– Mais non,[12]12
  Нет-нет (фр.).


[Закрыть] мадам. Это я должен вам кланяться.

Кланяться он, однако, не стал, лишь слегка наклонил голову, после чего обратил свой взгляд к Маргарите и что-то отрывисто проговорил по-фламандски.

Я озадаченно посмотрела на эрцгерцогиню. Покраснев, та перевела:

– Его преосвященство желает знать, почему ваше высочество носит вуаль.

– Таков наш обычай, – вмешалась донья Ана, прежде чем я успела ответить. – В Испании невеста до венчания должна скрывать лицо от всех мужских взглядов.

Лицо Безансона расплылось в улыбке. Быстро подняв руку, я сняла раздражающую ткань. На мгновение наступила тишина. Затем Безансон воскликнул:

– Trés belle![13]13
  Какая красота! (фр.)


[Закрыть]

Словно по сигналу, фламандцы разразились аплодисментами. Архиепископ дал знак двум пажам, и те бросились прочь из комнаты.

– Это произвол! – рявкнула донья Ана. – Как он посмел нарушить приличия?