Текст книги "Мадемуазель Шанель"

– Я приоткрыл дверцу клетки, а ты, мой вороватый друг, решил отпустить ее на волю. Но будь осторожен. Как волка ни корми, он все в лес смотрит.

Бой ничего не ответил, только крепко взял меня за руку, и мы пошли прочь.

Действие второе
Улица Камбон, 21
1909–1914 годы

«Я хочу участвовать в том, что происходит».

1

Париж.

Как описать эти первые месяцы? Я стала жительницей города, о котором мечтала всю свою жизнь. Работы по сносу домов, построенных еще в Средние века, перепланировке узких улочек, начатые во времена Второй империи, были завершены, запутанные лабиринты кривых переулков с дешевыми многоквартирными домами сменились широкими бульварами с роскошными зданиями цвета слоновой кости, великолепными парками и площадями с фонтанами.

Несколько недель я привыкала к городскому шуму, к громким автомобильным рожкам, заглушающим стук экипажей и цокот копыт запряженных в них лошадей, к грязи и экскрементам, наполняющим воздух смрадом и вонью. И всюду люди, множество людей на улицах, в бесконечных кафе, ресторанах, бистро и театрах. Художники, музыканты, танцоры, скульпторы, лавочники, владельцы магазинов, продавцы рыбой, от бедных до богатых, – все это размывало социальные границы в мире, как выразился Бой, свободном от предрассудков и условностей, где о нас судят не по тому, какими мы родились, а по тому, какими мы стали.

Это было так ослепительно и так возбуждало, что по ночам я не могла уснуть. Бой повез меня на авеню д’Илен в 16-м arrondissement[18]18
  Округ (фр.).


[Закрыть] показать дом, где он вырос. При виде великолепного особняка, когда-то принадлежавшего баронам Рошфо, меня охватила паника, поскольку только теперь я начала понимать, какие мы с Боем разные по происхождению. Потом уже, во время обеда в «Максиме», он рассказал, что после смерти матери, когда ему был двадцать один год, его отец вернулся в Лондон. И теперь их дом арендует какое-то посольство. И все это таким тоном, будто для него подобные перемены – обычное дело. Пускай Бой и не аристократ, как Бальсан, но его семья почти так же богата, однако я подозревала, что они намного богаче Бальсана.

Бой водил меня и в другие места: мы побывали в великолепных торговых центрах с огромными витринами – в универмагах «Принтемпс» и «Бон Марше», в роскошной «Галери Лафайет», где продавалось все, что душа пожелает: от мебели до готовой одежды, дешевых чулок и доступной обуви. В этом изобилии было нечто языческое. Накупив кучу новых шляпных заготовок для работы, одежды, необходимой для того, чтобы вписаться в этот новый мир, поскольку все, что я привезла с собой, за исключением шляпок, сидело на мне как на огородном пугале, я, зачарованная увиденным, открывала для себя этот новый мир, а Бой только усмехался.

У Боя были и деловые встречи, но на них он меня с собой не брал, например торжественные собрания, мероприятия в престижных клубах. Бой объяснял это просто: хотя ему было совершенно наплевать, что говорят о нем люди – и действительно, на таких мероприятиях он частенько появлялся не в черном фраке, как того требовал этикет, а в твидовом костюме, – однако он не мог позволить себе обидеть или больно затронуть щепетильные чувства тех, с кем у него были деловые отношения, появляясь в обществе с любовницей, какой бы очаровательной она ни была.

Так что я оставалась одна и бродила по его пустой холостяцкой квартире в районе Елисейских Полей среди бордовых стен, мебели красного дерева и натюрмортов с дичью и пшеничными колосьями. С террасы я видела черный скелет Эйфелевой башни и наблюдала, как модно одетая публика фланирует по бульвару, заходит в магазины или в кафе выпить вечерний аперитив.

Было ли мне одиноко? Еще как, словно ягненку в лесу. Париж казался мне свирепым и жадным волком, которому не терпится проглотить всякого несчастного неудачника, а я была совершенно не готова к битве с ним – пока. Зато я лихорадочно работала, устроившись в свободной комнате в дальней части квартиры: надо было изготовить как можно больше новых шляпок. Бой частенько возвращался домой поздно ночью и находил меня склонившейся над работой. Во рту у меня торчала вечная сигарета, глаза горели фанатичным огнем, а пальцы были в кровь исколоты иголкой.

– У нас скоро места совсем не останется. – И, забрав у меня ножницы и иголку, Бой отводил меня в ванную комнату – отделанный мрамором и изразцами храм чистоты, – наполнял горячей водой ванну, стоящую на когтистых лапах, и я отмокала, снимая напряжение трудового дня.

А однажды он сам вытер меня пушистым белоснежным полотенцем, высушил мои волосы и отнес в свою кровать орехового дерева.

Даже сейчас я не решаюсь говорить об этом. О, эти минуты, исполненные неподдельной, бурной страсти, которая, казалось, готова взорвать тебя изнутри. Много говорить об этом я не хочу и не буду. Скажу только, что все было именно так, как я об этом читала в книжках, и гораздо лучше. Тело Боя было худощавым, лицо, шея и руки до локтей загорели, но все остальное оставалось белым как молоко, а под гладкой кожей чувствовались крепкие мускулы. Бой был достаточно костистым, но когда прижимал меня к себе, острые углы тела казались мягкими. Мы подходили друг к другу, как ключ к замку. Благодаря Бою моя душа, заледеневшая в тот час, когда отец нас покинул, постепенно оттаивала. Бой погружался в меня, и я трепетала всем телом, отвечая на его движения.

– Я люблю тебя, Коко, – шептал он, задыхаясь, как молитву, – о, как я люблю тебя!

Эту молитву шепчут все любовники, но я никак не могла заставить себя прошептать ее в ответ, и тогда он, не прекращая двигаться внутри меня, брал мое лицо в свои крепкие ладони и требовал:

– Скажи и ты. Скажи!

– Я… я люблю… Я тоже люблю тебя, – отвечала я, но это всегда звучало как-то фальшиво, словно эти банальные слова не способны вместить в себя всю громаду моего чувства.

Потом уже, когда он курил, а я лежала, положив голову ему на плечо и запустив пальцы в густую растительность у него на груди, Бой усмехался:

– Бальсан оказался прав. Ты очень упрямая.

Я хотела было отодвинуться, но он обнял меня еще крепче.

– Нет-нет, молчи и не двигайся, – пробормотал он. – Ну не можешь и не говори. Не обижусь. Я и так знаю, что ты меня любишь.

О да, я любила его, очень любила. Умереть была готова за него. Для меня он был все: любовник, семья, близкий друг. В Париже я почти никого не знала, хотя со временем у нас стал появляться кое-кто из тех, с кем меня познакомил еще Бальсан. Одним из первых был Леон де Лаборд, всегда обходительный и любезный. Он явился с рассказами о путешествии Бальсана в Аргентину и принес корзинку лимонов от него, поскольку Бальсан знал, что кожуру лимона я использую, чтобы снять отеки с глаз. Таким образом Бальсан давал знать, что просит прощения, другого способа сделать это он не придумал, а я была так счастлива с Боем, что без колебаний приняла его посылку.

Счастлива…

Да, я была счастлива. Но не скажу, что это было безмятежное счастье. Иногда, после бурных объятий, Бой засыпал, а я наблюдала за ним, как кошка возле мышиной норки, смотрела, как мерно вздымается и опускается его грудь, вдыхала исходящий от него запах никотина, слушала, как время от времени он что-то бормочет во сне. И меня охватывал ужас, когда я представляла себе, что его могут у меня отнять, что наша идиллия долго не продлится, ведь так было всегда: все, кого я любила, со мной не оставались. Кто сказал, что я, ребенок без роду, без племени, заслужила такое счастье? Но такой страх накатывал на меня только по ночам, днем никогда. Лишь в ничем не заполненные часы, когда я оставалась одна рядом со спящим возлюбленным, прошлое тихонько подкрадывалось, как призрак, и тяжким грузом ложилось на сердце.

– Мне уже не хватает места, – заявила я однажды утром после завтрака на террасе; Бой уже собирался идти на деловую встречу. – Как насчет моего ателье?

Бой, поправляя воротничок, посмотрел на меня в зеркало.

– Будем присматривать что-нибудь, – ответил он и помолчал немного. – Бальсан предложил свою холостяцкую квартиру на бульваре Мальзерб. Сказал, что ты можешь пользоваться ею сколько угодно, пока не подыщешь что-нибудь получше. – Я посмотрела на него с изумлением, и Бой пожал плечами. – Он прислал мне письмо на адрес офиса. Раскаивается. Говорит, что вел себя с нами непростительно дурно. Хочет искупить вину.

В этом весь Бальсан: долго сердиться он просто не способен. Мне не нравилось только одно: я приняла в подарок лимоны, но заставить себя принять этот щедрый дар я никак не могла.

– А что, идея неплохая, – продолжал Бой, чувствуя мое смятение. – А еще он предложил помочь найти опытную модистку в помощь тебе. Говорил о некой Люсьене Рабате. Сейчас она работает у Мейсона Льюиса, но, похоже, хочет попытать счастья на новом месте с новыми возможностями.

Салон Мейсона Льюиса был одним из самых престижных в Париже. Кейпел водил меня туда, и я была удивлена, что цены месье Льюиса уж слишком были высоки для его безвкусных, вычурных шляпок. Но модистка из такого известного ателье была для меня подарком. Она могла бы помочь мне достичь в моем ремесле вершин мастерства, а возможно, и переманить в мое ателье ценных и влиятельных клиентов.

– И это все, что он сказал? – спросила я и закурила, глядя на Боя сквозь вьющийся дымок.

– Нет, он сказал кое-что еще, но тебе это знать не обязательно. – Бой усмехнулся, застегнул пиджак и взял в руки фуражку для езды на автомобиле.

– Ладно, я подумаю, – проворчала я.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку:

– Думай. А пока думаешь, напиши Адриенне и спроси, не хочет ли она помочь тебе в твоем ателье. Ты легко возбуждаешься, с клиентами тебе общаться нельзя.

Адриенне я написала в тот же день. Ответ пришел через неделю, на конверте стоял штамп Мулена. Я пробежала глазами первые строчки и так заорала, что сразу прибежал напуганный Бой.

Ноги мои подкосились, он подхватил меня за талию, письмо выпало у меня из рук.

– Моя сестра Джулия… – прошептала я, прижав лицо к его груди. – Она умерла.

2

Произошло несколько ужасных событий, писала Адриенна. Я сидела на террасе, августовское солнце опускалось за крыши, а я читала письмо, где был подробный рассказ о том, как моя сестра влюбилась в какого-то офицера местного гарнизона, познакомившегося с ней, когда она стояла за прилавком на базаре. Он стал за ней ухаживать. Джулия, невинная и доверчивая Джулия, забеременела, и, как часто бывает в таких случаях, офицер срочно написал рапорт с просьбой о переводе в другой гарнизон и исчез. Бабушка с дедушкой осудили ее, и тогда Джулия собрала вещи и переехала к тете Луизе. Через девять месяцев она родила, а потом вскрыла себе вены. Адриенна послала записку в Руайо с сообщением о похоронах, но в доме никого, кроме слуг, не оказалось: я была уже в Париже, а Бальсан – в Аргентине. Так что письмо Адриенны осталось без ответа, затерялось среди корреспонденции, поджидающей возвращения Бальсана, а может, и вообще не было доставлено.

Приезжать в Париж Адриенна отказалась. Сейчас она жила в Мулене с бароном, то есть в своей бесконечной войне за него она одержала небольшую победу, и оставить его хотя бы на время означало подвергнуть их отношения риску. Но она спрашивала, не могу ли я взять на себя заботу о своем племяннике, маленьком Андре, который пока жил с Луизой, а также посоветовала написать моей сестре Антуанетте, которая уже покинула монастырь и сейчас работает, как и мы когда-то, в этом ужасном Доме Грампейр.

Насчет Антуанетты я ни секунды не колебалась. Чувство вины перед ней было таким сильным, что я срочно отправила ей весточку. С помощью Боя я послала по телеграфу банковский чек с довольно большой суммой на содержание Андре, обещая, что, как только он достигнет надлежащего возраста, я позабочусь о его образовании, но только не в монастырском приюте. После долгого разговора с Боем мы решили, что Андре должен учиться в Итоне, в закрытой школе в Англии, которую рекомендовал Бой, предложив все расходы взять на себя. Он послал письмо директору школы, с которым был знаком лично, чтобы гарантировать поступление Андре, когда придет время.

Смерть Джулии подействовала на меня угнетающе. Я уехала, так и не попрощавшись с ней. Я корила себя в бездушии и бессердечии, вспоминала о тех временах, когда мы были вместе, о своем горячем обещании в Обазине, что никогда ее не брошу, и при этом никак не могла отделаться от ужасной мысли: если бы я взяла ее под свое крылышко, то сейчас она была бы жива.

Однажды вечером Бой вернулся из очередной деловой поездки и нашел меня плачущей на диване в гостиной. Он сел рядом, прижал мою голову к своему плечу.

– Коко, – прошептал он, – не кори себя так. Ты ни в чем не виновата. И прошу тебя, не отказывайся от предложения Бальсана. Открывай свое ателье поскорее. Что поделаешь, сестру ты уже не вернешь. Не умирать же тебе вместе с ней.

И Бой повез меня на квартиру Бальсана на бульваре Мальзерб. Причем заранее созвонился, и там нас уже поджидала Люсьена Рабате. Рыжеволосая, вся покрытая веснушками и самоуверенная, она шагала впереди меня, осматривая небольшое помещение на первом этаже, на уровне улицы, прямо под пустой холостяцкой квартирой Бальсана, хмыкая при виде толстого слоя пыли на дощатом полу.

– Не Вандомская площадь, конечно, – сказала она. – Но если подать должным образом, постелить ковер и повесить колокольчик на дверь, будет, пожалуй, неплохо. – Она помолчала, пристально глядя на меня.

Я все еще не могла понять, понравилась она мне или нет. У Люсьены был острый взгляд коренной парижанки, она опытная модистка, а я никто, новичок, который делает странные шляпки.

– Хочу заранее предупредить, – продолжила Люсьена, – что, перед тем как принять ваше предложение, мне нужно посмотреть, что вы намерены продавать. Я должна поддерживать свою репутацию. И не собираюсь бросать нынешнее место работы, чтобы торговать непонятно чем.

Я как раз захватила с собой четыре шляпки, но прежде, чем я успела достать их из коробки, Люсьена быстро сунула в нее руку и выдернула оттуда одну из них. Поднесла ее поближе к свету, который сочился сквозь грязное стекло, и стала вертеть так и этак, словно выискивая недостатки.

– Хм… – Она протянула мне шляпку обратно. – Еще одну, будьте добры.

Внимательно осмотрев каждую шляпку, она поджала губы. Бой отошел в сторонку покурить. Наконец Люсьена повернулась ко мне:

– Ваши шляпки, конечно, совсем не похожи на то, что продают в других салонах. Они просты и элегантны. Могут привлечь нужных клиентов. Но это будет не так-то просто. Признанные модистки, да и Ворт с Полем Пуаре конкуренцию не жалуют. Вообще-то, они на ножах с тех пор, как Пуаре ушел от Ворта и открыл собственное ателье. Вы с ними знакомы? – (Я покачала головой; ее разглагольствования меня совершенно расстроили.) – Нет? – Она топнула ножкой. – Ну, мадемуазель, если вы хотите открыть шляпный бизнес, то вам следовало бы их знать. Месье Фредерик Ворт – англичанин, он одевал всех знатных женщин Парижа, включая членов королевской семьи. Его платья – это престиж. Ни одно не похоже на другое, для каждой клиентки он создает уникальный наряд. Пуаре учился ремеслу у Ворта, а теперь обшивает дам легкого поведения, создавая для них вызывающие ансамбли в восточном стиле. В их наряды обязательно должен входить головной убор, поэтому Ворт и Пуаре нанимают модисток и заключают с ними конфиденциальный договор, чтобы сохранить свои права на дизайн. Не хотели бы этим заняться?

– Нет. – Я расправила плечи. – Нет, – повторила я уже более твердо. – Я хочу работать самостоятельно.

– И у вас, я полагаю, есть клиентура? – Она сделала пренебрежительный жест. – Это место далеко не идеальное. Ателье Пуаре расположено рядом с Оперой, а салоны Ворта – на Вандомской площади и в Лондоне. Вам нужно искать своих покупателей, и вряд ли они потащатся сюда на свой страх и риск.

– В таком случае я буду искать.

Я принялась укладывать шляпки в коробку, как вдруг слышу, она подходит ближе. Я подняла голову. В руке Люсьена держала какую-то бумагу.

– Здесь список потенциальных клиентов, которых я могу пригласить, меня с ними познакомил Мейсон Льюис. Прошу вас, внимательно просмотрите его, и при данных обстоятельствах я вынуждена просить мадемуазель не требовать от меня рекомендаций. Я не хочу, чтобы мой работодатель знал, что я подыскиваю место на стороне.

Я тихо рассмеялась:

– Да я, мадам, не знаю ни одного имени в этом списке.

– Еще бы! – Она бросила взгляд в окно, туда, где на тротуаре возле машины стоял Бой. – Но месье Кейпел, возможно, знает.

– Возможно, – резко ответила я, забирая свою коробку. – Но он не мой работодатель.

Я уже шагнула к двери, как вдруг услышала за спиной ее голос:

– В таком случае, мне кажется, мы с вами договорились.

Я остановилась и оглянулась:

– Я не смогу вам много платить. Как вы говорите, все будет не так-то просто.

– У меня есть кое-какие сбережения, – сдержанно ответила она. – И еще: я никогда не боялась трудной работы.

Да, похоже, у нас с ней есть кое-что общее.

– Договорились, мадам Рабате, – кивнула я.

* * *

Мы с Люсьеной убрали всю паутину, отскребли полы, вымыли окно и в тесной задней комнатке, расположенной возле лестницы, ведущей в квартиру, устроили помещение для работы. Бой открыл для меня в банке кредитную линию, чтобы я могла купить стеклянные стенды для шляп, заказать прилавок с мраморной столешницей, позолоченное кресло, большое зеркало, ковер и колокольчик над дверью. Я хотела установить над дверью навес с моим именем, но управляющий домом запретил, и тогда я приказала написать на витрине крупными печатными буквами: ГАБРИЭЛЬ ШАНЕЛЬ.

За несколько дней до открытия магазина в дверях с чемоданом в руке неожиданно появилась Антуанетта. К этому времени моя коллекция шляпок уже красовалась на болванках, а витрину украшала эксклюзивная модель, созданная мной и Люсьеной: элегантная кремовая шляпа с черной шелковой лентой и пером белой цапли.

Одного взгляда на Антуанетту было достаточно, чтобы из глаз у меня покатились слезы. В свои двадцать два года она была похожа на испуганного воробышка: огромные, как и у всех носящих фамилию Шанель, глаза под густой шапкой волос; впрочем, волосы у нее были несколько светлее моих, а лицо такое же живое, как у нашей матери. Мне показалось, что Антуанетта несколько недель ничего не ела. Я сразу повела ее в кафе на углу и стала угощать круассанами с ветчиной, горячим шоколадом, а она рассказывала мне все ту же историю о бесконечно долгой жизни в монастыре, а потом про ученичество у злобной мадам Г.

– Все уже позади, – успокаивала я ее. – Будешь жить в квартире Бальсана, она прямо над магазином, там есть прекрасная спальня и гостиная, работать будешь у меня, – клиентов обслуживать, самой мне просто не справиться, надо же шляпки делать.

По правде говоря, я не была уверена, справится ли Антуанетта, уж очень она робкая и застенчивая. Впрочем, под руководством Люсьены она со временем расцвела, а вот меня все время пугал этот чертов колокольчик над дверью, который звякал каждый раз, когда приходила любопытная покупательница. Люсьена сдержала свое слово и послала приглашения людям, фамилии которых стояли в ее списке. Явились все. Дамы в шикарных нарядах, да еще со служанками, внимательно рассматривали мои изделия, а я пряталась в задней комнате, отказываясь выходить. Если бы они попросили меня отдать им мои шляпки даром, ей-богу, отдала бы. Я страшно боялась: как они меня примут, какова будет их реакция?

Мой бизнес потихоньку шел в гору в значительной степени благодаря поддержке преданных Люсьене клиенток, а также благодаря прибытию Эмильены со своим окружением, которые скупали все, что попадалось им на глаза. Люсьена постоянно информировала меня о том, что происходит за пределами мастерской.

– Пуаре устроил у себя в ателье бал-маскарад в духе сказок «Тысячи и одной ночи» и переманил к себе у Ворта десять клиенток, между прочим из самых влиятельных. – Люсьена фыркнула – ее обычная реакция на происходящее. – Такие маскарады он использует в своих интересах. Модели Ворта становятся старомодными, в них не видно полета фантазии. Пуаре изгнал из моды корсеты и взамен предлагает легкие юбочки и штаны, как в гаремах. А еще он разработал фирменные духи «Nuit de Chin», которые раздавал на маскараде. Страшно разят мускусом, но все его клиентки ими пользуются. Он сколачивает целое состояние на них. Ворт в ярости. – Она со значением помолчала, надеясь оторвать меня от работы. – Он и про вас знает, мадемуазель. Некоторые его клиентки уже щеголяют в ваших шляпках.

– Правда? – недоверчиво спросила я.

Она кивнула:

– А вы выйдите из мастерской, тогда сами увидите. Всем страшно любопытно узнать, кто такая эта Габриэль Шанель.

– Я… я не люблю общаться с покупателями, – запинаясь, пробормотала я, хотя мы с ней уже не раз обсуждали эту тему.

Она частенько напоминала мне, что обычно в салонах модельеры лично обслуживают своих клиентов, подают им кофе, пирожные, всячески угождают. Женщина способна провести в ателье целый день, и кутюрье мертвой хваткой вцепляется в своих клиенток, заставляя носить только его модели.

– Вам обязательно надо научиться этому. Или хотя бы не показывать, что это вам не нравится. Хотите достичь успеха – делайте так, чтобы вас видели. Покупательница желает видеть руки, создавшие то, что она покупает.

– Но условия диктует только она, – парировала я. – Даже Пуаре при всем его влиянии никогда не удостоится приглашения в ее дом, никогда не будет представлен в ее обществе. Как только покупательница покидает его ателье, он для нее больше не существует.

– И тем не менее он всегда рядом. Лично наблюдает, даже когда примерка без корсета.

Звякнул колокольчик, и Люсьена вернулась в магазин.

– Подумайте об этом, – бросила она через плечо, призывая меня к благоразумию. – Он оказывает на них влияние, даже когда отсутствует. Нужный человек в нужное время и с правильным подходом может оказать большее влияние, чем вы себе представляете. Хотите добиться того же?

Я изумленно смотрела ей вслед. Да, хочу. Больше всего на свете. Но держать свое ателье, к моему глубокому смущению, оказалось совсем не то, что я себе воображала прежде. Исполняя заказы, я работала не покладая рук. Люсьену мне сам Бог послал, ей удалось переманить двух помощников Мейсона Льюиса, они помогали в нашем производстве, но мы с ней постоянно и яростно спорили обо всем: о ценах, фасонах, методах торговли и демонстрации изделий. Мне хотелось продавать как можно больше шляпок. Когда Эмильена с толпой своих подруг приходила к нам – о, эта милая Эмильена с ее неизменной веселостью и способностью подбодрить и утешить! – я позволяла им брать сколько душе угодно, рассуждая так: если все будут видеть их в моих шляпках, то и другим тоже захочется. Одна из ее подруг, актриса, даже на сцене играла в моей шляпке, и об этом писали в популярной газете «Comeodia Illustré»; и конечно, такая бесплатная реклама должна была принести свои плоды.

– Да, – бушевала Люсьена, – конечно, обязательно принесет плоды! У нас появится толпа всяких там актрисок, у которых нет настоящего вкуса, но которые хотят получить все даром. У нас что, благотворительный фонд? Последняя проверка бухгалтерской книги показала, что у нас нет денег не только на материалы, но и на зарплату мне и вашей сестре.

Мы препирались с ней, как уличные торговки, кричали так, что Антуанетта не выдержала и тоненьким голосом запела песенку, которую когда-то я исполняла в кафешантане в Мулене, и мы сразу же замолчали.

– «Я потеряла моего бедного Коко, Коко, мой миленький песик, – пела она, – потерялся неподалеку от Трокадеро. Вы, случайно, не видели моего Коко?»

Я расхохоталась, согнувшись пополам, Люсьена, сдерживая смех, прижала ладонь к губам, и вдруг мы все трое грянули хором: «Ко под Тро… Кто видел моего Коко?»

Однажды вечером мы с Боем сидели в «Кафе де Пари», и он наконец удосужился спросить, как идет мой бизнес.

– Чудесно, – ответила я. – Зарабатываю кучу денег, появилось много знакомств. Все идет как по маслу, успевай только работать в мастерской и выписывать квитанции.

Я не хотела признаваться, что не высыпаюсь, что могу уснуть прямо за столом, уронив голову в тарелку с супом, что ноги мои покрылись волдырями и болят, а пальцы на руках не разгибаются, и мне кажется уже, что у меня не руки, а птичьи лапы. Все должно быть или хотя бы казаться просто чудесным. Сам-то Бой, похоже, легко шел от успеха к успеху, а потому не поймет, насколько я ошеломлена.

– Это правда? – Он разглядывал меня без малейшей тени улыбки на губах. – Коко, почему ты меня обманываешь? Я внес гарантийный залог на твой банковский счет, чтобы покрывать расходы магазина, и мне предоставляют официальный отчет о балансе. Ты опять превысила кредит, в пятый раз за несколько месяцев.

Сердце мое гулко застучало, тошнота подкатила к горлу.

– Как такое могло случиться?

– Такое бывает, – сухо ответил он, – когда мы тратим больше, чем зарабатываем.

– Но я… я же каждую неделю кладу на счет деньги. И банк не стал бы мне выдавать, если бы их у меня не было.

Он вздохнул:

– Они выдают тебе деньги, радость моя, потому что я их даю. Твои вклады не покрывают расходов. Их едва хватает на жалованье мадам Рабате.

– Значит, ты хочешь сказать… я тебе задолжала?

Он посмотрел прямо в мои наполненные ужасом глаза. Я отодвинула стул, шатаясь, отошла от столика, стоящего посередине заполненного ресторана, схватила пальто и шляпу и выбежала на улицу. А там лило как из ведра, стояло осеннее ненастье, превратившее город в болото. Я побрела по улице, ослепшая от дождя и текущих по лицу слез ярости. Я не слышала, что он идет за мной, не воспринимала его криков, пока он не схватил меня за руку и не развернул лицом к себе. Мокрые волосы прилипли к его голове.

– Коко, прекрати сейчас же! Будь благоразумна. Это всего лишь бизнес.

– Да, но это мой бизнес! – Я выдернула руку. – Мой! Мой, понимаешь? Я не хочу быть содержанкой у тебя или у кого другого, все равно. Я не об этом тебя просила. И мы с тобой так не договаривались.

Он стоял не двигаясь, и потоки дождя лились ему на плечи.

– Я же говорил, что буду помогать, если ты позволишь. Не хочешь помощи, так и скажи.

– Помогать? – Я рассмеялась, и смех получился отвратительный, грубый, мне вдруг стало ужасно стыдно, когда я поняла, что променяла одну золотую клетку на другую. – Однажды ты сказал мне: все, что человек не заработал сам, ему не принадлежит, что это всегда можно у него отобрать. Не это ли означает твоя помощь? Выходит, ты можешь закрыть мое ателье, когда только тебе захочется, да?

Глаза его потемнели, и я поняла, что Бой тоже разозлился, а это с ним бывало редко, но если бывало, успокоить его было нелегко.

– Ты меня очень обидела. А что еще хуже, ты обидела нас обоих. Не можешь вести дело как надо? Не получается? Прекрасно! Ты и не должна это делать. Найми бухгалтера. Делай только то, что у тебя получается лучше всего, а цифрами пусть занимается тот, кто знает, как с ними обращаться. Но чтобы я никогда больше не слышал, что я у тебя собираюсь что-то отобрать. Я этого не потерплю!

Я сразу размякла, промокшая одежда всей тяжестью давила на плечи, мне стало дико холодно от непрерывно льющихся с неба потоков воды.

– Ничего подобного я не говорила, – промямлила я и отвернулась.

– Нет, говорила. Я же сказал тебе: я не Бальсан. То, что я даю, ты потом вернешь. Я уверен. Хочу только, чтобы до тебя это дошло. Чтобы ты поверила мне. Не важно, сколько я вложу денег, главное, ты веришь в свой талант и говоришь искренне.

Я закусила дрожащую губу:

– Я все верну. До последнего сантима.

– Надеюсь. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Ты очень гордая, таких, как ты, я еще не встречал, но не забывай: ты все равно всего лишь женщина. И хотя я люблю тебя за это, твоя гордыня принесет тебе много страданий.

Всего лишь женщина… Неужели он смотрит на меня такими глазами? Видит перед собой беспомощное создание, которое во всем от него зависит? Было страшно даже подумать об этом. Он такой же, как Бальсан, только Бальсана я не любила, а в него влюблена, и против этого у меня нет никакой защиты.

Бой обнял меня и повел обратно к машине. Когда на следующий день я пришла в ателье, то собрала весь персонал:

– Я не могу швыряться деньгами направо и налево, они не растут на деревьях. С этого дня я лично буду следить за всеми расходами. И еще, – добавила я, бросив быстрый взгляд на довольное лицо Люсьены, – бесплатных шляпок больше не будет.

Это был маленький шажок, принимая во внимание мое умение сорить деньгами, но и он нелегко мне дался.

Деньги давали мне свободу. И эту свободу я не собиралась больше бездумно транжирить.