Текст книги "Леди ведьма"

Глава вторая

– Что?! Что он сказал? – не веря ушам своим, переспросил Джеффри. – Даже принц Ален не может быть таким глупцом, чтобы пытаться обрушить возмездие на нашу семью!

– Я лишь повторил сказанное его высочеством, – отозвался дворецкий.

– И тем самым доказал свою преданность, – подытожил Джеффри. – Я должен поговорить с сестрой.

Он ввалился к сестре в лабораторию:

– Корделия! Что тебе сделал Ален?

Корделия подняла заплаканное лицо.

– Да ничего! Только наговорил чепухи и вел себя, как всегда, высокомерно и напыщенно! Оставь меня, Джеффри! Дай мне поплакать в одиночестве! Я стыжусь твоего взгляда! Уходи!

– Ах, стыдишься! – лицо его потемнело. Он развернулся на каблуках и, сжав кулаки, покинул террасу.

– О, Джеффри, нет! – вскочила Корделия, но массивная дубовая дверь уже захлопнулась. – Я не то имела в виду… Проклятье! Почему все мужчины так глупы! – И она, вновь разрыдавшись, рухнула в кресло.

Джеффри застыл с сомкнутыми веками посреди Большого зала. Он пытался сконцентрироваться, мысленно представляя себе лицо Алена, однако для телепортации его слишком переполняли эмоции. Его родная сестра! Этот пустоголовый самодовольный болван посмел оскорбить Корделию! Голова гудела; Джеффри едва ли был способен сдержать бушевавшую в нем ярость настолько, чтобы нащупать мысли принца. «Я и верхом его догоню! Проклятье, нет! Слишком медленно!»

Но выбора не было, так что он бросился в конюшни и оседлал выведенного конюхом чалого. Несколько минут спустя молодой маг прогромыхал через мост и устремился прямо по следу принца, оскорбившего его сестру.

Час спустя Корделия с умытым, но измученным лицом покинула лабораторию. Когда она вышла на террасу, к ней подскочил взволнованный дворецкий:

– Как ты себя чувствуешь, миледи?

– Как и следовало ожидать, – вздохнула Корделия и присела на скамью у колонны. – Я бы не возражала против чашечки чая, сквайр Брантли.

– Сию минуту, миледи. – Дворецкий кивнул лакею, и тот побежал на кухню.

– Послушай-ка, сквайр Брантли…

– Да, миледи? – вновь повернулся к ней дворецкий.

– Где мой брат?

– Не могу знать, миледи. – Сквайр Брантли изо всех сил постарался изобразить сожаление. – Мне известно лишь то, что час назад он ускакал в спешке.

– Час назад! – оцепенела Корделия. – Разве не час прошел с тех пор, как он заходил ко мне в лабораторию?

– Именно так, миледи.

– Куда он поехал?

– Я не знаю, – развел руками сквайр Брантли; его начали одолевать самые нехорошие предчувствия.

– Боюсь, что я знаю! – Корделия вскочила и принялась мерить пол шагами. – Проклятье! Не придумал ничего лучшего, чем соваться в мои дела!

– Я уверен, миледи, что брата не может не беспокоить честь сестры. – Сквайр Брантли вдруг ощутил непонятно откуда взявшуюся тревогу.

– Ах, право, моя честь! Если моей чести понадобится такая защита, какую способен обеспечить мой брат, я так ему и скажу!

Эх, сквайр Брантли! В каком направлении он поскакал?

– Э-э… Не могу знать, миледи, но я пошлю за часовыми.

– Не нужно. Куда поскакал принц Ален?

– На запад, миледи, обратно в Раннимед.

– Тогда нет нужды спрашивать, какую дорогу выбрал Джеффри, – хмуро проговорила Корделия. – Проклятье! Если бы я могла телепортироваться, как он! Ладно, слезами горю не поможешь! Я вернусь, как только смогу, сквайр Брантли!

– Чайник будет горячим, миледи. – Сквайр Брантли смотрел, как она подхватила свое помело и заторопилась к ближайшей башне. Теперь ясно, откуда взялась тревога.

Они все скакали на запад, и солнце уже клонилось к закату, а Ален чуть успокоился, и ярость сменилась угрюмостью. Его охватило незнакомое чувство пустоты; там, где раньше из коконов выпархивали бабочки, теперь осталась лишь оглушающая темнота.

Кромешная тьма. То была апатия, безнадежность, которых он доселе никогда не испытывал. Неужели Корделия и в самом деле так много для него значит?

Он понял, что именно так оно и есть. Год за годом она была товарищем его детских игр, когда два семейства встречались на праздниках или родительских советах. В играх она ни в чем не уступала мальчишкам, и Ален влюбился в нее, когда ему еще и семи не исполнилось. Конечно, он убеждал себя, что это всего лишь ребяческая увлеченность, но когда она начала превращаться из девочки в женщину, к нему вернулось знакомое чувство: голова кружилась, когда бы он ни посмотрел на нее, его снова завораживали любое ее движение, любое слово. Да, конечно, сам он был косноязычен, всегда говорил с ней грубовато, по-дружески, а потому никогда не рассказывал о своих чувствах. Взамен он утешал себя мыслью о своем высоком положении – он принц и престолонаследник, так что вправе выбрать любую девушку родительского королевства, а выбор его, разумеется, падет на Корделию. Ему и в голову не приходило, что она может и отказать.

Тем не менее, как бы ни было горько и непривычно признавать это, но он никогда всерьез не надеялся на глубокое ответное чувство с ее стороны. О да, разумеется, он принц и наследник, в один прекрасный день станет королем – но рядом с ней он просто ничтожество. Ибо она – фея, светлая, порхающая, а он буйвол, бредущий по жизни с одной лишь упрямой решимостью совершать все, что положено – положено его подданным, положено королевству и, наконец, положено ей. Только не себе самому – один из основных принципов рыцаря и дворянина, не говоря уж о короле, гласил: жертвуй собственными удовольствиями и покоем ради блага других. Так учил его отец, и принцу никогда не приходило в голову в этом усомниться, несмотря на косые взгляды и насмешки матери. Она никогда не отвергала рыцарской чести, только подшучивала над излишней верностью долгу, превращающей отца в скучного и надоедливого зануду.

После таких саркастических реплик отец всегда закатывал бал и весь вечер танцевал с ней, шутил, болтал сам и слушал ее, усердно стараясь доказать, что он по-прежнему способен увлекать и ухаживать.

Но ему это никогда особенно не удавалось, подумал Ален. Он слышал, что в молодости отец был красив и галантен, и, глядя на своего родителя, вполне мог поверить этому, но никто больше не говорил ни о лихости, ни о романтичности короля, и трудно было поверить, что Туан когда-то был таковым. Всегда абсолютно надежен, всегда серьезен и вечно занят, он никогда не веселился по-настоящему.

И сын такой же, переживал теперь Ален, и, скорей всего, таким и останется. Хуже того, он лишен даже преимущества внешней привлекательности.

Однако он может стать галантным. В нем крепла железная решимость:, впредь он будет обращаться с Корделией, будто с богиней; он станет перед ней преклоняться, восхвалять ее красоту, осыпать ее комплиментами. Он даже будет делиться с ней планами.

За спиной послышался тревожный клич – вопль сэра Девона:

– Ваше высочество!

Ален вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел Джеффри Гэллоугласа, скачущего за ними по дороге; плащ, будто парус, развевался на ветру. Ален с радостным приветствием на губах повернул коня, но тут Джеффри прорычал:

– Негодяй! Пес! Свинья!

– Как смеешь ты подобным образом говорить с нашим принцем! – заревел сэр Девон, а остальные пятеро выстроились за командиром живой стеной, разделяющей Алена и Джеффри.

Ален вдруг вспомнил, что Джеффри – брат той, что совсем недавно с презрением отвергла его, а сам принц, возможно, в обиде своей наговорил ей лишнего.

Джеффри вломился меж сэром Лэнгли и сэром Девоном, обрушившись на последнего всем своим весом. И животное, и всадник содрогнулись; все прочие отпрянули, и конь оступился.

С нечленораздельным ревом Джеффри развернулся, готовый .обрушить свой меч на сэра Лэнгли, который только-только восстановил равновесие после внезапного нападения. Сэр Лэнгли в ужасе уставился на противника, едва успев поднять меч, чтобы парировать удар. Тогда Джеффри обрушил свой меч на щит рыцаря. Сила удара была такова, что клинок сэра Лэнгли отскочил, задев лоб своего владельца. Рыцарь повалился без чувств.

А Джеффри уже отскочил назад и, осадив коня, пожирал рыцарей свирепым взглядом из-под полуопущенных век. Рыцари загалдели и пришпорили коней, но тут у двоих столкнулись жеребцы, а у третьего меч вырвался из рук и с размахом огрел несчастного рукоятью по голове. Наездник так и осел в седле, и конь встал, чувствуя, как ослабли поводья. Рыцарь тяжело шмякнулся оземь. Вышколенный конь перешагнул через него, чтобы корпусом защитить хозяина.

Оставшиеся два рыцаря овладели собой и успокоили лошадей, но у одного неожиданно задрался щит и ударил юношу по голове.

Тот рухнул с коня.

Последний рыцарь, белый как полотно, галопом ринулся к Джеффри, но не доскакал; он даже успел изобразить боевой клич, сменившийся зевком, когда Джеффри вперил свой взор во всадника. Глаза его сомкнулись, рыцарь уткнулся в конскую гриву и уснул крепким сном.

Сэр Девон с трудом поднялся на ноги. Рыцаря шатало и мутило, но дух его был не сломлен.

Джеффри, прищурившись, уставился на него.

– Стой! – пришел в себя Ален. – Это со мной он жаждет сразиться! Отойди в сторону!

Джеффри повернулся к принцу.

– Но, ваше высочество… – воскликнул сэр Девон.

– В сторону! – взорвался Ален, и трепет битвы сотряс его жилы. Со свирепым восторгом он глядел на своего былого друга Джеффри: вот лучший выход для ярости и разочарования, что пожирали его после отказа Корделии. – Он мой!

– Так получай же, князек ты невоспитанный! – проревел Джеффри и направил коня на принца.

Однако Ален уже видел этот маневр, использованный против сэра Девона, и был наготове. Он покачнулся, но удержался в седле и отразил обрушившийся сверху удар, потом другой, третий… клинки, будто молнии, сходились с яростным звоном, кони плясали вплотную друг к другу, в криках очнувшихся рыцарей свиты слышались гнев и тревога.

Джеффри, казалось, глазам своим не верил, а на лице Алена появилась самодовольная ухмылка: Гэллоуглас никак не ожидал встретить здесь достойного противника! Самодовольство оказалось достаточно сильным, чтобы заставить принца использовать против Джеффри его собственный прием – он пришпорил коня и бросил его на скакуна Джеффри с внезапностью, ошеломившей молодого чародея.

Воспользовавшись замешательством, Ален двинул его плечом по ребрам.

Джеффри закачался в седле. Ален изо всех сил толкнул его левой рукой, и юный Гэллоуглас, чрезвычайно неуклюже барахтаясь и цепляясь за что придется, полетел с коня.

Приземлившись, он перекувырнулся и вскочил на ноги. По-прежнему сжимая меч, с побагровевшим лицом, искаженным смятеньем и яростью, он видел, что Ален тоже оставил коня.

– Ах, какое великодушие! – сплюнул Джеффри и бросился в схватку.

Удары посыпались один за другим: выпад и защита, натиск и отпор. Теперь нечего было ждать помощи от коней, только голая сталь, меч и кинжал против меча и кинжала. И Алену очень скоро пришлось перейти к защите, он отступил, еще отступил, с изумлением понимая, что сражается не на жизнь, а на смерть, что меч его отбивают снова и снова, а выпады Джеффри следуют с такой частотой, что принц лишь с трудом успевает отражать удары, не имея возможности атаковать самому.

Сэр Девон с криком пришпорил коня.

– Не сметь, сэр Девон! – воскликнул Ален, но не успел:

Джеффри отскочил в сторону, развернулся и, ухватив скачущего рыцаря за ногу, рванул ее на себя. Сэр Девон вылетел из седла.

Джеффри отпрянул, готовый отразить удар принца, но Ален застыл в ожидании:

– Я не запятнаю себя ударом в спину врага!

– Неужто? – хмыкнул Джеффри. – Столь похвальная чувствительность однажды доведет тебя до смерти, ваше высочество! – И вновь бросился в атаку.

Ален понял, что сможет победить, только перейдя в наступление. Он увернулся от удара и постарался вытянутой рукой с мечом достать противника, однако Джеффри изогнулся и в головокружительном вираже, показавшемся Алену совершенно невозможным, парировал выпад, вслед за чем обрушил меч на грудь принца. В последний момент Ален уклонился и отразил удар, потом еще и еще, все отступая и отступая под бешеным натиском. Его спутники завопили в смятении и ринулись было на помощь, но Ален рявкнул, приказывая им оставаться на своих местах.

Вдруг клинок Джеффри будто оплел его собственный, рукоять вывернулась, и меч принца отлетел в сторону. Ален в ужасе смотрел на вражеское острие, застывшее в шести дюймах от его лица.

Рыцари панически закричали и пришпорили скакунов.

– Назад! – рыкнул Джеффри. – А то рука моя может и сорваться!

Всадники разом осадили коней.

– А теперь, ваше высочество, – провозгласил Джеффри, – ты извинишься за оскорбление, нанесенное моей сестре, и поклянешься принести ей извинения лично, или я своими собственными – глазами увижу цвет твоей требухи.

Ален попытался взглянуть на него столь же свирепо, но вспомнил опрометчивые слова, брошенные Корделии, и досадливо потупил взор.

– Я покорнейше молю о прощении, ибо действительно произнес слова недостойные и госпожой ни в малейшей степени не заслуженные. – Он поднял голову и встретил озадаченный взгляд Джеффри. – Что же до страха перед тобой или твоим клинком, что ж, если ты считаешь меня трусом, так нанеси удар, и дело с концом! Ты так глумишься при упоминании о чести, что меня не удивит, если у тебя ее окажется настолько мало, чтобы убить безоружного!

Сэр Девон судорожно вздохнул и приготовился к отчаянному прыжку, но Джеффри лишь прищурился, так что глаза его превратились в щелки.

Прежде чем он успел заговорить, Ален продолжил свои тирады:

– А еще, колдун, учти, что слова твоей сестры тоже оказались жалом, к тому же поразившим меня совершенно неожиданно.

– По-твоему, это служит оправданием для оскорблений и угроз? – сурово возразил Джеффри.

– Они вырвались у меня в гневе, обиде, досаде, – ответил Ален. – Я говорил необдуманно и глупо. Ты ведь не сомневаешься, Джеффри, что у меня никогда и в мыслях не было навредить Корделии, и за содеянное давеча мне бесконечно стыдно!

Я извинюсь, как требует от меня честь, извинюсь, покорно склонив голову!

– Как же так? – Джеффри окинул принца недоверчивым взглядом. – Ты совершишь то, что велит тебе честь, забыв при этом о своем положении?

– Честь куда важнее чинов. Поистине, утратив честь, невозможно притязать на трон. Так что я принесу извинения твоей сестре при первой же встрече.

Джеффри старался смотреть все так же грозно, но не выдержал и опустил глаза, да и меч тоже. Он с раздражением покосился на своего старого друга. – Ну, как же могу я сердиться на человека, ведущего себя столь достойно? Ты в высшей степени неудобный противник, принц Ален!

– А ты столь же поразительный, – Ален с трудом сдерживал дрожь облегчения. – Меня еще никто не побеждал, разве что в детских поединках с тобой же. Тогда ты меня опозорил, ведь ты двумя годами младше. А теперь все повторилось.

– Сам виноват, – неумолимо отозвался Джеффри.

– Знаю, что виноват, – нахмурился Ален. – Но все же, мы не фехтовали с двенадцати лет, с тех пор как запретил мой отец.

– Точно, – улыбнулся Джеффри. – Запретил, как только мы выросли настолько, чтобы поранить друг друга по-настоящему. Никто не вправе подвергать опасности наследника престола.

– Не убил бы ты меня, в самом деле!

– Намеренно, разумеется, никогда. Но когда имеешь дело с мечами, можно пораниться, такое было и будет. Это опасная игра.

– Но как же тебе удалось так легко победить?

– Не в последнюю очередь благодаря мастерству. – Гнев Джеффри почти утих. – А еще помогла твоя самонадеянность.

– Никто, кроме тебя, не устоял передо мной!

– Чему удивляться? – с раздражением, но беззлобно протянул Джеффри. – Кто из придворных осмелится нанести поражение наследнику престола?

Ален уставился на юного мага:

– Ты хочешь сказать, что они поддавались?

– Не сомневаюсь! Разве найдется при дворе человек, готовый восстановить против себя будущего короля, от милости которого зависит судьба любого подданного?

Ален, смешавшись, отвел потускневший взгляд.

– А я считал себя эталоном учтивости и рыцарского достоинства!

– Ну, может, так оно и есть в повседневной рутине, – смягчился Джеффри. – Но только если тебя не злить. Твою беседу с моей сестрой никак не назовешь образцом галантности, Ален.

Взволнованный принц снова отвел глаза.

– Не назовешь! Неужели я был так груб, Джеффри? Ведь я приехал такой взволнованный, такой вдохновленный, что тонкостей не замечал.

– Тонкостей? – ухмыльнулся Джеффри. – Поистине, Ален!

Ты не известил о своем прибытии, ты приперся без приглашения, ты фактически приказал благородной госпоже явиться к тебе и, что еще хуже, просто поставил ее в известность о том, что на нее пал твой выбор! Влюбленному следует молить и ухаживать, а не приказывать!

– Неужели все действительно так? – Ален в изумлении уставился на собеседника. – А я ни сном ни духом не ведал.

– Это совершенно очевидно, – сухо произнес Джеффри.

И опять заблуждал взор Алена.

– Я никак не думал, что мне придется за кем-то ухаживать! Браки принцев устраивают другие; я не ожидал, что окажусь перед выбором, не собирался просить руки, а потому никогда этому не учился.

– Да, конечно, откуда же тебе знать, – в голосе Джеффри послышалось искреннее сочувствие. – Парень не повелевает и не удостаивает милостей девушку, которую любит, и ей это хорошо известно. Она должна быть уверена, что он тоскует по ней так сильно, что на всю жизнь сохранит это чувство.

Ален озадаченно поднял брови.

– Откуда ты все это знаешь?

Джеффри многозначительно ухмыльнулся:

– Видишь ли, друг мой, я ведь не принц и не обладаю присущей тебе благородной способностью к воздержанию.

– Ты же не хочешь сказать, что уже снискал расположение благородных дам?

– Ну, ладно, не благородных, – признал Джеффри. – С ними я только флиртовал, срывал поцелуй-другой. Стоит лишь слегка приволочиться за дамой, равной тебе по положению, рискуешь навечно попасть в мужья. А вот у простушек видов на будущее меньше, а готовности больше.

– Так ты волочился за горничными и молочницами?

– Именно так, – согласился Джеффри. – И добивался их благосклонности.

Ален ужасно хотел узнать, насколько далеко простиралась эта благосклонность, но это прозвучало бы слишком грубо. И тут его ошеломила внезапная мысль: почти все милости, что он снискал у женщин, были добыты случайно – или в результате обильных возлияний.

– Увы! Раз я вовсе не благородный рыцарь, коим всегда считал себя, то как же мне завоевать любовь твоей сестры?

– Благородство далеко не всегда играет здесь решающую роль, – успокоил его Джеффри. – Ты в самом деле искренне желаешь завоевать Корделию? Или просто подчиняешься приказу?

– Никто мне не приказывал! – горячо возразил Ален. – Корделия – избранница моего сердца, моя заветная мечта! В четырнадцать лет я уже знал, что люблю ее!

Джеффри помолчал, постигая это неожиданное откровение.

Затем мирно заметил:

– Вот как. И хранил свою страсть в тайне, верно?

– Так я воспитан, – отвел глаза Ален. – Отец учил меня, что именно таким образом надлежит поступать королю, ибо душе его приходится хранить множество тайн.

– Здесь ты перестарался. Сомневаюсь, чтобы моя сестра о чем-то догадывалась.

– Но как же мне было открыться? – воскликнул Ален. – Я же не могу просто подойти и объявить о своих чувствах!

На этот раз взгляд отвел Джеффри.

– Не-е-ет, – протянул он. – Это было бы глупо. Для такого признания ты должен создать особое настроение, если, конечно, хочешь, чтобы она поверила.

– Да как же это? – изумленно уставился на друга Ален. – Разве в женщине любовь не возникает сама по себе? Разве не может она полюбить меня, прежде чем я сам заикнусь об этом?

– Может, если это настоящая любовь, та, что бывает раз в жизни, – сказал Джеффри. – Но если она не любит тебя по-настоящему, никакие уговоры не помогут, а вот надлежащее поведение и выдержка способны заронить ростки настоящего чувства. В конечном счете, все зависит от самого тебя, и если ты хочешь завоевать женщину, то должен стать тем, кто ей нужен.

– Я не могу стать никем, кроме самого себя!

– Правильно, и лучше дождаться женщину, которая полюбит тебя таким, как ты есть, чем пытаться стать тем, что ей по душе. Но у тебя может быть масса неподдельных достоинств, способных пробудить в ней любовь, если ты сумеешь выгодно их представить. Уметь себя показать – вот что здесь главное. А еще научиться быть романтичным.

– Что такое «романтичность»? – нахмурился Ален.

Джеффри растерянно развел руками:

– В равной степени фантазия и реальность, друг мой. Трубадуры в этом разбираются. Романтика не ложь, а способность представить банальные события более привлекательными или, если угодно, облечь голую правду жизни в праздничные ризы.

Это все то, что будит в женщине страсть: пламя свечей, звуки виол, вихри танца.

– Ты о продуманном замысле, о надувательстве, – возразил Ален. – И я должен убеждать ее, что все это правда?

Джеффри пожал плечами.

– От этого зависит ее будущее, вся ее жизнь, Ален. Она Должна быть уверена.

– Так как же мне завоевать ее? – в отчаянии воскликнул принц. – Ведь я не обладаю ни даром убеждения, ни красноречием, ни обаянием! Я всего лишь недалекий, прямолинейный солдат! Я научен не говорить лишнего.

– Умение держать язык за зубами женщины к достоинствам совершенно не относят, – поведал Джеффри, – хотя слова нужно подбирать со всей осторожностью. Они ждут от тебя потока страсти настолько сильного, чтобы так и полились слова, преисполненные нежности и заботы.

– Но меня всегда учили держать рот на замке! – Ален отвернулся чуть не плача. – Значит, она никогда меня не полюбит! Меня никогда не полюбит ни одна женщина!

Тут Джеффри впервые кольнула тревога за друга, но еще более – за сестру. Ведь он знал, что Корделия всегда считала Алена своей будущей собственностью, и, откровенно говоря, сам он видел в молодом принце единственного человека, достойного его сестры – не потому что Ален станет королем, а потому что надежен, как скала, и под всей его напыщенностью скрываются доброта и отзывчивость. Джеффри не сомневался, что если они поженятся, Ален будет обращаться с ней, как с драгоценным сокровищем. Он почувствовал насущную необходимость приободрить друга.

– Это вовсе не врожденное свойство твоего характера, – начал он. – Просто всю жизнь ты провел в безопасности родительского замка, и весь твой опыт ограничен управляемым, искусственным придворным мирком.

– Искусственным! – удивленно и обиженно вскинул голову Ален.

– А что же это, как не искусная подделка, созданная людьми, а не Всевышним! – воскликнул Джеффри. – Голод и мерзость изгнаны оттуда и удерживаются на расстоянии; жестокость и тирания стыдливо прикрыты обычаями и этикетом. Ты никогда не смотрел в лицо настоящей опасности, один на один, без охраны, а потому не имел дела с окружающим миром на его условиях.

– О каких это условиях ты толкуешь? – резко перебил его Ален.

Неожиданно для себя Джеффри понял, что есть вещи, тревожащие его даже больше, чем Корделия.

– Речь об опасности, мой принц, об угрозе, исходящей от безжалостных негодяев, что убивают и грабят, угрозе голода, нищеты и болезней. Ты никогда не видел, как живут твои будущие подданные, не знаешь их нужд и чаяний. Ты никогда не ездил по своему королевству не как принц, а просто как Ален.

– Эй, ты представляешь меня бесчувственным чурбаном, раскрашенной чуркой, никчемной пустышкой!

– Пусть так, но это твои слова.

– Как ты посмел! – вскричал Ален; наконец-то забила ключом ярость от поражения. – Как смеешь ты разговаривать так со своим принцем!

Джеффри кивнул с мрачным удовлетворением:

– Даже сейчас ты прячешься за свой титул. А что до того, как я посмел, что ж, я лишь отвечал на твои вопросы. Тебя действительно интересует, как я посмел честно ответить на них?

Ален окинул его долгим взглядом и заговорил, будто в оцепенении:

– Нет. Я не могу винить тебя за это, правда ведь? На самом деле мне следует возблагодарить тебя за искренность, которой недостает моему окружению.

Вдруг он отвернулся, снова впав в отчаяние.

– Но как я смогу даже просто показаться ей на глаза? Если я и в самом деле такой никчемный, такой надменный и напыщенный, как можно хотя бы надеяться завоевать сердце Корделии?

Что делать мне, тщеславному ничтожеству?

– Стать настоящим мужчиной, – ответил Джеффри, – человеком из плоти и крови, горячей крови, струящейся по жилам.

– Но как же им стать?

– Отправляйся на поиски себя самого, дружище, чтобы понять, кто ты есть на самом деле, отправляйся один, без опеки и никак не выдавая своего истинного положения.

– Я не знаю ни как держаться, ни куда идти, – возразил Ален.

Джеффри безнадежно всплеснул руками:

– Ну, так я тебе покажу! Пойдем, отправимся на поиски приключений, ты и я – но только сейчас же! Не заходя к тебе домой, чтобы сменить платье, собрать вещи, пойдем немедленно!

– Все правильно, родители и слышать об этом не захотят. – И с неожиданной решимостью Ален воскликнул:

– Что ж, я научусь всему сам – ухаживать, жить, быть настоящим! Вперед, старый друг, в путь!

Сэр Девон в полном изумлении смотрел, как молодые люди скачут бок о бок в лес. Сомнений быть не могло: принц позабыл о сэре Девоне. На мгновение рыцаря охватила ярость, но тут он вспомнил, насколько удручен был Ален, насколько подавлен. И тут же негодование сэра Девона растаяло, будто лед в горячем чае, ибо он, как и любой другой благородный юноша Грамария, вырос на романтических преданиях и знал, что доведенному до отчаяния влюбленному прощается все. Он постоял с печальной улыбкой на устах, затем вздохнул и подозвал коня. Алену-то прощается, но сэр Девон-то по-прежнему на службе и обязан доложить обо всем их величествам.

И сэр Девон поскакал по дороге. Едва он завернул за поворот, как принеслась Корделия верхом на метле. Сверху ей был хорошо виден просвет между деревьями, где скакали рядом Ален и Джеффри. Она пригляделась, а потом горячие волны негодования окрасили ее щеки, и она, развернувшись на месте, полетела назад, в замок Гэллоуглас, с каждой милей возмущаясь все больше и больше.