Текст книги "Рауль, или Искатель приключений. Книга 1"

XXIII. Комедия

– Я вам сказал, – отвечал Рауль на вопрос маркиза, – что я влюблен как сумасшедший. Это сумасшествие достигло крайних пределов, как вы увидите, потому что я решился жениться на той, которую люблю…

– Жениться! – вскричал маркиз. – Подумали ли вы об этом?

– Очень… Потому что, повторяю, я решился…

– Стало быть, та, которую вы любите, очень богата?..

– У ней нет ничего.

– В таком случае, без сомнения, женясь на ней, вы надеетесь породниться с знаменитейшими фамилиями королевства?

– Она дочь бедного дворянина, совершенно неизвестного.

– Стало быть, вы употребили безуспешно все средства к обольщению?

– Я не пробовал никаких.

– Что вы мне говорите?

– Совершенную истину.

– Решительно ничего не понимаю!

– Девушка, которая будет моей женой, не похожа, любезный маркиз, на суровую весталку, отражающую с высоты своей неприступной добродетели все нападения. Это простодушный ребенок… Олицетворенная невинность… Сама доверчивость… Любовь и неопытность бросили бы ее, если бы я захотел, в мои объятия, но я страшусь будущности… Слишком большая печаль, слишком обильные слезы последовали бы за минутой упоения. Я не хочу употребить во зло эту целомудренную и преданную нежность… Я хочу обладания спокойного, я жажду мечты о блаженстве без пробуждения…

– О? – сказал маркиз, не скрывая иронической улыбки, – все это прекрасно и доказывает сильную любовь! А к тому же сентиментально и очень нравственно!.. Я вижу, любезный Рауль, что через некоторое время из вас выйдет образец супруга и цвет отцов семейства!.. Вы превзойдете самые нежные пасторали, самые буколические эклоги!.. Женитесь, мой добрый друг, женитесь… Я не буду вас отговаривать, а, напротив, постараюсь своим примерным поведением приобрести сочувствие мадам де ла Транблэ, которая непременно должна быть очаровательна; а так как я уже друг мужа, то хочу также сделаться другом жены… Только, черт меня побери, я все-таки не угадываю, в чем могу быть вам полезен.

– Вы видите, – возразил Рауль, – что я преспокойно выдержал целый залп ваших насмешек. Впрочем, мне нечего этим хвастаться, потому что ни одна из ваших стрел не попала в цель.

– Неужели?

– Выслушайте меня: вы должны помочь мне совершить брак, о котором я вам говорил…

– Каким образом, позвольте спросить?.. Я не аббат и не нотариус.

– Именно поэтому-то вы мне и нужны.

– Вы говорите загадками… Если вы хотите, чтобы я вас понял, объяснитесь яснее…

– Это легко, вы поймете все из двух слов. Я женат!

– Женаты?! Вскричал маркиз. – И я ничего не знал?!

– Ни вы и никто, – отвечал Рауль. – Никто не знает о моей женитьбе.

– Вы женаты! – повторил маркиз де Тианж, – давно ли?

– Уже шесть лет.

– Где же ваша жена?..

– Не знаю.

– Стало быть, вы ее бросили?..

– Мы расстались почти по взаимному желанию…

– Давно это случилось?

– Через год после свадьбы.

– И с тех пор вы не имели о ней известий…

– Никаких.

– Может быть, вы вдовец…

– Может быть, но я не имею доказательств этого, а так как во Франции вешают тех, кто женится на второй жене, когда первая еще жива, то я не имею никакой охоты рисковать своей жизнью…

– Вы правы. Мольер сказал…

– Что же вы хотите делать?..

– Вы привели фразу из комедии, и я скажу вам, что мне нужен именно такой брак, какие часто случаются в комедии.

– О, если речь идет только об этом, – заметил маркиз, – я возвращаю вам все мое уважение.

– Благодарю! – сказал Рауль, смеясь.

– Чего же вы хотите от меня?

– В вашем отеле есть капелла, кажется?

– Есть: только она в большом запустении; туда не входили столько лет!..

– Все равно: мне и такая годится.

– Хорошо, далее…

– Дайте мне кого-нибудь из ваших людей, который был бы способен умно разыграть роль капеллана…

– Я предлагаю вам самого себя.

– Вы, любезный маркиз?! – вскричал кавалер с удивлением.

– Неужели, вы мне не доверяете?..

– Нет, не то, но я боюсь…

– Чего?

– Я боюсь, что вы не сумеете сохранить приличной важности, что комическая сторона положения увлечет вас, против воли, к опасной веселости.

– Будьте спокойны! После вы сами согласитесь, что никогда ни один капеллан не совершал брачной церемонии с такой благочестивой торжественностью, как я. Моя истинно каноническая наружность приведет вас в восторг. Ну, согласны ли вы?..

– Действуйте, как хотите, любезный маркиз, но подумайте только, что одно лишнее слово, один неосторожный жест все испортит…

– Повторяю вам, что я ручаюсь за себя.

– В таком случае, ничего не может быть лучше.

– Когда свадьба?

– Послезавтра, если вы свободны.

– Я должен повиноваться вашим приказаниям. Послезавтра я ничем не занят.

– Послушайте, я очень желаю, чтобы никто на свете не знал, о том, что я сказал вам.

– В капелле будут только капеллан и бракосочетающиеся.

– Благодарю за все ваши одолжения. Я увижусь с вами завтра, и мы условимся о подробностях церемонии.

– А покамест, – сказал маркиз, – я примусь за изучение своей роли.

Они пожали друг другу руки. Простившись с маркизом, Рауль возвратился к своему портшезу и велел отнести себя в гостиницу «Царь Соломон».

XXIV. Жанна

Через несколько минут по выходе от маркиза де Тианжа, Рауль вошел в восточную гостиную, где находилась Жанна. Молодая девушка сидела на диване; ее траурное платье составляло резкий контраст с ярким цветом ковра и материи, которой были обиты стены. Лицо ее было бледно, и красные глаза показывали, что она плакала. Она думала о своей матери, и руки ее были еще сложены, а полураскрытые губы шептали молитву за упокой души Мадлены де Шанбар, умершей в смертном грехе. При виде Рауля Жанна с живостью встала. Очаровательный румянец выступил на ее щеках, а на губах обрисовалась улыбка.

– Милое дитя, – сказал кавалер, взяв руку девушки и поднося ее к своим губам, – я надолго оставил вас одну, не правда ли?

– Когда я вас не вижу, время всегда кажется мне слишком долгим, – отвечала Жанна с восхитительным простодушием.

– У меня есть извинение…

– Вам не нужно прибегать к нему! – перебила с живостью молодая девушка.

– Все-таки позвольте мне высказать его…

– Если хотите, друг мой, скажите.

– Я заботился о нас…

– О нас? – повторила Жанна.

– Да, о нашем счастии, потому что мое счастье соединено с вашим… Я занимался нашей свадьбой.

– Надеюсь, к тому нет препятствий? – спросила молодая девушка несколько дрожащим голосом.

– Напротив, – отвечал Рауль, – все устроено, все готово…

– Какой день вы выбрали? – робко прошептала Жанна с некоторой поспешностью.

– Послезавтра.

Жанна снова улыбнулась, и улыбка ее сияла радостью и надеждой. Рауль продолжал:

– По причине вашей недавней и горестной потери, нам было бы неприлично совершать наше бракосочетание гласно, посреди любопытных зрителей… Один из друзей моих отдает в мое распоряжение капеллу в своем отеле, и там добрый капеллан скажет вам, моя возлюбленная, что вы моя жена перед Богом и перед людьми…

Жанна устремила на Рауля взор, блиставший самой доверчивой и нежной любовью. Кавалер выдержал этот взгляд, не потупив глаз.

– Ваша жена перед Богом и перед людьми! – повторила молодая девушка. – О, Рауль! Как я счастлива!

– Итак, – спросил кавалер. – Вы одобряете мои действия?

– Конечно! – отвечала Жанна. – Одобряю от всего сердца.

В эту минуту, слабый звук, похожий на металлический, при действии монетного станка, послышался два раза, и так близко, что можно было подумать, будто звук этот раздался в самой комнате. Жанна вздрогнула.

– Не бойтесь ничего, – сказал ей Рауль, – это Самуил, хозяин гостиницы Царя Соломона, который по сигналу, условленному между нами, спрашивает меня, может ли войти. Я буду отвечать ему точно так же…

Рауль подошел к стене и дотронулся пальцем пружины, покрытой обоями. Раздался звук, подобный прежнему, но более отдаленный, и через минуту потайная дверь тихо повернулась на петлях и явился Самуил.

– Вам нужно говорить со мною наедине? – спросил его Рауль.

– Нет, кавалер, – отвечал жид.

– Чего же вы хотите?

– Я желал бы иметь честь доложить вам, что по вашему приказанию, я наашел горничную для мадам де ла Транблэ.

– Прекрасно, вы не теряете времени, Самуил!

– Я теряю его как можно менее, кавалер.

– И хорошо делаете!

– Я исполняю только свой долг.

– Скажите мне, вы ручаетесь за эту горничную?

– Как за себя самого. Она немножко молода и неопытна, может быть, но девушка честная и будет служить преданно и усердно.

– Где она?

– В Комнате Магов.

– Приведите ее сюда и если она понравится моей жене, мы сейчас же ее наймем.

Самуил вышел и почти тотчас же вернулся с молодой девушкой, лет восемнадцати, которая казалась хорошенькой даже возле Жанны; красота ее еще более усиливалась робким и невинным видом.

– Нравится вам она? – тихо спросил Рауль Жанну.

– Нравится, – отвечала Жанна тоже тихо. – И если сердце ее стоит лица, я, коонечно, очень буду довольна ее услугами.

Кавалер обернулся к горничной и спросил ее:

– Как вас зовут?

– Онорина.

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать.

– Вы уже были в услужении?

– Никогда.

– Откуда вы?

– Из моей родины, Сен-Мало.

– Кто такие ваши родители?

– Они ткачи, но так как мы небогаты, они послали меня к моему дяде Самуилу, чтобы он отыскал мне место…

– А! – сказал Рауль. – Самуил ваш дядя?

– Да, кавалер, – отвечал жид. – Антуанета, моя покойная жена, была родной сестрой отца этой девушки; только шурин мой не одной религии со мною.

– Онорина, дитя мое, – сказал тогда де ла Транблэ, – с сегодняшнего дня вы поступите в услужение к моей жене. Постарайтесь, чтоб она была довольна вами, и уверяю вас, что вы не будете жаловаться на свою участь…

– Постараюсь, – отвечала девушка.

Представив официально свою племянницу, Самуил скромно удалился. Рауль велел Онорине следовать за ним и показал ей небольшую комнатку, в которой она должна была спать и которая находилась возле спальни Жанны, потом вернулся к своей невесте и сказал:

– Я расстаюсь с вами до завтра, милое дитя; этого требуют приличия, и я повинуюсь им против воли, но Бог даст, через несколько часов я уже не буду расставаться с вами!..

Вздох Жанны показал, что и она, так же, как Рауль, с нетерпением ждала этой минуты. Молодой человек продолжал:

– Сейчас Самуил принесет вам свечи и ужин; притом, если вам понадобится что-нибудь другое, вам стоит только слегка нажать на эту пружину, и Самуил тотчас явится к вам.

Рауль перешел в спальню, открыл небольшой комод, ящики которого были наполнены золотом, положил в карман несколько пригоршней монет и вышел, запечатлев на лбу Жанны долгий поцелуй, исполненный сдерживаемой страсти.

Самуил скоро явился в столовую и уставил стол множеством блюд, которые показались Жанне великолепными. Изобилие и разнообразие их очень удивляли молодую девушку, привыкшую к незатейливым кушаньям, которые она сама готовила в Маленьком Замке. Она непременно хотела, чтобы Онорина села напротив нее и разделила с нею ужин. Горничная была очень чувствительна к такой снисходительной милости, а Самуил просиял радостью при виде неслыханной чести, которую оказывали его племяннице.

По окончании ужина, Жанна пришла в спальню. Яркий огонь сверкал в камине; восемь восковых свечей в серебряных канделябрах бросали ослепительный свет; мягкое кресло, поставленное около камина, как будто приглашало к чтению или ко сну. Жанна не хотела спать. Она осмотрелась кругом и приметила в углу комнаты небольшой книжный шкаф из розового дерева, задернутый шелковой занавесью. Она подбежала к шкафу, вынула несколько книг и тотчас принялась читать одну, потом другую, но через несколько секунд отбросила эти книги с нетерпением и даже с ужасом. Во всех говорилось о магии, колдовстве, кабалистике и о других знаниях, самых мрачных и самых таинственных. Жанна старалась как-нибудь поестественнее объяснить себе присутствие этих подозрительных книг в жилище ее жениха, но не преуспев в этом, решилась более не думать о них. Она улеглась в большом кресле и скоро задремала, сладко убаюкиваемая воспоминаниями и надеждами.

Оставив гостиницу «Царь Соломон», Рауль приказал Жаку идти за собой и пешком отправился к другому берегу Сены. Он шел медленно, погруженный в размышления, и было уже поздно, когда он дошел до той части улицы Сент-Онорэ, которая лежит между Пале-Роялем и улицей Ришелье. Он вошел сначала в ресторацию, знаменитую в то время, под вывеской «Золотой Колесницы». Тут он пообедал, приказав подать себе ракового супа, рыбы, говяжьего филе, куропатку и разных пирожных, и оросил все это двумя или тремя бутылками лучшего «Бона»и старого «Шанбертена». Достаточно насытившись, Рауль вышел из ресторации свободной и непринужденной походкой человека, совесть которого спокойна, а желудок удовлетворен. Он отправился к большому дому, находившемуся шагах в пятидесяти от ресторации, где он обедал. Ворота этого дома были ярко освещены; перед ними толпились лакеи, потрясавшие факелами, и носильщики портшезов, принесшие знатных посетителей. Лакеи и носильщики ругались между собой и ссорились, из чего происходила неслыханная суматоха.

Рауль растолкал толпу, прошел ворота, а потом двор, наполненный людьми еще более, чем улица, взбежал на лестницу, по которой могли идти двадцать человек рядом, и вошел в огромную переднюю, вокруг которой тянулись скамейки, обитые гранатовой кожей с позолоченными гвоздиками. На этих скамейках чванно сидели слуги в самых разнообразных ливреях и играли между собой в карты и кости.

Без сомнения, Рауль и Жак часто бывали в этом месте, потому что слуга тотчас уселся на скамейку, а господин продолжал дорогу по залам. Эти залы, просторные и великолепно убранные, были наполнены гостями. Толпы мужчин всех возрастов и всех возможных физиономий ходили и шумели безостановочно. Тут были образчики всех классов общества, начиная от знатного вельможи, вхожего в Версаль, до скромного стряпчего, имевшего вход только во дворец Ябеды, от откупщика-миллионера до голодного трагического поэта, от щеголя, собирающего легкую дань с придворных и городских красавиц, до провинциального дворянчика, отличающегося своей неловкой поступью и костюмом, давно вышедшим из моды.

Вся эта толпа, сказали мы, ходила и шумела, но часто возвращалась к центру, непреодолимо привлекавшему всех, как мед привлекает мух. Это были столы, за которыми играли в фараон, в крепе, в ландскнехт, в бассет и другие карточные игры, изобретенные дьяволом для опорожнения карманов простачков и набивания карманов плутов. Дом, в который мы ввели наших читателей, был не что иное, как один из тех привилегированных адов, где все, большие и малые, встречались, на нейтральной земле, с одинаковым намерением играть и выиграть.

XXV. Пятница

Зачем пришел в этот дом Рауль де ла Транблэ? По всей вероятности, его привела сюда не страсть к игре: мы знаем уже, что кавалер был богат и, верно, очень богат, если для него ничего не значило послать сто тысяч экю золотом знатному вельможе, находившемуся в стесненном положении; притом читатели, конечно, не забыли, что он обещал снабдить маркиза и другими деньгами, когда израсходуется эта сумма. Стало быть, Раулю неинтересно было бы выиграть несколько жалких луидоров, героически оспариваемых трефами у червей или пиками у бубен. Как ни правдоподобно это предположение, однако оно было несправедливо. Рауль пришел сюда играть, потому что Рауль обожал игру, не для прибыли, которую она могла ему доставить, но для сильных ощущений, возбуждаемых ею. Рауль чувствовал потребность садиться вечером у зеленого сукна и видеть, как свечи начинают бледнеть при появлении дневного света; он чувствовал потребность слышать звук золотых монет, передвигаемых дрожащими руками, радостные восклицания счастливых игроков, крики бешенства несчастных. Ожесточенные битвы червонного короля с пиковой дамой, гомерическая борьба Ожьэ и Лансло гальванизировали его. Ему приятно было смотреть, как проигравшиеся судорожно раздирали ногтями свои задыхающиеся груди и пятнали кровью дорогие кружева. Все охотно согласятся, что герой наш совершенно особенным образом был одержим демоном игры, и что он тем более был игроком не для выигрыша или проигрыша, а только для того, чтобы осязать карты и видеть, как выигрывают или проигрывают другие.

По странной случайности, в этот вечер между многочисленными посетителями игорного дома, не было никого из близких знакомых Рауля. Мимоходом он обменивался поклонами направо и налево, но это были поклоны простой вежливости. Молодой человек подошел к столу, вокруг которого играли в ландскнехт, и, став позади игроков, начал смотреть на партию, продолжавшуюся с ожесточением.

Прямо против него, опираясь локтями на стол, сидел человек лет тридцати, высокого роста и геркулесовой силы. Человек этот, с лицом румяным и шеей толстой, как у быка, играл с таким блестящим и постоянным успехом, что золото и банковые билеты лежали перед ним кучей, увеличивавшейся каждую минуту. Рауль вспомнил, что он видал уже этого счастливца, который был одним из пале-рояльских офицеров и назывался виконтом д'Обиньи.

За стулом д'Обиньи стоял высокий, необыкновенно худощавый мужчина, который не мог не привлечь к себе внимания. Раз взглянув на него, трудно было бы от него оторваться: до того поразительна была его наружность. Хотя он казался еще молод, но его черные волосы начинали уже седеть. Лицо его было мускулисто и смугло, как у испанца. Глаза, черные, глубокие, сверкали во впалых и черных, как уголь, глазных впадинах. Тонкие губы, по-видимому, не улыбались никогда, и вся его физиономия имела отпечаток мрачной озабоченности. Нос, наподобие орлиного клюва, и ноздри, очень подвижные и широкие, делали его похожим на хищную птицу. Незнакомец был в черном бархатном костюме. Три огромных бриллианта: один в булавке, воткнутой в жабо, другой на безымянном пальце правой руки и третий на эфесе шпаги, бросали такой яркий блеск, что ослепляли глаза. Он не играл, не держал пари и не говорил ни с кем.

Рауль глядел на него с любопытством, потом, когда один из игроков встал из-за стола, кавалер тотчас сел на пустое место, вынул из кармана горсть золота и положил перед собой. Счастье не изменяло виконту д'Обиньи. С тех пор, как началась игра, он не проиграл ни одной ставки. В ту минуту, когда до виконта снова дошла очередь держать карты, небольшой трепет внимания пробежал по зале и самые отчаянные игроки с робостью решались держать против него.

– Двадцать пять луидоров, – сказал Рауль, кладя перед собой золотые монеты.

Это была блистательная ставка.

– Держу, – отвечал виконт.

Рауль проиграл. Виконт пододвинул к себе двадцать пять луидоров, и так как куча золота слишком уже увеличилась и монеты могли рассыпаться, если б к ним прибавилось еще сколько-нибудь, он положил в карман деньги, выигранные у Рауля. Карты обошли стол кругом. Очередь дошла до кавалера. Он поставил пятьдесят луидоров. Виконт сказал, что держит, как и в первый раз, и Рауль выиграл. Шепот удивления послышался между зрителями. Дело было очень просто само по себе, но все игравшие, казалось, уже привыкли к мысли, что виконт не мог проиграть. Сам д'Обиньи, по-видимому, был удивлен не менее других.

– Ставлю сто луидоров, – сказал он.

Рауль поклонился в знак согласия и выиграл, Д'Обиньи не мог удержаться, чтоб не нахмурить бровей, и пробормотал с очевидным неудовольствием:

– Ставлю двести луидоров. Держите?

– Весьма охотно, – отвечал кавалер с самой изящной вежливостью, – и сколько бы вы ни играли, я все равно буду иметь честь держать ваши ставки.

Решительно, счастье изменило виконту. Рауль выиграл и в третий раз, и в четвертый, и в пятый. Мало-помалу, груда золота и банковых билетов перешла на другое место и накоплялась перед Раулем, который смотрел на деньги с совершенным равнодушием.

Виконт же переносил проигрыш с очевидным нетерпением. Жилы на лбу его надулись, глаза налились кровью, лицо то бледнело, то краснело. Скоро перед ним не осталось ничего. Он глухо заревел и хотел встать, думая, что у него не было более денег, но вдруг вспомнил о двадцати пяти луидорах Рауля и вынул их с такой поспешностью, с какой утопающий цепляется за спасительную доску, брошенную ему случаем.

– Двадцать пять луидоров, – сказал он.

Рауль поклонился в знак согласия. Общее внимание удвоилось. Даже незнакомец со смуглым лицом как будто начал принимать участие.

Рауль стал метать. Карты падали одна за другой без всякого результата. Фортуна, прихотливая богиня, как говаривали прежде, как будто находила удовольствие заставлять дожидаться своего приговора.

Беспокойство виконта д'Обиньи было ужасно. Чтобы как-нибудь рассеять это беспокойство, он взял со стола луидор из своей ставки и начал машинально вертеть его между пальцами. Луидор разломился надвое. Виконт взял другой луидор, который разломился так же, как и первый. Он вздрогнул и продолжал свой странный опыт с одинаковым результатом. Десять или двадцать луидоров имели ту же участь. Рауль ничего не замечал. В ту минуту, когда случай наконец объявил себя в его пользу, когда он говорил: «Я выиграл!» виконт бросил ему в лицо горсть разбитых луидоров и вскричал голосом, едва внятным от гнева:

– Вы украли мое честное золото, проигрывая фальшивые деньги… Вы плут или фальшивомонетчик!..

Рауль побледнел, выдернул свою шпагу и сделал движение, чтобы броситься на виконта, но стоявшие вблизи удержали его и все голоса, как бы с общего согласия, повторили:

– Не здесь!.. Не здесь!..

– Вы правы, господа, – отвечал кавалер, к которому возвратилось все его хладнокровие. – В самом деле, не здесь должен я отомстить за сделанное мне оскорбление!.. Выйдем отсюда! – прибавил он, обратившись к своему противнику.

– Когда хотите! – вскричал виконт с бешенством.

Толпа расступилась, чтобы пропустить врагов, которые, очевидно, решились перерезать друг другу горло. В описываемую нами эпоху дуэли были таким обыкновенным делом, что никто даже и не подумал последовать за противниками. Они дошли уже до дверей, когда незнакомец со смуглым лицом приблизился к ним и сказал:

– Не угодно ли вам, господа, поговорить со мной одну минуту?

Виконт и кавалер с удивлением остановились перед незнакомцем.

– Что вам угодно от нас? – спросил Рауль.

– Я хочу оказать вам услугу.

– Услугу?.. Вы хотите оказать услугу? Нам?

– Да, господа, именно.

– Какую же?

– Я хочу не отговорить вас от необходимой дуэли, сохрани меня Бог! Но только сказать вам: не деритесь сегодня!

– Отчего? – спросил Рауль.

– Оттого, – отвечал незнакомец мрачным голосом, – оттого, что сегодня пятница…

– Вы сумасшедший! – прошептал Рауль, пожав плечами и сделав несколько шагов вперед.

Незнакомец снова загородил ему дорогу. С самого начала этого разговора гнев д'Обиньи внутренне кипел и, видимо, имел потребность вылиться наружу. Виконт поспешно ухватился за представлявшийся ему случай излить избыток этого гнева. Он прямо подошел к незнакомцу и вскричал с угрожающим движением:

– Кто вы такой и с какой стати так дерзко вмешиваетесь в дело, которое вовсе не касается до вас?

При этих словах незнакомец, несмотря на свою бледность, казалось, побледнел еще более. Он выпрямился во весь рост и отвечал виконту, уничтожая его своим презрительным видом и сверкающим взором:

– Кто я такой?.. Я дон Реймон Васкончеллос, гранд испанский первого класса и мальтийский командор!.. Вы спрашиваете, зачем я вмешиваюсь в ваши дела?.. Отвечаю вам: затем, что я дал обет не допускать, насколько это зависит от меня, дуэлей по пятницам; но данный мною обет связывает меня только в этот день, и я убью вас завтра, ничтожный дворянчик, чтобы научить, как люди вашего сорта обязаны говорить с людьми, подобными мне.

– А! Вот что! – вскричал виконт, раздраженный до крайности. – Ну, господин испанский гранд, так как я не давал никакого обета, то и убью вас сейчас же!..

– Вы принадлежите мне! – вмешался Рауль, обратившись к виконту. – И если моя шпага не обманет руки моей, то я думаю, что вам уже не удастся более убивать никого…

– Пойдемте же! – вскричал д'Обиньи. – Сначала вы, потом он.

И он указал на испанца. Тот холодно вынул часы.

– Половина двенадцатого, – сказал он, – еще раз прошу вас, подождите, пока пробьет полночь, потому что тогда будет уже не пятница, а суббота…

Ни Рауль, ни виконт не отвечали и, так как дон Реймон уже не загораживал им дороги, поспешно вышли из залы. Д'Обиньи обернулся.

– Я вас найду! – закричал он командору.

– Вам не нужно будет трудиться искать меня, – отвечал испанец. – Я не оставлю вас!

И в самом деле, он вышел вместе с двумя противниками. Проходя через переднюю, Рауль сделал Жаку знак, чтобы он шел за ним. Слуга бросил кости, которыми собирался играть, и последовал за своим господином. Дон Реймон шел позади.

– Возьми с собой факел, – сказал Рауль Жаку в ту минуту, как они проходили ворота.

Жак вырвал факел у одного из носильщиков и взамен бросил ему луидор. Все четверо пошли по улице Сент-Онорэ, по направлению к Пале-Рояльской площади. С площади Рауль и виконт, шедшие впереди, повернули направо, в узкий и темный переулок, находившийся на том самом месте, которое занимает ныне улица Риволи. Полупотухший фонарь едва-едва освещал переулок, и кавалер обрадовался, что ему пришло в голову велеть своему слуге взять факел. Рауль и виконт остановились и сбросили верхнее платье. Жака поставили под навес низких ворот.

– Держи выше факел! – закричал ему де ла Транблэ.

Виконт и кавалер взялись за шпаги. В десяти шагах от них дон Реймон, прислонившись к стене, приготовлялся смотреть на битву.

– Господа! – вскричал он. – Прошу вас в последний раз – берегитесь! Сегодня пятница!.. Пятница – день гибельный…

– Молчи, зловещая птица! – прошептал Рауль.

Дон Реймон услышал брань кавалера, два раза перекрестился и, сложив руки на груди, стал ждать конца.

Взволнованный этой сценой, Жак дрожащей рукой держал факел, который время от времени бросал яркий свет; потом пламя его утопало в дыму и темнота становилась густая. Бледные губы командора как будто шептали молитву.

Рауль и виконт бросились друг на друга с равным бешенством. Сначала невозможно было предвидеть, за кем останется победа. Искусство обоих было почти одинаково. Д'Обиньи превосходил Рауля силой своих мускулов, но кавалер сохранял хладнокровие, которого недоставало его противнику. По мере того, как шпаги сверкали в воздухе, отражая синеватыми молниями перемежающийся свет факела, командор приближался к месту битвы, как бы увлекаемый непреодолимым очарованием.

Дуэль продолжалась. Вдруг шпага виконта, столкнувшись со шпагой Рауля, переломилась в десяти дюймах от эфеса. Д'Обиньи отпрыгнул назад.

– Не бойтесь! – сказал ему кавалер презрительным тоном. – Я охотно убиваю людей, но не умерщвляю их!..

В то же время он прижал клинок своей шпаги к своему колену и разломал ее.

– Что начала шпага, – вскричал он тогда, – может окончить кинжал!..

И он пошел прямо на д'Обиньи. Борьба возобновилась еще ужаснее, чем прежде. Руки обоих противников переплетались, задыхающиеся груди касались одна другой. Это продолжалось с минуту. Потом послышался громкий крик, за которым последовал глухой стук. Виконт с проколотой грудью повалился на грязную мостовую. Факел выпал из рук Жака. В эту минуту полночь пробила на пале-рояльских часах. Командор глубоко вздохнул.

– Ах! – прошептал он едва внятным голосом, – как этот переулок похож на Страда-Сиретта!.. Боже мой, сжалься надо мною!..

Произнося эти странные слова, он тоже упал на землю, как будто бы был поражен невидимой рукой. Он был без чувств.

Между тем виконт еще дышал. Он приподнялся с земли и, захлебываясь в потоках крови, которая вырывалась у него из горла, сказал Раулю:

– Кажется, я умру; если же выздоровею, мы опять примемся за то же.

– Когда вы захотите, или, лучше сказать, когда вы будете в состоянии, – отвечал кавалер.

Виконт упал опять и не подавал более знака жизни. Рауль вложил в ножны разломанную шпагу, поднял свое платье и сказал Жаку:

– Пойдем. Нам больше нечего здесь делать.

Но едва он произнес эти слова, как чья-то рука дотронулась до его плеча и чей-то голос сказал ему:

– Вы мой пленник!.. Не угодно ли вам отдать мне вашу шпагу?..

Рауль обернулся с удивлением, которое легко понять. Его держал за руку полицейский комиссар; двенадцать человек дозорных преграждали ему путь.

– Откуда вы явились, господин комиссар? – спросил кавалер. – Я не видал и не слыхал, как вы подошли…

– Я думаю, – отвечал полицейский с улыбкой, – вы были слишком заняты, чтобы обратить на меня внимание…

– Ну! Если уж вы здесь, – продолжал Рауль, – то пусть ваше присутствие послужит к чему-нибудь полезному: прикажите вашим людям поднять несчастного, который валяется на мостовой, и отнести его в такое место, где ему окажут помощь…

Кавалер указал на д'Обиньи, кровь которого образовывала уже небольшой ручеек посреди переулка. Комиссар сделал знак, и двое дозорных тотчас подняли виконта. Полицейский подошел и взглянул ему в лицо.

– А! – вскричал он, – это д'Обиньи, королевский офицер… Дело плохо! Очень плохо!

– Теперь, когда вы исполнили долг человеколюбия, – продолжал Рауль, – ничто не мешает вам идти в вашу сторону, а мне в мою… Господин комиссар, желаю вам спокойной ночи…

И кавалер хотел удалиться.

– Позвольте, что вы хотите делать? – спросил полицейский.

– Вы видите, я ухожу.

– Вы шутите?

– Я не шучу никогда.

– Но, милостивый государь, я имел честь сказать вам, что вы мой пленник!

– Я слышал.

– Ну?

– А я имею честь доложить вам, что вы ошиблись, сказав мне это.

– Милостивый государь, ваша насмешка кажется мне совершенно неприличной…

– Милостивый государь, ваша настойчивость кажется мне вовсе неуместной!..

– Вы пойдете со мной, и сию же минуту! – вскричал полицейский, начиная сердиться.

– Не думаю.

– Не думаете?..

– Да, – отвечал Рауль, спокойствие которого не изменялось.

– Вы хотите принудить меня употребить силу?..

– Я просто докажу вам, что я вовсе не ваш пленник, как вы думаете…

– А! Вот как!.. Мне очень любопытно было бы узнать…

– Так знайте же…

И Рауль вынул из кармана известный нам бумажник, а оттуда – лист пергамента, уже игравший роль в нашем рассказе, и подал его полицейскому. Лист этот, как читатели, вероятно, помнят, начинался следующими словами:

«Божьей милостью, мы, Филипп Орлеанский, регент Франции, приказываем и повелеваем всем тем, кто увидит сию бумагу…»и проч. и проч.

А кончался:

«Запрещаем, кроме того, по какой бы то ни было причине, беспокоить вышеназванного кавалера де ла Транблэ, мешать его действиям и противиться его воле.

Что бы он ни делал, он делал это по нашему приказанию и для пользы нашей».

Как только полицейский прочитал поданный ему лист, обращение его сделалось смиренно и почтительно; он низко поклонился Раулю и спросил, что он ему прикажет.