Текст книги "Игра в любовь"

Старушка и трамвай

Ростки опунций в баночках из-под йогурта зеленели и вытягивались. Настала пора их пересаживать в баночки из-под сметаны или нести на продажу. Продать невиданные и нежно лелеемые растения было невозможно, но необходимо. Иначе – прощай, хлебушек! Старушка любила Хемингуэя, часто цитировала и все сравнивала себя со Стариком в море. Только вот для вылавливания рыбки нужны были не сети, а пенсия и рынок. Когда пенсия заканчивалась, на помощь приходили ростки в баночках и тот же рынок.

Любители комнатного озеленения охотно покупали «плющ необыкновенный», «бильбергию серебристую» и другие, внешне совершенно неотличимые друг от друга зеленые листочки. Конечно, названия баночкам давались наобум, исходя из соображений красоты и экзотичности, всегда присущих околорыночным старушкам. Но люди радовались, покупали, спрашивали советов по уходу и разведению, а значит, труд по выдумыванию названий был не напрасен.

До рынка далеко – целых три остановки на трамвае. Пешком нельзя – экзотика замерзнет и погибнет (это ж вам не традесканция какая-нибудь!). Старушка так сроднилась со словом «опунция», что все остальные названия стали пресными и безвкусными. Опунции зеленели и выбирались из земли как-то особенно медленно и жалобно, и продать их было невозможно. Все равно как продать любимый диван или радиолу. Только вот рыбки очень хотелось. Ну что делать, если старушке все время хотелось есть? И она решилась продать мечту в обмен на пищу.

Стоя на трамвайной остановке, оставалось только рассуждать о том, продал бы Хемингуэй рукопись романа в обмен на порцию паэльи или предпочел бы умереть с голоду.

Трамвай все не ехал. Садиться на другой маршрут с двумя баночками в руках – глупо. Потом идти до рынка целых пять минут по снежному месиву. Ладно, еще десять минут ожидания, и можно разворачиваться и уходить. Жевать сухарики в пустой квартире и поливать нежные растения. Но тут трамвай медленно и лениво выехал из-за поворота, громко заявляя о своем плачевном состоянии. Старушка не любила новые трамваи – они не подходили к рыночно-кладбищенскому маршруту. Насмешкой было бы пускать блестящий бесшумный вагон для катания старушек. «Старым развалюхам – дребезжащий состав», беззлобно думали остальные старушки на остановке. Они тоже любили эти старые вагоны.

Сегодня что-то изменилось. Вагон – тот же, но ощущения были совершенно другие. Может, солнышко? – старушка старательно искала кусочек ясного неба. Ах, маршрут поменяли! – и опунции предательски задрожали в руках. Нет, трамвай с усилием завернул за угол и стало ясно, что маршрут тот же.

Старушка тут же вспомнила Агату Кристи и изменила Хемингуэю с мисс Марпл. Через остановку даже опунции поняли, в чем тут дело, – в салоне не было кондуктора! И водителя, судя по всему, тоже. Пустая кабина старого трамвая пугала старушку новым, ярко-синим стеклом. Попытка достучаться туда не дала результата: трамвай ехал, окошко для продажи билетов не открывалось, а в кабине было пусто и тихо. Опунции в горшочках поникли и начали быстро закапываться в грунт. Тут Хемингуэй внутри старушки все-таки победил осторожную мисс Марпл – и опунции были бережно вынесены из трамвая-призрака.

Старушка, спотыкаясь на скользкой дороге, подбежала к лобовому стеклу, опасаясь самого худшего… Юный водитель, вопреки всем техникам безопасности, сидящий в наушниках, автоматически нажимал на трамвайные кнопки, дергал за рычажки и что-то пел рельсам впереди.

Трамвай с синими стеклами и песнями покатился к рынку, а опунции со старушкой пошли обратно. И как-то совсем не страшно было сказать на сегодня – прощай, хлебушек!

Бабушка во хне

Моя бабушка, которая по совместительству приходилась еще и мамой моему папе, в свое время была «жгучей брунеткой с толстой косой». Так она рассказывала родственникам, детям и внукам, которые застали только ее абсолютно седые волосы, закрученные лихим узлом около левого уха. Бабушка была стремительной и деловой, прическе времени уделяла мало, по привычке закалывая остатки волос на макушке отработанными движениями. Но те волосы остались только в воспоминаниях, а теперь шпильки из жидкого пучка выскальзывали, и он съезжал на ухо.

Однажды бабуля влюбилась. Нет, не так. Она вдруг обиделась на судьбу, лишившую ее мужа в расцвете пятидесяти лет, и решила найти еще одного камикадзе. К тому времени бабушке по паспорту было немного за шестьдесят, но уморить крепкого мужчину она вполне могла. Всю свою жизнь бабушка работала на вредном производстве: заведовала раздачей молока рабочим нефтеперерабатывающего завода. Поэтому молока было дома – залейся. В треугольных синих пакетах, в «люминиевых» флягах, вывезенных с завода, в виде сливок, творога и сметаны. Бабушка, высоко ценившая свою внешность, даже умывалась молоком. И в свои шестьдесят выглядела на все пятьдесят пять, если не пятьдесят четыре. Могла бы и моложе, но бурные многолетние романы немного состарили кожу. Да и с шевелюрой у бабули вышла промашка. Она и сама не заметила, когда волосы поредели и выцвели под белой крахмальной косынкой.

Меры перед обновлением личной жизни были приняты решительные. Бабушка постриглась и решила покраситься в насыщенно-каштановый цвет. Пристрастие к народным рецептам и здоровому молочному образу жизни не позволяло использовать никакую другую краску, кроме хны. Чтоб вы знали – на седые волосы хна без басмы дает изумительный оранжевый цвет… В итоге бабушка, сняв полотенце и прорыдав минут десять, побежала в магазин за басмой. В магазине ей ответили, как в Одессе: «Шо вы себе думаете – если есть хна, то должна быть и басма?!» Напрасно, на радость продавцам, бабуля билась в истерике по поводу загубленной личной и рабочей жизни. Они дружно посоветовали ей выйти наконец-то на пенсию и успокоиться, чем вызывали новый приступ морковной ярости.

Но не такая у меня была бабушка, чтобы сдаваться! К утру выход был найден. Огненная фурия пошла в парфюмерный отдел, купила себе радикально-оранжевую помаду, накрасила губы, надела белый выходной костюм и в таком виде явилась на работу. Напоминаю – на проходную нефтеперерабатывающего завода! Она шла мимо хрестоматийных рабочих и их заводских подруг в спецовках, убивая всех запахом «Красной Москвы» на 0,3 км вокруг. Проходная молчала, пока она шла…

Фурор был полный. Через неделю вместо пенсии у нее было два любовника, один из которых приезжал на ЗИЛе к подъезду и возил нас весной за ландышами. Второй ухаживал за ее дачей и поставлял бесплатно свежий навоз для урожая. Оба умерли раньше бабушки, виной чему, по словам соседок, была невероятная сексуальная активность моей рыжеволосой родственницы.

До самой смерти бабушка красилась только в этот радикальный цвет, и удивленно подводила брови поверх настоящих (последним она напоминала мне Лилю Брик). При болезни покраска откладывалась, и вокруг головы образовывался морковный нимб: совершенно невидимые седые корни и висящее оранжевое облако над ними. В солнечный день рубец на сердце от неожиданного зрелища вам был обеспечен.

Существует много народных рецептов для укрепления волос, но наша старушка выбирала самые неожиданные. Луковая кашица с молоком, которую нужно носить на себе три часа в теплом виде (от запаха выворачивало даже вечно беременную бабушкину кошку). Теплый же компресс из мочи, после которого (на этот раз про запах молчу) волосы становятся очень интересного золотистого оттенка, а кожа головы полностью избавляется не только от мертвых, но и от живых клеток. Горячее репейное или касторовое масло, тщательно сохраняемое на голове целую ночь шуршащим пакетом и теплой шапкой.

Но – самое смешное – у бабушки-таки начали расти новые волосы! Спустя года три после еженедельных процедур среди тонких рыжих волосинок появился жесткий густой подшерсток темного цвета. Бабушка ликовала и предвкушала вторую молодость. Соседки скрипели зубными протезами и тоннами закупали репейное масло. И вдруг бабушка умерла от инсульта, предварительно погуляв у подруги на поминках и сделав наметку на роман с безутешным вдовцом.

Когда бабулю хоронили, соседки плакали от разочарования, родственники – по привычке, а незнакомые люди – шарахались от гроба, потому что им казалось, что вокруг головы у старушки был яркий солнечный нимб. Вот она – сила красоты.

Старушка одинокая

Моя бабушка говорила, что никакой нужды выходить рано замуж нет – нечего себе зазря молодость укорачивать. Муж нужен по-настоящему после пятидесяти. Чтобы было с кем поговорить о своих болячках и вспомнить эту самую молодость, в которой чего только не было. Когда нет сил вставать по утрам, но ты встаешь и делаешь завтрак, потому что тебе есть ради кого вставать.

А если нет сил, а ты совсем один – заведи кого-нибудь.

В нашем подъезде жила старушка, у которой никого не было. А животное она не могла завести, потому что в любом случае планировала умереть раньше. И с ужасом рассказывала подруге по телефону дрожащим голосом: «А если я умру во сне, а оно не поймет? Не поверит? И будет ждать, пока я встану и покормлю его. А я не смогу оправдать его ожиданий! Вот что страшно… Я буду лежать глупо и эгоистично, некрасиво открыв рот, все холодея и холодея, а живое существо, заведенное по моей прихоти, станет страдать и мучиться».

Подруга, желая ее утешить, рассказывала случаи, когда кошки и собаки, запертые по нескольку дней с умершими хозяевами в квартире, выедали у них куски из тела. Старушка строго поджимала губы: «Я прекрасно знаю, что съесть можно только того, кого никогда по-настоящему не любил. Мое животное умрет от голода, охраняя мой последний сон!»

Телефонная трубка гневно возвращалась на место, а слезы по себе, тихо умершей во сне, и животному, вынужденному голодать по этой причине, все не останавливались. Потом подруги мирились и опять велись разговоры про одиночество под аккомпанемент кухонной радиоточки. Они высмеивали друг друга, когда одна из них пыталась поделиться новым рецептом джема: «Ты планируешь дожить до весны, дорогая? И кто, интересно, будет есть твой джем, если в гостях у тебя бывает только участковый врач и я?»

Весной она все же завела себе маленькое живое существо. Сосед-школьник принес в подарок черепаху. Хотя черепахи тоже не едят джем и не умеют уютно мурлыкать – кажется, им было хорошо.

Настоящая старость

Когда наступает настоящая старость? Когда появляются пигментные пятна на руках, а сами руки начинают превращаться в сухонькие лапки, вызывая в памяти беспомощных куриц и фразу «артрит – это естественно для вашего возраста».

Когда волосы приходится подстригать коротко, а они покорно прилипают к голове бесцветным тополиным пухом.

Когда тебе и в голову не придет пить шампанское и покупать себе баночку красной икры даже при наличии денег. А ведь когда-то хотелось.

Когда разговоры «за жизнь» начинаются со слова – «было». А на удивленные ахи соседки по поводу покупки новой блузки, беспомощно оправдываешься – «будет в чем схоронить».

Когда, перебирая фотографии, потихоньку откладываешь наиболее удачные в сторону, и думаешь – какая лучше будет смотреться на темном фоне.

Когда очень хочется, чтобы тебя пожалели, но все считают это старческими капризами. А твое желание поехать дальше, чем в ближайшую поликлинику, – старческим маразмом.

И когда ты понимаешь, что очень ждешь лета, так как если что вдруг… не хочется думать о мерзлой земле и холоде. Летом как-то проще.

И так странно смотреть по утрам в зеркало. И видеть там то, что видишь. А дома холод, тишина и запах одиночества.

Старость никогда не наступает постепенно, она приходит вдруг и остается хозяйкой. Вытесняет все остальные запахи и звуки, обкладывает тебя холодной мокрой ватой, выживает уют и выдувает тепло из дома, и нашептывает о тщетности попыток от нее избавиться.

В отчаянии начинаешь придумывать себе идиллические картинки про светлую комнату в элитном доме престарелых, фантазируешь о теплой семейной обстановке, виде из окна на сосновый бор, новых друзьях и избавлении от липкого холода, старость – это ледниковый период, а от наступления ледников не спасают красивые картинки, ледники можно растопить только горячим безрассудным дыханием, бесцеремонным вторжением в царство холода, но у остальных тоже слишком мало тепла и много неотложных дел.

Ледниковый период заканчивается естественным окоченением.

Настоящая старость – безжалостная штука.

Старушка с голубями

В нашем доме жила тихая маленькая старушка, а напротив дома была яма. То есть не яма, конечно, а вырытый по нужде котлован, нужду в рытье испытывали хозяйственные службы, пригонявшие большую ревущую машину, как только начинались осенние дожди, машина ковшом рыла землю, разбрасывая ее вокруг ямы, утробно урчала и представляла собой квинтэссенцию глупости местного жэка. Порывшись в земле в свое удовольствие, все уезжали, оставив возможность грязи стекать в наш подъезд до первых морозов, весной яму засыпали снова, вытаскивая из нее много интересного, нападавшего туда за зиму.

Маленькая старушка очень любила птичек, она собирала хлебные корочки, размачивала их и раз в неделю выходила к подъезду, опускала лапку в кастрюльку и кричала дребезжащим фальцетом – гули-гули-гули. Потом начинала разбрасывать вокруг себя размокшую хлебную массу, а толстые голуби топтались у нее по ногам, и все было бы хорошо, но как-то старушка приболела и накопила корочек больше, чем на одну кастрюльку, к моменту ее выхода на кормежку зима закончилась, и началась оттепель, и вся чудесная, жирная, вязкая грязь оттаяла и медленно поползла к подъезду, а старушка тем временем ничего не знала, складывала корочки в большое эмалированное ведро и надевала обрезанные валенки.

Когда птичья мать тереза выволокла емкость во двор и ступила на твердую землю, ей показалось, что земля шевелится, но старушка была закаленная ужасами предыдущей жизни и внимания на такие пустяки не обращала, поставив ведро на землю, она призывно замахала птичкам, которые тупо смотрели на нее с крыши подъезда, не понимая, почему ее гули не какают от радости на хрупкие плечи своей кормилицы, старушка закричала еще призывней. Голуби молчали и не двигались с места. Зато на мокрые балконы, заваленные с зимы всякой хренью, начали вылезать жители нашего подъезда, старушка, ободренная всеобщим вниманием, решила продемонстрировать взаимную любовь – свою и птиц, и стала причитать – ах, вы мои гулечки голодныя… А я вам покушать принесла… А то вас никто не покормит…

Перекормленные за зиму жирные голуби тупо икали и переглядывались. На балконах начали хихикать. Старушка разъярилась. Она набрала в пригоршню мокрого месива и запустила им в голубей. Размоченные корочки описали хилую дугу и упали прямо на выходящую из подъезда старушечью соседку, на балконах замерли, хлебная тетушка переменилась в лице и метнулась с ведром в сторону, но валенки уже стояли по самые щиколотки в ползущей жиже и бежать не хотели. А тем временем тетка с мякишем на голове неумолимо приближалась, громко обещая превратить птичью кормилицу в голубиный помет. Старушка сделала последнее усилие, рванулась и – побежала вдоль дома в одних чулках. С ведром, полным хлебных корочек.

На балконах облегченно вздохнули и пошли по своим делам, а голуби все продолжали тупо икать на козырьке подъезда.

Бабушка после этой пробежки даже не заболела, но кормить голубей отчего-то перестала, видимо, решила, что они – гнусные, неблагодарные птицы.

Броуновское движение

Одна моя знакомая, благодаря которой родился слоган «скажи Машке нет!», очень хорошо разбиралась в ядерной физике. Она даже собиралась писать дипломы по этой дисциплине, никогда ее не изучая, но речь вовсе не о ее удивительных способностях, а о замечательном определении броуновского движения, данного этой чудо-девушкой. «Броуновское движение, – уверенно говорила она, – это когда – ток по проводам в поле. Во все стороны». Видимо, ей чудились сумасшедшие заряженные частицы внутри стальных гудящих струн.

Вот так же двигаются с утра наши старушки – как маленькие зеленые электроны: сначала – строго в одном, только им известном направлении, а при столкновении с такими же бешеными кусочками материи – сразу разнонаправлено. Я сама видела, как старушки буквально раздваивались (и даже хуже!), стоило им только столкнуться где-то на синей ветке, или зеленой. Или на любой другой. Хаотической движение старушек по разным веткам метро подчинено одному закону – оно абсолютно непредсказуемо. Старушка, которая движется с умыслом, целью и помнит нужное направление – или еще не по-настоящему броуновская старушка, или уже разрядилась как частица.

Есть старушки утренние, упорно собирающие всю ночь ненужные лоскутки и тряпочки по всему дому, чтобы на рассвете аккуратно запихнуть их в большую тележку на колесах и помчаться в метро, боясь не успеть в час пик. И стонать на весь состав, когда сонные, одуревшие от толкучки граждане, задевают этот огромный баул и ломают себе ноги. А потом медленно выползать на каждой станции из дверей, чтобы отдышаться и – втиснуться в следующей поезд, такое впечатление, что на каждой ветке метро этих бойцов невидимого фронта определенное количество. Уходят одни – прибегают другие.

Но больше всего следует бояться юрких старушек, косящих под Шапокляк, с коричневыми ридикюлями в сухоньких ручках, именно они внезапно подпрыгивают и бьют вас по голове, когда вы с улыбкой читаете книжку в вагоне. А потом, плюнув вам на чистые башмаки, выпрыгивают и машут кулачком сквозь двери, а вы стоите перед только что вошедшими оплеванный, с пробитой железными уголками ридикюля головой, и по инерции все еще глупо улыбаетесь.

Однако такие старушки есть не только в метро, к счастью, существует еще одна категория бабулек, скрашивающих нашу жизнь в наземном транспорте. Моя бабушка относится именно к таким зеленым частицам, после очередного сердечного приступа, подняв родственников в два часа ночи и заставив всех собраться у своего смертного одра, бабушка благополучно спит до полудня, но, проснувшись, она вдруг понимает, что жизнь проходит мимо и бездействие отнимает последние мгновения бренного существования, вот он – момент истины! Единственный шанс исправить положение – схватить сумку и помчаться на воскресной переполненной электричке в ближайший райцентр за двумя килограммами творога, неважно, что сама бабушка не ест творог, не важно, что он в том же самом варианте лежит в соседнем магазине. Она движима заботой о детях и внуках! Им крайне необходим животный белок для развития и веселого блеска глаз. Вы даже не способны себе представить – каким именно счастьем наполняются эти самые органы зрения, когда оставленная в покое и дреме больная бабуля вдруг стучит в вашу дверь. Часто бессердечные родственники начинают кричать на бабушку, мотивируя это заботой о ее здоровье. Бабушка громко кричит в ответ, нервно колошматя сумкой с творогом об стол. Потом гордо бросает ее посреди кухни и едет кататься на троллейбусе, очень медленном виде транспорта. На другой конец города. А ей уже некуда спешить, и желательно, чтобы было больше +25 и палило солнце, или – снег и гололед, хаотичное движение старушек лучше всего действует на нервы при соответствующих погодных условиях, на вопрос о цели и смысле этих перемещений старушки никогда не отвечают, и это дает шанс полюбить собственную старость. Когда-нибудь и я узнаю их страшный секрет, если раньше меня не затопчут на выходе из троллейбуса.

Беременные черепахи

Добрый ведущий передачи про животных говорит колоритным голосом – «беременную черепаху встретить сложно. А если и встретишь, то отличить ее от небеременной очень трудно»… Для меня беременная черепаха может быть синонимом счастья, отличить его от несчастья можно, но с трудом. После того, как оно вылупилось и уплыло, на берегу валяются скорлупки и тянется след к морю.

Настоящее счастье было давно, когда я умела его чувствовать именно в тот самый момент. Вот оно происходит, и внутри тебя взрывается само слово «счастье», обсыпая липким конфетти бешено бьющееся сердце.

Первым моментом счастья помнится заселение наше в новую квартиру, с пластмассовым тазиком ярко-синего цвета гордо шли мы с мамой из барака к огромному дому. Потом долго получали ключи от квартиры на шумном собрании. А за окном было солнце, весна и побелка деревьев, а когда мы без лифта добрались до седьмого этажа, сердце разрывалось от предчувствий, казалось, что новая жизнь не может быть такой же беспечной и радостной в отсутствие длинного общего коридора и наростов мха на крыше сарая, мама нервно шутила насчет золотого ключика, никак не открывавшего фанерную дверь новой жилплощади. А я держала тазик и очень хотела уйти обратно. Пока еще не поздно.

За двадцать с лишним лет мои понятия о красоте менялись несколько раз. Но даже сейчас я искренне верю, что та самая квартира была чудесна, великолепна, я влюбилась в нее с первого взгляда, даже темно-зеленые обои с коричневыми разводами были замечательны, и квадратики дешевого линолеума, так быстро отклеивающиеся под ногами. Чудесно было сочетание синего и грязно-бордового… И коричневые плинтуса, и железные шпингалеты на дверях, это была наша квартира, и в ней была моя комната. И я сидела в ней со счастливой улыбкой, пока мама носилась с тазиком и тряпочками по квартире, радостно ахая и строя грандиозные ремонтные планы, спустя два часа меня с трудом вытащили из комнаты и повели обедать. В бараке нас радостно спрашивали и теребили, но – боже мой! – как я была далека от моей прежней жизни! Я не могла объяснить – почему резать дерн алюминиевой ложкой и складывать в тарелки куклам – занятие более меня недостойное… Хотя нет, я утешила подружек тем, что мы обязательно встретимся после ремонта, когда мы закончим ремонт, я не подозревала, что ремонт может длиться всю жизнь.

А назавтра я заболела, лежала три дня с температурой под сорок, и вся комната пропахла уксусом. У меня так до сих пор бывает – от больших потрясений, когда не знаешь, как с ними справиться – проще заболеть. Температура спала так же, как и началась. И я поклялась, что в новой жизни буду самым лучшим человеком, чтобы быть достойной своей новой комнаты с зелеными обоями, на уговоры пойти погулять я не соглашалась – невозможно было покинуть квартиру ни на минуту, а в своей комнате я гладила руками стены и плакала. Честное слово – от счастья.