Текст книги "Хрустальная роза дождя. Психологический триллер, или Офисная зарисовка"

Хрустальная роза дождя
Психологический триллер, или Офисная зарисовка
Ксения Владимировна Ефремкина

…Засыпаешь, просыпаясь

В сновидении чужом.

Фотограф Buntysmum

Фотограф Michael Gaida

Фотограф Mike Wilson

© Ксения Владимировна Ефремкина, 2017

© Buntysmum, фотографии, 2017

© Michael Gaida, фотографии, 2017

© Mike Wilson, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-4707-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы не видели пустынный этот сад?

Где висят фонарики, там фонарики висят.

И не видно ни души во цвете лет.

Лишь колеблется необратимый взгляд (…)

Или объясняют от обратного,

Или Вы не видели пустынный этот сад…

…Это разноцветные проказники,

Разноцветные проказники шалят.

Света Литвак

Кто будет грезить,

Того будут грязить.

Александр Аи

Но нет, не сорвись, паутину с лица —

и ту не сними, словно гостью прими,

Ведь только покуда она не снята,

почувствуешь, как паутину сплели…

Новелла Матвеева

Авгуры

Мягкое сияние зеленого торшера, едва развеивающее полумрак, придавало просторной комнате таинственность и чарующий уют. Но вдруг послышалось зловещее завывание ветра, проникающего через щели огромного окна с витражами в готическом стиле. Валентин, который все еще никак не мог согреться, зябко поежился и плотнее завернулся в свой плащ.

Молодой человек сделал глоток вкуснейшего английского чаю с молоком с привкусом пряностей и чего-то еще… наверное, праздника, хотя Рождество осталось позади, и провинциальный городок погружался в депрессию похмелья. Но в доме, куда был сегодня в очередной раз приглашен Валентин, всегда царила атмосфера праздника. Хотя это был довольно мрачный старинный особняк со множеством странных лестниц и темных углов.

Валентин пришел этим вечером в гости к своему работодателю, а также творческому наставнику и доброму покровителю, к которому испытывал невыразимое уважение и благодарность. Полгода назад Валентин Тельбах был всего лишь нищим непризнанным поэтом. Ни в одной редакции не брали на публикацию его стихи. Отчаявшись, чувствуя себя ни к чему не способным, он подумывал уже свести счеты с жизнью. Его останавливала лишь мысль о маме.

Его бедной маме, посвятившей ему жизнь, но в итоге сломленной жестокостью современного мира. Ее психика не выдержала. Увы, мать Валентина лежала сейчас в закрытом отделении психиатрической больницы. Валентин болезненно поморщился, ему самому не хотелось думать об этом факте.

Среди коллег Валентина эту тайну знал лишь его босс. Ему юноша доверял во всем.

С тех пор как жизнь случайно свела Валентина с Яковом Иосифовичем Оффманом, уровень жизни молодого поэта совершенно переменился. Многие недоступные прежде вещи – ноутбук, солидный письменный стол, пирушки в ресторане, недорогая, но удобная мебель, – стали реальностью. Валентин постоянно навещал матушку в лечебнице и свято верил, что скоро она поправится и ее можно будет забрать домой. Даст Бог, она так обрадуется успехам и процветанию сына, что совершенно оправится и вновь станет такой, какой Валентин запомнил ее в свои золотые детские годы… Шопинг – вот бальзам для женской души.

Все это стало возможно с тех пор, как Яков Иосифович Оффман одобрил вирши Валика («Вы вполне профессионально пишете гениальные шедевры, молодой человек»), и предложил ему работу в своей компании с претенциозным названием «Центр творческих технологий». Яков Иосифович был владельцем нескольких предприятий, в том числе издательства «Парнас», полиграфической лавочки и двух розариев.

Правда, Валентин сокрушался порой, что работа в офисе оставляет ему мало времени для творчества, но становиться вновь безработным тоже не хотелось, и роптать было грех. Тем более коллектив был сплочённым и на редкость доброжелательным, во всяком случае на первый взгляд.

И сегодня начальник пригласил скромного сотрудника к себе домой, чтоб высказать свое суждение о новом цикле его стихов «Узники великолепия, или Розы на снегу», что явилось огромной честью для Валика.

Полчаса назад Валентина встретила и провела в эту комнату дочь Якова Иосифовича, очаровательная пухленькая шатенка богемного вида по имени Виола. Ее томные, с поволокой глаза сияли такой простодушной добротой, что Валик практически влюбился, хотя предпочитал всегда стройных блондинок. Ему велели подождать, пока Яков Иосифович попросит его к себе в кабинет, как в лучших аристократических домах. Виола подала ему чай и спагетти с сыром, которые он уничтожил уже с огромным аппетитом.

Долгое время бедному юноше приходилось довольствоваться черствыми корками, баранками и чифиром, отчего кожа на лице приобрела нездоровую поэтическую бледность, а глаза – лихорадочный блеск. Валик давно заработал себе хронический гастрит. Но он считал это мелочью жизни, вспоминая, как доставалось в жизни его литературным кумирам Лермонтову, Гумилеву и Грину.

Сейчас все было иначе.

На работе все заботились о нем, женский коллектив буквально кормил и одевал его.

Если бы не Яков Иосифович, если бы не благословенное место на принадлежащем ему предприятии – кто знает, был бы Валентин жив сейчас?

Валентин с умиленной улыбкой вальяжно откинулся на спинку кресла, с интересом рассматривая роскошные безделушки вокруг.

И все же что-то вызывало у него тревогу. Он нахмурился.

Свист ветра… скрип половиц… приглушенный грохот редких автомобилей, проезжающих по тихой улочке за окном… неуловимо сливались в слова.

Валентин зажмурился и заткнул уши, он не хотел слышать, понимать, но слова все равно складывались во фразы, проникали в его уши и сознание, отравляя чужой злобой и ненавистью каждую клетку тела.

«Лузер… Неудачник… Ходячее недоразумение… Сын умалишенной… Шизофреник… Куда мать, туда и сынуля»…

Кажется, это были два негромких, звучащих в отдалении голоса, мужской и женский… Неумолимые интонации, жестокие слова, после которых, кажется, невозможно жить… и еще прозвучал приглушенный, негромкий, но все равно серебристо рассыпающийся женский смех. Валентин вспомнил даже стихи своего любимого поэта Бальмонта:

 
Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон, —
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблен.
 

Валентин потряс головой, стараясь избавиться от наваждения.

Ведь в его жизни сейчас все замечательно.

Неужели у него действительно постепенно «едет крыша», как у матушки?

Внезапно распахнулась дубовая дверь с резными завитушками. На пороге стояла Виола, излучающая нежную женственность и изысканные манеры. И Валя забыл обо всем.

– Пойдемте, папа ждет Вас, – прозвучал ее тихий мелодичный голос. Дивные иудейские глаза торжественно сияли.

Валентин, стараясь вести себя как джентльмен, галантно поцеловал ее ручку.

– Виола, Вы очаровательны, будто сама весна… Это Вы готовили эти изумительные макароны? – восхищенно взирая на девушку, поинтересовался он.

Виола замялась.

– Это я! Это мой кулинарный шедевр! Паста по моему эксклюзивному рецепту! – раздался поблизости звонкий голос.

И Валентин не без удивления увидал Полину, стройную высокую зеленоглазую девушку, которая также работала внештатным журналистом и переводчиком в «ЦТТ» – Центре творческих технологий. Она всегда смущала его своей смеющейся яркостью и нездешним совершенством.

– Вы что, тоже наносите визит господину Оффману? – спросил он.

– Нет. Я здесь, так как подрабатываю помощником Якова Иосифовича.

Ах, вот оно что! – ухмыльнулся про себя Валентин. Содержанка! Какой позор! Она, оказывается, не только наемная сотрудница, но еще и личная помощница босса. Это вызвало у него нехорошие циничные мысли, но не поколебало его уважения к начальнику. Полина же, приглаживая золотистые кудри, совершенно не выглядела сконфуженной.

Виола шикнула на Полю, и та скрылась с глаз. Дочь Якова Иосифовича провела Валю через ярко освещенную гостиную, где сидели, смеялись и шумно гудели какие-то люди, в кабинет отца.

Господин Оффман, пожилой низенький кругленький еврей с лицом сатира и остатками рыжих кудрей вокруг лысины, так и просиял улыбкой. Он был в домашнем халате, галстуке, расшитом брильянтами и со своей обычной золотой печаткой во всю руку.

– Прошу садиться, господин юный поэт. Сейчас нам подадут кофе. Или, может быть, самбуки?

Валентин присел и тут только ощутил, как сильно волнуется. Они часто беседовали с начальником о жизни, у них было полное взаимопонимание, но сейчас речь шла о венце творчества Валентина. Но Яков Иосифович, как ни странно, принялся разглагольствовать о посторонних вещах, о состоянии экономики, о природе… Валентин же с благоговением разглядывал атрибуты роскоши вокруг: серебряные канделябры, трофейные оленьи рога над старинной конторкой, морские пейзажи фламандской школы…

– У Вас замечательная атмосфера в доме, – заметил Валентин.

– Да, это потому что здесь живут добрые люди. А вот летом я приглашу тебя к себе на загородную виллу, то есть дачу, и мы сыграем партию в гольф, как два деловых человека.

Чуть-чуть придя в себя, Валентин решился спросить:

– А… того… как… мои новые стихи? Мне ведь очень важно лично Ваше мнение… Надеюсь, меня не постигнет судьба героини рассказа Чехова «Драма», – пошутил он.

Благодетель откашлялся. Сложив в замок пухлые, короткие, как у женщины, ручки, он прошелся туда-сюда по комнате, остановился у окна, полуотвернувшись от своего протеже.

Затем вернулся к столу и заговорил нехотя, откинув голову назад и будто читая при этом по какой-то бумажке, как Жванецкий.

– Друг мой, Ваши произведения не так уж плохи, но есть еще над чем работать. Вам не хватает усердия… Да-да, я в курсе, что Вы пишете на чистовик и не редактируете, полагая, что вдохновение – это все. Собственное косноязычие Вы принимаете за несовершенство окружающего мира.

Валентин не верил своим ушам. Все его надежды рухнули. А он-то еще думал участвовать во всероссийском конкурсе! Вначале он попробовал спорить, возражать. Но вдруг ясно увидел, что его вирши и впрямь не более чем добротны, и он ни что иное, как графоман.

Валентин, будто находясь в каком-то странном трансе, процитировал пришедшие ему на ум строфы из стихотворения Бальмонта «Безглагольность»:

 
– Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
…Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

– Это временное явление… – проговорил, утешая его, наставник. – Быть может, мы Вас немного перехвалили. Мы оба с Вами принадлежим к богоизбранному народу, следовательно, должны сохранять мудрость и рассудительность. Знаете, скажу по секрету, я сам стал бизнесменом и, позвольте похвалиться, миллионером лишь после того, как понял и признался себе, что мой талант совершенно зауряден. Не возражайте, я знаю, что Вы боготворите меня и мое творчество…

Отчаяние и стыд парализовали Валентина, он съежился, как древний старичок, глаза его потухли.

– А сейчас, любезный Валентин, простите, у меня важная встреча… Пришли люди из Дворянского собрания. Виола проводит Вас.

Его фактически выставляли вон.

– Я… я буду стараться, учиться, Яков Иосифович, – выдавил он из себя.

– Вот и чудненько. А главное, в Новом году нам предстоит много серьезной работы в нашем издательстве. Все мы будем упорно трудиться, и я рассчитываю на Вас.

На пороге неслышно возникла Виола. Валентин не помнил, как она вела его на первый этаж, кажется, по тускло освещенным коридорам (несмотря на роскошь в стиле «барокко», в углах было полно паутины), потом по какой-то темной, жуткой и гулкой винтовой лестнице. Юноша вздрогнул, когда над его ухом с шелестом пронеслась летучая мышь.

– Прощайте… Вы обворожительны, – сказал он Виоле.

Она польщенно просияла. Так улыбаются только очень счастливые и избалованные дети.

– Пока. Заглядывай к нам еще!

Она рассмеялась, и он вспомнил, что уже слышал этот смех сегодня. Но ему было не до этого.

И Валентин вышел под проливной дождь. Впрочем, все уже было неважно, ему даже хотелось бы смертельно простудиться. Он заслужил это, ни на что не годный писака, маратель бумаги. Он прошел несколько шагов по чужому английскому саду (на кустах все еще сверкали, подмигивая, разноцветные новогодние фонарики), под ледяными каскадами ливня, даже не пытаясь раскрыть зонт.

– Подождите! – раздался вдруг сзади окрик, и его догнала Полина Конкина. – Я отвезу Вас. Яков Иосифович попросил.

Валентин безропотно сел с Полей в хозяйский серебристый «Ауди», и они помчались по темным улицам. Валентин всегда скептически относился к девушкам за рулем, но Полина вела автомобиль совершенно уверенно. Нужно и мне поскорее отучиться на водительские права, подумал поэт.

– Отвратная погода, – проговорила Полина, поеживаясь.

Валентин безучастно смотрел в окно на блеклые нимбы фонарей, размытое марево незнакомых, казалось, улиц.

– Нет, почему же, – ответил он из вежливости, считая, что промолчать будет неделикатно. – Когда у нас в городке такая погода, мне кажется, что я где-нибудь в туманном Лондоне… А когда сияет солнце, мне представляется, что я в лучезарном Берлине.

– А Вы романтик! – отозвалась тут же Полина. – А имя у Вас какое поэтичное – Валентин.

– Меня угораздило родиться 14 февраля, в День всех Влюбленных, – пояснил парень.

«Да… Вы и вправду будто дитя вьюги, стужи и солнечного сияния», – хотелось сказать девушке, которая давно заприметила Валентина и положила на него глаз.

– Вы похожи на американского актера Эдриана Броуди, – заметила Полина вместо этого. – Видели фильм «Пианист»?

Валентин стеснялся своей внешности – узкое лицо, длинный нос, что хорошего? Пряди длинных волнистых волос, уныло свисающие вдоль лица, придавали ему сходство с печальным спаниелем. А когда он глумливо усмехался, в его лице появлялось что-то дурашливо-козлиное. Надо было бы, конечно, поработать над своим имиджем, но Валентин считал, что не мужское это дело. Или ему попросту не для кого было стараться?

– Я не имею возможности смотреть всякие фильмы, – сухо ответил он, отвернувшись к окну. – Знаете ли, пока еще не купил себе DVD, да и вообще – считаю, это суета сует. Хватает других проблем.

Тут только он сообразил, что некрасиво жаловаться девушке на свои материальные трудности, и сконфуженно замолчал.

– Вообще люблю смотреть старые советские фильмы, например, «Весна на Заречной улице»… – решил он добавить. – Какая советская романтика! Так сказать, любовь без отрыва от производства… Все работали только на государство, восстанавливали народное хозяйство после войны, осознанно выполняя свой долг. А сейчас… Какие порядочные, патриотичные были тогда люди! Какие честные труженики!

– А как Вам нравится работа в нашей корпорации? – поинтересовалась Поля.

– Да так… Нормально. Коллектив хороший. Хотя всякое, конечно, бывает.

– Да, – проговорила Поля. – Блеск… престиж… помпезность… и при этом едва скрываемое лицемерие, грызня, интриги…

– Вы тоже это заметили? Я думал, мне это кажется, – пробормотал Валентин.

– Увы, это так. Но христианство учит прощать… А кроме того, эта работа дает нам средства для существования, и мы должны ценить это.

Валентин оценивающе взглянул на Полину. Он вдруг понял, что рядом с ним чистая, умная, серьезная девушка. Он хотел бы, чтоб у него была такая сестра.

– А Вы не такая наивная девочка, какой кажетесь…

– Я отнюдь не наивна, – усмехнулась Полина.

Валентину стало вдруг жутко: может, она подослана начальством, чтоб выяснить о нем что-то? А вдруг у нее с собой какое-нибудь подслушивающее устройство? Но, глядя в ее добрые глаза, он тотчас же устыдился этих мыслей.

– Мне порой кажется, что на работе надо мной… подсмеиваются, – произнес он. – Что за спиной говорят другое, нежели в лицо…

– Так бывает со всеми и всегда. А Вы не ведите себя инфантильно… Не показывайте себя жертвой, чтоб не провоцировать хищников. Не обращайте на них внимания, думайте только о работе. Старайтесь быть как все. Порой, чтоб добиться своих целей, приходится идти на уступки коллективу, показывать, что вы не гордитесь. А главное – относитесь ко всему с юмором, с улыбкой! Наблюдайте за этой офисной жизнью как бы со стороны.

Валентин с досадой поморщился. Он знал и так эти расхожие истины.

– Как вы думаете, почему у вас за спиной ведут пересуды? – продолжала Полина.

Валентин ответил стихами своего любимого Константина Бальмонта:

 
– Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество —
Моя пустынная душа.
 
 
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Я жажду случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.
 

– Конечно, я не обращаю внимания на этих злопыхательниц, неотесанных колхозниц в женском коллективе, в котором работаю, – добавил юноша. – Все разговоры у них про варенья и соленья… Тоска, конечно. И они чувствуют, быть может, подсознательно, что я их презираю. И это является причиной их злобствования. Но для меня гораздо важнее мое творчество… мои научные статьи…

– А что за статьи Вы пишите? – оживилась Полина, печально качавшая головой.

– Например, сейчас я пишу «Созвучие мистических мотивов в творчестве Лермонтова и Одоевского на примере рассказа «Штосс».

– Одоевский – это тот самый, который писал фантастические сказки и подарил Лермонтову тетрадь с просьбой вернуть ее исписанной? Читала, читала его… Как интересно!

Валентин, приятно пораженный эрудицией девушки, с интересом взглянул на нее.

– А где Вы учились, Валентин? – спросила Поля.

– В Литинституте имени Горького, на отделении поэзии.

– Правда? Я тоже, только на художественном переводе… Но я вас там почему-то не встречала.

– Я недоучился, – мрачно пояснил юноша. – Был исключен за пьянку… и за потасовку с одним негодяем.

За то, что я едва не убил препода – сукин сын приставал к девушке, в которую я был влюблен, добавил Валентин про себя.

Они остановились на перекрестке.

– Прочитайте что-нибудь из Ваших любимых стихов, – попросила вдруг Полина.

– Извольте. Стих Светы Литвак, называется «Летом».

 
Говоря негромко по-французски,
Медленно гуляем по аллее.
Сад ухожен. Весело и пусто.
За решеткой небо все алее.
 
 
Вечером катаемся на лодке.
Хорошо на озере в июле!
С берега травою пахнет сладко.
В улье пчёлы тёплые уснули.
 
 
Утром рано собирались ехать
По реке попутным теплоходом,
Среди ветра, дождика и смеха
Панорамы различая плохо.
А потом, не мешкая, – обратно
Медленной водою бесконечной.
На веранде чай заварен мятой.
Вечер наступает незаметно.
 

– Потрясающе! Какая прелесть! И Вы отличный чтец! – искренне восхитилась Полина. Валентин, хорохорясь, приосанился. Он почувствовал вдруг, что может быть откровенным с этой девушкой.

– Да… – вздохнул он, решив продолжить свои признания. – К сожалению, хотя я никому ничего плохого не делал, у меня на работе много врагов. Напрямую мне никто ничего не говорит, понимаете? Однако… Едва отвернешься – шепот за спиной. Я же чувствую, что существует какой-то заговор! Или Вы полагаете, что у меня мания преследования?

Валентин ожидал, что Полина назовет его сумасшедшим, скажет, что он все преувеличивает. Однако она лишь произнесла:

– Держитесь. Судьба любого настоящего поэта всегда таинственна и трагична.

– Я хочу ладить с людьми, я сам по себе жизнерадостен, и я пришел к этим людям с открытой душой, но сейчас меня вынудили стать скрытным и подозрительным, как какой-нибудь… Шерлок Холмс.

Полина весело расхохоталась.

– Понимаете, мне уже надоело быть в постоянном напряжении, ощущать себя персонажем какой-то кошмарной компьютерной игры, где не знаешь, кто твой друг, а кто тайный враг, – прорвало вдруг Валентина. – Утешением мне служит лишь то, что… когда в назначенный час придется… когда я… – он хотел сказать «буду умирать», но поправился: – Когда меня уволят с работы… если вдруг… мне будет не жалко расставаться со всем этим. Как писал Лермонтов, «Была без радостей любовь, разлука будет без печали».

Полина только вздохнула.

– Но я не собираюсь пока уходить! – порывисто воскликнул вдруг Валентин. – Я не собираюсь уходить, пока не раскрою этот их заговор против меня, пока не выясню, с кого и чего все это началось, пока не раскручу всю эту цепочку до последнего звена! Я выведу их на чистую воду! Я не отступлюсь, пока не добьюсь этого! Рано или поздно я найду виновника своих бед!

– Тише, Валентин… Помните, как пишет Ваш любимый Бальмонт, «Будем как солнце! Забудем о том, кто нас ведет по пути золотому, будем лишь помнить, что вечно к иному, к новому, к сильному, к доброму, к злому, ярко стремимся мы в сне золотом… Будем как солнце всегда – молодое»… как-то там «будь же счастливее вдвое, будь воплощеньем внезапной мечты!»

– С другой стороны, – продолжал рассуждать Валентин, который подумал, что может поделиться с этой случайной, в общем-то, собеседницей своим горем, – когда мы отмечали Новый год… Хэллоуин… Или, скажем, когда празднуем чей-нибудь день рождения… На всех этих корпоративах, или, прямо скажем, попойках все кажутся такими милыми, хорошими… Все так друг друга любят… А я чувствую себя таким одиноким! Наешься, напьешься, а внутри такой духовный голод и опустошенность…

– Разрешите, я прочту свои стихи на эту тему.

Валентин с интересом воззрился на девушку.

 
– Наливайте мне, чтоб мне не быть больше скованной!
Не жалейте, отнявши и смысл, и мечту!
Наливайте мне, чтоб я была проспиртована.
Наливайте… Я не научилась по-новому.
Подыхаю я, сбитая злом на лету.
Я пустая бутылка, мечты мои отняты.
Все так думают! Пусть же крепчайший коньяк
В нос ударит, ознобом по коже – ништяк!
И померкнет в глазах солнца диск запыленный,
Будто на карусели кружусь окрыленно я
В тусклой комнатке, где торжествует мой враг.
С этой рюмкой сегодня забуду печали я,
Эту чашу я выпью сегодня до дна.
На разгульном веселье чужой вакханалии
Я не буду пьяней, чем от скорби пьяна.
Вакх свидетель, что в скорби всегда я сильна.
Да! В ничто и в тупик полечу я расслабленно.
Гимн хмельной унесет пускай буря – лети
Из штормящих лесов на морские пути!
Лишь один собутыльник, такой же расхлябанный,
Знает: выпью я за воскрешенье мечты.11
  Стихотворение автора.


[Закрыть]
 

Стихотворение показалось Валентину вполне достойным. Он удивился, как Полина может одновременно вести машину и читать стихи. Она внимательно следила за дорогой, однако ее лицо засияло вдохновением.

– Может, я как-нибудь напишу музыку на Ваши стихи.

– Я была бы очень рада.

В этот вечер Валентина будто прорвало. Он сам не осознавал, что внутри накопилось столько подавленных переживаний.

Полина была тактична и ни о чем не расспрашивала. Однако пока они доехали до дома Валентина, он уже рассказал ей и про маму, и всю свою жизнь…

Наконец они подъехали к его бараку в тихом переулке.

– Я хотела бы, чтоб у меня был такой брат, как Вы, – сказала Полина.

Паренек не стал приглашать ее домой, чтоб все не опошлять.

– Не унывайте, Валентин. Только не сдавайтесь. Мужайтесь.

– Легко сказать… Они все сговариваются, ополчаются против меня. Почему-то я им очень интересен для пересудов. Они все знают что-то, чего не знаю я… Как авгуры. Знаете, что такое авгуры?

– Естественно. Вот что. Я хочу поддержать тебя, Валентин. Я на твоей стороне. Давай мы с тобой договоримся, что тоже будем с тобой как два авгура, понимающие друг друга без слов, и об этом будем знать только мы.

– Замечательно. Договорились.

– А со временем найдешь себе на работе и других союзников. Многие люди не бросаются на твою защиту только из-за того, что еще пока не знают тебя. А некоторые молчат, так как боятся этих ваших стервозин. Прости за выражение, самой в свое время досталось. Потом мы тоже притянем их на свою сторону. Ты хороший человек, и все у тебя будет замечательно… постепенно. Все утрясется.

Она крепко, по-мужски пожала его руку на прощание.

– Запомни, что я сейчас скажу тебе, – произнесла вдруг Полина, глядя вдаль. – Тебе не удастся сделать карьеру в этой компании.

Валентин оскорбился. Он тотчас же пожалел, что вел с этой девчонкой доверительные беседы.

– Ты думаешь, я боюсь что ли кого-нибудь?

– Вообще никого никогда не бойся. Но запомни, что я тебе сказала.

Валентин вышел из машины, хлопнув дверью. Полина с любовью провожала глазами его высокую худую фигуру.

Вместо промозглого дождя посыпались вдруг чудесные снежинки.