Текст книги "Анжелика и московский звездочет"

Но Чаянова не так-то просто было смутить.

– Это моя жена Ольга, – отвечал он спокойно…

Ольга!.. Звучание русского имени любимой дочери раздражило Аделаиду… Ольга!.. Онорина!.. Боже мой!.. Надо было сказать этому Чаянову что-нибудь кокетливое, но она молчала, пышноволосая голова ее склонилась над тарелкой с половиной пирога, начиненного курятиной…

Петр дружески коснулся ее руки:

– Устала, кума?

– Немного… – призналась она.

Петр приказал Чаянову сесть. Обед продолжался еще некоторое время. Все утомились и опьянели. Пора было расходиться по спальным покоям. Константин, более трезвый, чем остальные, отдал распоряжения слугам. Аделаида видела, как денщик провожал Петра, поддерживая его за локоть. Зрелище невысокого солдата, который удерживал за локоть гиганта-царя, показалось Аделаиде смешным. Она расхохоталась нервически. Она приблизилась, слегка пошатнувшись, к Чаянову и спросила, ощущая свой голос пьяно неверным:

– Не хотите ли вы… не хотите ли вы отправиться… отправиться со мной… в мою… в мою спальню!.. – Она выпрямилась, глядя в его спокойные глаза… Кажется, светло-серые… или светло-голубые…

Потом она увидела знакомую обстановку спального покоя. В зеркале отразился стройный Чаянов в бригадирском мундире. Она медленно протянула руки и расстегнула ворот его мундира… Мелькнула белокурая Трина с подсвечником в руке…

– Ступай, Трина, – приказала Аделаида. – Я разденусь сама.

Трина исчезла.

– Кто это? – спросил Чаянов спокойно.

Аделаида не ответила. Она уже расстегнула все пуговицы на его бригадирском мундире. Раздражение зрелой женщины, которой нужен, сию минуту нужен мужчина, уже овладевало ею.

– Раздевай меня… раздевай… – шептала она по-французски. Его сильные мужские руки неохотно, будто налитые свинцом, приподнялись. Она ощутила, как его пальцы равнодушно мнут ее груди под атласистой тканью нарядного платья…

Ей хотелось рвать на себе платье, рвать жесткую ткань его бригадирского мундира… Она размахнулась и ударила его по лицу, по щеке… Она видела, как вспухло красное пятно…

На постели он наконец-то овладел ею. Его мужской орган вошел в ее лоно опять же равнодушно… Она приподняла колени и ерзала голой спиной по голландской простыне… Она не была удовлетворена… Он лениво отвалился в сторону на широкой постели…

– Где я могу умыться? – спросил он.

– Зачем? – отозвалась она. – Ведь семя не выходило. Ты что, хочешь поскорее смыть мои прикосновения к твоей коже?..

– Мне жаль… – Он произнес это лениво.

Ей показалось, что он вовсе не огорчен своей неудачей, вовсе не стыдится… Но она еще надеялась… На что? На то, что он все же хотел, хотел ее!..

– Ты думал о своей жене? – спросила она. И с ужасом осознала, что в голосе ее звучит нечто нехорошее. Что же? Да, она заискивает перед ним… Ужас, ужас!..

– Нет, – ответил он. – Я не думал о жене. Моя жена давно умерла, и я еще не женился снова.

– Давно… – машинально повторила она. – Но ведь ты молод. – Как же давно?..

На этот раз он ничего не ответил, встал с постели, поднял с пола свой мундир и… вышел, хлопнув дверью…

Аделаида лежала, помертвевшая, уже равнодушная ко всему на свете. Зачем всё? Она должна была покончить с собой прошлой ночью! Она верно, правильно поняла себя. Да, она состарилась. Она больше никому не нужна, то есть она больше не нужна мужчинам. Напудренное лицо, нарумяненные щеки, стянутая талия… Все эти ухищрения еще ни одной женщине не заменили юности и свежей красоты!.. Достоинства старости? Мудрость? Уважение, почет? О нет! Все это ложь, ложь, ложь!.. Надо умереть!.. Но ей почему-то вдруг захотелось выйти в одной сорочке, босиком, выйти на снег… Она поднялась с постели, глянула на простыни, ощутила приступ отвращения… Надела сорочку…

Аделаида шла по коридору в полутьме. Смутное подозрение зародилось в мозгу. Ей захотелось испытать унижение в полной мере! Она знала, куда она направляется, что именно она хочет, да, да, хочет увидеть!..

Она прокралась к двери каморки Трины. Припала ухом. Да, так и есть! Слышались прерывистые стоны. О! Такие знакомые стоны!.. Так и она стонала, перекатываясь по широкой постели, составляя единое целое с мужчиной… Когда это было?.. Этого больше никогда не будет. Все кончено, жизнь кончена… Сейчас она выйдет босая, в одной сорочке, на крыльцо. Северный снегопад окружит ее, мокрые хлопья покроют ее. И утром на крыльце найдут замерзший труп состарившейся женщины, никому не нужной женщины, одинокой женщины!..

Она теряла самообладание, столь ей присущее. Гнев охватывал все ее существо. Нет, ей надоело быть мудрой, милосердной, доброй!.. Довольно!.. Хотя бы один раз в жизни она даст себе волю!..

Аделаида ударила в утлую дверцу обеими ладонями. Дверца распахнулась.

***

Зрелище, открывшееся мадам Аделаиде, отнюдь не удивило ее. Именно это она и ожидала увидеть. Живые полуобнаженные тела корчились на узкой постели… Лицо Трины показалось ей чрезвычайно бледным…

Она уже не понимала, что же она делает! Вся та агрессия, что копилась в ее душе, мучительное желание делать гадости, творить зло вырвались наружу…

О, какое наслаждение испытывала Анжелика!.. Нет, уже не Аделаида, а именно Анжелика!.. Она ощутила свои руки, свои пальцы на теплой шее Трины… О, какое это было удовольствие – слышать хрипы девушки; это было приятно – ощущать, как обмякло после предсмертных судорог молодое, крепкое женское тело; какое это было наслаждение, когда ее руки, ее состарившиеся руки оросились кровью и слизью изо рта умирающей служанки!.. Агония вызвала естественное опорожнение мочевого пузыря и кишечника. А ноздрям Аделаиды был приятен запах свежего кала и теплой мочи… Аделаида в последний раз сжала, сдавила пальцами девичье теплое горло; громко пукнула от натуги, с шумом испустила вонючие ветры из заднего прохода… Пути назад не было. Прежняя Анжелика-Аделаида, всегда склонявшаяся к добрым делам, умерла; умерла вместе с этой несчастной финской девушкой…

– Я – Анжелика, ангел! – произнесла хрипло растрепанная женщина-убийца. Она представила себе свое лицо, страшное лицо, оскаленные зубы…

Теперь ей было хорошо. Она всем телом ощутила удовлетворение. Снадобья, притирания, пудра, душистая вода, румяна, новые платья – зачем все это состарившейся женщине? Зачем ей притворяться, заманивать холодных любовников, заискивать перед ними?! Старая женщина должна убивать, убивать молодых девушек, прекращать раз и навсегда течение их глупых жизней!.. Миновало несколько мгновений, и Анжелика почувствовала, что ей все же чего-то недостает для того, чтобы удовлетворение было полным! Она смутно сознавала, что же она должна сделать, сотворить, но не решалась…

Спокойный мужской голос принудил ее опомниться. Чаянов!

– Я знаю, чего тебе хочется. Так сделай же это, решись. Я с первого взгляда на тебя понял, что с тобой происходит. В сущности, я – твоя удача, подарок судьбы! Разумеется, если ты сумеешь, если ты найдешь в себе силы…

Анжелика-Аделаида окончательно опомнилась. Она встала у стены, оправляя на себе сорочку. Она была противна сама себе, но она знала, теперь она знала, что же она должна сделать!..

– Ангел смерти! – все так же спокойно произнес он. – Я знаю твое прежнее имя, Анжелика…

Он приблизился к ней, полуголый, и повторил:

– Сделай это, решись…

– Я не знаю, кто вы, зачем вы здесь и чего вы от меня хотите… – Она с радостью чувствовала, что ее голос звучит по-прежнему ясно и мелодично. – Я решилась, – твердо произнесла она.

– Если решилась, то – делай! – сказал Чаянов.

– Ты не понял меня. Утром я признаюсь в убийстве. Здесь государь. Пусть у меня отберут все мое имущество и сошлют в далекую Сибирь, на каторгу, на поселение, куда угодно! Я совершила преступление и должна понести наказание!..

– Ты говоришь глупости, – ответил он, по-прежнему на диво спокойно.

Она тряхнула пышными волосами:

– Чаянов! Оставь меня! Я не знаю тебя…

Тихими шагами он приблизился к трупу девушки.

– Я сейчас сделаю именно то, что тебе хотелось бы сделать. Ты не решаешься, ты поспешила надеть на свои желания узду. Ты просто-напросто труслива!..

Она слушала его молча, смотрела на него.

Чаянов наклонился над мертвым телом… Анжелика вздрогнула… Мужчина наклонился над мертвым телом, и… она видела это совершенно отчетливо, это не приснилось ей!.. Он впился зубами в шею мертвой девушки… Анжелика видела, как он сосет кровь!.. Надо было бежать. Надо было спастись. Возможно, следовало позвать на помощь, позвать людей… Но она стояла, словно окаменев, и не сводила с него глаз…

Он распрямился и отер мокрый от крови трупа рот бязевым рукавом рубахи. Он спокойно смотрел на женщину, застывшую от ужаса…

– Ты боишься меня? – спросил он… Этот ужасный спокойный голос!..

– Да, – она говорила тихо, едва шевеля непослушными губами. – Да, я боюсь вас… тебя… Ты… ты – вампир?.. Да… Как это называется по-русски? Упырь? Вурдалак?..

– Послушай!.. – Он протянул к ней руку…

Она выставила вперед ладони, крепче прижалась к беленой стене, вскрикнула:

– Оставь!.. Оставь меня!.. Чаянов отошел и повторил:

– Послушай!..

Она не удержалась и снова пукнула. Только теперь ее ноздри ощутили вонь и запах человеческой крови. Она закрыла лицо руками. Но все же теперь она была спокойна, потому что она знала, что именно она должна делать!..

Чаянов коротко усмехнулся и повторил:

– Послушай!.. Открой лицо и послушай меня… Она замотала головой, не отводя ладоней от лица…

– Вампиров не бывает, – сказал он. Аделаида-Анжелика опустила сначала одну руку, потом – другую.

– Зачем ты пил кровь?

– Я пользуюсь любой возможностью для того, чтобы проделать это.

– Зачем? Ведь это гадко!

– Это гадко?! Что ты говоришь мне? Кто говорит мне, что это гадко? Кто говорит? Женщина, которая только что убила ни в чем не повинную девушку! Прекрасно!..

– Я понесу заслуженное наказание. А ты? Зачем ты пил кровь?

– Это так просто не объяснишь.

– Ты хочешь объяснить мне это?

– Да. Я полагаю, что и ты захочешь стать такой же, как я.

– Никогда.

– Ты не знаешь, о чем я говорю.

– Я не хочу знать! Слышишь, не хочу!..

– Что ж, подождем. В конце концов ты захочешь выслушать меня.

– Оставь меня.

– Ты намереваешься провести ночь в этой каморке рядом с трупом?

– Уходи. Ступай в отведенную тебе комнату. Сейчас я разбужу всех, государя, моего сына, слуг и служанок. – Анжелика-Аделаида говорила твердо и решительно. – Я скажу, что ты стал моим любовником, а потом ушел из моей спальни, после чего я прокралась следом и застала тебя в каморке служанки. Ты испугался и убежал, а я, не помня себя от гнева, убила девушку.

– Говори. Можно подумать, ты в первый раз убиваешь!

– Я убила невинного человека.

– Не смеши! И прежде по твоей вине погибали невинные люди.

– Зачем ты мне говоришь это? То, что произошло сегодня ночью… Нет, прежде я никогда в жизни не поступала так!

– Да, конечно, прежде ты убивала, потому что так надо было, потому что убийства приносили пользу, пользу государству, к примеру. А невинные люди при этом погибали совершенно случайно. Да и кого возможно назвать невинным? Каждый в чем-то виновен…

– Мне не нужна казуистика. Уйди. Я не хочу видеть тебя.

Он пожал плечами. Она молча смотрела, как он надевает мундир. Он вышел из комнаты, не оглянувшись, не посмотрев на нее.

Она опустилась на пол и заплакала.

***

Анжелика-Аделаида не помнила, сколько времени просидела она на полу, в крошечной комнате, рядом с трупом убитой, задушенной ею девушки. Слезы иссякли. Она попыталась подняться, это удалось ей не сразу. Ныла спина, болели ноги, икры сводило судорогой.

Она поднялась с пола и огляделась. В каморке отвратительно пахло. Она увидела деревянный сундучок, в котором Трина хранила свое нехитрое девичье имущество. Мадам Аделаида откинула крышку. В сундуке оказались два платья, дешевый веер, пара жемчужных сережек, жемчуг был речной, мелкий… Аделаида стояла над раскрытым сундучком служанки и не понимала, зачем она откинула крышку… Наконец до ее сознания дошло, что она хочет найти какую-нибудь ленту, чтобы привести в порядок свои волосы…

« Но зачем? – подумалось ей тотчас. – Ведь я могу одеться у себя в спальне…»

Она захлопнула крышку сундучка.

Ей показалось, что в коридоре очень холодно. Она прошла вперед, но вернулась в каморку, чтобы погасить свечу. Однако в каморке не оказалось горящей свечи.

В спальне она умылась и переоделась, уложила волосы, свернув их жгутом на затылке. Она была тверда в своем решении.

***

Петр досадливо протирал глаза. Кажется, до утра было еще далеко.

– Что? Что случилось? – бормотал царь. Он понял, что перед ним – Константин.

На молодом человеке лица не было.

– Ваше Величество! Простите, Ваше Величество!.. Несчастье!.. Ваше присутствие необходимо… Непременно!..

– Черт!.. – Петр сел на кровати, спустил ноги, оглянулся. Свечи были зажжены, денщик держал наготове одежду.

– Что случилось?.. Да побыстрее ты!.. – Царь торопил слугу.

Константин молчал.

– Что случилось? – Петр досадовал.

– Убийство, – тихо произнес Константин.

Глаза царя широко раскрылись.

– Какое убийство? Кого убили? Говори! Опущенные руки молодого человека невольно дрогнули. Лицо побледнело еще больше.

Петр, уже одетый, стоял посреди комнаты. В несколько широких шагов он приблизился к юноше почти вплотную. Глаза царя засверкали.

– Кто убит? Говори! Неужели убита твоя мать? Нет! Где Чаянов?..

– Все уже на ногах. А моя мать жива. Но с ней случилось несчастье. Она убила…

– Кого? – бросил Петр.

– Свою служанку… ту девушку, финку…

– Девку?.. Убила?.. За дело, должно быть…

– Я ничего не знаю. Мать требует правосудия.

– Какое, к черту, правосудие! Если девка в чем-то и провинилась, то уже достаточно наказана!..

– Простите, Ваше Величество, мать сама хочет наказания для себя…

– С ума, что ли, спятила кума?! Дай ты ей водки… – Петр обернулся к денщику: – Снимай с меня сапоги!.. – Царь сел на кровать. Денщик склонился к его ногам. – Будят, черт знает, зачем!.. – ворчал Петр.

И вскоре он уже похрапывал, накрывшись одеялом. Константин прошел в гостиную. Его мать сидела у стола, опираясь локтем на столешницу. Пальцы ее нервно теребили кружево, которым был оторочен вырез платья.

– Где государь? – спросила она по-французски, увидев сына.

Константин помялся и отвечал тихо:

– Государь говорит, то есть он полагает, что происшедшее с тобой – пустяк. Государь приказал не будить его.

Она хотела было что-то сказать, но промолчала. В комнату вошел Чаянов. Поклонился почтительно даме. Аделаида-Анжелика не обратила на него внимания. Чаянов повернулся к ее сыну:

– Не оставите ли вы нас вдвоем, Константин? Я хотел бы побеседовать с вашей матерью…

Мадам Аделаида резко вскинула голову:

– Оставьте меня оба!

Но Чаянов не отставал. Он был спокоен, и весь его вид излучал такую уверенность, как будто он никогда в своей жизни не видел никаких убийств!

– Я все же хотел бы побеседовать с вами, мадам, – спокойно произнес он.

– Я не хочу ни с кем говорить… – пальцы Аделаиды сжимались и разжимались на скатерти.

Чаянов сделал знак Константину, затем что-то шепнул ему на ухо. Молодой человек тихо покинул комнату. Аделаида все это видела. Она уже понимала, что разговора с Чаяновым не избежать, но закрыла глаза.

– Я знаю, что вы не уйдете, – сказала она Чаянову.

– Я не уйду, – ответил он. – Откройте глаза, мадам. Это все же нелепо – закрывать глаза на жизнь.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– Александр Васильевич! Неужели так трудно понять, какие чувства я испытываю, как я противна сама себе! Я никого и ни в чем не виню. Виновата я одна. Зачем вы преследуете меня? Если вы опасаетесь за свою репутацию, то вот вам еще один вариант того, что я намереваюсь сказать. Я вовсе не упомяну о вас. Я скажу, что убила девушку, будучи в состоянии аффекта, раздраженная ее неловкостью.

– Благодарю вас! Я уже понял, что покамест мне не удастся переубедить вас. И потому я прошу вас лишь об одном: пойдемте снова в каморку, где лежит труп этой несчастной девушки!

– Нет, нет! Я не хочу!..

– Ладно. Тогда позвольте мне пойти туда одному. Ничего не предпринимайте, покамест я не вернусь…

Она вдруг посмотрела на него пристально.

– Вы снова хотите пить кровь? – в ее голосе не было любопытства.

– Допустим, – ответил он осторожно. – Но, может быть, мы снова будем обращаться друг к другу на «ты»?

– Не будем, Александр Васильевич.

– Я более не досаждаю вам. Я прошу лишь об одном: подождите здесь, в этой комнате, моего возвращения. А как только я вернусь, делайте, что хотите. Согласны, мадам?

Она кивнула и отвернулась.

– Благодарю! – Чаянов вышел.

Оставшись в одиночестве, Аделаида явно нервничала. Она то принималась кусать губы, то закрывала лицо ладонями, то наклонялась низко над столешницей. Она изнемогала от стыда и отчаяния. Ей нужно было понести наказание. Наказание необходимо было ей, как воздух – умирающему, который задыхается в агонии! Но она уже решила, каковы будут ее дальнейшие действия. Она не строила ни малейших иллюзий относительно действенности российского правосудия. Но она кое-что задумала.

– Ведь эта девушка – не крепостная, не крепостная!.. – шептала она.

Ей казалось, что время тянется долго, очень долго. Но в окнах по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

«Боже! – подумала она. – Как страшно будет жить в этом новом городе! Туманы, холод, темнота долгих ночей – все это будет поглощать, высасывать человеческие жизни. Но несомненно эта новая столица все же, несмотря ни на что, будет прекрасна! Я знаю вкус Петра. В северном краю холодной тьмы будет воздвигнут город, который напомнит здесь, на севере, об изяществе Венеции…»

Дверь скрипнула. Вошел Чаянов.

– Я окончил свое дело, – сказал он. – Теперь вы можете начинать свое.

Она ждала новых уговоров, просьб, но он тотчас покинул комнату.

Теперь можно было начинать действовать. Аделаида вышла в сени. Слуга дремал, разложив господские шубы наподобие постели. Аделаида вздохнула и потрясла его за плечо:

– Никита, проснись…

Слуга открыл глаза и приподнялся. Увидев мадам Аделаиду, он поклонился, все еще сонный.

– Дай мне шубу, Никита, – сказала кротко Аделаида. И не удержалась от упрека: – И почему ты всегда спишь на шубах, Никита?

Слуга поспешно рылся в груде шуб, отыскивая ее шубу. – Да что шубам сделается! – ворчал он. – Ведь это же шубы, а не медведи живые!..

– Шубы мнутся и плешивеют, когда на них спят, – заметила мадам Аделаида машинально.

– Не могут шубы меховые мяться! – возразил Никита авторитетно. – Это холст мнется, который на платья идет, а шубы, те не мнутся!

У Аделаиды пропала всякая охота спорить. Никита с победным и снисходительным видом встряхнул ее шубу. Она сунула руки в рукава и застегнула крючки.

– Продолжай спать, – сказала она Никите и невольно усмехнулась.

Он тотчас принялся исполнять ее приказание: повалился на шубы и захрапел.

Мадам Аделаида вышла на крыльцо. Странная улыбка не сходила с ее лица. Она знала, куда сейчас направится, но внезапно приостановилась. Легкая поземка швырнула в глаза и на волосы горсти снега. Аделаида поняла, что не накинула платок. Но ей уже не хотелось возвращаться. Она подняла голову. Темное небо слабо прояснилось. Женщина решительно шагнула с крыльца в снег. О! Надо было надеть сапоги поверх туфель. Но она не станет возвращаться, не станет! Пусть она простудится и умрет, пусть!.. Впрочем, она твердо знала, что обладает железным здоровьем.

Холод и снег взбодрили ее. Да, она низко пала, она была отвратительна. Но она понесет заслуженное наказание… Однако вдруг Аделаида поняла, что умирать она не хочет. Нет, только не смерть, только не смерть!.. Странно (или не странно!), но теперь она уже не думала о том, что состарилась. Парадоксальным образом ей казалось, что впереди ее ожидает нечто новое, какая-то новая полная жизнь…

Аделаида вышла на заснеженную дорогу, по которой уже потянулись финские сани, большие розвальни и маленькие вейки. Мадам Аделаида подняла руку. Вскоре одни небольшие санки остановились. Возница, невозмутимый финн, наклонил голову в меховой шапке, приветствуя женщину, которая явно была знатной госпожой. Аделаида заговорила с ним по-немецки, примешивая и финские слова. Она спрашивала, не может ли он отвезти ее в деревню, она назвала эту деревню…

– Это не так далеко, – сказала она.

– Нет, это не. близко, – невозмутимо возразил возница. Аделаида хотела было дать ему денег, но вдруг обнаружила, что у нее нет денег при себе. Возница смотрел на нее. Он явно догадался, что она хочет дать ему денег, но тотчас понял, что денег у нее нет! Однако и она не растерялась. Склонила голову набок и пальцами обеих рук вынула из мочки правого уха золотую сережку с изумрудом.

– Вот, – протянула она сережку вознице, – это дороже любой платы. Возьми!

Финн спокойно взял украшение, попробовал золото на зуб и кивнул, предлагая даме садиться в санки. Вскоре они уже были далеко от деревянного дома, где мадам Аделаида и ее сын помещены были на жительство.

Легкий снег кружил в воздухе и медленно опускался на землю. Аделаида сунула руки в рукава. Она вдруг почувствовала себя почти молодой, почти девчонкой, которая едет навстречу своей судьбе, куда глаза глядят… Но нет, она ехала не наугад. Она знала, куда она едет. Она ехала в финскую деревню, где жила тетка убитой Трины. На всякий случай она спросила возницу:

– Ведь вы, финны, – не крепостные, так ведь?

– Нет, – лаконически отвечал он. – Наши мужики – не крепостные. Русские мужики – крепостные, а наши – нет.

Дальше они ехали в молчании.

***

Завиднелись черепичные крыши финской деревни. Аделаида жадно вдыхала морозный воздух. Сейчас ее жизнь снова изменится!

Да, со стороны может показаться, что она сейчас совершает глупость, но она должна это сделать! В сущности, она делает это для себя. После того, что произошло, она не будет жить по-прежнему, не будет!.. Внезапно она вспомнила своего зятя Андрея, мужа Онорины-Ольги, который столько раз в своей жизни убивал. Кажется, его совершенно не мучила совесть. Или он просто-напросто предпочитал таить, таить свои истинные чувства?..

Санки въехали в деревню.

– Куда везти госпожу? – спросил возница на ломаном немецком, говоря об Аделаиде в третьем лице.

– Вези к дому старосты, – велела она.

Он выбрался на снег и оглянулся. Вокруг никого не было, он подошел к окну ближайшего дома и постучал кнутовищем в ставню. Вскоре на крыльцо вышла закутанная в платок женщина. Возница о чем-то спрашивал ее на финском языке. Конечно, он спрашивал, где дом старосты. Женщина отвечала. Возница вернулся в сани, и лошадь тронулась с места.

Дом старосты мало отличался от прочих домов деревни. Возница вызвал старосту, который оказался приземистым хмурым мужиком. Староста не говорил ни по-немецки, ни по-русски. Аделаида попросила возницу быть переводчиком, но тот сказал, что это возможно лишь за дополнительную плату. Аделаида, не споря, вынула из уха вторую сережку. Староста хмуро посматривал на странную даму. Аделаида сказала, что произошло убийство жительницы этой деревни. Возница переводил. Аделаида знала, что тетку Трины зовут Лееной.

– Произошло несчастье, убита Трина, племянница старой Леены.

Староста, стоявший на крыльце, повернул голову к сеням и кого-то позвал по-фински.

В достаточной степени быстро выбежал на крыльцо мальчик-подросток и, подчиняясь приказу старосты, который, должно быть, приходился ему отцом, побежал между домами. Аделаида ждала. Снегопад унялся. Она не чувствовала холода. Мальчик вернулся в сопровождении старухи, кутавшейся в темную шаль. Старуха тотчас принялась спрашивать старосту, в голосе ее явственно слышались вопросительные интонации.

– Она спрашивает, кто убил ее племянницу? – перевел возница.

Аделаида все же не решалась здесь, в деревне, признаться в совершении убийства. Она боялась самосуда.

– Если ты, старуха, поедешь в поселок, где живет боярин, надзирающий за строительными работами, ты все узнаешь. Там сейчас царь, он будет судить убийцу, – перевел возница.

Старуха аккуратно вытерла глаза краем шали и что-то сказала. Возница снова выступил в роли переводчика:

– Старая Леена боится ехать одна. Она одинокая женщина, она просит, чтобы помощник старосты поехал с ней…

Старуха заговорила со старостой, тот отвечал.

– Госпожа, старуха, помощник старосты – это трое, – сказал возница. – В моей вейке не могут ехать трое…

Какое-то время ушло на решение вопросов о том, поедет ли помощник старосты с Лееной. Помощник, очень похожий на старосту, заявил, что, поскольку убитая девушка не была его родственницей, он не станет гонять свою лошадь. Все-таки решено было выделить для поездки сани и лошадь, принадлежавшие общине. У старой Леены не было ни саней, ни лошади.

– Она бедна, ее племянница посылала ей деньги с оказией. Она очень горюет, потому что теперь никто не будет посылать ей деньги. Она думала, что племянница накопит денег на порядочное приданое и сможет выйти замуж… – переводил возница простые фразы старой Леены.

Аделаиде-Анжелике все это вовсе не казалось смешным. Она не могла бы упрекнуть старуху в скаредности и бесчувствии, потому что понимала, что такое жизнь в труде и бедности. Аделаида вновь и вновь ужасалась своему поступку. Она убила человека! Она убила обыкновенного человека, обыкновенную девушку. Да именно в этом и заключается весь ужас, в том, что она убила самого обыкновенного, очень обыкновенного человека!..

Лошадь довольно быстро бежала по дороге. Снег уже успел затвердеть, сделаться накатанным. Лошадь бежала рысью.

***

Далее все происходило со скоростью событий, происходящих во сне. Вот они все, то есть Аделаида, помощник старосты и тетка убитой Трины, стоят у крыльца дома, где совершилось убийство, это дом Константина и мадам Аделаиды; это дом, где остановился царь Петр. Вот царь выходит на крыльцо, и Аделаида с изумлением слышит, – как он начинает говорить с финнами на их родном языке! А она стоит, по-прежнему с непокрытой головой. И рядом с ней почему-то оказывается Чаянов и тихо переводит ей слова Петра и финнов.

– Так что же вам надо? – спрашивает царь.

Помощник старосты отвечает, что убийца должен быть наказан. Старая Леена просит отдать ей тело племянницы для похорон. Царь говорит старухе, что тело будет выдано ей, затем обращается снова к помощнику старосты:

– Скажи-ка мне, братец, вы ведь мои подданные?

– Да, – степенно отвечает финн, – мы теперь подданные русского царя.

– Стало быть, – продолжает Петр, – если вы – мои подданные, то вы и подчиняетесь законам моего государства.

Финн подтвердил кивком.

– Я, – говорит царь, – собираюсь кое-что исправить в законах моего государства, но это будет еще не так скоро. А покамест правосудие вершится по старым законам. Стало быть, дело в том, что надо найти убийцу…

Аделаида-Анжелика резко подалась вперед:

– Убийца – я! Я убила эту девушку; она была моей служанкой, и я убила ее в состоянии аффекта, раздраженная ее неуклюжестью. Она опрокинула на меня умывальный кувшин… – Аделаида лгала почти вдохновенно, уверенная в том, что Чаянов правильно переводит ее признание финнам.

Помощник старосты и Леена повернулись к знатной даме и смотрели на нее, оторопев.

– Госпожа лжет, – спокойно сказал Петр, – но даже если бы она говорила правду, ее пришлось бы допрашивать с пристрастием, то есть пытать. Потому что, согласно действующим законам, только признание, данное под пыткой, является доводом в суде. Но и это еще не все! Кто обвиняет эту даму в убийстве? Ты? – Он уставил палец в помощника старосты.

Тот покачал головой и проговорил:

– Нет, не я! Она! – он, в свою очередь, указал на старую Леену.

– Ты, старуха, обвиняешь госпожу в убийстве? – спросил Петр.

Тетка Трины побледнела, затем все же сказала:

– Но ведь кто-то убил ее…

– Верно! – сказал Петр. – Верно, кто-то убил ее? Стало быть, ты обвиняешь госпожу?

– Нет, – отказалась старуха. – Я не знаю, кого обвинять. Я хочу, чтобы суд узнал…

– Ладно. Ты хочешь, чтобы суд узнал. Ты подашь прошение. Но по существующим законам тебя тоже следует пытать. Иначе как доказать, что ты права, подавая прошение? Я не полагаю эти законы справедливыми, но у меня все еще руки не доходят, никак не соберусь распорядиться об изменении таких дурацких, в сущности, законов. Так ты, старуха, согласна, чтобы тебя подняли на дыбу?

Старая финка молчала. Петр усмехнулся в усы:

– Вижу, что не согласна. Тогда я тебе вот что предлагаю: сейчас тебе выдадут тело девки для похорон, а я вот прямо сейчас дам тебе денег, потому что я – государь этой страны и понимаю твое горе. Ну, а теперь ты согласна?

Старуха облизнула кончиком языка сухие тонкие губы.

– Да, согласна я, согласна.

Петр приказал денщику принести кошель и тотчас отдал кошель старой Леене. Затем распорядился о том, чтобы финнам выдали тело Трины. Старуха и помощник старосты поклонились и поблагодарили.

– Пойдем, кума! – обратился Петр к Аделаиде. – Я с тобой после поговорю.

Аделаида, склонив покорно голову, поднялась на крыльцо и пошла вслед за государем. Она вдруг ощутила страшную усталость, слабость в ногах и ломоту во всем теле. Через несколько минут она очутилась в гостиной. Ее поразило почему-то, что в комнате ничего не изменилось. Она совершила мерзкий поступок, она ощутила себя грязной, она искала правосудия и не нашла, а в скромной гостиной ничего не изменилось. Но ведь так и должно было быть! Да, да!

– Ну, кума, – начал Петр, – своевольница ты, но такого я и от тебя не ожидал!..

Аделаида-Анжелика понурилась.

– Это ужасно… – пробормотала она. – Я – убийца… – Она не договорила.

– Да кто же говорит об этой девке! – Петр хохотнул, затем посерьезнел. – Поверь, кума, я дал ее тетке достаточно денег. Но зачем ты подняла шум, зачем поехала в деревню? Ты, кума, дорога моей душе, но иной раз ведешь себя, как дитя, право! И все же ты запомни: я добр, но и мое терпение не безгранично! Ступай к себе, отдохни, ты вся дрожишь. А завтра ты едешь со мной в Москву!..

Тон царя явственно указывал на то, что возражений он не потерпит. Аделаида ушла в спальню. Она безмолвно сидела на застланной постели, тупо глядя прямо перед собой. Вошла кухарка с одной из своих помощниц. Кухарка принесла на подносе кофейник и чашку, а также хлеб и вкусное финское масло.

– Подкрепите ваши силы, госпожа, – пригласила кухарка. Затем обратилась к своей помощнице: – А ты, девушка, переодень барыню!..

Мадам Аделаида безвольно отдалась в руки служанки, не очень, впрочем, умелые. Но все же вскоре усталая женщина уже сидела в пеньюаре и пила кофе. Вдруг она ощутила голод и с удовольствием откусывала от ломтя хлеба с маслом. Но глаза уже слипались, хотелось спать. Аделаида поставила пустую чашку на поднос и легла. Она даже не заметила, как ушли кухарка и девушка. Последней смутной мыслью засыпающей женщины оказалась мысль о том, что следует нанять новую служанку. Эта мысль показалась Аделаиде парадоксально комичной… Служанку… Да, служанку… Надо будет привезти ее из Москвы… Темнота окружила мадам Аделаиду со всех сторон, обволокла усталое тело. Она крепко заснула.