Текст книги "Две секунды после"
Автор книги: Ксения Ладунка
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 3
Пролистнув очередную порцию комментариев под нашими снимками, я читаю:
«Отлично. Гребаный педофил!
> Она не ребенок, черт возьми.
>> Это смешно, когда вы говорите, что она не ребенок, когда ей НЕДАВНО исполнилось 18, а ему 33.
>>> Если ты говоришь это, когда совершеннолетний встречается с совершеннолетней, то какой возраст считается законным, умник?
>>>> Мозг не развит полностью до 25 лет. Если бы ей было 25, а ему – 40, вопросов бы не было. Но в их отношениях огромный дисбаланс власти, когда ему за 30, а она едва стала совершеннолетней.
>>>>> Она дочь его продюсера, какой еще дисбаланс власти?»
«О, да. Молодая девушка, смотрящая на мужчину в два раза старше нее восхищенными глазами, когда тот совращал ее с самого детства. Браво! Отличный пример для малолетних фанаток.
> Боже, он был женат на другой женщине, ему было плевать на нее. Она взрослая и может сама решать, встречаться с ним или нет.
>> Ему нужно быть аккуратнее со своими фанатками, которые посмотрят на это и посчитают, что встречаться со взрослыми мужчинами, когда ты очень молода, – это нормально».
«Я точно знаю, что взрослый мужчина не может знать маленькую девочку с самого детства, а потом начать встречаться с ней, когда ей исполнилось 18.
> Он совершенно точно совратил ее.
>> Он был женат в то время, вы все просто ненормальные
>>> Старики не имеют права встречаться с людьми, которые еще даже не могут пить алкоголь».
«Она выглядит крайне высокомерно, если она думает, что встречаться с ним – это круто, то я могу ее расстроить, он ей в отцы годится, это отвратительно».
«Плиз, скиньте их видео, не могу найти».
> НАПИШИТЕ, КОМУ НУЖЕН ВИДОС, СКИНУ ССЫЛКУ».
«Марта была лучше #вернитеМарту».
> #вернитеМарту».
«Я не знаю, почему, но она мне не нравится.
> Потому что она смотрит на всех, как на говно?».
«Лицо, не обремененное интеллектом».
> Лицо реально какое-то тупое».
«А ему вообще есть о чем с ней поговорить?»
«Посмотрел их видео, почему все о нем говорят? Оно же никакое, девчонка плоская, и ничего толком не видно».
«Она слишком тощая для такой одежды».
«Ну уж, волосы-то можно было привести в порядок, у него что нет денег сводить ее в салон?»
Почувствовав свой предел, я блокирую телефон и откладываю подальше. Утыкаюсь лицом в ладони, глубоко дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, и сижу так несколько минут. Ощущение, будто меня унизили. Прокричали гадости вслед и плюнули под ноги. Облили отходами и поглумились над тем, как я теперь выгляжу.
До того, как на меня посыпались тысячи таких комментариев, я и не осознавала, насколько Том известен. Казалось бы, какая разница, кто кого трахнул в туалете? Нет, оказывается, каждый, знающий Тома в лицо, имеет на это свое мнение. Каждый, кто хоть раз слышал его песни, считает важным высказаться. Сделать выводы, посмотрев на несколько фотографий, или по факту нашего порно – и осудить, либо выразить свои предрассудки. Кто-то пишет, что я глупая шлюха, потому что откровенно одета и у меня туповатое лицо. Кто-то – что я всех презираю, потому что якобы смотрю на людей свысока. Могут скинуть член в директ, потому что меня и так дерут на всеобщее обозрение. И даже пожелать мне смерти, аргументировав это тем, что я шалава, которая мечтает набрать популярность за счет публичного секса.
За ночь на меня подписалось около ста тысяч человек, а хэштег с обсуждением нашего секс-видео вышел в тренды Твиттера. Прошли миллионы лет эволюции, общество стало гуманным и высокотехнологичным, но самым интересным для людей по-прежнему остается секс. Если бы человечество высадилось на Марс параллельно с новостью об этом скандале, я уверена, мы были бы популярнее.
Вздохнув, я встаю с кровати и подхожу к своему чемодану. Сегодня утром Том уехал по каким-то делам, связанным с новым альбомом. Я не спала всю ночь и под утро слышала, как он собирался. Интересно, он видел, что происходит в интернете? Мне попалась пара комментариев, где его назвали педофилом. Ему тоже пишут гадости или достается только мне, потому что я девушка?
Откинув ворох вещей (которые я до сих пор не разобрала), я достаю толстый ежедневник с плотной кожаной обложкой и магнитной застежкой, его купил и привез отец, когда в рехабе мне понадобился блокнот. В нем я отмечала пункты программы реабилитации «12 шагов», а еще считала дни трезвости.
Открыв нужную страницу, я следую глазами за числами, которые записывала: от первого дня и до сто девяносто второго, вчерашнего. Взяв ручку, прикрепленную к обложке, вписываю сегодняшнюю дату и номер: сто девяносто три.
Каждый раз, когда мне тяжело или я хочу сдаться, я говорю себе: возьми ежедневник и посмотри, какая ты сильная, как много прошла и какую работу проделала. Сто девяносто три дня, Белинда. После такого ты способна на что угодно.
Ты справилась с собой, Белинда, а значит, справишься и с травлей. Победить себя намного сложнее, чем чьи-то предрассудки, поэтому тебе ничего не стоит это сделать.
* * *
Немногим позже к нам с Томом в номер заваливаются только что приехавшие в Лос-Анджелес «Нитл Граспер». Они окружают журнальный стол, оккупировав диван и кресла, раскидывают на столешнице бумаги, какие-то рисунки, фотографии. Я сажусь поодаль от них и наблюдаю.
Том закидывает ноги на край стола и с характерным пшиком открывает бутылку колы, взятую из мини-бара. Марк, басист, тянется к стопке фотографий, берет их со стола и, нахмурившись, пристально изучает.
– Как тебе эта? – говорит он и протягивает одну из фотографий Тому.
Тот отпивает газировки, внимательно изучая изображение.
– Безусловно, красивая, но это не она.
Том передает фото сидящему напротив гитаристу Джеффу, и тот меланхолично кивает, соглашаясь без пререканий.
– Но из всех вариантов по твоему описанию она подходит больше всего, – не унимается Марк.
Развернувшись к нему, Том говорит:
– Мне нужна не просто модель, понимаешь? Мне нужна та, которая поймет и прочувствует то, что я имел в виду, та, которая станет частью альбома, сольется с ним, станет им самим и просто одним взглядом передаст все, что мы вложили в тринадцать песен.
Отец, стоящий около дивана, складывает руки на груди и закатывает глаза.
– Проще вообще не выпускать этот альбом, чем сделать обложку, которая тебя удовлетворит! – взрывается он.
Том смотрит на него исподлобья.
– Это не вопрос моего удовлетворения, это вопрос целостности альбома! Это произведение, сплетенное из миллиона разных нитей, и если хоть одна из них порвется…
– Если ты не определишься к сегодняшнему вечеру, будем снимать с этой девушкой, – папа кивает на фотографию, которую обсуждали парни. – Уверен, она хорошо справится.
Пока все разговаривают, Бен, барабанщик, носится по комнате из угла в угол не в силах усидеть на месте. Он несколько раз подмигивает мне, играя бровями, а потом пальцами растягивает улыбку на своем лице, как бы говоря: «Улыбнись». Я пытаюсь, но, кажется, получается оскал. Настроение ни к черту, потому что я не могу забыть те комментарии в интернете и постоянно прокручиваю их в голове. Неужели у меня, правда, тупое лицо? Почему никто и никогда не говорил мне об этом раньше? Я даже не думала, что так выгляжу, но десятки одинаковых мнений потихоньку заставляют поверить в это.
Я вдруг замечаю, что Марк и Том о чем-то тихо переговариваются, поглядывая на меня. Нервно поежившись, я начинаю выдумывать, что и они обсуждают мое глупое лицо.
– Так пусть Белинда снимется, – вдруг кидает Бен, от чего у меня все внутри сжимается.
– Ч-что?.. – не понимаю я.
Том и Марк поднимают на него глаза, отец тоже смотрит в нашу сторону.
– Да ладно, ни для кого не секрет, что этот альбом о ней, значит, логично, что для обложки лучше всех подойдет она?
Я вжимаюсь в кресло. Что Бен вообще такое говорит? О чем он, черт возьми?
– Раньше это было невозможно, но теперь она здесь, с нами, так почему нет?
Мы с Томом встречаемся взглядами, и я пытаюсь найти поддержку, мысленно умоляя объяснить, что происходит.
– Я против, – отрезает отец.
– Да, Бен, ты прав, – тут же отвечает Том в противовес, – я уже говорил, что Белинда подойдет лучше всех.
Поддавшись панике, я отрицательно мотаю головой.
– Я? О чем вы говорите? Почему я? Я не подойду, я…
Том перебивает:
– Ты слушала альбом?
– Еще нет. И почему это он про меня?
– Тогда послушай и все поймешь.
Я растерянно оглядываю людей в комнате, но никто не спешит объяснить или хотя бы сказать, что это шутка.
– Она не может сниматься, – протестует отец, – она не профессионал, не знает, как это делать, и усложнит всем работу.
Я хмурюсь. Почему это он считает, что я не могу сниматься? Что сложного в том, чтобы просто сделать фотографию? Папа думает, что я не справлюсь с такой простой задачей?
Том вскакивает с дивана, чтобы быть с отцом на одном уровне.
– А с чего ей не знать, как это сделать? Это ее жизнь, ее история, и уж она точно знает, что я имел в виду. Да и зачем искать кого-то, похожего на Белинду, если можно попросить саму Белинду?
Все в комнате обращают взгляды на меня. Папа мотает головой:
– Дочь, не стоит. Ты не знаешь, как это сложно.
– Пап, – останавливаю его, – я понимаю твою заботу, но буду решать сама.
На лице Тома я вижу улыбку, которую он сдерживает, и сразу пресекаю его радость:
– Но это не значит, что я согласна.
Неловко встав с кресла, я оглядываю людей. Надеющегося Тома, недовольного папу и выжидающих участников «Нитл Граспер». Отец думает, что я не справлюсь, но я почти на сто процентов уверена, что смогу. Я бы без колебаний согласилась, не поступи это предложение от человека, который игнорировал меня полгода, а теперь ведет себя так, будто ничего не было. Если я и соглашусь, то только для себя. Сегодня сотни человек написали, что у меня тупое лицо. Получив такой негатив в свою сторону, любой обзавелся бы комплексами, но только не я. Мне всегда было плевать, что говорят другие люди, и пусть их слова ранят, я хочу доказать самой себе: они ничего не значат и никаким образом на меня не влияют.
Так что жду не дождусь возможности обрадовать всех хейтеров своим «тупым» лицом на обложке. Пусть брызжут слюной, а я посмотрю на них с высоты музыкальных чартов, когда треки из нового альбома начнут покорять весь мир и завоевывать премии. Посмотрим, что в таком случае они скажут. Хотя, мне плевать.
* * *
Отец берет меня за локоть и наклоняется к лицу:
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
– Это по поводу обложки, да? Пап, я все решила, уже сказала…
Отец оглядывает «Нитл Граспер», которые продолжают обсуждать альбом, но теперь по другим вопросам. Том украдкой поглядывает на нас с папой, явно переживая за то, что тот заставит меня передумать.
– Спустимся в ресторан. Чтобы нам никто не мешал, – заметив обеспокоенность Тома, говорит папа.
Я успокаиваю в себе дикое желание поспорить с ним и соглашаюсь сходить на обед. Я все равно не передумаю и, что бы он ни сказал, останусь тверда в своем решении.
Заняв столик в самом углу, мы напряженно изучаем меню. И я, и он готовимся к разговору и ожидаем чего-то плохого. Мы ведь хорошо друг друга знаем и понимаем, чем все закончится. Сделав заказ и подождав, пока официант отойдет, отец делает глубокий вдох и начинает:
– Бельчонок…
Я смотрю на него исподлобья.
– Я не против обложки как таковой. Я против того образа жизни, который влечет за собой эта творческая работа…
– Пап, я уже в том образе жизни! Я играю роль девушки Тома и, между прочим, это твоя идея!
– Роль этой девушки под моим контролем! – рявкает он. – Здесь, рядом со мной, ты защищена, и никто не в праве заставлять тебя делать что-то лишнее или помыкать тобой! Здесь ты моя дочь, и никто ничего не скажет против! Но если ты идешь дальше и выбираешь какую-то стороннюю деятельность… Белинда, там я не смогу тебе помочь.
Я глубоко вдыхаю, успокаиваясь, и говорю:
– Пап, во-первых, со мной будет Том…
– Я не доверяю Тому, когда дело касается тебя.
– А во-вторых, я никогда не стану делать того, чего не хочу. Ты ведь меня знаешь…
Он кивает, прекрасно понимая, о чем я.
– Да, но есть вещи, которые ты хочешь, но тебе нельзя.
Я резко поднимаю на него глаза.
– Я боюсь за твое здоровье. Боюсь, если тебе понравится такая жизнь… – он морщится и отмахивается. – Ты снова вернешься к зависимости, потому что наркотики и алкоголь будут всегда где-то рядом.
Я поджимаю губы, вдруг понимая, что он, действительно, волнуется за меня и что это вполне оправданно. Официант приносит нам еду и пока расставляет тарелки на столе, я собираюсь с мыслями.
– Пап… – говорю, когда мы остаемся наедине. – Я не вернусь к зависимости, мне не нравится такая жизнь. Просто… послушай, ты видел, что происходит в интернете? Все считают меня никчемной. Я хочу, чтобы люди увидели меня на этой обложке и заткнули свои гнилые рты. Я просто хочу утереть этой массе нос. Они не имеют права так себя вести.
Нахмурившись, отец приступает к обеду. Немного помолчав и обдумав мои слова, он говорит:
– Хорошо, Бельчонок. Я понял тебя, но все же… пожалуйста, будь осторожна. И не подпускай Тома слишком близко. Он не принесет ничего хорошего в твою жизнь.
Натянуто улыбнувшись, я киваю, удержавшись от ответа, что я лучше знаю, что делать. Это зыбкое позволение сфотографироваться с его стороны важнее, чем отстаивание своего мнения.
* * *
Вечером, когда все дела закончены, Том стучится ко мне в комнату и тихо заходит. Я оборачиваюсь на него, отвлекаясь от раскладывания вещей по шкафам. Становится неловко и неуютно, мне до сих пор странно находиться с ним наедине. Как будто что-то не так, как будто меня что-то грызет.
– Белинда… – Том застревает в дверях. – Хотел сказать спасибо.
Аккуратно сложив футболку и засунув на полку, я пожимаю плечами.
– Не за что. Если бы мне самой не было интересно попробовать, я бы не согласилась. Так что преследую исключительно корыстные цели, – хихикаю и улыбаюсь я.
Том тоже улыбается и расслабляется.
– Ты не послушала альбом?
– Я не взяла с собой диск, прости… Слишком много всего случилось, и я очень торопилась.
– Я могу отправить тебе треки в «аймесседж», чтобы ты поняла, что там за настроение.
Я тянусь за следующей футболкой, мну ее в руках и все же не выдерживаю:
– Ты, правда, написал обо мне альбом?
Том замолкает, а потом говорит:
– Я посвятил его тебе.
У меня загораются щеки, горло сжимается, а дыхание сбивается. Что все это значит?
– Понимаешь, то время… – Том делает несколько шагов по направлению ко мне. – Наше время… оно оставило неизгладимый след в моей душе. Я не мог это отпустить и написал альбом. То есть многое я написал, когда был в отношениях с тобой. Все эти эмоциональные качели меня очень вдохновляли.
Я горько усмехаюсь. Так вот чем это было для него – эмоциональными качелями.
– Там все о тебе, каждая нотка, каждое слово. Я так долго держал твой образ в мыслях, что в какой-то момент это стало невыносимо, и мне захотелось освободиться. Это получился отличный альбом. Мы прыгнули выше головы, и я не думаю, что когда-нибудь сможем лучше.
Я закусываю губу, продолжая мять футболку.
– Рада за вас, – коротко говорю я, а внутри остается миллион невысказанных слов.
Том останавливается, словно боится ко мне подойти. Достает телефон, а потом я чувствую вибрацию в кармане.
– Я только что скинул тебе свою душу. Надеюсь, когда ты услышишь ее, то не отвергнешь…
* * *
Вытерев слезы со своего лица, я вытаскиваю наушники из ушей. Чувствую себя буквально растерзанной на кусочки. Альбом получился настолько проникновенным и восхитительным, что мелодии залезли мне под кожу, а слова просочились в кровь. Это было о нас. Не только обо мне. Тут были все его эмоции: непонимание, бессилие, вдохновение, вожделение. Гнев, любовь, отчаяние, страх. Я словно посмотрела на то время со стороны Тома. Поставила себя на его место и поняла, как ему было нелегко. Что для него все это не было игрой, и какую боль я ему причиняла. Это была ужасно мучительная, но нужная мне ретроспектива.
Немного успокоившись, я посмотрела на аудиозаписи в нашей с Томом переписке. В них был номер трека, его название и название альбома. Не веря своим глазам, я набрала сообщение:
«Альбом называется Передозировка?»
И отправила. Ответ пришел незамедлительно:
«Да».
Глава 4
Мне выдают новую пару белья, тапочки и халат. Я переодеваюсь в своей личной гримерке, куда позже приходит визажист. До этого момента я не знала никаких деталей, но выяснилось, что сниматься я буду в белье. В планах на обложке должен быть мой портрет, и никаких лишних деталей – в том числе и ворота футболки. Для меня не было бы никаких проблем, если бы не один нюанс.
Мои шрамы.
Толстые розовые припухлости на бедрах, которые невозможно никаким образом скрыть, если выходить на фотосессию в трусах. Руками такое не прикрыть, да и тогда я не смогу позировать. А показывать их огромной куче людей… я не готова.
Ко мне приходит гример, чтобы подготовить образ: размазывает тушь по щекам, будто я плакала. Аккуратно рисует ссадины на скулах, растушевывает малиновый тинт на губах, чтобы они выглядели опухшими. Сверху наносит блеск. Дальше на очереди плечи и ключицы – на них появляются розовато-фиолетовые потертости. Немного красной краски – и вот мои костяшки рук и колени разбиты.
Встав со стула и оглядев себя в зеркало, я вижу привлекательную, здоровую девушку с разрисованным лицом. Сидя на наркотиках, я так не выглядела. Я была ужасно худой, с серой поврежденной кожей и больными глазами. Это неправильно – делать вид, что, будучи наркоманом, можно выглядеть красиво, но… иначе это не будет продаваться. А этот альбом нужно продать.
Накинув на себя вафельный халат, я отправляюсь на площадку. Менеджер съемки указывает мне, где можно присесть, но я отказываюсь и оглядываюсь в поисках Тома. Он настоял, что должен все контролировать, и ему на несколько часов освободили плотное расписание, но он все равно не успел к началу.
Когда Том появляется, все взгляды обращаются на него. Он вместе со своим менеджером Аароном обходит каждого человека в комнате, здоровается и перебрасывается парой фраз, прежде чем подойти ко мне.
– Ну что, готова? – говорит мне Том, улыбаясь.
– Можно сказать тебе кое-что… – тихо отвечаю, потянув его в сторону подальше от всех.
– Не говори, что ты передумала…
– Нет.
Остановившись, я задираю голову, глядя на него.
– Такое дело, смотри… – я откидываю халат, демонстрируя обнаженную ногу. – Можно я надену джинсы? Просто… я не хочу их никому показывать. Надеюсь, ты понимаешь…
Том разглядывает мое бедро, а потом коротко кивает, без слов возвращаясь обратно на площадку. Он подходит к фотографу и говорит с ней, они оба улыбаются, смеются. Потом говорит что-то другим людям, и происходит странное: все находящиеся в комнате постепенно покидают ее. Я хмурюсь, делая пару шагов вперед, и замираю.
Фотограф передает Тому камеру, которую тот вешает на шею. Она показывает ему что-то в настройках, а потом тоже выходит. Мы остаемся вдвоем.
– А, то есть так можно было, да? – говорю я ему, выходя из тени.
– Можно как угодно, если очень хочется, – подмигивает Том.
– Я имею в виду… это же их работа. А ты взял и выставил их.
– Ну, им платят, а что именно они будут делать – это уже наше решение. В пределах допустимого, естественно.
Я усмехаюсь. Том смотрит в малюсенькое окошко камеры, поднеся ее к лицу и прикрыв один глаз, а я не свожу взгляд с него. С фотоаппаратом в татуированных руках он выглядит очень сексуально. Это, конечно, не сравнится с гитарой, но пока что мне хватает и этого…
– Эй, Белинда? – Том выдергивает меня из мыслей и кивает на выставленный у стены белый фон, как бы намекая мне.
Скинув халат прямо на пол, я прохожу под софиты. Искоса наблюдаю за реакцией Тома – он оценивающе ведет по мне взглядом снизу вверх, от самых пяток и до макушки. Когда понимает, что я смотрю на него в ответ, просто делает вид, что ничего не было, и говорит встать в нужное место.
– А ты умеешь этим пользоваться? – я указываю на фотоаппарат.
– А ты удивлена? – подначивает он меня.
– Я просто никогда не видела, чтобы ты фотографировал.
– Это мое тайное хобби.
Он усмехается, и я не понимаю, шутка это или правда, но решаю не уточнять. Придерживая объектив, Том направляет камеру на меня. Не сдержавшись, я улыбаюсь, а потом хихикаю, закрывая лицо от внезапного смущения. Меня ослепляют вспышки, и Том тоже посмеивается.
– Детка, ты, конечно, очень красивая, когда улыбаешься, но нужно, чтобы ты была немного грустная.
Я начинаю хохотать в голос. Несмотря на мой смех, он продолжает меня фотографировать.
– Я полгода на антидепрессантах и уже разучилась быть грустной, – я вскидываю руки.
Том отворачивается от камеры.
– Давай сядем, – он указывает на пол и опускается вниз.
Я повторяю за ним, подгибая колени и опираясь на руку. Я пытаюсь быть серьезной – наклоняю голову и смотрю в камеру из-под бровей, как все те модели, записи съемок которых я видела в интернете. Том прицеливается, фотографируя. Потом смотрит на меня поверх камеры и говорит:
– Эй, не надо так делать.
– Как – так? – дурачусь я.
– Не копируй никого. Будь собой.
– А собой – это какой?
Том прикрывает глаза, делая вид, что злится, но на самом деле я вижу, что его это тоже забавляет.
– Собой. Безбашенной, бесстрашной, немного безумной.
– О, так вот, значит, какая я в твоих глазах? Безумная?
– Ты, правда, такая. Разве я не прав?
Я закусываю губу, с сожалением глядя на него. Тебя не было слишком долго, Том.
– Не прав, я не такая. Я изменилась.
– Брось, люди не меняются. Ты все та же сумасшедшая девчонка, которую я полюбил.
Моя челюсть непроизвольно сжимается. Черт, ну зачем это вспоминать? Чтобы делать мне больно?
– Это в прошлом.
Я чувствую, как Том понимает, что зашел за черту, которую переступать было нельзя. Он оставляет фотоаппарат болтаться на шее и подползает ко мне.
– Детка, послушай, – Том берет меня за руку. – Ты все та же, иначе ни за что не согласилась бы участвовать в этом дурдоме. Ты все также готова на сумасшедшие поступки, только теперь в них сомневаешься. И в себе самой тоже. Но это нормально. Я тоже смелый, только когда нетрезвый.
Ощущаю прикосновения его шершавых подушечек пальцев к моим рукам. Кто действительно остался прежним – так это Том.
– Ты долбаный манипулятор, который не может без прикосновений.
Он сжимает мою ладонь, и я вдруг вспоминаю, как мы целовались на заправке.
– Со вторым согласен, а вот с первым…
Я закатываю глаза.
– Настоящий манипулятор никогда не признает, что он манипулятор.
Том опускает глаза, смотрит на мои шрамы, я сглатываю. Это наша общая тайна и никто, кроме него, про них не знает.
– До сих пор немного болят, – вырывается у меня. – Они такие ужасные. Нет ни одной минуты, чтобы я не жалела о том дне.
Я чувствую, будто освобождаюсь от тяжелого груза. Единственный человек, который смог бы понять, о чем я говорю, – это Том. Потому что в той ситуации нас было двое.
– Я бы тоже хотел, чтобы этого не случилось, – шепчет он, касаясь одного из шрамов пальцами. – Я многое сделал неправильно. Тот день случился по моей вине.
Он встряхивает головой.
– Но не думай, что они ужасные. Это твое тело. Оно сделало это, чтобы спасти тебя. Надо его благодарить.
Я облизываю губы.
– Мне сказали, со временем они посветлеют, но все равно будут заметны.
Том кладет ладонь мне на бедро и осторожно поглаживает.
– Они тебя не портят.
– Я знаю. Но мне будет стыдно, если кто-то увидит их. Я не хочу этого. Они будто говорят обо мне то, что люди не должны знать.
– Это нормально, если ты хочешь оставить личное при себе.
Я перевожу взгляд с его руки на моем бедре на лицо. Том так близко, словно испытывает мои чувства на прочность. Влюблюсь снова или нет? Наверное, ему невдомек, что моя любовь и не проходила.
– Позволь кое-что сделать… – он достает тюбик из заднего кармана.
– Что это?
– Бутафорская кровь. Взял у гримера, когда пришел.
Том тянется ко мне и проводит кровавым пальцем по губам. Внимательно смотрит, как бы оценивая образ.
– Начинаем? – спрашивает он, показывая на фотоаппарат.
Я молча киваю.
Этот разговор будто бы отправляет меня в прошлое. В ту жизнь, полную драмы, трагизма и надрыва. Вечных эмоциональных качелей, наших ссор и моих срывов.
На время съемки я снова становлюсь той девушкой, которой, кроме Тома и очередного кайфа, ничего не было нужно. Той, которая была на всех обижена и плевала на нормы морали. Той, которую он полюбил…
Повернув голову в камеру и выставляя на передний план плечо, я бросаю в объектив безразличный, но вызывающий взгляд.
Том улыбается, глядя на меня, и начинает снимать.
Развернувшись к нему корпусом, я смотрю сверху вниз и расслабляю плечи. И тут я чувствую – это оно. А Том, ползающий по полу с полусогнутой спиной и старающийся не упустить ни одного моего движения, – тому подтверждение.
Потом я сажусь боком и обнимаю колени. Подпираю голову рукой, запуская пальцы в волосы. Я меняю позы, взгляды, настроения. Становлюсь собой, какой была полгода назад. Это странно, но я чувствую, что те времена начинают обретать смысл.
– Белинда, это нечто, – восхищается Том.
Его слова зажигают меня и окрыляют. Я ощущаю прилив вдохновения и удовлетворения и продолжаю работать.
То́му нравится. Мы с ним словно сливаемся в единое целое, понимаем друг друга с полуслова.
Он предлагает мне позы, и я слушаю его, при этом привнося что-то свое. В какой-то момент расстояние между нами сокращается.
– Позволь я… – Том касается моего плеча, а потом спускает с него лямку лифа. – Мешает кадру.
Я усмехаюсь, но ничего не говорю. Долбанный провокатор. Не дожидаясь его дальнейших действий, снимаю вторую бретельку сама.
Целый час пролетает, как десять минут. Под конец съемки мы с Томом теряем рабочий настрой, смеемся и шутим, валяем дурака, совсем не обращая внимания на камеру. Потом я накидываю на себя халат, а Том зовет съемочную группу обратно. Пообещав показать мне снимки позже, он отправляет меня смывать макияж, чтобы не терять время, пока сам будет обсуждать что-то с фотографом. Я повинуюсь и ухожу в гримерку.
* * *
«Я в шоке, что он выбрал это».
«Ужас, одни кости. Обглодыши».
«Глупенькая, по взгляду видно».
> Это еще раз доказывает, что всем этим известным мужикам не важен интеллект, им лишь бы было что еб*ть:)»
Склонившись над телефоном, я провожу пальцем по экрану, пролистывая комментарии под нашими снимками.
«Да она ни черта не понимает. Она слишком глупа, чтобы понять».
«Из умений явно только брать в рот».
«На лицо дебилизм в прогрессирующей форме».
«Что у нее с лицом?? ЖЕСТЬ».
«Лучше закрывать рот хоть иногда, Белинда, а то мало ли, что туда может залететь:)»
> Ей-то член, например, хотя мы знаем, чей, хах».
«Тупица».
– Ты готова? – слышу я неподалеку и вздрагиваю.
Подняв глаза, вижу в дверном проеме Тома. Я резко блокирую телефон, чтобы он ничего не увидел. Хотя что я скрываю? Как будто он не знает, что происходит в интернете, и все называют меня тупой.
– Да, – говорю я. – Жду тебя.
Том проходит в комнату и падает на диван рядом со мной.
– Фотографии просто космические, – его глаза горят, на лице улыбка. – Всем очень понравились.
Почувствовав радость от его восторга, я тоже улыбаюсь и прошу показать их мне. Том достает айфон и листает снимки. На секунду у меня перехватывает дыхание. Я красивая. Я никогда не видела себя такой красивой. Это, правда, я? Их точно никто не ретушировал?
Обработать столько кадров за такое количество времени невозможно. Я нравлюсь себе, и это настолько забытое чувство, что хочется плакать. Я абсолютно всем довольна и ничего не хочу менять в этих фотографиях. Том останавливается на одной:
– Думаю, вот эта будет смотреться на обложке лучше всего.
Я забираю из его рук телефон, чтобы рассмотреть снимок. Это один из тех кадров, где я сижу полубоком с выставленным на передний план плечом. Мои волосы пышные, с выгоревшими прядями, светлые на фоне загорелой кожи. Они лежат немного хаотично и по бокам прикрывают лицо – будто я отправилась на фотосессию сразу после хорошей взбучки, но все равно осталась красивой по всем голливудским канонам. Искусственная кровь, оставленная Томом у меня на губах, как бы говорит: «Я, конечно, бедовая девчонка, но все равно кинозвезда».
Мои глаза на снимке блестят, а выражение лица такое трагичное, будто через секунду после вспышки я бросилась в слезы. Я безоговорочно верю себе на этой фотографии: несчастная девушка сломлена, живет только ради дозы и смертельно от этого устала. Я верю, что она пережила многое.
Это словно весь мой полученный опыт и все воспоминания, показанные в одной фотографии. Это искусство. И теперь я понимаю, почему оно так ценно.
Медленно подняв глаза на Тома, я вижу, что он в абсолютном нетерпении и жаждет моей реакции.
– Это… очень красиво. Ты прав, она идеальна для обложки.
Он широко улыбается, забирая у меня телефон.
– Ты красива, – говорит Том, наклоняясь надо мной. – Прекрасная получилась фотография.
От стеснения я опускаю взгляд в пол.
– Ты тоже неплохо поработал.
Том ухмыляется и начинает рассказывать, как он хочет обработать эту фотографию и как видит обложку в целом. Я же погружаюсь в свои мысли: если я такая красивая, почему столько людей пишет, что я тупая? А если их настолько много, значит, они правы? Я, правда, глупая? Если нет, то почему мое лицо так выглядит?
– Эй, Белинда? – зовет Том. – Ты чем-то обеспокоена?
Посмотрев на него, я задумываюсь и понимаю, что, действительно, переживаю.
– Слушай… – я поворачиваюсь к нему всем телом, – я выгляжу глупо?
Том улыбается, но в то же время хмурится.
– Что? Нет, ты хорошо выглядишь.
– Я имею в виду, я глупая? У меня тупое лицо?
На секунду он зависает, а потом поджимает губы, слегка опуская голову.
– Ты это в интернете прочитала?
Я горько улыбаюсь, перебирая край рукава. Сложно было не прочитать, когда это валится на тебя со всех сторон. Скользнув пальцами по моему предплечью, Том берет меня за руку:
– У тебя красивое лицо. Никто не будет этого отрицать, у всех есть глаза.
– Красивое не значит не тупое.
– Я не собираюсь убеждать тебя в обратном, как ребенка.
Я вздыхаю, понимая, что это глупо: зачем ему спорить со мной и что-то доказывать.
Том переплетает наши пальцы, а я сжимаю его ладонь.
– Я просто начинаю задумываться, что не так с моим лицом, – я вздыхаю, – может, я что-то о себе не знаю? Мне стоит выглядеть как-то по-другому? Я хожу с открытом ртом?
Том заливается смехом.
– Что? Ходишь с открытым ртом? Ну, не знаю… когда ты говоришь, ты его открываешь. А так я не смотрю на твой рот, смотрю на тебя в целом.
От его смешков мне становится легче. И правда, какая глупость. Открытый рот… Люди ищут причины придраться. Мы долго смотрим друг на друга, но эту идиллию разрушает звонящий телефон. Том отвечает, а потом говорит, что наша машина приехала, и мы можем отправляться в отель.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?