Текст книги "Семь историй"

Ксения Лобачева
Семь историй

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© MHJ / DigitalVision Vectors / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Посвящается Ивану Фролову, человеку, который дарит мне вдохновение и поддержку каждый день.

История первая. 1/3 мидий и 2/3 креветок

Сорок три года назад женщина на грани потери сознания услышала улавливаемый из последних усилий голос: «Поздравляем, у вас девочка». Девочка с большими серыми глазами получила имя Алла, а после росла, читала сказки, каталась на велосипеде, училась в школе, раскладывая карандаши в пенале от светлого к темному, проводила бессонные ночи над учебниками и справочниками в институте и вот уже семнадцать лет творила чудеса, превращая кривые зубы людей, боящихся улыбаться на фотографиях и искренне смеяться в жизни, в идеальные два ряда зубов, которому бы позавидовал сам Вилли Вонка.

В кабинете, старательно вымытом и отчищенном санитаром, со светло-голубым креслом по центру и яркой лампой, освещающей то, что мало кто хотел бы увидеть, Алла чувствовала себя даже лучше, чем дома. Здесь было ее место, она знала все и не допускала ошибок. А это было очень важно. Любые промахи Алла воспринимала словно поражение в войне. За свои сорок три года она ошиблась 84 раза, включая случай с купленными просроченными сливками и неудачное свидание со странным байкером на первом курсе института. Все 84 случая Алла помнила, но никогда о них не говорила.

– Я достаточно уважаю себя, чтобы не терпеть рядом с собой в квартире еще кого-то, – говорит Алла, умело орудуя во рту удивленного таким высказыванием мужчины, заменяя дугу на более жесткую, отчего ему снова придется два дня питаться только супом-пюре, мечтая о том дне, когда он снимет эти чертовы брекеты и сможет спокойно улыбаться, не вспоминая, как в школе на его парте кто-то постоянно рисовал бобра с подписью «Макс».

– Я, может, и рада была бы, но от мужчин же одни проблемы. Я вот по дороге домой захожу в кафе и заказываю себе легкий салат, а дома отдыхаю, а не готовлю щи-борщи целыми вечерами, – продолжает Алла.

Клиент только вращает глазами, не имея возможности протестовать или выразить хоть какое-то возмущение.

Медсестра многозначительно молчит, иногда угукая. Ей сложно поддержать разговор, потому что вечером дома ее ждет супруг, который после работы сам готовит ей, не зря же у него первое поварское образование. Да и терпеть его в квартире не приходится. На чем-то ином выстроились их отношения, не на терпении. Но все же она не спорит, а только подает инструменты.

Вечером Алла открывает дверь, включает свет и оказывается у себя дома. Моет осенние сапоги шоколадного цвета, ставит их сушиться в правом углу прихожей на уже включенный теплый пол, моет руки, снимает широкие бежевые брюки, которые, будто благодаря магии, ей удается не испачкать в такой дождливый октябрьский день, несмотря на это, она все же кладет их в стирку, а вслед за ними отправляет белый атласный топ и оливковый кардиган крупной вязки без единой зацепки и катышка, надевает черный шелковый халат, который носит по четвергам и пятницам, включает воду в ванной и идет на кухню. Там она достает из морозилки треть мидий и две трети креветок, а из холодильника бутылку белого сухого вина. Мидии тушатся в сливках. Креветки жарятся на сковороде, превращаясь из буро-зеленых в кораллово-розовые. В большом прозрачном бокале вино насыщается кислородом, раскрывая свои самые тонкие ароматы. Алла проверяет воду в ванной, добавляет два колпачка пены и зажигает три свечи. Вернувшись на кухню, Алла проверяет готовность и выключает плиту. У нее есть двадцать минут, как обычно, чтобы принять ванну, пока ужин не остынет. В ванной она долго смотрит на пламя свечи и думает, что было бы лучше понежиться, читая книгу, а не в полумраке разглядывая отражение огня в зеркале, но она не привыкла изменять своим традициям. Спустя восемнадцать минут, Алла берет белое пушистое полотенце, оставляет мокрые следы идеального свода стопы на полу и пушистом кремовом коврике, вновь накидывает свой шелковый халат и идет на кухню. Там она выкладывает на тарелку слева мидии, полив их соусом, а справа креветки так, что каждая последующая прикрывает собой хвостик предыдущей, сбрызгивает блюдо лимонным соком и посыпает какой-то ароматной зеленью, кладет рядом ломтик лимона, добавляя ярких, напоминающих о лете красок в свою тарелку. Алла доедает последнюю мидию, делает глоток вина и закрывает глаза, думая о том, что завтрашний день вновь будет наполнен людьми, которые совершенно не ценят ее труд и вновь предпочитают кариес и кусочек молочного шоколада перед сном заботе о своем здоровье и своей красоте. Хотя что уж молочный шоколад – после того, как клиент пытался разгрызть фундук в скорлупе, а потом неделю ходил с отколотым брекетом и кусочком зуба, многое можно было назвать мелочью. Ее размышления прерываются резким звонком телефона. Она открывает глаза и берет трубку. Незнакомый номер. Кому еще что-то нужно от нее в десять вечера?

– Алло.

– Здравствуйте! Извините за беспокойство. Это Алла Андреевна С.?

– Да, все верно.

– Вас беспокоят из патотделения городской клинической больницы номер тринадцать. Вчера в кардиологическом отделении скончался Петр Андреевич С. Как мы понимаем, ваш родственник. Мы ищем его родных. Вы сможете приехать?

– Мы не общались несколько лет, но, да, конечно, я приеду. Это мой брат. Буду завтра в 10:15.

Алла кладет трубку, не попрощавшись и не дослушав девушку, которая еще пытается что-то сказать. Алла заходит в спальню, включает торшер, берет книгу с тумбы и начинает читать. Но мысли убегают. Она вспоминает, как в детстве брат делился с ней пирожным, пока мама, отвернувшись, мыла посуду и ждала, когда дочка доест суп. Алла, скривившись, дергает головой: «Еще одно разочарование. Как они все. Стал алкоголиком и разбил маме сердце. Она недолго прожила после того, как однажды его привели домой с кровоточащим затылком, не стоящего на ногах, с посиневшими от мороза пальцами и, как позже выяснилось, пневмонией. Конечно, ее сердце не выдержало. Он убил маму, а теперь вот умер сам, а ей нужно будет завтра обсуждать, в каком гробу он будет смотреться получше и нужно ли делать посмертным макияж. Завтра она будет получать справки, созваниваться с ритуальными агентствами, и даже сейчас, когда он умер, когда, кажется, он навсегда остался в прошлом, она снова должна заботиться о нем. А кто позаботится о ней? Ведь если завтра или через пять лет она будет лежать на этом металлическом столе, накрытая простыней, кому будут звонить из больницы? Некому. За все сорок три года она не встретила человека, который смог бы задержаться в ее жизни больше чем на месяц. Интересно, тот, кто знает тебя две недели, сможет устроить приличные похороны? Хотя какая разница. Когда ты лежишь на этом столе, это уже не твоя забота, да и вообще у тебя больше нет забот». Алла закрыла книгу, положила на тумбу, выровняв корешок по краю, выключила свет и до самого рассвета смотрела в окно, а встретив зарю, отвернулась от окна и забылась в поверхностном, беспокойном сне.

Несмотря на то что брата Алла не видела около семи лет, она его узнала. Она ждала, что увидит тело человека, напоминающего постоянного жителя вокзала, с красным опухшим лицом, пивным животом и непропорционально тонкими ручками и ножками от постоянного недоедания и дефицита всего, кроме этанола. Но она ошиблась: Петр был все тем же сухим мужчиной с заостренными чертами лица и будто восковой желтоватой кожей, как в их последнюю встречу. Еще тогда она думала, что он умрет от цирроза, но вот, оказывается, смерть назначила ему свидание в отделении кардиологии. Он был старше на два года и лежал перед ней как напоминание, что подобное свидание скоро может быть и у нее. Она отмахнулась от этой мысли, напомнив себе, что проходит медосмотр каждые полгода, занимается спортом три раза в неделю, правильно питается, а из вредных привычек у нее можно вспомнить если только 125 миллилитров белого сухого вина каждый последний четверг месяца.

– А будто он и не был алкоголиком? По внешности и не скажешь практически, да? – как-то гулко выговорила она.

– Хотите печень его вам достану и покажу? По ней лучше видно, – докуривая сигарету, произнес врач.

– Спасибо, не нужно, – криво улыбнулась она, понимая, что, видимо, эта шутка должна была ее как-то подбодрить.

– Извините. Иногда сложно не забывать, что моя рутина – чья-то трагедия, – почему-то решил поделиться патологоанатом.

– Все в порядке. Мы давно не общались, да и все родственные чувства давно угасли. Как-то не сложилось у нас. Хотя теперь это вроде бы и неважно.

– Здесь мало что сохраняет свою значимость, – обвел глазами прохладное помещение доктор, – за это я и люблю свою работу. Понимаешь мелочность наших ежедневных проблем. Смерть будто списывает все счеты.

– Мне казалось, что подобную профессию выбирают, чтобы работать с нескандальными клиентами.

Доктор улыбнулся:

– Мои пациенты действительно молчаливы. И это приятный бонус в работе.

– Мои тоже мало разговаривают. Сложно говорить, пока врач копается у вас во рту, – забыв о том, что нужно звонить в ритуальное агентство и решать тысячи вопросов, продолжила разговор Алла.

– Вы, получается, коллега? А я и думаю, странно, что дамочке нашатырь не понадобился и чувствует себя почти как дома, – ответил, оживившись, врач.

– Да, коллега, – улыбнулась Алла, – спасибо за беседу и аккуратные швы, мне пора, а вам хорошего дня.

– Спасибо. И вам, – врач слегка замялся, – может, когда вы с этим закончите, – он скосил взгляд на белую простынь, – мы встретимся и выпьем кофе?

– Хорошо, – ответила Алла после недолгого молчания, будто обдумывала, хочет ли она пить кофе. В одно мгновение она открыла сумочку и уже через секунду держала в руках визитку, будто история про женские сумки, в которых может затеряться целая вселенная, не имела к ней никакого отношения. Она развернулась и молча вышла. Визитка осталась лежать на столе у головы, накрытой простыней.

День выдался дождливым, ветреным, но на удивление теплым. Алла стояла у края глубокой ямы, запачкав черные лакированные туфли глиной, но сейчас это несильно отвлекало ее внимание. Тонкой рукой в черном бархатистом рукаве он бросила ком грязной земли вниз, вместе с ним будто бы упал и ком, подступавший к горлу. Она не плакала, но весь ее вид: черный силуэт туфлей, чулок, платья, с выделяющимися на их фоне белыми кистями и бледным лицом со светлыми почти платиновыми волосами, – будто говорил: сегодня я прощаюсь с тем, что когда-то было дорого моему сердцу, сегодня я навсегда отрываю от себя этот кусок и закапываю его в землю, сегодня вместе с ним я хороню и часть себя. Она вспоминала, как летом они бегали во дворе и брат учил ее кататься на велосипеде, как он с компанией друзей целые вечера проводил на улице, пока она дома сидела с книжкой. Тут он не понимал ее увлечения. Зачем читать о людях, если вот они рядом – живые и настоящие. Тогда в далеком детстве он был очаровательным мальчишкой: ребята хотели быть похожим на него, девочки влюблялись. Веселый, живой, общительный. Когда что-то пошло не так? Что толкнуло его на этот путь? Путь, который привел его сюда, в новый дом площадью два квадратных метра. Алла вспомнила, как еще в ординатуре она иногда возвращалась домой очень поздно, а его не было. Мама кормила ее супом, слушала историю ее дня, а когда Алла без сил шла спать, мама говорила: «Я еще посижу, подожду Петю». Петр приходил под утро, когда Алла уже завтракала и собиралась. Волнение матери и сестры вызывало у него покровительственную усмешку: «Я знаю что делаю. Не нужно переживать. Я же не маленький. Мне просто захотелось расслабиться». Теперь под лакированной крышкой он был абсолютно расслаблен. Куда делись его знакомые? Алла ответственно пыталась найти всех его близких, обзвонила все номера, что были в телефонной книге, обошла соседей, проверила соцсети и написала всем подписчикам. Она хотела, чтобы те, кому он был дорог, пришли проститься с ним. Но в итоге кроме нее и могильщиков на кладбище в этот день пришло два мужчины, которые, узнав, что водочки на поминки им не дадут, быстро растворились в осеннем дожде. «Никому не нужен, как и я», – промелькнуло в голове Аллы. Когда церемония закончилась, Алла вернулась домой. Около часа она сидела на полу прихожей, глядя на дверной проем, пока мысли бессвязно сменяли одна другую, а после встала, стряхнула с себя всю боль с каплями дождя, помыла туфли, переоделась и пошла готовить ужин.

Наутро ее ждало не только холодное пронзительно-синее осеннее небо, но и сообщение «Доброе утро. Надеюсь, что у вас все хорошо. Это Марк, по поводу кофе». Алла улыбнулась: «Больше похоже на встречу с компанией по поставкам кофейных зерен, чем на свидание. Но теперь я хотя бы знаю, как его зовут». Впрочем, Алла и сама не отличалась особой чувствительностью, о чем говорил и ее ответ: «Доброе. Все в порядке, спасибо. Я буду свободна во вторник и пятницу после 18:00. В среду до 14:00». Спустя еще пару сообщений они сошлись на том, что пить кофе вечером неуместно и решили во вторник погулять в парке, наслаждаясь уходящей золотой осенью.

Воздух прозрачно-свежий, холодный заполнял легкие и не давал вдохнуть полной грудью. Вдоль дорожек мишура разноцветной листвы была подернута инеем первых заморозков, а у горизонта солнце посылало последние оранжевые лучи, чтобы осветить деревья, пленяющие своей мимолетной, исчезающей так же внезапно, как и возникшей, живостью красок. Парк был небольшим и уютным: с извилистыми тропинками и тихими аллеями, уединенными скамейками и качелями у небольшого пруда, где решили перезимовать утки и теперь грелись, плавая медленно, словно во сне, стараясь быть поближе друг к другу, сохраняя среди своих серо-коричневых перьев тепло, накопленное за жаркое лето.

К одной из скамеек неспешно подошла пара. Женщина в темно-синем фетровом берете, из-под которого виднелись светлые, напоминающие иней на листве, короткие волосы, в сером теплом пальто с объемным шарфом на три тона светлее берета, но точно подобранным оттенком цвета под него, в черных сапогах, прячущих ее тонкие ноги от надвигающегося почти зимнего холода. Издалека среди рыже-красно-желтых красок осени она казалась маленькой льдинкой, слишком рано появившейся в парке и будто напоминающей о скорых и неминуемых холодах. Рядом с ней, немного ссутулив плечи, шел высокий мужчина в коричневом драповом пальто, странно подобранной шляпе-федоре, которая будто бы была непропорционально маленькой для его большой головы, и в очках, которые всякий раз запотевали, преображая мир в полотно Ренуара перед его глазами, когда он открывал термос, подносил к тонким губам и делал глоток. Пара села на лавочку и стала наблюдать за засыпающими птицами на пруду.

– Свидания, когда тебе за сорок, предельно скучны, – сказала Алла, задумчиво глядя на воду.

– Не спорю, все приелось, будто приходишь в театр на постановку, которую видел уже сто раз.

– Только каждый раз новый актерский состав.

– Иногда столь бездарный, что весь спектакль вспоминаешь, как смотрел его прошлый раз и насколько было лучше, а иногда столь хороший, что даже в уже набившей оскомину пьесе чувствуешь новое дыхание, – с грустной надеждой ответил Марк.

– По крайней мере, мы не завышаем ожидания.

– Да, уже не ждешь ничего прекрасного. Да и вообще ничего не ждешь. Просто живешь этот вечер и разделяешь его с кем-то.

– По-своему так даже лучше. Когда нет планов, нет разочарований.

– Разочарований нет, потому что они уже все наступили раньше. А теперь остается только жить с ними.

– Потому что, кроме них, никто с нами жить не хочет, – усмехнулась Алла.

– А мы хотим разве впустить в свою жизнь кого-то? Такие встречи ни к чему не обязывают. Но вот настоящие отношения… Одинокий человек, как газ в баллоне, полностью заполняет собой пространство, и впустит он кого-то в свой мир только под давлением. А кто любит давление?

Алла вспомнила, как совсем недавно говорила, что не унизится до того, чтобы делить свою жизнь и свое пространство еще с кем-то. Видимо, такова суть одиночества: живя долго один, ты уже не можешь впустить кого-то в свой мир. Этот комфорт становится значимее призрачного счастья и неуловимой любви. Но сейчас это было не так важно. Она сидела в парке на скамейке с человеком, который понимал ее, который точно так же ценил свою одинокую жизнь и свободу и не был готов кидаться в непонятный омут чувств, который казался Алле еще с юности выдумкой поэтов. Он был ей близок, понятен. С ним было легко. С ним можно было быть собой, не рисуясь, не примеряя на себя образ жеманной барышни, ищущей любви, не нужно было молодиться, притворяясь, что вечер в клубе – идеальный вариант свидания, с ним она позволяла себе за чаем и круассаном рассказывать про рабочий день, потому что ему испортить аппетит историями ортодонтии, конечно, было невозможно. В конце вечера было решено встретиться и в пятницу.

Спустя две недели и шесть встреч Алла сидела в кофейне, наслаждаясь ароматом горячего капучино, пока за окном лил дождь, говоря своим присутствием, что такие места с согревающими напитками, зажженными свечами на столиках и приглушенным светом созданы, чтобы пережить промозглую осень. Официант принес десерт: на белой тарелке, украшенной витиеватой линией сиропа по краю, лежал присыпанный сахарной, словно первый снег, пудрой и лепестками тонко порезанного миндаля яблочный штрудель, от которого нежно пахло корицей и ванилью. Веточка ярко-зеленой мяты и растекающийся от тепла шарик мороженного напоминали о, казалось бы, только что ушедшем лете. Чувство одиночества притупилось. Жизнь наполнилась красками, как и клены, подставившие дождю свои бордовые и золотые листья. Жизнь была полной, яркой, впечатляющей, но Алла помнила о том, что после осени всегда наступает холодная, безразличная ко всему зима. Она не очаровывалась, не ждала завтра, не строила планов, но отмечала, что, сидя вечером в кресле и читая книгу или сейчас в кофейне вдыхая аромат капучино и штруделя, она ощущает жизнь более тонко, подмечает детали и наслаждается моментом, зная, что где-то о ней думают и ее вспоминают.

– Хочу, чтобы меня кремировали, – отрезая тонкий кусочек ростбифа, говорит Алла в их следующий совместный вечер.

– А как же накормить личинок мух, которые потом услужливо накормят птичку, а та в свою очередь станет обедом для кошки? Круговорот пользы, – неспешно продолжает ужин и разговор Марк.

– Предпочту в виде углекислого газа накормить растения. А опарыши уж как-то пусть без меня, – с улыбкой и легким налетом грусти отвечает Алла, – на самом деле, как бы это ни было глупо, я бы хотела быть нигде, не ограничивать себя двумя метрами с табличкой. Чтобы прах развеяли из окна поезда… И ты везде и нигде. Я все время ищу свое место, порядок. Но в этом нет покоя. Так, может, он в том, чтобы не иметь места?

– Философия, – усмехнувшись, замечает Марк, а потом совсем серьезно добавляет: – Покой приходит раньше, чем тело попадает в крематорий или пылью разлетается вдоль железной дороги. Он приходит, когда организм прекращает снабжать кислородом наши неврозы. Но все же покой стоит найти по эту сторону, пока еще можешь им насладиться.

Алла задумалась, погрузилась в себя, медленно разжевывая нежнейший ростбиф с лопающимися зернами дижонской горчицы. Она думала о том, почему так и не обрела спокойствия. Почему всякий раз она ощущала себя до предела натянутой струной, которая при малейшем неверном движении музыканта лопнет и рассечет ему руку. Почему вся ее жизнь, такая взвешенная, без взлетов и падений, где у каждого предмета, события и человека было свое место, все равно оставалась полной тревог? Она знала, в чем через два дня пойдет на работу, сколько клиентов примет, по какой дороге будет возвращаться домой, куда поставит сумку и повесит шарф, что закажет или приготовит на ужин, но это не успокаивало, не давало ощущения контроля и знания, а только перегружало ее уставшую голову немыслимым количеством информации и ответственности…

– Если это так важно, вытряхну я тебя из окна поезда, – знакомый голос прервал ее поток мыслей.

Марк был обеспокоен. Он видел, как она помрачнела и ушла в себя. Он понял, что задел что-то важное, но не хотел вникать в ее переживания. Для него все было просто: жизнь обрывалась через пять минут после остановки сердца. А все, что было после этого, имело значение только для родственников. Много раз он сам с заботой об этих печальных и скорбящих людях резким и выверенным движением пальцев поправлял челюсть покойному, растягивал губы, создавая на лице еле заметную улыбку, а после выдачи тела слышал, как родственники тихо перешептывались: «Смотри, он улыбается, он ушел в лучший мир». В эти моменты суровый и взрослый доктор чувствовал себя сказочником, этаким Дедом Морозом, который дарит веру в чудо, надежду, которой у него самого не было. Видя задумчивую Аллу, он решил не спрашивать ни о чем, а проявить уважение к ее пожеланию и подарить ей надежду на что-то важное для нее и неясное для него.

– Спасибо, – вырвавшись из затягивающих в омут размышлений, с каким-то детским смешком ответила Алла, – вот, кажется, и наши первые планы на будущее.

– Давай пока о более близких планах, – Марк достал два билета на «Вишневый сад».

Серое платье, переливающееся под светом люстр в буфете театра, обнажало спину и, струясь по талии и бедрам, стекало к ногам Аллы, будто искрящийся водопад. Она оглянулась, и коралловые губы расплылись в степенной улыбке: сквозь толпы оживленно щебечущих людей с двумя бокалами игристого пытался проскользнуть Марк. Это был его второй удачный поход к кассе буфета, первый раз в виде добычи он принес бутерброды со светящимися полупрозрачными икринками, которые, казалось, были подобраны точно в тон помады его избранницы. Алла перевела взгляд с Марка на столик и задумалась: почему в таком изысканном месте не могут подавать блюдо с той же утонченностью, что ставят пьесу? Конечно, в театр люди идут не за едой, а за творчеством и эстетикой, но почему здесь последняя исчезает? Неужели за все время существования этого храма драматического искусства нельзя было позаимствовать иной вариант подачи закусок? В конце концов, тарталетки выглядят более аккуратно, чем кусок хлеба, щедро намазанный маслом, на который ложкой вывалили четверть банки икры, не задумываясь о том, что вкусно и красиво – все же связанные понятия… Марк поставил бокалы на столик и поправил очки:

– Прекрасный актерский состав сегодня. Надеюсь, Лопахин в итоге не разочарует. Трижды смотрел «Вишневый сад». Что актеры ни делали: и рубашку на себе Лопахин рвал, и на колени падал, а один раз истеричным голосом кричал минут пять… Надеюсь, что в этот раз смогут обойтись без подобных бурных чувств.

– Я давно была на «Вишневом саде», так там Лопахин не то что на себе рубашку рвал, а даже умудрился на стол Раневскую положить в порыве признательности, – поделилась впечатлениями о знакомстве с пьесой Алла.

– Режиссерское видение. Ну, в этот раз вроде бы без перформансов выходит.

– В этот раз Лопахин хорош. Сложно даже упрекнуть в чем-то. Если только что культуру уж совсем не ценит и чувств людей совершенно не понимает. Но все же ставящий цели, идущий к ним прагматик – скорее положительный герой, – подытожила Алла.

– На фоне других уж точно. Все-таки он один что-то делает и достигает успеха, пока остальные лишь мечтают да копаются в прошлом.

– Удивился бы Антон Павлович, что сегодня его диковатый, не вылезший из лаптей душой персонаж – идеал для некоторых, – рассмеялась Алла.

– Время успешного успеха. Человек действия вытеснил человека мысли.

– Но все же на фоне остальных Лопахин какой-то пустой, что ли… ну хочет он денег и статуса, хочет обойти тех, кто угнетал его отца и деда, но ведь нет в нем глубины, умения видеть в этом саду что-то большее, чем квадратные метры под аренду. Он будто и на чувства не способен. Может, потому актеры и переигрывают, потому что не понимают, как такого вообще играть. Он скучный?

– Зато Петя нескучный. Там идеи социализма столько веселья создают. Никогда не заскучаешь. Или Раневская с ее вечными переживаниями: то по любовнику, который ее как денежный мешок использует, чахнет, то не может уже и так умирающий сад вырубить, потому что он ей какое-то там былое напоминает, а как искусство любит: последние деньги на музыкантов… м-м-м… сказка, а не женщина.

– Про остальных я молчу. Они будто окружающий их мир не осознают, живут в своих мечтах, кто о прошлом, кто о будущем. Но я скорее о том, что он единственный нормальный из них, но все равно недостаточно.

– Всегда будет недостаточно. А если будет достаточно, тогда будет нереалистично.

– Никаких идеалов?

– Никаких идеалов! – бокалы были подняты со стола.

Вечер закончился, Алла вышла из машины, за ней заботливо закрыли дверь. Они стояли у подъезда. Фонарь освещал желтые листья клена, подсвечивая их так, что они казались тысячей маленьких солнц среди темной осенней ночи. На мрачно-синем небе пробивалось несколько звезд, напоминая, что даже в большом городе их свет может покорить сердце смотрящего, вопреки всем прожекторам и фонарям. Пахло свежестью и дождем, который лил весь день. Мокрый асфальт переливался под светом зажженных окон квартир.

– Спасибо за вечер, – поблагодарила Алла, – приятно провести его с человеком, который понимает ценность Лопахиных в нашей жизни.

– Рад порадовать, да и мы с тобой сами немного Лопахины: знаем цену делу и кажемся черствыми сухарями окружающим… или являемся… – усмехнулся Марк, переступив с ноги на ногу и растирая красные руки. Первые морозы давали о себе знать.

– Может, горячего чая?

– Чудесное предложение. А мед есть?

– Есть мед и лимон. Еще облепиха и имбирь, – поднимаясь по лестнице, перечисляла Алла все плюсы содержимого своего холодильника, – но имбирь, если хочешь, натирай сам.

– Ограничимся медом и лимоном.

– Есть черный, зеленый, а есть травяной с мятой и липой. Какой будешь? – хозяйничала на кухне Алла.

– Давай травяной.

Они пили чай, подсветка на кухне помогала различать силуэты, но детали прятались под покровом ночи, Алла сидела на стуле, поджав ноги и натянув на них платье. Марк допивал чай, глядя на пробковую доску над столом, на которой идеально ровно, с точностью до миллиметра, были прикреплены фотографии из путешествий, старое фото усталой женщины, обнимающей двух детей: девочку лет десяти и мальчика лет двенадцати, список задач на неделю и календарь с планами на месяц. «Кто эта женщина? – думал Марк, – Вот она сидит рядом со мной, такая похожая на меня, не нуждающаяся, не просящая, до предела прямая, и в то же время совершенно далекая. За эти встречи я не приблизился к ней. Она ускользает. Даже раскрываясь, становясь ближе, в последний момент она все равно оказывается посторонней».

На его плечо легла легкая женская рука.

– Ты допил чай? Давай кружку. Не люблю оставлять грязную посуду, – сказала Алла.

Марк взял ее руку и поцеловал ладонь, передал кружку, а потом смотрел на нелепую картину: женщина в вечернем платье, созданная, чтобы сверкать, загружает две кружки в посудомоечную машину, разбивая интимную тишину ночи стрекотанием техники.

Алла проснулась раньше, чем обычно. Ей было трудно дышать. Наковальней ее придавило к кровати, а в груди была такая тяжесть, что, казалось, получить хоть немного кислорода от этого мира она уже не сможет. Спустя пару секунд, осознав происходящее, Алла аккуратно вылезла из-под лежащей на ней руки. Привычно села на кровати, привычно вставила ноги в теплые мягкие тапочки, привычно развернулась и взялась за одеяло двумя руками, чтобы его бодро расправить, и с досадой аккуратно вернула назад. Сегодня кровать не заправить после пробуждения. Марк еще не планировал просыпаться. Проведя привычные двадцать минут в душе, Алла, свежая и готовая к новому дню, пружинистым шагом вошла на кухню. Подойдя к кофемашине, она обнаружила одну капсулу, тяжело вздохнула и с надеждой, что Марк проспит еще минут пятнадцать, нажала на кнопку. Послышалось копошение и шаги. В проеме двери появился Марк:

– Доброе утро. Можно у тебя принять душ? Не буду заезжать домой, сразу поеду на работу.

– Конечно, полотенце серое. Я уже положила там, рядом, на полку. Увидишь.

– Спасибо.

– Ты будешь кофе? Капсула одна, но я могу поделить на двоих. Вместо двойного эспрессо будет половина эспрессо, – скрепя сердце решила поделиться самым дорогим Алла.

– Спасибо, но нужно спешить. Так что кофе только твой. А я в душ и побегу. Успею взбодриться на работе.

Марк был прав. Утро оказалось слишком бодрым. Он уже многое видел в своей жизни. Удивить его было сложно. Но каждый раз подобные случаи снова и снова выбивали у него почву из-под ног.

Вместо размеренного утра с чашкой кофе и творожным десертом на деревянном столе, украшенном вазой с сухоцветами и тканевыми салфетками с незатейливым геометрическим орнаментом под глянцевыми бирюзовыми тарелками, его ждал привычный стальной стол с ярким светом и приподнятой над столом, скрывающей новую работу, простыней. Марк убрал простынь. Первым делом взгляд зацепился за бирку:

ФИО: В. Юлия Михайловна,

Отделение: травматология.

Поступила: 25.10.2021.

Дата рождения: 08.05.2008.

Дата смерти: 26.10.2021, 00:12.

Тринадцать лет. На тридцать два года меньше, чем прожил он. Его клиентами оказывались и взрослые, и старики, и дети. Марк привык к тому, что из онкологии часто привозили детей, иногда были пациенты из инфекционного отделения, но это не трогало его сердца. Это была война, проигранная врачам на поле битвы с болезнью, которую не всегда можно победить, о которой он всегда помнил. Это было печально, но естественно: глиобластома – непобедимый противник. Но травматология была самым ненавистным отделением. Он специально, еще будучи совсем юным, не стал судмедэкспертом и выбрал работу более спокойную, за которой не скрывалась жуткая история жизни каждого человека, который попадал к нему. Но травматология периодически напоминала о том, что не только болезни убивают людей. Врачи так же бывают беспомощны перед ударом бампера, как и перед легочной недостаточностью. Спустя несколько часов работы Марк сидел за письменным столом. Он живо видел весь вчерашний день тринадцатилетней Юлии Михайловны: как она перебегала дорогу, видимо, очень торопясь, как тормоза машины издали пронзительный свист, как тело отлетело в сторону. Вокруг собрались люди. Водитель выскочил из машины и, хватаясь рукой за волосы на виске, другой держа телефон возле уха, называл адрес сначала скорой, потом полиции. Скорая забрала Юлию. В больнице больше полудня они боролись за ее жизнь, надеясь как-то собрать тело и заставить его функционировать. Но не вышло. Она не пришла в себя. Последним, что видела Юлия в свои тринадцать, было искаженное диким страхом лицо водителя за стеклом. Бессмысленно. Глупо. Не вовремя. Здоровая, вчера утром еще веселая девочка, перед которой жизнь только приоткрывала свои двери, сотни и тысячи дверей, из которых она могла бы заглянуть за любые, выбрать понравившиеся и идти вперед, познавать мир, делая лучше его и себя, сегодня лежала перед Марком, и ждала ее только одна – последняя – дверь.