Текст книги "Водолаз Коновалов и его космос"

День второй

Проснулся коновалов около полудня. Ему очень хотелось холодного кефира. Он оделся, вышел из комнаты, но вместо того, чтобы свернуть к двери на улицу, заглянул в кухню.

Фаина Дмитриевна сидела в своем инвалидном кресле и отбивала пальцами левой руки ритм песни, звучавшей в ее наушниках. Глаза ее были закрыты. Юрий замер в дверях, глядя на босые стопы, торчавшие из-под зеленого пледа, накинутого на колени. Пальцы ног были уродливо вывернуты в стороны, словно когда-то их выломал с силой какой-то изувер.

– Имя ему – Старость… – неожиданно произнес ее чудной голос.

– Чего? – Коновалов был смущен. Не стоило так пялиться на ее ноги, следовало уважительно опустить глаза, но вместо этого он уставился на лицо старухи. Он все еще не мог поверить, что эти ступни, это лицо и этот голос принадлежат одному человеку.

– Моего врага зовут старость, но доктор Ицкович упрямо лечит меня от артрита, – сказала Фаина Дмитриевна, снимая наушники.

– Я в магазин пойду, вам взять чего-нибудь? – спросил Юра, не зная, куда деть глаза. Наконец он придумал глянуть на холодильник. Пузатый ЗИЛ почуял, что на него обратили внимание, и довольно заурчал в углу.

– Принеси мне, светик ясный, яблочек молодильных и воды живой.

– Какой воды? – переспросил Юрий.

– Минеральной, – уточнила Фаина Дмитриевна, – «Боржоми», если будет.

Коновалов кивнул и вышел. Когда он вернулся из магазина, Фаины на кухне не было. Он оставил на столе бутылку минералки и три огромных красных в черноту яблока, сунул недопитый по дороге из магазина кефир в холодильник и пошел в город. Проходя по коридору, заметил, что красная дверь приоткрыта. Видимо, хозяйка была там.

На городской пляж идти не хотелось. Фаинино сравнение цепко, как клещ, впилось в сознание. Он стоял спиной к морю, а мимо него шли семьи, нагруженные пляжными сумками, плавательными кругами и игрушками. Брели семейные пары, кто в шортах, кто в сарафанах, а кто в одних купальниках. Тащились, едва переставляя ноги, старички и старушки в старомодных панамах. Шли, цокая каблуками по раскаленному асфальту, загорелые красотки в полупрозрачных халатах. И в каждом из них виделось Юрию похотливое чудовище, берущее море против его воли.

Коновалов махнул рукой небрежно, без особой надежды на удачу. Откуда ни возьмись рядом появилось «рено». Водительское стекло опустилось, и улыбающийся водитель спросил:

– Куда едем?

– Можете отвезти меня туда, где есть море и совсем нет людей? – попросил Юра. Водитель понимающе кивнул.

Ехали долго. Город постепенно убывал, дома становились все ниже и беднее, пока не закончились вовсе. Коновалов молча смотрел в окно, туда, где огромное море пестрело барашками волн.

Сорок минут спустя машина свернула вправо, на грунтовку, и метров через пятьсот остановились. Таксист вышел из машины, глянул вниз, довольно махнул рукой, мол, выходи.

– Повезло, никого нет. Вон там тропа, – ткнул он пальцем, – спустишься, и ты на месте. Я через два часа за тобой приеду, идет?

Юра поблагодарил водителя, заплатил ему вдвое больше, чем тот просил, и пошел по тропе. Таксист ревниво смотрел ему в след.

– Ты только это… не рассказывай никому об этом месте, ладно? – крикнул он, когда Юра уже спустился, раздался шум двигателя, и наступила тишина.

Полоска песка, к которой привела его тропа, была небольшой, метра три в ширину и около десяти в длину. Справа и слева она была укрыта от посторонних глаз небольшими утесами, покрытыми редкой растительностью. Отколовшиеся от них когда-то, должно быть, огромные камни громоздились на песке и в воде. На одном из них Коновалов сложил свою одежду и нагой подошел к морю.

– Вот и я, – произнес он и коснулся теплой чистой воды кончиками пальцев.

– Я ждало тебя, – ответило море, нежно дотронувшись до его щиколоток робкой волной.

– Я думал о тебе всю ночь. – Он опустил в воду ладонь до запястья и стал ласково перебирать мягкий песок.

– Я тоже. – Море целовало пальцы его ног, гладило волоски на икрах. – Я хочу тебя.

Коновалов вдруг почувствовал, как его накрывает волна возбуждения, начинаясь от самого горла, прокатывается книзу живота и возвращается обратно, к торчащему вверх кадыку. Он сглотнул, схватил ртом воздух, словно боясь захлебнуться, и вошел в море. Вода обняла его, обхватила бедра. Волны целовали его грудь и живот, ласкали его. Он погружался все глубже и глубже, вдруг замер, всем телом чувствуя, как море подалось ему навстречу, качнулось, выгнулось, и они вместе с протяжным стоном выдохнули.

Два часа спустя он услышал гудок клаксона, оделся. На прощанье ласково погладил воду. Море в ответ поцеловало его руку. Они расстались, ни слова не сказав друг другу.

Таксист только спросил его:

– Завтра во сколько заехать?

– В девять, – ответил Коновалов, отсчитывая купюры. Все-таки повезло с таксистом, хороший мужик попался.

Он вернулся в свою комнату уставшим, вымотанным, но совершенно счастливым, упал, не раздеваясь, на кровать и немедленно уснул.

Разбудили его чьи-то громкие голоса. Он открыл глаза и подошел к открытому окну – в непроглядной вечерней тьме палисадника разговаривали двое.

– Я должна там быть! – говорил Фаинин голос возбужденно и очень расстроенно. – Вы не можете так поступить!

Другой голос принадлежал немолодой и, судя по одышке, полной женщине. Сначала она отвечала сдержанно:

– Фаина Дмитриевна, я приехала сообщить вам о смерти отца лично, хотя могла бы сделать вид, что вас наше горе не касается. Я сделала это из уважения к его памяти. Но мама не переживет вашего появления на похоронах.

– Он любил меня. Он хотел бы, чтобы я проводила его в последний путь.

– Да как вам не стыдно! – неприятно взвизгнула женщина. – Вы с этой своей любовью чуть семью нашу не разрушили! Мама повеситься хотела из-за вас! Дядя из петли ее вытащил…

– Леночка, вы… – попыталась остановить ее Фаина.

– Я вам не Леночка, а Елена Андреевна! – Захрустел гравий, хлопнула калитка, захрипела отъезжающая машина. В наступившей тишине слышались редкие сдержанные всхлипы – Фаина добросовестно, хотя и немного скупо оплакивала Андрея.

Прошло минут десять. Плач становился все тише, в конце концов раздался тяжелый вздох, знаменовавший его окончание. Выждав еще минуту, Коновалов высунулся в окно, осторожно покашлял и спросил:

– Фаина Дмитриевна, вам помочь подняться домой?

– Да, Юрий, я была бы вам очень признательна, – ответила Фаина своим неспешным элегантным голосом, в котором не было и следа слез или горечи.

Коновалов спустился в палисадник, ловко вкатил кресло вверх по ступеням и отвез ее по темному коридору на кухню.

– Много слышали? – спросила она, когда он припарковал коляску на ее обычном месте.

– Немного, но достаточно, чтобы понять суть, – честно сказал Коновалов. – Примите мои соболезнования.

Фраза была очень уж сухой. После такой сухой фразы нужно было встать и уйти в свою комнату, но уходить Коновалову не хотелось. Он с удивлением обнаружил, что едва проклюнувшийся вчера крошечный интерес к этой женщине заметно вырос.

– Это очень старая история. Почти такая же старая, как ее героиня… – Фаина промокнула глаза салфеткой. – Хотите, я ее вам расскажу?

Коновалов хотел, даже закрыл глаза, чтобы лучше слышать. Голос ее обволакивал и баюкал.

– Давным-давно в одном королевстве на берегу моря жила-была королева. Ее муж, король, однажды ушел в море и не вернулся. Убитая горем королева приходила на берег и заводила долгие протяжные песни. Она надеялась, что король услышит ее и вернется, но только море внимало ее песням.

– Море, – пела она, – верни мне моего любимого!

– Я верну его тебе, – ответило море, – если взамен ты отдашь мне то, что ждет тебя дома, но о чем ты не знаешь!

Королева согласилась. В замке ее встретил прекрасный принц, заехавший погостить в ее королевство. Он услышал дивное пение королевы и влюбился в нее. Королева не могла ответить ему взаимностью – она все еще любила своего погибшего короля.

Прошло совсем немного времени, и у королевы родился сын. Это был самый красивый ребенок на свете, как две капли воды похожий на короля-отца. Она любила сына всем сердцем.

Меж тем прекрасный принц стал все чаще наведываться в ее замок, принося чудесные дары и воспевая ее красоту в своих речах, потому что полюбил королеву. И однажды он все-таки добился ее расположения.

Как-то влюбленные отправились вдвоем купаться. Море же давно поджидало их. Налетел шторм и забрал принца. Королева осталась на берегу. Она смотрела, как тонет в высоких волнах ее возлюбленный, и не могла ему помочь. Сколько раз ни пыталась она войти в воду, большая волна выбрасывала ее на берег.

– Море! – взмолилась она наконец. – Возьми мою жизнь взамен жизни принца, – попробовала откупиться королева.

– Зачем мне твоя жизнь, подруга? – усмехнулось море.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу…

Рев моря заглушил его ответ. Коновалов стоял на берегу и видел голову принца, которая изредка показывалась в высоких волнах, видел, как королева кричит что-то в лицо грохочущей стихии, но не мог разобрать ни слова. Внезапно шторм стих, последняя волна вынесла к ногам королевы ее принца, еще живого. Голова Коновалова упала, он вздрогнул и открыл глаза.

– Я смотрю, вы задремали, – улыбнулась Фаина.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил он, – что стало с принцем?

– Королева приказала ему вернуться домой и запретила впредь появляться в ее королевстве. Но принц до конца своих дней любил ее, о чем и сообщила нам с вами сегодня Елена Андреевна, – закончила Фаина.

Коновалов очень хотел узнать, что же пообещала морю королева в обмен на жизнь принца, но спросить постеснялся.

Черный опал

Следующим утром таксист снова отвез Юру туда, где, спрятавшись от посторонних глаз, между двумя утесами ждало море. Оно обрадовалось, засмеялось, принялось швырять в него брызгами, разбивая волны о камни. Юрий разделся и вошел в прохладную утреннюю воду. Море подхватило его осторожно, бережно и понесло от берега. Отплыв метров на пятьсот, Коновалов заметил под водой огромный камень.

– Сядь, передохни, – пригласило его море.

Он взобрался на камень и посмотрел на бухту. С дороги и тем более с пляжа она казалась просто небольшой полоской песка, со всех сторон окруженной камнями. Отсюда утесы с их симметрично расположенными гротами напоминали согнутые в коленях, призывно разведенные женские ноги. Белый треугольник пляжа, темные камни и узкая тропа, по которой спускался Коновалов, превращались в манящее женское лоно.

Волны ласкали светлую складку меж каменных бедер, гладили белые ягодицы и тонущие в воде щиколотки. Юрий любовался этой картиной и чувствовал, как накрывает его возбуждение, смешанное со стыдом. Такое случалось с ним в прыщавом подростковом возрасте, когда в бассейне кроме их команды занимались девчонки-синхронистки. Он слышал плеск воды, видел широкоплечие тела пловчих, не лишенные, впрочем, завораживающей округлости там, где глаза ждали эти округлости найти. Он жадно принюхивался к запахам хлорки, дезодорантов и духов и чувствовал, как неуместное, нежеланное возбуждение вздымает его плавки, превращая в жертву насмешек. В такие моменты он, не дожидаясь команды тренера, нырял в бассейн и плыл, плыл, плыл, отталкивался от стенки и плыл еще быстрее, зная, что с каждым гребком его возбуждение становится все меньше. Выныривал, только убедившись, что абсолютно спокоен, и перед тем, как выйти из воды, поправлял плавки.

Сейчас никто не смотрел на него, никто не мог посмеяться над его естеством, но было все так же стыдно. Повинуясь детской привычке, он оттолкнулся от камня, скользнул в море и поплыл, мощно и зло загребая воду. Когда возбуждение схлынуло, Юрий вышел на берег и обернулся. Отсюда камня видно не было, только бескрайнее синее море. Посмотрел на утесы. С этой точки эти два продолговатых выступа вовсе не казались похожими на ноги. И гротов отсюда видно тоже не было.

Подгоняемый любопытством, Коновалов полез по камням, царапая колени и ладони. Трижды едва не упал, поскользнувшись. Наконец увидел то, что искал, – промытую в скале высокую арку. Под ее сводами на белом песке что-то блестело на солнце. От арки Юру отделяла широкая полоса воды, недостаточно глубокая, чтобы плыть, с усыпанным острой галькой дном. Он старался ступать осторожно, но камни впивались в ноги. Он поскальзывался, падал, и соль разъедала ободранные колени. Казалось, волны стали выше и норовили сбить Коновалова с ног. Один раз им это удалось, он упал плашмя, и следующая волна поволокла его в море, а камни, словно заточенные специально для такого случая, сдирали кожу с его живота и груди. Коновалов сам не понял, как ему удалось подняться, но, встав на ноги, увидел, что грот совсем рядом. Еще минута, и он оказался под нешироким сводом.

– И-и-и-эх! – издал он крик победителя.

– И-и-и-эх… и-и-эх… и-и-и-эх, – утробно отозвался утес.

Юра упал спиной на прохладный песок, еще не просохший после прилива. Руки, ноги, грудь и живот – все саднило. От мысли о том, что придется проделать тот же путь, чтобы выбраться отсюда, стало тошно. Он долго лежал, раскинув руки в стороны, смотрел на плавные линии камней, которые море вымывало миллиметр за миллиметром долгими веками, и чувствовал себя одной из песчинок, коим нет числа, ничтожным, маленьким.

– Каждая песчинка – часть меня, – прошептало в ответ его мыслям море.

Он поводил руками и ногами вверх и вниз, оставляя на песке подобие снежного ангела. Море засмеялось и плеснуло на него волной. Капли воды раскрасили ангела смешными темными горошинами. Несколько капель упали на свежие царапины. Коновалов ойкнул, вскочил на ноги, краем глаза заметил все то же поблескивание в центре грота. Солнечные лучи уже добрались сюда, и белый песок стал нестерпимо горячим. Подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, он нашел источник сияния. Это было массивное кольцо. У Юриного дедушки было похожее. Кажется, такие называли печатками.

В золотую оправу был вставлен большой гладкий черный камень. Коновалов осторожно нагнулся к воде, сполоснул находку от песка и рассмотрел ее внимательней. Камень переливался на солнце оттенками синего и бордового, вспыхивали и исчезали в его бездонной красоте яркие звезды, загорались и гасли созвездия, сияли галактики. Юра долго любовался игрой света в невиданном перстне, погружался и плыл по каменной вселенной, не мог оторвать взгляда от сказочного мерцания. На безымянный палец правой руки, где еще оставался след от обручального кольца, печатка села превосходно.

Коновалов обследовал грот, не найдя там больше ничего интересного. На противоположной стороне арка сужалась до размеров хула-хупа, в отверстие были видны каменные глыбы, закрывавшие выход на ту сторону утеса. На одной из стен на высоте глаз было нацарапано «Хабаровск – 1980». Других следов пребывания здесь людей – мусора, кострищ, экскрементов – Коновалов не обнаружил, из чего сделал вывод, что жителей других городов здесь не было. Он ласково погладил своды грота, как гладил бы ногу любимой женщины, поцеловал печатку и отправился в обратный путь.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда он добрался до своего пляжа. Таксист нервно гудел в клаксон. Не успев обсохнуть, Юра натянул шорты и майку и быстро вскарабкался наверх.

Таксист встретил его у тропы.

– А я уже вниз за тобой идти собрался. Гудю, гудю, а ты все не идешь. Смотрю, одёжа твоя на камне лежит, а тебя нет, – проворчал он, оглядывая Коновалова с ног до головы, – чего майка-то в крови? В грот лазал?

Коновалов кивнул и открыл дверь.

– Погоди, пакет постелю, а то ты мне все чехлы намочишь, Ихтиандр.

Он накинул на сиденье огромный мусорный мешок и широким жестом пригласил Юру сесть. Сначала ехали молча. Солнце раскрасило белую пыль, синее море, зеленую траву в оттенки розового. Мир стал нестерпимо ярким и нестерпимо красивым.

Таксист то и дело косился на руки Коновалова и наконец спросил, кивая на перстень:

– Утром не было… Нашел, что ли?

– Нашел, – подтвердил Юра.

Таксист уважительно покачал головой:

– Мы в детстве тоже по пляжам промышляли. Каждый день что-нибудь находили – то колечко, то сережку. Вано как-то зуб золотой нашел, его в ломбарде взяли по цене лома. Я, кстати, на свою первую машину на пляже насобирал. Но такого, как у тебя, мне ни разу не попадалось. Ишь как светится, драгоценный, что ли?

Коновалов пожал плечами.

– Только зря ты его нацепил, примета плохая – найденное носить, – предостерег его таксист. – Отнеси в ломбард, там за него хорошую цену дадут. Сейчас он уже закрыт, но можем завтра утром заскочить. Это недалеко от тебя, на Ленина. Завтра-то везти тебя на пляж?

Договорились снова на девять утра.

– Меня, кстати, Сергеич зовут, – представился таксист на прощание.

– Юрий, – ответил Коновалов. Они пожали друг другу руки. Сергеич сунул Коновалову яркую синюю визитку, на которой под желтыми шашечками были напечатаны остальные составляющие его имени и номер телефона.

Коновалов не без радости отметил, что свет на кухне горит, пересек палисадник и протянул руку к двери, но та распахнулась сама. Из дома вышла высокая плечистая женщина лет сорока, в джинсах и легкой куртке, накинутой поверх футболки. В руках она держала объемный мусорный пакет.

– Добрый вечер, – негромко сказал Юра.

– Добрый, – ответила женщина низким голосом. – Вы, должно быть, наш новый синий постоялец. Юрий, если я не ошибаюсь? Хорошо, что вы вернулись. Я дала Фаине Дмитриевне успокоительное, но она наотрез отказалась лечь в кровать, сказала, что будет ждать вас. Вы уж проследите, чтобы она не уснула в кресле. У нас такое уже случалось.

Коновалов понял, что перед ним та самая Маша, которая по вечерам заваривает мятный чай.

– Конечно, – ответил он. – Не переживайте, Мария, идите домой, я за ней присмотрю.

Мария улыбнулась, перехватила пакет и вышла за калитку.

В коридоре было темно, только свет с кухни освещал замершую у дальней стены коридора белую фигурку, похожую на призрак. Не поймешь, то ли есть она, то ли нет.

– Добрый вечер, Фаина Дмитриевна, – сказал он и включил свет.

В свете лампы жутковатое видение оказалось ожидавшей его возвращения хозяйкой дома.

– Добрый вечер, Юрий, – улыбнулась Фаина, – вы не составите мне компанию сегодня вечером?

– С радостью, только переоденусь, – ответил Юрий. Он в самом деле был рад ее приглашению.

Через пятнадцать минут окутанный запахом чистоты, шампуня и туалетной воды, в светло-голубой рубашке и новых, купленных Мариной для их несбывшейся счастливой жизни льняных брюках, Коновалов стоял на пороге кухни. Думал, когда Фаина уснет, сходить в один из ресторанов на пляже, но ресторан ждал его дома.

Накрытый нарядной скатертью круглый стол был уставлен всевозможными закусками. Были тут и волованы с красной икрой, и вареный язык с хреном, и лохматый ярко-зеленый салат с ломтиками сочной розоватой буженины, и посыпанные рубиновыми зернами граната рулетики из баклажанов, наполненные аппетитной начинкой, и запеченная курица, истекающая соком. В центре стола, возле вазы с фруктами, в массивном бронзовом канделябре горели пять высоких белых свечей. В кухне царил аромат домашнего праздника, та особая смесь запахов чеснока, свежих огурцов и духов, которую Коновалов так любил в детстве.

Необыкновенно красивая Фаина сидела на своем обычном месте. Она подвела и без того безупречные брови, накрасила глаза, неброской помадой тронула губы. На ней было элегантное белое платье, расшитое по вороту и плечам кружевом. Из высокого небрежного пучка, украшенного жемчужными шпильками, выбились, словно невзначай, седые пряди. На морщинистых пальцах с изящным маникюром тускло блестели массивные кольца. На левой руке он заметил большой перстень с мутным белым камнем. В этом камне перекатывались лазоревые волны, мерцали в свете свечи невесомые розовые рыбки, вспыхивали на долю секунды полупрозрачные медузы, раскрывали перламутровые створки жемчужницы, показывали свои сокровища и растворялись в прозрачной голубой воде. Коновалов погрузился в мерцание камня, второй раз за день зачарованный волшебной силой минерала.

– Нравится? – Фаина протянула ему руку с перстнем. Он взял ее бережно и прикоснулся губами к морщинистой коже, покрытой старческими пигментными пятнами. Сам не ожидал от себя такого жеста. Тело сделало все само, как будто сработала мышечная память, выбралась из генетического забытья, доведенная далеким предком до автоматизма привычка. Перстень на миг оказался очень близко к его лицу, и он ощутил острый запах соленой воды, рыбы и выброшенных на берег гниющих водорослей.

– Очень красивое кольцо. Что это за камень? – спросил Коновалов шепотом, отстраняясь от ее руки и заливаясь от смущения краской.

– Опал, – Фаина тоже смутилась, но было видно, что странный жест Юрия ей польстил, – это мое обручальное кольцо. У Филиппа было похожее, но с черным камнем.

Юрий прикрыл левой рукой подарок моря. Фаина на его движение не обратила внимания.

– Сегодня годовщина нашей с Филиппом свадьбы, – продолжила она, – я всегда отмечаю этот день. Сегодня – шестьдесят третья… Представляете, шестьдесят три года подряд я накрываю стол на двоих, а моего мужа на этом празднике не было ни разу. Я так рада, что сегодня вы ко мне присоединились.

Коновалов мысленно похвалил себя за то, что вышел к ужину нарядным, также мысленно отругал, что не принес цветов или подарка. При мысли о подарке он почувствовал жжение в том пальце, на которое было надето кольцо.

– Я на минутку… – сказал он, вставая. Хозяйка кивнула. Коновалов прошел в свою комнату, не без усилий снял кольцо – палец отек за день и ни в какую не хотел отпускать подаренное украшение.

– Не может быть, чтобы это было кольцо ее мужа, – думал Юра, вытягивая палец из золотого плена. Опал искрился в свете торшера, показывая новые темные глубины. – По ее словам, он давным-давно умер.

– Она попросила таксиста подбросить кольцо, – вмешался в мысли напуганный Юрик, – они сговорились и все подстроили. Помнишь, как в первый день с королем в пасьянсе.

– В гроте не было никаких следов, – парировал Юрий.

– Нет, таксист не мог, – уверенно заключил храбрый Коновалов. Он определенно был туповат.

Кольцо соскочило с пальца и с громким стуком ударилось об пол.

– Юра, у вас все в порядке? – донесся с кухни крик Фаины.

– Да, я уже иду, – ответил Юра.

– Я положу вам курицу, – поставила она его в известность.

Коновалов кивнул, поднял кольцо, чтобы убрать в свой рюкзак, служивший в самолете ручной кладью. В кармане рюкзака лежал белый пакет с синими буквами «Duty Free». Это были купленные в московском аэропорту духи, которые он вез в подарок Фаине.

Коновалов наскоро подготовил сумбурную сопроводительную речь про праздник, который омрачен, но все-таки это праздник, и поэтому вот, купил в аэропорту, специально для вас. Но говорить ее не стал, молча протянул белую коробку с золотыми, скачущими по строчке буквами.

– Мне кажется, так пахнет ваш голос, – добавил вслед, умудрившись обойтись без остальных слов.

Фаина приняла подарок очень умело, можно сказать, виртуозно. Никакой жеманности, жадного нетерпения, никакого показного восторга или, напротив, разочарования не было в ее реакции. Она просто взяла его в руки и сказала: «Спасибо!» Но каким мягким и теплым стал ее голос, каким светом загорелись ее глаза, как ласково провела она правой ладонью по слюде.

Так легко и радостно оказалось делать ей подарки, что Коновалову захотелось подарить ей что-нибудь еще, и не когда-нибудь потом, а немедленно. Он мысленно порылся в своих вещах, обыскал свою сумку, пошарил в карманах, заглянул в бумажник, но нашел только потертый брелок без ключей и проездной на метро. Под проездным пальцы нащупали в памяти что-то прохладное и влажное. Коновалов с некоторой опаской вытащил находку. Это оказался его последний вечер в Москве: зудели в воздухе комары, смеялся оступившийся на берегу по колено мокрый Михалыч, лаял Максим, выпрашивая последнюю сосиску. Приятно щекотал ноздри аромат шашлыка, густой, почти осязаемой пеленой окутавший берег водохранилища.

Коновалов довольно протянул Фаине так кстати найденные сувениры. Они ей, кажется, понравились. Все, даже комары, особенно неугомонные в тот день. Только когда невидимая женщина начала звать Костю, Фаина потемнела лицом и резко отложила подарок в сторону.

– Простите, я думал, я его выложил, этот крик… – затараторил было Коновалов. – Ведь как чувствовал, что не стоит брать…

Но Фаина снова улыбалась, вертя в руках пузатый флакон с золотой спиральной крышкой, подносила его к губам и нюхала, будто целовала:

– Спасибо, Юра! За все – спасибо!

Они ели приготовленные Машей угощения, по очереди хвалили ее: то за восхитительную курицу с хрустящей оранжевой корочкой, то за удивительный соус, которым был полит салат, то за язык, «тающий на языке». Фаина смеялась нечаянному Юриному каламбуру, он пробовал шутить еще, но выходило неуклюже, отчего она снова смеялась. Когда она говорила, он закрывал глаза, и ему казалось, что с ним на кухне сидит не древняя старуха, а молодая, очень красивая и желанная женщина.

– Знаете, Юрий, в молодости я была певицей. Пела в местной филармонии и в одном ресторане, куда только партийная верхушка ходила. Меня однажды там сам Утёсов услышал, приглашал в Москву переехать.

– Почему не переехали?

– Мне отсюда уехать нельзя. Не отпустит оно меня. – Фаина глубоко вздохнула и закрыла заблестевшие вдруг глаза. – Даже на тот свет не пускает, крепко держит, проклятое.

Юрию вдруг стало страшно, что море услышит и обидится. Он вспомнил, как в первом классе Паша придумал доказательство существования Бога. Нужно было произнести вслух богохульные слова. Звучало богохульство в рифму и очень по-детски, но стоило произнести его, как тебя настигала неминуемая кара господня, такая же глупая и детская. Можно было, например, получить двойку, потерять карманные деньги или, как случилось с неверующим до того дня Коноваловым, разбить при падении колено и порвать школьную форму, за что будет ждать тебя еще одна страшная кара, на этот раз от деда Жени.

– Зря вы так о нем, – предостерег Коновалов Фаину.

– Защищаешь? – вдруг вскинула она голову и зло сверкнула глазами. – Может, ты поверил ему? Так брось это! Ни одному слову не верь! Не принимай от него, если дарить будет, и сам ему ничего не обещай! Оно заберет свое! Уж найдет способ! Все заберет! Все заберет! Все! – Фаина и сама не заметила, как перешла на ты. Глаза ее, обычно ясные, изумрудно-зеленые, подернулись мутной пеленой, рот искривился, голос стал низким и хриплым. – Не ходи к морю, слышишь? Я запрещаю тебе, Шура!

– Фаина Дмитриевна, – попытался остановить ее Коновалов. – Выпейте воды!

Пока наливал воду из большого графина, пока поил ее, стараясь не обращать внимания на стучавшие о хрустальный край бокала зубы, Фаина успокоилась. Пелена исчезла, голос стал прежним.

– Простите меня, Юрий. Со мной в этот день всегда так. Я говорила Маше, что ее таблетки на меня не действуют.

– Ничего, – успокаивающе гладил ее по морщинистой руке Юрий, – все хорошо, все хорошо.

– Что за место? Куда вы меня возите? – спросил он Сергеича следующим утром, когда город остался позади. Сергеич дернул плечами.

– Я тебе расскажу, только ты никому, ладно? Я как-то домой пришел, а в моей кровати жена с квартирантом… ну… ты понимаешь… Я разозлился, избил обоих, думал, убил… Прыгнул в машину, поехал, сам не знаю куда… Остановился у тропы, спустился вниз, а там – море. Не то, которое в городе, а настоящее, живое. Поплакался ему, искупался – вроде легче стало. Домой вернулся – ни жены, ни квартиранта, в шкафах – пусто. Выходит, не убил. И с женой само решилось. На следующий день так тошно опять стало, хоть вешайся. Я опять туда поехал. И так каждый день. Стал на наркомана похож – пока не съезжу к морю, жить не хочу.

– А как соскочили? – поинтересовался Юрий.

– С девушкой познакомился, закрутилось у нас – любовь, все дела. К морю долго не ездил, не до того было, но однажды решил на Катерину впечатление произвести. Давай, говорю, покажу тебе море, какого ты не видела. Пока спускались, отплывали от берега, море спокойное было, тихое. А как она поглубже заплыла, как взбесилось. Схватило ее и приложило головой о камень… Где только на такой глубине камень нашло? Я ее вытащил, в больницу отвез. Через месяц поженились. Но я с тех пор вниз не спускаюсь. Боюсь, как бывший наркоман – героина.

Таксист посмотрел на Коновалова пристально и спросил:

– А ты не боишься?

– А вы, когда жену спасали, обещали ему чего-нибудь? – вопросом на вопрос ответил Юрий.

– В каком смысле? – не понял вопроса Сергеич.

Коновалов не стал объяснять, так что дальше ехали молча. Он нащупал в кармане брюк гладкий холодный камень кольца и всю дорогу незаметно гладил его подушечкой большого пальца.

– А ты чего, правда не боишься? – спросил напуганный Юрик. Коновалов от неожиданности подпрыгнул.

– Ты чего пугаешь человека? – прогнусавил храбрый Коновалов. – Хотя после того, что она вчера устроила, даже мне страшно.

– Давай скажем Сергеичу, чтобы вернул нас в город, – попросил напуганный Юрик.

– Я – за! – согласился храбрый Коновалов.

Коновалов не успел ничего ответить – они уже съехали по грунтовке вниз и уткнулись в задний бампер белого «опеля» с московскими номерами. Коновалов с удивлением обнаружил, что сердце его неприятно сжалось. Так же оно сжималось, когда жена кокетничала по телефону со своим другом детства Лёшей. То же, должно быть, чувствовал Сергеич в тот злополучный день, когда увидел белую туристическую задницу там, где этой заднице было вовсе не место.

На пляже обнаружилась-таки белая туристическая задница, но располагалась она на положенном ей месте – между двух согнутых в коленях женских туристических ножек.

– Вы только приберите там все за собой, – гаркнул вниз подошедший к Юрию Сергеич и добавил тихо: – Как оно их сюда пустило, не пойму. Поехали, что ли?

Но уезжать не пришлось. Напуганные появлением двух мужчин, московские гости уже поднимались по тропе, держа в руках пакет с мусором. Полная женщина лет тридцати поправляла платье, мужчина на ходу застегивал ширинку на джинсах. Они молча сели в машину и укатили, окутав Коновалова и Сергеича серой пылью.

– В четыре смогу забрать. Устроит? – спросил Сергеич. Он смотрел вдаль, на маленький темный силуэт корабля на горизонте. Взгляд был пустым.

Коновалов согласился, спустился вниз и брезгливо посмотрел туда, где каких-то десять минут назад сверкала белая попа водителя «опеля». На песке еще различались отпечатки женских ягодиц. Море смутилось, быстрым движением волны смахнуло следы чужого присутствия, как застигнутая врасплох хозяйка смахивает со стола хлебные крошки.