Текст книги "Проза"

Ирма обернулась к гостям и торжественно ответила: «Да!

Все захлопали в ладоши и стали поздравлять молодых с помолвкой, которая произошла прямо на их глазах. Констанция улыбалась, но Генрих, посмотрел на неё, когда Ирма отвернулась от сестры, и увидел совершенно неожиданное выражение на её лице. Констанция думала, что на неё никто не смотрит, а потому не следила за мимикой. Но Генрих смотрел, и его весьма озадачил её вид. А когда Констанц взглянула на альпиниста, её глаза потеплели, и она стала похожа на тряпочку, об которую так и хочется вытереть грязные ноги.

Генрих повернул голову к Анхен и увидел, что та тоже смотрела на Констанц всё это время. Тогда он прошептал ей на ухо: – Ну, что скажешь, сестрица Анхен, хороша Констанц?

Анна в ответ только открыла веер, скорее для того, чтобы отгородиться от увиденного, чем развеять вокруг себя духоту.

Свадьба была назначена через три дня после помолвки. И всем казалось, что Ирма была счастлива. Она вся светилась каким-то переливающимся сиянием. Может быть потому, что её розовое платье украшала сиренево-белая вуаль с блёстками, красиво ниспадающая с её распущенных волос до самого пола. Мориц крепко держал её за руку, и они не расставались, ни на один миг, до самого окончания свадебного пира. На следующий день все узнали, что молодожёны уехали в горы, в свадебное путешествие.

Ах, отель в горах весной, разве может быть что-то более красивое на этой земле? Невозможно сидя смотреть на горы. Душа требует стоя взирать на торжественную красоту снежных вершин. Чтобы вместе с ними возносить к Небу Небес хвалу Создателю видимого и не видимого Мира.

Ирма и Мориц вместе загорали на террасе. Вместе спускались по канатной дороге. Вместе лазили на несколько часов в горы. Вместе они были, практически, всё время. Но прошёл месяц, и её второй муж исчез, совершенно так же, как первый. Она ждала его несколько дней. Искала его, всех спрашивала о нём. Но, увы. Все поиски были тщетными. Он пропал, совершенно так же, как когда-то пропал Макс-пасечник.

Утром, перед отъездом домой, Ирма стояла на крыше отеля и смотрела на испаряющийся в долине туман. Она подумала в тот момент, что Мориц испарился из её жизни совершенно также. И, как об утреннем тумане днём уже мало кто помнит, так и она мало, что вспомнит о Морице через пять долгих, очень долгих лет. На память о муже Ирма написала стихотворение:

 
Мы были здесь вдвоём когда-то…
Нас помнят каменные стены.
Их мягкий мох на древней кладке,
Словно бы вздувшиеся вены.
Была ли ноша непосильней —
Молча присутствовать на свете?
Или они давно устали
Задерживать суровый ветер,
Смыкая старые ладони
Над столь же старым вешним садом,
Где украшается под осень лоза
Янтарным виноградом.
Мы были здесь вдвоём когда-то…
Теперь сюда приду одна я,
По мхам ладонью проведу,
Пыль, словно слёзы, вытирая.
Хочу, как камни крепостные,
Молча присутствовать на свете
И загораживать собою,
Пускай не долго, сильный ветер.
Сомкну уставшие ладони
Над этим старым вешним садом,
Чтобы под осень прорасти
Лозой с янтарным виноградом.
 

В день исчезновения зятя, родители Ирмы обнаружили, что пропала Констанция. Никому, не сказав ни слова, не оставив записки, она вышла из дому, села в такси и уехала в неизвестном направлении. Днём позже обнаружилось, что в личных вещах Констанц нет только мешочка с монетками, которые она копила с детства на покупку свадебных туфель.

Ирма не плакала, нет. Она отправилась из отеля, не заезжая домой, на ферму. Заперлась у себя в комнате и пила Кирш, как проклятая. Она не открывала дверь ни родным, ни друзьям. Потом, опомнившись, позвонила в «Детективное агентство» и наняла сыщика. Но тот вернулся через неделю ни с чем.

Когда братья закрыли дверь за детективом, Альберт сказал: – Что скажешь Генрих, может быть, она убивает своих мужей?

– А ты спроси у Франца, – откликнулся Генрих, – Но только пусть он сначала нам ответит, что он думает об исчезновении Констанц.

– Франц, ответь Генриху на вопрос, – попросил Альберт.

– Увольте меня ото всех этих баб! Зачем о них говорить?! Зачем о них думать?! Зачем бороться за их любовь? Когда они, ни с того ни с сего, говорят «да» совершенно чужому мужчине! – с этими словами, он посмотрел в глаза Генриху. И выпив стакан Шнапса залпом, продолжал: – А после этого, она валяется в запертой комнате, пьяная вдрызг, и ей абсолютно наплевать… – он не договорил, поставил стакан на деревянный Бирдекель, но неровно, стакан упал на пол. Франц пожал плечами и пошёл спать.

Поздно ночью, когда Альберт и Франц громко храпели в своих комнатах, Генрих влез в комнату Ирмы через окно. Она спала одетая, не расстелив постель, её красивые волосы веером падали на пол, закрывая лицо. Он присел рядом с ней. И стал гладить её по голове, приговаривая: – Бедная моя, глупая моя девочка, однажды ты будешь моей, Ирма, или не достанешься никому. Я так решил и так будет. Спи и помни мои слова. Завтра ты проснёшься, и будешь жить дальше, будешь жить для меня и только для меня, – он поцеловал прядь её волос и вылез из окна. Ирма даже не пошевелилась ему в ответ.

Утром, она легко сбежала по ступенькам лестницы к завтраку, с дежурной улыбкой на лице, увидев братьев и Анхен, махнула им рукой, как ни в чём не бывало, схватила кусок пирога со стола и побежала на электричку.

Часть 3

Ирма сняла себе отдельную от родителей квартиру и практически перестала общаться с роднёй и друзьями. Хотя те и встречались с ней в храме по воскресеньям, но толком поговорить им никак не удавалось – она всегда торопилась куда-то. В таком режиме Ирма прожила четыре долгих года. Все знали, что она продолжает работать в Гимназии, все регулярно видели её в церкви. В конце концов, этот минимум общения с Ирмой был стабильным. И все потихоньку привыкли жить с ней в таком ритме. А уж что творилось в её душе, знал только Господь Бог, да слышал священник, у которого она исповедовалась. Однажды, на одном из семейных чаепитий, зашёл разговор об Ирме, и выяснилось, что абсолютно все чувствовали себя виноватыми перед ней, вот только в чём, никак не могли понять.

Время не останавливалось ни на минуту. Время неслось с такой силой, что казалось утро, не успев начаться, превращается в вечер, минуя день. Братья Рор закончили учёбу и, получив дипломы, пришли на работу в фамильную фирму. Отец был очень доволен. И мать прослезилась от гордости за своих сыновей. Анхен прислушалась к советам братьев и стала учиться на повара. А, когда в семье устроили праздник, в честь преемственности поколений, Анхен угощала всех лично сделанной белой колбасой и вишнёвым бисквитным тортом «Шварцвальд». Поскольку Ирма не смогла присутствовать на празднике, ей послали кусочек торта курьерской почтой. Но, к изумлению курьера, кусок был подарен ему, в счёт чаевых – Ирма не открыла дверь.

Рождественский бал в новом году был очень многолюден. Подросло новое поколение родственников, и они впервые принимали участие в столь торжественном празднике. Ирма забежала на бал только чтобы поцеловать мать и отца, обняться с двоюродными и троюродными сёстрами, пожать руки братьям.

– Ты не останешься на вечер? – спросил её вдогонку Генрих.

Она, сбегая по ступенькам, только помахала ему рукой и выскочила из дома. Он побежал за ней следом. Ирма села в автомобиль. Генрих выскочил на улицу, громко хлопнув парадной дверью, но мужчина, садившийся за руль, даже не обернулся на звук. Машина поехала. Генрих попытался её догнать, чтобы рассмотреть того кто, увозил его Ирму неизвестно куда. Но, не догнав их, Генрих вернулся в дом.

– Всё бегаешь за «своей» Ирмой, – встретил его вопросом изрядно подвыпивший Франц и дал ему свою кружку с Глинтвейном, – На-ка выпей, пока не простудился.

Генрих выпил и, поставив пустую кружку на поднос для писем в фойе, задумался, при этом машинально положив руки в карманы, он сжал их в кулаки. Увидев этот жест, Франц сказал: – Генрих, зачем ты так влюблён в эту балбеску! Вот объясни мне, прошло почти пять лет после альпиниста, и у неё почему-то опять завёлся мужик. И заметь, это снова не ты, мой дорогой!

– Ты пьян и болтлив, брат мой Франц, – сказал ему Генрих и хлопнул его по плечу, – Отдыхай, в этот раз я справлюсь с её женихом сам! Он уже не молод и не будет заламывать слишком большую сумму за то, чтобы исчезнуть из жизни Ирмы навсегда.

Франц погрозил брату пальцем и отправился в спальню, а не в праздничный зал. – Ну не пугать же своим видом юных кузин! – икнув, сказал он самому себе и пожал плечами.

В начале лета была объявлена помолвка одной из дальних родственниц. И на праздник съезжались гости. Среди нарядных гостей выделялось тёмно-синее бархатное платье Ирмы. Она сидела в окружении подруг и двоюродных сестёр. Братья, как только увидели её среди гостей, подошли к ней поближе. Генрих не выдержал её молчания и спросил: – Что с тобой, дорогая Ирма? У тебя такой траурный вид. Кто-то умер?

– Может быть и так, – не глядя на него ответила Ирма, – Вы, наверное, будете смеяться. Я тоже смеялась, когда мой третий муж исчез ровно через месяц после свадьбы. Совершенно так же, как исчезли в своё время Макс и Мориц. Я смеялась весь день и понимала, что у меня была истерика. На следующий день я плакала. Потом я написала стихотворение, хотите, прочту его вам?

Все кивнули. И она достала из сумочки сложенный пополам лист бумаги, поправила вуаль на шляпке и прочла:

 
Взамен моей любви
Теперь твоя любовь,
Над крыльями зари
Разлитая как кровь.
Взамен моей судьбы
Теперь твоя судьба —
Предутренней звездой
Расколотая тьма.
Мне жизнь свою отдать
Взамен твоей легко,
При этом, не прося
Для счастья ничего.
 

Кто-то из кузин вздохнул, кто-то всхлипнул, кто-то отвернулся, чтобы вытереть слёзы. Помолчав немного, Ирма сказала: – Ну вот, я снова вернулась домой. Я снова среди родных. И снова одна. Понимаю, что у меня впереди пять долгих лет одиночества, с безнадёжной надеждой на возвращение моего супруга. Понимаю, что моё ожидание будет бессмысленным, он не вернётся, – она открыла сумочку, достала платок, чтобы вытереть сползающую по щеке слезу, и продолжала: – Простите меня за то, что я прятала от вас своего знакомого. Я думала, что кто-то из близких затеял со мною злую шутку, заставив меня страдать. Но, по-видимому, я ошиблась. Мой враг не может быть среди моей родни. Никто из вас не был знаком с моим третьим мужем. Но тогда, кто причиняет мне боль столько лет? Как мне понять, почему этот человек делает мне больно?

Все в недоумении молчали. Братья переглянулись между собой. Альберт сказал: – Ирма, возможно, что ты не ссорилась со своими мужьями. Но, может быть, они ссорились с кем-то?

– Об этом я ничего не знаю, Альберт, спасибо тебе за сочувствие, – ответив ему, она встала и направилась из сада в дом, – Здесь становится прохладно, – сказала Ирма и ушла.

Следом за ней все разошлись кто куда. Генрих подошёл и сел на скамейку, на то самое место, где только что сидела и плакала его Ирма. Он упёрся руками в скамью и вдруг нащупал бумагу с её стихотворением, застрявшую между реек. Генрих аккуратно достал листок и прочёл стихотворение несколько раз, а потом сложил его и убрал во внутренний карман пиджака.

Теперь Ирма приезжала в гости к родне и в праздники, и в будни. Она была всё время на глазах у всех. Она с удовольствием играла с младшими двоюродными и троюродными сёстрами и братьями. А те, неуклюже обнимали её своими мягкими, пухлыми ручонками. Казалось, что она проживает день за два, навёрстывая упущенное общение за четыре года отшельничества. Ирма не пряталась больше и от друзей. Но её поведение резко изменилось, она вообще перестала кокетничать. Да и если честно, мужчины тоже не стремились оставаться в её обществе надолго.

Ирма расцвела той тихой, приветливой, женственной красотой, в которой читалось только одно желание: стать матерью и заботливой женой. Генрих любовался Ирмой. Он чувствовал, что его сердце наполняется её очарованием, как соты осенним мёдом. Он понимал, что больше не может провести ни дня без того, чтобы хоть ненадолго, побыть в её обществе. Услышать её шаги, вдохнуть аромат её духов, внимать её нежному голосу, принести или подать ей какую-нибудь вещь или просто посидеть напротив, созерцая её милую сердцу красоту, пока она читает или смотрит в окно, или вяжет носок. Генрих стал бывать в её доме чаще и чаще. Сам возил её по делам, и в гости к родным и друзьям, когда у него было время. Он заходил за нею вечером в субботу, чтобы вместе пойти на вечерю в храм и утром в воскресенье, чтобы вместе пойти к исповеди и остаться на литургию. Потом провожал её из храма домой. У них даже появился свой любимый маршрут, который они вместе проложили мимо самых красивых городских пейзажей. Они любили гулять медленно, то и дело, останавливаясь, чтобы сфотографировать что-нибудь неожиданное. И Генрих не пропускал ни одного дня, когда они были вместе, чтобы снова и снова сделать портрет своей дорогой Ирмы. Дома, он хранил её фотографии в спальне, рядом с кроватью. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из гостей любовался ею, когда она улыбалась в его объектив, улыбалась ему.

Ирма так привыкла к компании Генриха, что когда тот сказал ей, что отец хочет послать его поработать самостоятельно в один из отдалённых филиалов, она расстроилась и вдруг сказала:

– Генрих, возьми меня с собой. Я не могу быть одна.

Они остановились, и он поцеловал её руки.

– Милый Генрих, пожалуйста, возьми меня с собой! – повторила она.

– Ирма, дорогая моя Ирма, взять тебя с собой просто так я не могу, ты же знаешь. Но ты можешь приезжать ко мне, хоть каждый месяц, с подругой или кузиной в гости, – его голос был мягким и даже нежным, как никогда прежде, заметила про себя Ирма и осторожно посмотрела ему в глаза.

Он почувствовал её любопытство и отвёл взгляд раньше, чем она увидела в них своё отражение.

– Ладно, как скажешь, Генрих, я приеду к тебе в гости. – Ирма вздохнула, и пригласила его зайти к ней на чашечку чая с бутербродом, на что он охотно согласился.

Генрих уехал в начале марта. И уже в апреле Ирма с подругой приехали навестить его на новом месте. Он, с удовольствием, покатал их на своей новенькой машине по городу и кратко рассказал обо всём, что недавно узнал сам. Потом угостил девушек экзотическими фруктами на веранде своего дома и сам сделал для них несколько коктейлей, с совершенно неожиданным вкусом. Ближе к полудню Генрих уехал на работу до вечера, пообещав, что вернётся, как только спадёт жара, чтобы проводить их на пляж к океану.

Море и океан, казалось бы, какая разница между ними. Но разница есть. Океан разливается по всей земле, и его грандиозная сила чувствуется сразу у самого берега; никто не может усмирить его могучую волю, кроме Бога. А море находится в объятьях земли, и, кажется, что земля сама смягчает его буйный нрав. Поэтому человек радостно и доверчиво смотрит в морскую даль, потому что чувствует, что земля находится рядом.

Ирма долго смотрела на океан, пока, наконец, не решилась войти в его воды. Генрих почувствовал, что она боится и взял её за руку. Они медленно зашли в воду вместе и поплыли. Волны всё время возвращали их обратно. Наконец, устав бороться с водой, Ирма повернула к берегу, нырнув в надвигающуюся на них волну, а вынырнув, обнаружила, что потеряла бусы: – Ах, Генрих, я потеряла бусы, которые подарил мне… – она запнулась на полуслове, – Неважно кто подарил… – закончила она фразу.

– Ну, раз это тебе, наконец-то, неважно, тогда завтра пойдём и купим тебе самые разные бусы! – крикнул ей Генрих, который решил не сдаваться так быстро, и поплыл дальше, мельком взглянув на Ирму, с трудом, выходившую из воды на берег.

– Спасибо, дорогой Генри, ты просто прелесть! – крикнула она в ответ.

Через неделю Ирма вернулась домой. Она больше не работала в Гимназии. Окончив курсы «Сестёр Милосердия» Ирма устроилась работать в «Дом Малютки». Нянечки постоянно сердились на неё: – Ирма, не приучай малышей к рукам, они привыкнут и не захотят с тебя слезать! Их ведь десять в твоей палате, а ты одна!

Но как только нянечки уходили за дверь, Ирма тут же вытаскивала из ближайшей кроватки, не спящего малыша, и начинала его укачивать на руках. Тот замирал от удовольствия и скоро засыпал. Ирма целовала на прощание его смешные щёчки и укладывала в кроватку. Потом, брала на руки другого малыша, и всё повторялось сначала. И так продолжалось всю её смену, каждый рабочий день.

Время неудержимо двигалось дальше и дальше по извилистой дороге судьбы, как ручей, увлекая за собою, словно опавшие листья, Ирму и Генриха со всеми их заботами и мыслями. Они стали реже видится, потому что Ирме, не хотелось оставлять надолго работу в «Доме Малютки», она слишком привязалась к своим подопечным грудничкам. И когда приезжала к Генриху раз в три месяца, то оставалась в гостях только на пару дней.

Генрих стал очень скучать по Ирме. Ему надоело видеть её по скайпу и слышать её искажённый голос по телефону. Он знал, что она не может к нему приезжать слишком часто, потому что работает. Генрих одобрял её выбор работы и уважал её решение работать добросовестно. Но он скучал по ней и всё сильнее хотел, чтобы она была просто рядом с ним. Однажды тоска по Ирме стала настолько не выносимой, что Генрих отложил все дела и приехал домой в отпуск на неделю. Войдя в отчий дом, он поцеловал мать, пожал руки братьям, и, извинившись, поспешил к своей Ирме.

Она знала, что Генрих должен приехать, но не ожидала, что он придёт к ней на работу. Её подопечная палата находилась на первом этаже. Огромное светлое окно было хорошо освещено. Генрих долго стоял у окна и наблюдал за Ирмой. Ирма кормила малышей по очереди. У него защемило сердце, когда он увидел, как аккуратно и нежно она обращается с никому не нужными детьми. Уложив всех младенцев спать, Ирма включила вечернее освещение в палате, потом подошла к окну, чтобы опустить жалюзи и тут увидела Генриха. Друзья улыбнулись друг другу. И она вошла в соседнюю комнату, чтобы переодеться и уйти с работы домой.

– Генри, дорогой мой, когда же ты приехал?

Они обнялись. И Генрих задержал её в своих объятьях: – Утром. Я утром приехал. Ты, наверное, очень устала? Я отвезу тебя домой.

Она взяла его под руку: – Лучше давай пройдёмся нашим любимым маршрутом, – предложила она. И они пошли. Осенний вечер выдался на редкость тёплым и мягким. Под ногами шуршали опавшие листья, словно странички, вырванные из записных книжек, прожитых ими лет. Генриху было так хорошо рядом с Ирмой, что он впервые серьёзно пожалел о том, что они так мало были вместе все эти годы!

Они посмотрели друг на друга и замедлили шаг.

– Ирма, ты скучала по мне?

– Генри, ты же знаешь, что я по тебе скучала. И мало того, я думала о тебе каждый день, милый мой Генрих.

– Ирма, ты рада, что я приехал?

– Конечно, я рада твоему приезду!

– Почему же ты перестала ко мне приезжать?

– Ох, ну ты же видел, я работаю, Генри, – сказала она устало, – Этот «Дом Малютки» существует исключительно на благотворительные деньги. А всем известно, что благотворительность не бывает регулярной. Знаешь Генри, здесь самая маленькая зарплата у нянечек, поэтому люди не хотят здесь работать. Но мне всё равно, какая тут зарплата, я вообще забываю её получить вовремя. И когда мне её, всё-таки выплачивают, я сразу же отдаю эти деньги на нужды нашего храма.

Генрих вздохнул в ответ, и ничего не ответил.

Дома Ирма накормила Генриха яичницей с помидорами и колбасой. Он угостил её розовым мускатом. Генрих знал, что Ирме в последнее время нравится именно это вино. Потом они уселись на диван, смотреть его новый фотоальбом. Генрих медленно рассказывал ей о том, как делал тот или другой снимок. Ирма слушала его тихий голос и незаметно уснула на его плече. Генрих долго смотрел на спящую Ирму, и, задумавшись, гладил её по голове. А потом, всё-таки, отнёс её в спальню, накрыл одеялом, и вернулся в гостиную, чтобы лечь спать на диване.

Ему абсолютно не хотелось уходить к себе домой. И не раздумывая долго, он разрешил себе остаться, потому что вдруг ясно осознал, что его дом будет всегда там, где рядом с ним будет жить его Ирма. Генрих долго не мог уснуть. Лежал и разглядывал её новые акварели на стене, потом повернулся на другой бок и долго рассматривал комнату. Обои, занавески, мебель. Здесь не было случайных вещей. Все они были подобраны так, что глядя на них сразу можно было определить характер их хозяйки. «Теперь, если я увижу эти вещи, где бы то ни было. Они всегда будут напоминать мне мою Ирму» – подумал Генрих и закрыл глаза.

Утром они позавтракали, и он отвёз её на работу. А сам приехал к отцу поговорить. Отец принял его сразу. Выслушал подробный отчёт о работе филиала. Взял на карандаш замечания Генриха. И, наконец, спросил: – Генрих, я спрошу напрямик, а ты постарайся напрямик ответить. У вас с Ирмой всё серьёзно? Она ведь ещё полгода будет считаться замужней женщиной.

– У меня с Ирмой всё серьёзно, отец, я, поэтому и пришёл к тебе, чтобы предупредить, что у меня с Ирмой всё серьёзно.

– Я услышал тебя, Генрих. Ну что же, тогда тебе пора поговорить с ней. Пора поговорить сейчас, чтобы твоя женщина не попалась в новые сети. Как ты уже знаешь, женщины слишком влюбчивые существа. Просто их надо вовремя брать замуж.

Отец пожал сыну руку, и Генрих вернулся к «своей» Ирме.

Ирма одевала малышей на прогулку, когда Генрих постучал в окно её палаты. Она улыбнулась ему и махнула рукой в сторону двери. Потом положила малышей в две коляски, и они с Генрихом покатили их по кленовой аллее, которая была единственным украшением благотворительной территории. Малыши, почувствовав солнечный воздух, мирно засопели и сразу уснули. Через час они вернулись с прогулки. Ирма накормила младенцев и отпросилась пораньше домой. Генрих дождался её и снова пошёл проводить. Он вёл её под руку и думал о своём решении снова и снова. Ирма была рада, что можно просто идти и молчать. Она в последнее время стала очень уставать на работе. Когда они шли через площадь Генрих остановился и сказал: – Ирма, давай зайдём в храм.

Ирма кивнула, и они зашли. В храме никого, кроме уборщицы не было. Присев напротив Распятия, Генрих взял руку Ирмы в свои руки, и, глядя ей в глаза, сказал: – Я люблю тебя Ирма. И прошу тебя стать моей женой.

Она молчала, и они продолжали смотреть друг на друга, не отводя взгляд. После долгой паузы Ирма сказала: – Ты больше ничего не хочешь мне сказать, Генри?

– Да, ты права, я должен тебе признаться в том, что твои мужья исчезли из твоей жизни по моей воле. И вот здесь перед лицом Живого Бога я прошу у тебя прощение за своеволие. Можешь ли ты простить меня ради Христа?

Ирма тихо плакала, слёзы капали и капали из её глаз на руки Генриха, в которых он продолжал держать её руку.

Спустя несколько минут она повернулась к Распятию и, вздохнув, сказала: – Ради Христа, прощаю. И ты меня прости, что причинила тебе столько боли. Я буду твоей женой, Генрих, и мне хочется родить тебе детей. Много детей, Генри.

Он поцеловал её руки. Потом они встали на колени, поклонились Господу в землю и сказали: – Прости нас, Господи Боже наш и благослови!

Когда они вышли из храма, Ирма спросила, как когда-то давно кокетливо прищурившись:

– Ну, так куда же ты дел моих мужей Генрих?

– Я им заплатил, чтобы они исчезли навсегда из твоей жизни. И все они, к счастью, согласились, не споря, – не глядя на неё ответил Генрих.

На День Рождения Ирмы приехали только самые близкие друзья. Приехал и Генрих. Это был их последний день перед свадьбой, и всем было и радостно, и грустно смотреть на жениха и невесту, которые так непросто обрели друг друга. Перед отъездом домой все собрались во дворе. Мужчины вынесли большую коробку с ненужной посудой из кухни. И друзья, следуя предсвадебной традиции, со смехом и шумом стали разбивать посуду под окнами дома. Ирма и Генрих старались собрать как можно больше черепков обратно в коробку.

Потом хозяйка проводила любимую компанию до ворот и вернулась в дом. Медленно сняла новые туфли, надела старые тапочки. И пошла в свою комнату. Проходя мимо кабинета, она увидела там свет и зашла, чтобы погасить электричество. В кресле сидел Генрих. Ирма отступила назад, испугавшись, – Ох, как ты меня напугал! А я думала, что ты сидишь в машине с братьями, и не стала спрашивать, где ты. Почему ты остался?

– Присядь, дорогая Ирма, – сказал Генрих серьёзно, – Завтра наше венчание и я не хочу оставлять тебя наедине с твоими мыслями. Мне хочется с тобой поговорить! – он обнял её и усадил к себе на колени, – За это время ты стала той самой женщиной, которую я всегда хотел увидеть в тебе. С тебя наконец-то сползла позолота кокетства, и проступило золото женственности. И я очень рад, что стану твоим мужем, Ирма. Но я хочу, чтобы ты пообещала мне, что больше никто и никогда не встанет между нами! Просто скажи, что ты будешь и в мыслях, и на словах, и на деле каждый день любить только меня!

– Ах, Генри, Генри, я великодушно подарила тебе своё прощение и согласилась выйти за тебя замуж. Мы стоически терпели разлуку последние полгода, и вот ты спрашиваешь меня, люблю ли я тебя и смогу ли любить потом? – сказала она, положив голову на его плечо.

– Скажи мне Ирма, я хочу услышать эти слова, – настаивал Генрих.

– Я люблю тебя, мой милый Генрих. И надеюсь, что смогу, любить тебя каждый день! – сказала она ему шёпотом на ухо. Он обнял её с такой силой, что она запищала: – Пусти меня скорее, больно! – вздохнув свободно, она попросила, – Расскажи мне, Генри, когда ты влюбился в меня?

– Помнишь, тот день перед отъездом на ферму? Ты вышла из храма, и пошёл дождь, я стоял и смотрел на тебя и вдруг понял, что ты – моя. И эта внезапная мысль изменила всё моё существо так, что я просто забыл, каким был до встречи с тобой, в тот день. Жизнь без тебя теряла для меня всякий смысл. Когда ты была рядом – я чувствовал себя довольным и счастливым. А когда ты была не со мной – ревность затмевала мою совесть и мой разум. Я очень хочу, чтобы наша любовь и верность друг другу помогали нам жить по правде, Ирма.

На свадьбу Ирмы и Генриха приехали все без исключения родственники и друзья семьи. В семейном масштабе – это было событием века! Наконец-то сбылась мечта прапрадедов и фирма «Rohr&Moser» стала семейной фирмой. Партнёры стали кровной роднёй. И, по древнему завещанию прапрадедов, половина фирмы с той и другой стороны становилась абсолютно новой собственностью, с новым фирменным знаком «Rohrmoser». И не могла наследоваться никем, кроме потомков Ирмы и Генриха Рормозеров. После венчания их общая фамилия стала звучать именно так.

Весна самое удивительное время года! Только весной душа радуется, как в детстве. Радуется всему, что видит и чувствует вокруг. Только в эти дни человек ощущает себя единым с Природой. Кажется, что весь Мир свободно прорастает сквозь тебя, и ты, словно живая вода, течёшь сквозь Миры. Это настроение усиливается в Светлую седмицу. В пасхальные дни живёшь со счастливым ощущением личной встречи с воскресшим Господом Иисусом. И на сердце радостно, легко и спокойно. Именно в эти дни душа пульсирует словами апостола Павла: «…где Дух Господень, там свобода!»

Ирме казалось, что весна единственное время года в её судьбе. Весной она родилась, весной выходит замуж за мужчину, который её так удивительно любит и так жестоко ревнует. «Если бы я не верила в Бога, то мне, наверное, было бы страшно жить с таким человеком рядом всю жизнь. Но я хочу довериться судьбе ещё раз. И очень надеюсь, что, …как это написано в Псалмах: „…уповающий на Господа не будет постыжен“. А я, в этот раз, надеюсь только на Господа моего и ни на кого больше», – размышляла Ирма вслух, одевая свадебный дриндль перед зеркалом.

Ко дню их венчания снег растаял совершенно, и молодая трава блестела на солнце свежей зеленью. Жёлтыми брызгами цвела вдоль канавок «Мать-и-Мачеха». Лёгкие белые бабочки, как будто сговорившись, мелькали перед свадебной процессией всю дорогу до храма, то и дело, присаживаясь на свежий букет белых нарциссов в руках Ирмы. Генрих с восхищением смотрел на свою невесту. Она напоминала ему фарфоровую статуэтку пастушки, которая с детства стояла на его письменном столе. А ещё он заметил, что в свадебный венок Ирма изящно вплела яшмовые бусы, те самые, что он подарил ей вчера на день рождения.

После совершения Таинства венчания Генрих вынес Ирму из Храма на руках и понёс через площадь, до самого дома. Это был их личный дом. И он стоял на площади прямо напротив Храма. Так что из окон гостиной было видно, как из сумрака, мерцающего жёлтыми огнями, жених выносит невесту на руках.

Неожиданно заморосил дождь среди ясного неба, и Генрих с Ирмой рассмеялись глядя друг на друга.

Друзья бросали им под ноги лепестки цветов и серебряные монетки. У крыльца их встретили Франц и Альберт, братья держали в руках саженцы и лопаты. Из уважения к старым традициям Генрих и Ирма посадили в палисаднике перед своим домом три розовых куста. Медовый месяц молодые супруги решили провести в своём новом доме. А в благодарность за всё, они обещали Господу не пропускать ни одного богослужения в свой первый месяц семейной жизни. И, надо напоследок заметить, что они выполнили своё обещание.

P. S. Ирма родила Генриху пятерых детей и ещё пятерых деток они усыновили. А случилось это так. Когда Ирма родила первого ребёнка, у неё было столько молока, что она уговорила Генриха взять грудничка из «Дома Малютки» и выкормила одновременно двух детей своей грудью, а потом просто не смогла расстаться с малышом. Генрих развёл руками и усыновил малыша. Эта история повторилась и со вторым, и с третьим, и с четвёртым, и с пятым ребёнком. Генрих и Ирма прожили вместе до глубокой старости и благословили не только своих внуков, но и правнуков.