Текст книги "Избранное"

– Мне шепнула об этом Анхен… – из последних сил вякнул Альберт и шмякнулся с сидения на пол, потому что машина резко затормозила, остановившись у дома.

Франц и Генрих переглянулись: – Эй, ты, полковая швайнэ, повтори, что ты сказал?

Но Альберт уже храпел. Они оставили его спать в машине, накрыв пледом.

Братья встретили Анхен после бала в гостиной.

– Ты стала просто красавицей, дорогая сестричка, скажи-ка нам, это правда, что Ирма выходит замуж? – медленно подходя к ней, спросили Генрих и Франц.

– Альберт всё-таки проговорился. Так я и знала. Ну да что там скрывать, да – это правда, я ручаюсь за то, что сказала Альберту, – ответила Анхен, отодвигаясь от них, на всякий случай, подальше.

– А ты откуда это знаешь? – братья произносили слова медленно, нажимая на каждое слово, и подошли к ней в плотную.

Анхен присела на диван и смотрела на братьев снизу вверх.

– Я слышала собственными ушами разговор тёти Эммы с нашей матерью. Они не заметили меня, как всегда, я сидела за шторой на подоконнике, в библиотеке, и мирно читала, когда они вдруг тихо зашли пошептаться о своём, – отвечала им Анхен испуганно.

Братья переглянулись. В эту минуту вошла мать и пригласила их в гостиную, на жеребьёвку. На столике у праздничной ёлки, лежал кожаный прадедушкин кисет, из которого по традиции вынимался жребий. Генрих и Франц подошли к столику и, достав жребий, прочитали вслух:

– Юриспруденция, – прочёл Генрих и посмотрел на брата.

– Коммерция, – прочёл Франц.

– Ну что ж, Альберту досталась бухгалтерия, – объявил отец и хотел подойти и забрать из кисета жребий Альберта, но Генрих опередил его, он быстро собрал все бумажки и швырнул их в камин. Отец развёл руками. Все похлопали в ладоши, и пошли за праздничный стол.

Ирма вышла замуж ранней весной. В яркий, тёплый день. На каждом дереве кричали птицы. И с каждой крыши бесконечно капала и капала талая вода. Она была так счастлива, так поглощена любовью, что совершенно ничего не могла воспринимать всерьёз. Кто бы с нею ни общался, она всем улыбалась и смотрела в душу такими искренними глазами, что становилось неловко говорить, о чем бы то ни было, кроме её свадьбы. Поэтому все говорили ей одну, и туже фразу: «Поздравляем! Мы так рады за вас!»

Как всё это терпел её муж, тот самый Макс-пасечник, никто не знал. Он ни с кем не делился своими впечатлениями. Позже выяснилось, что у него вообще никогда не было друзей, с которыми бы он мог поговорить «за жизнь». И как его угораздило жениться на самой компанейской и кокетливой девушке нашего «междусобойчика», так навсегда и осталось загадкой.

Сразу после свадьбы молодожёны отправились в свадебное путешествие, на полупустынный берег моря. И, чтобы вы думали, они прожили там, в самом настоящем шалаше, весь медовый месяц. Шалаш собственноручно соорудил из всего, что попалось ему под руку, её новоиспечённый муж. Что это был за каприз? Ирма объяснила это Констанции так: «Если мы сможем выжить вместе в неудобствах всего один месяц, то никакие удобства никогда не испортят наш брак!» Надо отдать должное Максу, он стоически выдержал это испытание. Но сразу же по его окончании – исчез, оставив свою молодую жену в абсолютном одиночестве. Ирма ждала его несколько дней, не двигаясь с места. Она сочиняла стихотворение:

 
А море было голубым,
Прозрачным, розовым, зелёным.
Оно менялось, словно дым,
Плывущий над цветущим склоном.
Его нетёплая волна,
С её пушистой белой пеной,
В ладонях лодочку несла,
И парус раздувался белый
По ветру белою фатой,
В той лодке плыл любимый мой!
Он плыл и песню напевал
Про шторм и про девятый вал.
Он правил к дому своему,
Где я ждала его и жду.
Да я всю жизнь готова ждать,
Любить, надеяться, встречать.
Мне нравится любимый мой
И запах глубины морской,
И соль в кудрявых завитках,
И раковины шум в ушах,
И привкус рыбы на губах,
Тепло тельняшки на плечах;
И долгий при свечах рассказ,
Как Бог его от бури спас,
Как он молился всем Святым
И Ангелы молились с ним.
Как он был счастлив, что спасён
И что ко мне вернулся он.
Море изменится, как дым,
Плывущий над цветущим склоном,
Переливаясь голубым,
Прозрачным, розовым, зелёным;
Его нетёплая волна,
С её пушистой белой пеной,
В ладонях лодку унесёт
Под парусом жемчужно-белым.
Уйдёт возлюбленный в поход,
Туда, где птицы не летают,
Где в глубине бездонных вод
Огромные киты гуляют;
А я останусь его ждать.
Вязать носки ему со скуки;
На клумбе галькой отмечать
Дни, проведённые в разлуке;
Писать стихи о нём в тоске
Углём на золотом песке,
И, вдаль вечернюю глядя,
Друг мой, молиться за тебя.
 

Ирма положила бумагу со стихотворением под камень на берегу и вошла в море. Она плыла лёжа на спине, не прибавляя скорости. Плыла и смотрела на птиц, пролетающих в небе. Море было тёплым, и волны были небольшие, Ирма двигалась в воде без особых усилий. Ей казалось, что вода постепенно унимает боль в её сердце. Но она продолжала плыть дальше, потому что не хотела возвращаться на пустой берег. Ближе к вечеру Ирма стукнулась головой о борт рыбачьего баркаса с бородатыми рыбаками. Мужики молча выловили совершенно обессиленную Ирму из воды, и доставили её, спящую на коробках с рыбой, в местный трактир. Когда она проснулась, то сразу же позвонила отцу, и тот выслал ей денег на билет. Вечерним самолётом она вернулась домой.

Ирма молчала. Никто из родных и друзей не знал, как её разговорить. Все пребывали в полном недоумении. Семейный врач настоятельно просил никому не лезть к ней с расспросами: – Как только она придёт в себя, она сама обо всём расскажет. И может быть даже не один раз. Такова природа общительных людей – они не могут долго молчать, – успокоил всех доктор.

Семье пришлось терпеливо ждать, когда Ирма заговорит снова. Через несколько дней приехала тётя Эмма и сходу заперлась с новобрачной в её комнате. Она держала племянницу за руку и тоже молчала. Ирма даже не смотрела на неё. Так продолжалось до ужина. Разговор начался, когда младших братьев отправили спать. В комнату Ирмы пришли мать и сёстры. Они сели вокруг неё и она, посмотрев на каждую из них, увидела в глазах родни столько сочувствия, что решилась говорить: – Я была чересчур счастлива, да?

– Дорогая, счастье вообще всегда бывает «чересчур» на фоне повседневности, – ответила ей мама.

– Если честно, я не знаю, что вам рассказывать. По-моему, всё было как всегда, – шмыгая носом, сказала Ирма, – И мне казалось, что Максу нравится моя идея. Во всяком случае, он не говорил, что ему не нравится. Ведь мы обсуждали наш медовый месяц задолго до того, как он состоялся. Мой муж не возражал провести это время так, как мы его провели.

И почему Макса нет рядом со мной, я не знаю.

– Вы не ссорились? – нагнувшись к её уху, спросила шёпотом тётя и сунула ей в руку носовой платок.

– Нет. Мы ни разу ни на что не обиделись. Пожалуй, мы были даже излишне предупредительны друг к другу, – высморкавшись в предложенный ей тётей платок, сказала Ирма.

– Ему никто не звонил?

– К вам никто не подходил, пока вы там были?

– А тебе никто не звонил?

Не дожидаясь ответа, спрашивали у неё сёстры.

– Мы поехали без телефонов. И наш берег был пустынным всё время. Каждый вечер мимо нас, проплывал только рыбачий баркас. На этом самом баркасе меня и довезли до трактира, когда я, с расстройства, заплыла слишком далеко от берега.

– У тебя на баркасе были знакомые? – решилась уточнить Анхен.

– Нет. Думаю, что нет. Но я видела рыбаков в сумерках. Помню, что их было трое, помню, что у них были лохматые бороды. Но мы не особенно долго друг друга разглядывали. Я так устала, что еле сидела на корме и всё время клевала носом. Мужики молча сортировали рыбу и раскладывали её по ящикам. А когда они накрыли их крышками и натянули сверху брезент, я недолго думая улеглась на ящики и сразу же заснула, а проснулась уже в трактире.

– Кто же тебя отнёс в трактир? – спросила мама.

– Хозяин сказал, что меня принесли рыбаки. Они решили меня не будить и отнесли ящики с рыбой на кухню. Там я, собственно, и проснулась утром.

– Вот как! – резюмировала Анхен и тут же засобиралась домой.

Вечером Констанция зашла в комнату Ирмы. Взяла расчёску, чтобы расчесать её спутавшиеся волосы, но, вместо этого, стала просто гладить сестру по голове, приговаривая при этом: – Всё пройдёт, дорогая Ирма, всё пройдёт и всё будет, рано или поздно, хорошо.

– А вдруг Макс утонул, Констанц? Я ведь даже не обратилась в полицию, чтобы его поискали! Так я обиделась.

– Наш отец попросил своего знакомого полицейского сообщать ему всю информацию об утопленниках в том районе, где вы проводили медовый месяц, – сказала Констанц и обняла сестру.

– Наверное, все смеются надо мной? – прошептала Ирма, закрыв лицо ладонями.

– Нет, с чего ты взяла? Никто не смеётся. Никто не может понять, что случилось.

– Я не знаю, что случилось, не знаю, – расплакавшись, ответила ей Ирма.

– Тихо, тихо. Успокойся, всё пройдёт и всё, рано или поздно, будет хорошо, – повторила Констанц, и сёстры обняли друг друга.

Ирма была молода. И поэтому, бурная река её чувств, пережив своё первое весеннее половодье, довольно скоро вернулась в привычное русло. Она продолжала учиться. Летом работала на ферме. И понемногу ожила. Её озорная улыбка мелькала на лице всё чаще. Вот только она никак не могла заставить себя навестить Пасеку.

Братья поступили учиться, каждый согласно своему жребию. Они были весьма довольны своим выбором.

Констанцию, по окончании Гимназии, родители отправили учиться в сельскохозяйственный институт. Она пожелала заниматься птицеводством. С сестрами и братьями Констанц затеяла бесконечную переписку. В одном из писем друзья уговорились снова встретиться на ферме, в августе, и провести отпуск вместе.

Ирма уехала на ферму в мае и постоянно была чем-то занята. Но вот однажды, настал день, когда она взяла себя в руки и отправилась к матери Макса. Но на Пасеке её встретили совершенно чужие люди. Они купили хозяйство Михеля через «Агентство Недвижимости» и абсолютно ничего не знали о прежних владельцах. Ирма попыталась в Нижней деревне поискать кого-нибудь из друзей Макса, и тут обнаружилось, что семья пасечника Михеля, хотя и прожила тридцать лет в долине, но так и не завела себе ни друзей, ни врагов. Ирма вдруг ясно осознала, что потеряла последнюю надежду найти мужа.

До самого августа она вкалывала на ферме так, словно бы отрабатывала деньги, взятые в долг. А по ночам тихо плакала, глядя в звёздное небо. Когда в августе приехали на отдых друзья, они не сразу узнали Ирму, так она похудела и загорела.

Как всегда, с дороги все побежали купаться на речку и снова устроили любимую бузню в воде. И братья, и сёстры были очень рады тому, что снова собрались вместе.

Ирма спросила у Генриха, когда они легли загорать на песок:

– Скажи мне Генрих, а это правда, что надо прожить в браке с исчезнувшим человеком пять лет, чтобы суд признал брак недействительным?

– Да, Ирма, пять лет, – ответил Генрих, не открывая глаз.

– О, да за это время и я, и ты успеем закончить учёбу!

Генрих повернул к ней голову, открыл глаза и, прищурившись, спросил: – Почему ты это сказала?

– Так, размышляю вслух! Бежим домой пить чай! Догоняй! – сказала Ирма и, отряхнув песок, махнула Генриху рукой.

Они побежали домой, не дожидаясь других.

Когда Генрих вышел из душа и сел в плетёное кресло на кухне, Ирма подала ему стакан лимонада и продолжила свои размышления вслух:

– Я буду ещё очень, очень молода, Генрих, мне будет, всего-то на всего, двадцать пять лет! Вся жизнь будет лежать передо мной… – пропела она последнюю фразу, раскладывая салфетки на обеденном столе по числу гостей.

Генрих принёс на стол вино и шоколад и вдруг решил поменять скромные стеклянные бокалы на праздничные хрустальные фужеры, которые его дед, когда-то привёз из Богемии. Потом Генрих вымыл фрукты, а Ирма сложила их в изящную фарфоровую корзинку. Генрих поставил её на стол. Ирма открыла духовку, чтобы достать рыбный пирог. Генрих взял горячий противень из её рук и разрезал пирог на куски, а она выложила их на любимое бабушкино блюдо, украшенное милыми фарфоровыми цветами. Затем они решили вытащить из старого буфета, прабабушкины фарфоровые чашки, чтобы стол был накрыт в одном стиле. Генрих осторожно вытаскивал старинную посуду с верхних полок буфета и подавал её Ирме, а она споласкивала её и, вытирая полотенцем, ставила на стол.

Наконец, стол был накрыт. Друзья стоя созерцали красоту, которой когда-то любовались их прадедушки и прабабушки и возможно, когда-нибудь, будут любоваться их дети и внуки! Минута была исключительно торжественной. Генрих включил музыку эпохи барокко на телефоне, и они с Ирмой стали танцевать сногсшибательный менуэт, импровизируя на ходу.

Все вернулись с речки и, ввалившись в комнату, застыли на пороге перед видом роскошно сервированной трапезы и танцующей пары. Спустя несколько минут, подражая движениям менуэта, друзья аккуратно протанцевали к окну и один за другим шлёпнулись на пол…

– Ох, я просто не смогу залезть на стул, так я устала, – сказала Констанц упавшему рядом Францу.

Тот поднялся и принёс пирог, и чашки с чаем на подносе и поставил перед ней прямо на пол. Все рассмеялись и сделали то же самое. Братья и сёстры валялись на ковре и с удовольствием, кушали пирог, фрукты, пили вино из фужеров и чай из старинных фарфоровых чашек. Генрих ухаживал за Ирмой. За Альбертом, как всегда, ухаживала Анхен. Франц мгновенно исполнял любой каприз Констанц.

И никто не помнил утром, как они уснули вечером на полу в гостиной, вместе с прелестнейшим сервизом в обнимку.

Разбудил их почтальон, который трезвонил так, что все разом проснулись. Альберт открыл дверь и расписался за телеграмму.

– Приезжает тётя Эмма, она хочет остаться на пару дней в компании молодёжи. О чём и предупреждает заранее, – громко объявил Альберт, сложил из телеграммы самолётик и запустил им в окно. Пришлось вставать и приводить в порядок себя и гостиную. Потом готовить обед и ехать на станцию встречать тётю Эмму.

Тётя была похожа на осьминога. Она восседала в центре стола и к ней, попеременно, тянулись руки племянников, чтобы передать: печенье, ложечку для варения, тарелочку с сыром или кусочек хлеба. Тётя кивала всем с благодарным видом и говорила, не умолкая: – Мои дорогие! Как я рада вас видеть в добром здравии и хорошем расположении духа! Вы все такие молодцы! Вы замечательные ребятки! Деточки мои, потом, я вас всех обниму и поцелую непременно! Благодарю, благодарю вас, хорошие мои, – говорила она, принимая их ухаживания, – Рассказывайте, как вы тут поживаете?

– Мы просто отдыхаем, тётушка, – ответила ей за всех Ирма.

– Да, да, да. Наслышана, о твоих адских трудах на ферме, голубушка моя. Да, деточка, труд самый лучший лекарь любой боли. Душевной и физической, кстати тоже. Вот я, например, так мучилась спиной весь прошлый год, ну вы помните, особенно ты, Альберт, ведь сколько раз ты возил меня к доктору, это невозможно сосчитать. Пока, наконец, на одном из приёмов я не познакомилась с очень интересным молодым человеком. Он альпинист и по призванию, и по специальности. Он проходил курс массажа в соседнем кабинете. А пока мы с ним ждали своей очереди, мы, конечно, разговорились. Постойте, постойте, как же его звали? Ах, да, Мориц, да, да, именно Мориц. Ему двадцать пять лет, и он сказал мне… Как же это он сказал… да, он сказал, что он родился в горах! И мало того, он сказал, что с детства влюблён в горы! Так вот, Мориц показал мне очень простой комплекс упражнений, который я делала, не обращая ни малейшего внимания на боль и, как видите, пусть медленно, но я всё-таки могу теперь двигаться самостоятельно. Кстати, я пригласила его к нам, на ферму, на недельку. Вы же не будете против, мои дорогие. Ведь я же должна была его как-то отблагодарить за сочувствие, почему бы не поездкой на ферму, в августе.

– И когда нам его ждать? – уточнил Франц.

– Да, скажите мне, пожалуйста, мои дорогие, сколько сейчас время?

– Уже почти девять вечера, тётя, – отозвалась Констанц.

– А последняя электричка приходит во сколько, радость моя? – обратилась тётя Эмма с вопросом к Альберту.

– Через час, – посмотрев на часы, ответил ей Альберт.

– О, ну вот видите, как удачно! У вас есть в запасе целый час, мои милые, чтобы приготовить гостю комнату! – улыбнулась она, переводя взгляд с Ирмы на Констанц.

С этими словами она допила свой чай, и, медленно поднимаясь из кресла, оперлась на руку Альберта, который заранее предупредительно подал её тёте.

– Благодарю, тебя, мой милый Альберт, это очень любезно с твоей стороны! Дружочек мой, подстрахуй-ка меня немного, что-то я приустала с дороги. Пожалуйста, проводи меня в мою комнату. Надеюсь, мне не придётся взбираться на второй этаж, мои дорогие?

– Ну, что вы тётушка, мы приготовили для вас комнату на первом этаже, – успокоила её Ирма.

– Премного вам благодарна, мои милые, мои хорошие, мои заботливые племянники! – с этими словами Тётя Эмма, в сопровождении Альберта, медленно удалилась к себе.

Когда за тётей Эммой закрылась дверь в её комнату, Ирма переглянулась с Констанц и они, одновременно вздохнув, пошли к лестнице, ведущей на второй этаж приготовить гостевую комнату для альпиниста, при этом они потешно улеглись животами на перила, и, притворившись, что подтягиваются по ним руками, как по верёвке, приговаривали: – Держи нас крепче, Мориц!

Братья ухмыльнулись, посмотрев на них, и отправились в погреб за бутылочкой вина.

Ровно через полтора часа в дверь постучал обещанный гость. Ирма встретила и проводила его в гостиную. Там она представила ему своих друзей: – Знакомься Мориц, это Генрих, а это Альберт, это Франц, а это Анна их сестра, я – Ирма, а вот моя сестра Констанция. Тётя Эмма просит её извинить, она поприветствует тебя завтра, за завтраком, – резюмировала Ирма.

Мориц всем пожал руки с серьёзным видом, а потом посмотрел на Ирму и вдруг улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ. Франц поднял бровь, увидев их улыбки.

– Давайте-ка ужинать, – предложил Альберт, потирая руки.

И все расселись за столом. Гость молча выпил предложенный ему чай и с удовольствием съел кусок пирога. Альберт разлил вино по бокалам, и все выпили вина.

Пока братья были в погребе, они заранее решили, что не хотят близко знакомиться с альпинистом. Девушки, чувствуя это, вели себя сдержано с гостем. Мориц довольно скоро заметил возникшую между братьями и сестрами неловкость из-за своего приезда. И, как только допил чай, встал из-за стола, поблагодарил хозяев за угощение, и ушёл в свою комнату.

Когда за гостем захлопнулась дверь, Франц медленно поднялся из-за стола и подошёл к Ирме. Он встал сзади, и театрально возложив свои руки на спинку её стула, спросил монотонным голосом: – Он улыбнулся тебе, Ирма! Почему он улыбнулся только тебе и больше никому из нас?

– А я его знаю, – сказала Ирма, посмотрев на всех, – Мы вместе были на соревнованиях по любительскому альпинизму на первом курсе. Мориц был среди тех, кто выиграл, а я оказалась в команде проигравших. И тогда я решила, что альпинизм создан не для меня, – ответила она, не оборачиваясь к Францу.

Франц вдруг сжался весь как пружина и, подпрыгнув к Генриху, сказал скороговоркой: – Наш пострел везде поспел, – потом он хлопнул Генриха по плечу, и отправился спать.

Утром, перед самым завтраком, братья и сёстры, с громкими воплями, перегоняя друг друга, побежали на речку купаться. Вернувшись, они увидели, что тётя Эмма и её драгоценный альпинист уже заканчивают трапезу.

– Как водичка? – спросил Мориц у Ирмы.

– Хорошая вода. Можем после завтрака повторить заплыв, – ответила Ирма и посмотрела на Констанц.

– Можем, а почему бы и нет! – великодушно ответила Констанция.

Братья тут же за завтраком решили уйти в гараж, чтобы починить мотоциклы.

– Вот как. Ну, тогда я тоже медленно пойду на речку, – сказала тётя Эмма, – Ну не сидеть же мне в гараже?! – улыбнулась она, – Я ведь совершенно ничего не понимаю в мотоциклах, дорогие мои; – подмигнула она Анхен, – Только прошу вас взять для меня с террасы шезлонг. Если вас не затруднит, Мориц, можно поручить это вам?

– Пожалуйста, с удовольствием, – откликнулся Мориц.

Пока тётя переодевалась для променада на реку, Мориц помогал Констанц убирать посуду со стола. Когда он передавал ей последний поднос с чашками, она, машинально положила свои руки на его и они, замерев на одно мгновение, внимательно посмотрели друг другу в глаза. Констанц отдёрнула руки, забыв про поднос, и чашки полетели на пол. Мориц мгновенно наклонился, чтобы подмести осколки, а Констанция стояла и смотрела, как он внимательно собрал всё до последнего стёклышка на совок и высыпал мусор в ведро. Потом он пошёл за шезлонгом для тёти Эммы на террасу, и все вышли из дому, чтобы идти на речку.

Мориц нёс шезлонг так легко, словно это было пёрышко. Сёстры шли сзади и любовались его атлетической фигурой. Анхен предпочла медленно идти с тётей Эммой и слушать её бесконечные воспоминания о молодости, чем наблюдать за тем, как Мориц, словно Ахилес перед Троей, выпендривается перед Ирмой и Констанц.

Компания решила пробыть на реке до обеда. Мориц несколько раз переплыл реку и загорал на песке в центре пляжа, надвинув шляпу на глаза. Девушки расположились загорать поближе к тёте. Тётя Эмма, не умолкая, рассказывала им о таком же упоительном августовском лете, когда ей было столько же, или может быть немного меньше лет «…чем вам, мои дорогие»: – Помню, как на наш пляж, однажды пришли купаться дачники, и среди них пришёл морской капитан, молодой, статный, ну вылитый Мориц. Он сразу же обратил внимание на мою шляпку, как это он сказал, (а он, конечно же, сказал комплимент, я не сомневаюсь в этом), «Ваша шляпка, мэдхен, будет моим маяком! Если я заплыву слишком далеко от берега, то ориентируясь на вашу шляпку, я всегда найду дорогу домой!». Да, так, именно так он и сказал, и прыгнул в воду…

Вечером все собрались на ужин. И сразу после ужина братья пошли проводить тётушку на поезд. Когда они вернулись со станции, все уже спали. Альберт и Франц ушли в дом сразу, а Генрих присел на ступеньках крыльца, полюбоваться ночным небом. Он думал о том, что весь этот год ни разу не видел звёздное небо над своей головой. Всё время он был чем-то занят и его глаза смотрели куда угодно, но только не на небо. Он был рад, что остановился и наконец-то посмотрел вверх. Генрих смотрел и смотрел, словно впитывал в себя мерцающий свет. И даже увидел, как упало несколько звёздочек, словно кто-то чиркнул спичкой по вечному пространству. Подул ночной ветерок, Генриху стало зябко, и он ушёл спать.

Братья упорно продолжали избегать общения с альпинистом, ссылаясь на то, что мотоциклы якобы надо починить к возвращению отца. Сёстрам пришлось развлекать гостя на своё усмотрение. Они провели ему экскурсию по ферме, сходили с ним в лес и вместе покатались в поле на лошадях. Каждое утро они сопровождали его на реку, но быстро искупавшись, возвращались домой, чтобы готовить еду на обед и ужин. А когда альпинист собрался уезжать, Ирма и Констанц пошли провожать его на поезд. Мориц пожал руку Констанц и поцеловал руку Ирме: – Вы были так добры ко мне, Ирма, – сказал он, – Спасибо Вам! – с этими словами он вошёл в вагон и поезд поехал.

– «Вы были так доблы ко мне Илма», – передразнила гостя Констанц и схватила руку сестры, чтобы поцеловать, но Ирма отдёрнула руку и сказала ей: – Фи, что за глупости!

Вернувшись, они обнаружили братьев и Анхен в гостиной. На столе было разложено Лото. Девушки кивнули игрокам и прошли мимо них в свои комнаты. Но перед тем, как закрыть свою дверь, Ирма услышала ясный и чёткий шёпот Генриха: – Вы были так добры ко мне Ирма…

И братья расхохотались. Ирма громко хлопнула дверью и села на кровать. По её щекам текли слёзы.

Август закончился как-то скомкано из-за приезда альпиниста. Сёстры были обижены на братьев за то, что им пришлось одним нянчиться с гостем. И, чтобы хоть как-то возместить себе моральный ущерб, они заставили братьев покатать их на мотоциклах, прямо в день отъезда. Те долго отнекивались, но, в конце концов, покатали. Ирма села на мотоцикл вместе с Генрихом, а Констанц с Францем, и они проехались с ветерком по всей деревне. Ирма держалась за талию Генриха, как когда-то давно держалась за Макса.

Но, в отличие от сладкого запаха мёда, которым её однажды очаровал Макс, от Генриха пахло только машинным маслом и потом. Когда они вернулись в дом, Ирма полчаса мылась в душе, чтобы смыть с себя этот «поганый» запах. Генрих только усмехнулся, поймав её взгляд, когда она, наконец, вышла из душа.

Прошло четыре года после исчезновения Макса.

Ирма закончила институт. Она работала инструктором по туризму при Гимназии для девочек. Однажды, на слёте инструкторов она снова встретилась со знакомым альпинистом, и они так душевно провели две недели, что Ирма почувствовала, что нравится ему. По возвращении в город, Мориц стал ей звонить и приглашать на свидания, а потом предложил ей приходить на занятия альпинизмом в его клуб. Дело дошло до того, что в августе Ирма, вместо каникул на родной ферме, уехала в экспедицию в горы. Мориц, разумеется, включил её в свой отряд. Констанция напросилась вместе с ними, в качестве кухарки.

Братья, узнав об этом, долго недоумевали, но, в конце концов, превосходно провели август и без сестёр Мозер.

Анхен наконец-то чувствовала себя на ферме королевой. В её полной власти были её любимые братья, о которых она могла заботиться с полной отдачей своих сил и талантов. Для начала, она вымыла весь дом сверху донизу, и братья сказали ей:

– Наша дорогая Анхен превосходная хозяйка!

Делая генеральную уборку в бабушкиной комнате, она нашла в шкафу старую записную книжечку, с кулинарными рецептами. И решила выгнать всех из кухни, чтобы самой готовить завтрак, обед и ужин. На завтрак Анхен долго взбивала яичные белки и протирала творог через самое мелкое сито, чтобы сделать запеканку попышнее. На обед она тонко нарезала овощи, клала их в кипящий мясной бульон и сразу ставила томить суп в духовку – от этого бульон становился необыкновенно вкусным. А делая котлеты, она смешивала разные сорта мяса и несколько раз прокручивала фарш через мясорубку, добавляя в него сливочное масло и разнообразные специи. На ужин она пекла Кухен, добавляя в Штрейзель тёртый грецкий орех. Она сочинила собственный травяной чай, набрав в лесу: плоды шиповника, цветы душицы, лист малины, лист чёрной смородины. Всё это богатство она тщательно высушивала на веранде, потом измельчала в порошок и, перемешав с цикорием, заваривала братьям вместо кофе. Весь август братья не кушали, а вкушали её произведения кулинарного искусства.

– О, милая Анхен, ты так прекрасно готовишь! – всегда с полным ртом делал ей комплимент Альберт.

– У тебя просто поварской талант, дорогая Анхен! Вспомни об этом, когда будешь выбирать для себя училище! – говорил, прося добавки, Франц.

– Такой талант нельзя зарывать в землю, детка! – резюмировал в конце каждой трапезы Генрих и нехотя вставал из-за стола.

Анхен довольно улыбалась им в ответ. И шла на кухню составлять завтрашнее меню.

Когда в сентябре Анхен привезла братьев домой, родители остановились от изумления, прежде чем подойти к ним с приветствиями, и тихо сказали друг другу следующее:

– Тебе не кажется, дорогой, что наши сыновья несколько поправились на природе? – осторожно спросила у отца мать.

– Нет, мне это не кажется, это неопровержимый факт, который сразу бросается в глаза, – ответил отец, – но думаю, что такое оригинальное влияние сестры очень скоро исправит наша кухарка Гретхен. Так что не переживай за них, дорогая, – ответил отец и поцеловал руку матери, а потом пожав руки сыновьям, ушёл в свой кабинет.

Констанция получила приблизительно такую же похвалу в отряде альпинистов, что и Анхен у своих братьев. Она была, на редкость, внимательна к кулинарным капризам мужчин в отряде, так внимательна, что Ирма, наконец, вычислила из-за кого. Ей, оказывается, тоже нравился Мориц!

Ближе к вечеру, когда мужчины ушли стирать своё бельё на реку, Ирма спросила у Констанц: – Скажи-ка мне сестрица, Мориц знает о том, что нравится нам обоим?

Констанц глупо заулыбалась ей в ответ, но потом, спохватившись, отвела глаза от сестры и попыталась соврать: – Нет, что ты, нет. И скорее вышла из палатки, запнувшись за крепление.

Увидев признание сестры, Ирма мгновенно побросала в рюкзак свои вещи и уехала домой.

На вокзале она, совершенно случайно, встретилась с братьями, которые только что, вернулись с фермы. Они ждали на платформе, когда их ангел-Анхен найдёт такси. Сонными глазами, провожая электрички, они и не заметили, как по платформе бредёт Ирма с тяжёлым рюкзаком за плечами. Она, шла не глядя, на мир вокруг, и чуть было не споткнулась о них.

– Фу ты ну ты, снова вы! – с горя сказала она, и расплакалась, закрыв лицо ладонями. Генрих живо встал со скамейки, снял с её усталых плеч рюкзак, усадил Ирму к себе на колени и дал ей выплакаться. Альберт и Франц отвернулись от них и молча переглянулись между собой. Спустя полчаса пришла Анхен, чтобы позвать братьев в машину. Генрих махнул им рукой, и они поняли, что он доберётся домой сам.

Вечер был мутным, как опаловые бусы Ирмы. Туман так и не смог решить за весь день: остаться ли ему на земле или уплыть на небо. Друзья медленно брели по городу и молчали до самого дома. Подойдя к воротам, Генрих открыл калитку перед Ирмой и, вдруг услышал сзади себя её голос:

– Робин Бобин Барабек, скушал сорок человек…

– Я припомню это тебе, малышка Ирма, когда ты растолстеешь после последних родов так, что на тебя никто, кроме твоего мужа не сможет смотреть серьёзно. – Он оглянулся и посмотрел на неё. Ирма показала ему язык и юркнула в открытую калитку. Генрих улыбнулся, поставил её рюкзак на хрустящую гравием дорожку и легко зашагал домой.

Через месяц после аннулирования брака с пасечником Максом, к Ирме на день рождения вдруг приехал альпинист Мориц. Перешагнув порог, он торжественно встал на одно колено и сделал Ирме предложение руки и сердца. Вокруг стояли гости, вышедшие посмотреть, кто это опоздал на вечеринку. У Генриха, при виде них, из рук выскользнул пустой бокал и глухо стукнулся о ковёр. Но на это обратила внимание только Анхен. Она подала ему другой бокал, с только что налитым шампанским.

Ирма обернулась к гостям и торжественно ответила: «Да!»

Все захлопали в ладоши и стали поздравлять молодых с помолвкой, которая произошла прямо на их глазах.

Констанция улыбалась, но Генрих, посмотрел на неё, когда Ирма отвернулась от сестры, и увидел совершенно неожиданное выражение на её лице. Констанция думала, что на неё никто не смотрит, а потому не следила за мимикой. Но Генрих смотрел, и его весьма озадачил её вид. А когда Констанц взглянула на альпиниста, её глаза потеплели, и она стала похожа на тряпочку, об которую так и хочется вытереть грязные ноги.