Текст книги "Раб Петров"

Ядвига теперь не запрещала Андрюсу выходить и лишь молила его прятать котёнка подальше от родителей и тётки и не брать с собою на улицу. «Ты что же, боишься за него?» – спросил её как-то Андрюс, пытаясь улыбнуться. «Не за него, – ответила сестра. – За тебя. И вот за них». Она кивнула на отца и мать: те с одинаковым, застывшим выражением лиц собирались в церковь.

– Мы пойдём с ними, – решительно сказал Андрюс. – Не бойся никого. Мне ничего не сделают – а изумруд Агне я больше никогда не стану носить с собой. И постепенно всё это забудется. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Он говорил это, стараясь приободрить сестру, но прекрасно знал, что Ядвига ему не поверит. И сам он, разумеется, в это не верил.

Глава 3. Диво лесное

Среди высоких шумящих сосен было светло, привольно, по-летнему радостно – но Андрюс отчего-то стремился дальше, вглубь леса, в низину. В мёртвую тишину, которую нарушало только робкое пение ручейка и комариный писк. Птицы – и те смолкали в этой чаще, а вот ароматы леса, напротив, становились яркими, тяжелыми до головокружения.

Даже солнечным днём здесь было сумрачно; крошечное лесное озерцо с маслянисто-чёрной водой казалось очень глубоким, так что даже смотреть страшно. Мальчик садился на берегу, опускал Тилуса на мягкий мох, чтобы тот побегал и порезвился вволю. Андрюс и любил это место, и побаивался его. Любил – потому что сюда его беспрестанно тянуло, тут ему становилось до странности спокойно. А опасался он оттого, что стоило только прийти сюда вместе с Тилусом и изумрудом – последний начинал тревожно подмигивать, и ещё его густо-зелёная глубина становилась всё светлей, прозрачнее, потом розовела… И, наконец, превращалась в кроваво-алую! На самом деле так произошло всего только один раз, но у Андрюса тогда душа ушла в пятки; Тилус тоже перепугался. Андрюс принялся оглядываться: не иначе, даже здесь, в глуши они были не одни!

Но кругом стояла звенящая тишина, и никого они, разумеется, не увидели. Ни звука шагов, ни треска сучьев, ни даже шелеста травы… Только Тилус подпрыгнул и устремился в погоню за блестящей, упругой лентой, что проворно ринулась от него в заросли. Уж? В этих местах их водилось очень много – Андрюс лениво позвал котёнка, не переставая думать о странном поведении изумруда.

Впрочем, охота Тилуса завершилась неудачей, и он скоро вернулся к хозяину. Азарт был главной чертой характера Тилуса, ему любая ползающая тварь представлялась возможной мишенью, а тут – такое оскорбление! Котёнок уселся на кочку рядом с хозяином и навострил уши: «В другой раз точно не уйдёт!» – вот что читалось на его хмурой от досады мордочке. Андрюс засмеялся и почесал друга за ушком.

Если бы можно было остаться здесь, в лесной чаще, насовсем! Тут спокойно, никто не посматривает на него с ужасом и подозрением; можно не думать о том, что по его вине, пусть невольной, погибла родная сестра. Можно забыть про толки и сплетни в городке; про обречённое молчание отца, которого вот-вот прогонят со службы; про мать, на лице которой, казалось, навсегда поселилось выражение тупого, животного страха.

И про отчаянные взгляды Ядвиги, обращённые к нему, Андрюсу – только он один догадывался, каково ей теперь. Старшая сестра оказалась самой сильной в их семействе, она одна-единственная вела себя как ни в чём ни бывало, ходила по улицам с гордо поднятой головой, здоровалась с соседями, наведывалась в лавки, в кузницу, и даже в церковь заходила спокойно. Мать же и вторая сестра Иева, если и появлялись на людях, смотрели робко и испуганно, точно побитые собаки. Иева вообще, в отличие от решительной, энергичной Ядвиги и озорной Катарины, обладала тихим, скромным нравом, больше молчала, родителей и старшую сестру слушалась беспрекословно. Теперь же она была запугана до крайности, чувствовала себя вечно виноватой перед соседями и прочими жителями городка. Всё из-за него…

А Ядвига не желала мириться с происходящим и настоятельно предлагала родителям уехать из городка. Из оставшейся родни у них были дед и два брата матери, жившие в далёком городе Смоленске. Мать рассказывала, что город этот большой, дома всё каменные, люди живут богато. А главное, казалось Ядвиге, стоит им только уехать из крошечного городка, всё изменится к лучшему: отец у них прекрасный органист, наверняка найдёт службу в местных храмах. Сама же она будет, как прежде, работать на семью изо всех сил: наймётся шить, вязать, стирать, штопать. А вот Андрюса и в учение можно будет отдать, чтоб грамоту знал. Ядвиге всё мечталось, как брат пойдёт по торговому делу, будет хорошо работать, жить в довольстве, а то и большим человеком станет…

Да будь его, Андрюса, воля – он бы помог семейству собрать немудрёный скарб, тронуться в путь, а сам с лёгкой душой взял бы Тулиса и отправился в самую лесную глушь. На миг он представил, что свободен: никто из людей никогда больше не найдёт его, не покажет пальцем, не назовёт «проклятым» и «ведьминым отродьем»! Вот хорошо-то будет!

Но он понимал, насколько тщетны его мечты: мать и отец добровольно его не оставят; Ядвига же и вовсе без него зачахнет: у неё только и разговору, что о нём, о его будущем, его учении…

* * *

Сегодня в чаще было особенно тихо; чёрная озёрная вода была совсем неподвижна, даже рябь не пробегала. Андрюс уселся было на свой любимый пенёк, но посмотрел вокруг – и тут же вскочил. Кто это обобрал все ягоды черники и брусники вокруг? А эта ветка бузины – он точно помнил – была длиннее; значит, некто, побывавший здесь, обломал её?

Никаких следов человеческих, однако же, не было. Андрюс поёжился и глянул на изумруд; тот слегка помаргивал, но довольно мирно, и алым становится не спешил.

– Чуешь кого-нибудь? – спросил Андрюс у Тилуса.

Котёнок, изрядно подросший за последнее время на свежем молоке да рыбке, которой Андрюс щедро откармливал его, настороженно поводил ушками и оглядывался. Вдруг он подскочил на месте и с довольным фырканьем бросился в камыш. Андрюс, не снимая перстня, последовал за ним – но никого не увидел, кроме блестящей тёмной змеи с двумя жёлтыми пятнышками у головы, что стремительно скрылась под корягой.

Тилус напрасно шнырял туда-сюда в зарослях: рептилия больше не появлялась.

– Да это ведь всего лишь уж! – одёрнул котёнка Андрюс. – Оставь ты его! Чай, не он тут побывал, на нашем месте… Ох, хоть бы не из наших городских кто, а то и здесь ведь покою не будет!

И правда: стоило ему лишь представить, что их укромное мирное озерцо известно кому-то из соседей, Андрюс едва не заплакал с досады. Теперь прознали дорожку, так будут сюда по ягоды-грибы захаживать; прощай, спокойная жизнь! «Только вот как узнали – неужто, следили за мной? Сюда ведь и тропинок-то нет!» – подумалось ему.

Андрюс взял котёнка за шкирку и выбрался из камышей на берег. Ему хотелось вернуться к своим упражнениям с изумрудом, заниматься которыми он мог только здесь. Камень мог отзываться на его желание защитить себя – а такое желание возникало в случае сильного испуга или гнева. Андрюс уже понимал, сколько бед он может натворить, если не научится сдерживать себя. Вот, например, стоило ему вспомнить, как травили собаками Тилуса, или представить себе Агне, отнимающую жизнь у сестры Ядвиги – ярость и страх начинали теснить грудь, становилось трудно дышать… В ответ изумруд принимался пылать ярко-зелёными искрами, а то и выбрасывать сполохи.

В первый раз Андрюс так едва не спалил пару стоящих рядом деревьев, а верный Тилус испуганно юркнул в камыши и сидел там, пока хозяин не пришёл за ним. Он уже не сомневался, что научиться владеть камнем означает – научиться владеть собою в любых ситуациях. Андрюс мог бы нечаянно «приказать» изумруду действовать, точно так же, как мы непроизвольно вскидываем руку, чтобы защититься от удара. И с этим стоило поработать.

Ещё одно чудесное свойство камня мальчик обнаружил случайно: камень способен предупреждать о неожиданной опасности. Когда они с Тилусом впервые забрели в это место, то пришли в такой восторг от его тихой, мрачной красоты и уединённости, что Андрюс даже запамятовал, что в глухом лесу встречаются хищники, а Тилус, будучи несмышлёнышем, о таком и вовсе не подумал.

* * *

Андрюс забавлялся с изумрудом, когда тот внезапно часто-часто замигал тёмно-зелёным, почти малахитовым цветом. Андрюс вскочил, прижимая котёнка к себе, а тот и не думал вырываться: Тилус уже прекрасно изучил хозяина и знал, когда ему лучше не перечить. Мальчик поспешно надел кольцо на палец и стал внимательно осматриваться – и вовремя! В кустарнике мелькнула хищная, поджарая тень с горящими от голода глазами: Андюс успел вскинуть руку с кольцом. Зелёные зигзаги, похожие на настоящие молнии, угодили зверю прямо в глаза – тот с воем покатился по земле… Андрюс, не раздумывая, скакнул за дерево, посадил котёнка на ветку и ухватился за неё сам; вдвоём они ловко вскарабкались по еловому стволу на достаточно безопасное от земли расстояние.

Однако хищник больше не шевелился, так что мальчику стало неловко за своё поспешное отступление, а котёнок – тот давно уже возмущённым шипеньем дал хозяину понять, что довольно праздновать труса, пора бы и спускаться.

– Ну, что я тебе говорил – осторожность никому не повредит, – оправдывался Андрюс перед Тилусом, пока они покидали своё убежище. – А если бы я его просто ослепил, а не убил, к примеру?

Они приблизились к поверженному зверю – это оказался довольно крупный волк – вернее, как приметил Андрюс, – волчица. Похоже, она была щенная – он понял это по крупным, набухшим сосцам на поджаром животе.

Андрюс потёр лоб. Сердце его сжалось при мысли о голодных, беспомощных волчатах, которые сегодня не дождутся своей матери… Ах, нехорошо! Вот если бы он лучше владел камнем, и смог бы просто отпугнуть хищницу!

Тилус внимательно обнюхивал волчицу, даже потрогал её своей лапкой – но та лежала, вытянувшись и полузакрыв остекленевшие глаза – совсем как тот пёс, убитый Андрюсом у реки…

– Не трудись – мертва! Бедные волчата! – Андрюс смахнул набежавшие слёзы. – Ах, что я за чудище такое: и людям, и зверям только зло несу!

Момент раскаяния стал вдруг столь острым, что, закусив губы, он поглядел не неподвижные чёрные воды озера. Как тут, верно, глубоко… Глубоко и спокойно.

Тилус громко и тревожно заурчал, вспрыгнул на колени, задрал хвост трубой и стал тереться о стиснутые руки хозяина; однако – тщетно! Андрюс застыл в приступе неподвижного отчаяния, только сверлил озеро пристальным взглядом.

И тут над озером поплыл чистый, нежный звук: кто-то наигрывал на свирели простую, напевную, слегка жалобную мелодию. Мальчик и кот подскочили от неожиданности; Андрюс сперва прислушивался восхищённо; так хороша была песня, так тиха и певуча, что у него сделалось легче на душе, даже кровь, казалось, быстрее заструилась по жилам. Но потом он сообразил и поморщился – значит, теперь так или иначе придётся отсюда уходить: его убежище раскрыто!

Но он не встал и продолжал прислушиваться. Мелодия звучала всё громче, полнозвучнее; казалось, даже птицы и лягушки начали подпевать. Тилус настороженно шевелил ушами, однако незнакомая музыка ему тоже нравилась. Звук всё приближался, усиливался, пока наконец – Андрюс не поверил своим глазам – прямо из камышей на берег не вышла девчонка, чуть старше погибшей сестры Катарины. На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать. Высокая, стройная, с распущенными светло-рыжими волосами, в длинной холщовой вышитой рубахе, она показалась ему не человеком, а какой-то лесной богиней или же дочерью богини… Шею и запястья девушки украшали янтарные чётки, в ушах она носила серьги с янтарём, а глаза у неё тоже были медово-янтарного цвета.

Андрюс сидел, глупо уставившись на незнакомку, которая продолжала наигрывать на свирели и посматривать на него смеющимися глазами. Наконец, она перестала играть; только тогда он вскочил и торопливо, смущённо поклонился. Девочка внимательно оглядела Андрюса с головы до ног – а вот Тилус, точно сразу почувствовав к ней доверие, подошёл и потёрся об её босые ноги. Она нагнулась и приласкала кота, который звонко замурлыкал в ответ.

Андрюс медленно приблизился к незнакомке, чувствуя какую-то неясную обиду и на неё, и на Тилуса.

– Нам пора идти домой, – сухо сказал он и подхватил котёнка на руки. – Простите, панна.

Девочка подняла глаза – в них играли отблески солнца, каким-то чудом вдруг пробившегося в лесную чащу. Вдруг выражение её лица изменилось: она заметила мёртвую волчицу под елью. Девочка подбежала к волчице, наклонилась к ней и огорчённо покачала головой.

– Это я, – сам не зная, для чего, сознался Андрюс. – Я убил. Я не хотел, панна, правда.

Губы у него задёргались. Отчего-то ему показалось, что красавица-незнакомка сейчас поднимет глаза и скажет сухо и резко: «Вон из моего леса». И ему никогда не позволят сюда вернуться.

Однако она произнесла совсем другое:

– Знаю, что не хотел. Не казнись, отрок – научишься. Ты не виноват.

Андрюс молча смотрел себе под ноги, затем перевёл взгляд на девочку: в руке у неё была свирель, вырезанная из ветви бузины. Вот, значит, кто приходил к его любимому озеру!

– А… её волчата, что с ними будет? – задал он вопрос, не дававший ему покоя.

– Я заберу их к себе, – без колебаний ответила незнакомка. – Это моя вина: надо было торопиться, а я запоздала. Тебе который год?

– М-мне? – он так удивился, что не сразу сообразил, что ответить на такой простой вопрос. – Вот, сестра Ядвига недавно говорила, восьмой уже пошёл…

– Восьмой? А смотришься, будто… Впрочем, – прервала сама себя девочка, – это всё после. А прежде запомни: с камнем должен научиться обращаться так, чтобы слушался тебя беспрекословно, да не вредил больше надобного. Ты это сможешь, не сомневайся, Андрюс.

Он кивнул, заворожённо глядя, как под её плавным жестом земля под мёртвой волчицей мягко проседала, проваливалась, осторожно и бережно принимая в свои недра тело хищницы… Вот уже и не видно волчицы – а на месте схрона потянулись к небу кустики черники, травинки, несколько цветков вереска… Незнакомка что-то шептала на непонятном языке, но Андрюсу показалось, что он где-то уже слышал похожее.

– Как ваше имя, панна? – робко спросил он, и только тут сообразил, что несколько мгновений назад она сама назвала его по имени, а ведь он не успел представиться.

– Гинтаре, – ответила девочка, не прерывая своего занятия.

«Как красиво!» – подумалось ему. Гинтаре – янтарь… И правда, «янтарь» для неё было самым подходящим именем.

– Откуда вы меня знаете, госпожа Гинтаре? – продолжал допытываться Андрюс.

Она рассмеялась в ответ.

– А здесь тебя сложно не приметить. Правильно, что пришёл – среди людей, знать, и довериться некому. А ведь ты на многое способен окажешься, если лениться не будешь.

Хотя Андрюсу и были приятны её слова, ему стало обидно за сестру Ядвигу. Гинтаре говорит, что довериться некому, но Ядвиге-то он полностью доверял!

– Что сестра у тебя такая – это хорошо, – выслушав его, сказала Гинтаре. – Только защитить-то она тебя не сможет, буде понадобится.

– Так я сам её от всего буду защищать! – горячо воскликнул Андрюс. – Её, Иеву, матушку с батюшкой! Катарину я уже потерял – а всё ведьма та, проклятая, виновата, всё из-за неё! А больше никого из семьи не отдам.

– Ведьма, говоришь? – Гинтаре грустно усмехнулась.

– Ну, а кто же? С тех пор, как она у нас побывала, всё вкривь пошло! Тётка моя как с ума сошла, соседи косятся, отца, того гляди, прогонят с места, а про меня и вообще…

Андрюс умолк. Дрожь вдруг пробежала по его телу: он заметил, что уже смеркалось, а ведь он ушёл из дому ещё утром; почему-то ему стало страшно.

– Простите, панна Гинтаре, – волнуясь, заговорил он. – Мне сейчас домой скорее надо; только вот как вас другой раз найти? Я хотел бы узнать…

Она быстро приложила палец к губам, будто к чему-то прислушалась – и схватила его за руку. Андрюс поразился, до чего девушка оказалась сильна: она удерживала его на месте без малейшего напряжения, точно годовалого младенца.

– Нельзя тебе нынче домой, – спокойно сказала Гинтаре. – Не теперь. Подожди здесь.

Почувствовав, что не может вырваться, Андрюс машинально взглянул на изумруд и обмер: камень, про который он, встретившись с Гинтаре, совершенно позабыл, потерял природный цвет и стал похож скорее на бледный, прозрачно-алый рубин… Но это значит, что Гинтаре?..

Да нет же, зло не может быть таким светлым и красивым! Вот Агне-ведьма уж до чего безобразна была, приснится – испугаешься! Андрюс дотронулся до камня – тот был горячим.

– Отпустите меня! – в панике выкрикнул он. – Тилус, иди ко мне сейчас же!

Андрюс вскинул левую руку: вот-вот с камня сорвутся всполохи пламени! Однако Гинтаре и не думала защищаться или нападать; напротив, она отошла на шаг и спокойно уселась прямо на землю.

– А всё-таки домой идти сейчас не стоит, – ровным голосом проговорил она. – Только хуже сделаешь!

– Кому хуже? – онемевшими губами еле выговорил Андрюс. – Кому?!

– Своим! Матери, Ядвиге… Они ведь, чуть что, защищать тебя кинутся.

И верно: Ядвига так точно за ним в и в горящий дом побежала бы… Дрожь пробирала его тело, он поискал глазами Тилуса; друг был, как всегда, рядом. Котёнок вспрыгнул к Андрюсу на плечо, успокаивающе замурлыкал.

Андрюс вдруг почувствовал, как ужасная усталость сковала всё тело. Гинтаре пристально наблюдала за ним, словно невзначай, подошла ближе и коснулась рукой его лба… Затем она зачерпнула воды из озера и поднесла ему – Андрюс покорно выпил из её руки. Голова слегка закружилась, он лёг на прохладную траву и стал смотреть в тёмное небо, куда медленно, словно уставший бык на холм, взбиралась тяжёлая оранжевая луна.

– Почему… Почему он красный, когда вы рядом? – еле шевеля языком, спросил Андрюс.

Он не уточнил, что именно имел в виду, однако Гинтаре поняла.

– Я ведь другая; но другое не всегда означает зло.

Он хотел ещё что-то спросить, но девушка снова достала свою свирель и заиграла; полилась нежная, чуть печальная мелодия. Тилус громко мурчал, подпевая; «Как же складно у них выходит! – удивился про себя Андрюс. – Точно нарочно учились вместе играть».

Луна тихо подмигивала ему янтарными глазами.

* * *

Андрюс поднял голову; в утренних сумерках он разглядел чёрную воду озера и густую поросль черники там, где Гинтаре похоронила вчера убитую им волчицу. Гинтаре… Да где же она сама?

Он вскочил и огляделся.

– Госпожа Гинтаре!

Никто не отозвался – только рядом, почти под ногами, стрелой ринулась прочь блестящая чёрная змея с двумя жёлтыми пятнышками на шее.

* * *

Когда Андрюс добрался до дома, уже светало – и поэтому он не смог обмануть себя и притворится, что всё это ему померещилось… Над покрытыми сажей останками дома клубился тёмный, едкий дым, безобразно торчала уцелевшая труба, да кое-где сохранились балки. Приглушённо выли мать с Иевой, отец неподвижно стоял посреди двора; на его помертвевшем, разом состарившемся лице не было никаких чувств.

Андрюс услышал пронзительный крик: навстречу ему выбежала Ядвига; волосы её обгорели, лицо было перемазано сажей. Она рухнула перед ним на колени, обхватила руками и зарыдала. «Слава тебе, Иисусе! Господь сохранил!»

Андрюс дрожащей рукой приглаживал её волосы. Он мог лишь молчать и вспоминать вчерашнюю встречу; рассказывать Ядвиге, кто на самом деле его сохранил, не было никакой возможности.

Глава 4. Всё равно не убежишь!

Накануне Ядвига только к вечеру вернулась домой от хозяйки, бурмистровой жены. Андрюса не было; Иева сказала, что брат ушёл ещё утром и с тех пор не показывался. Ядвиге сделалось сильно не по себе – Андрюс клятвенно обещал никогда больше не ходить по улицам с изумрудом на пальце и не брать с собою котёнка. Но вот где именно он теперь бывает, брат поделился только с ней, что было вполне понятно: мать и отец словно бы отгородились от младшего сына невидимой стеной… Ядвига ничуть не сомневалась, что матушка по-прежнему любит Андрюса больше всего на свете – но после гибели Катарины испытывает вину перед всей семьёй: вину за Андрюса, его рождение, его странные, опасные способности. Отец же, как человек, близкий к церкви, и вовсе места себе не находил: он не мог отречься от единственного сына и не мог беспрекословно принять его.

Обстановка в семье сделалась полностью невыносимой; Андрюс остро чувствовал это, и пребывание в лесу, в одиночестве лучше всего успокаивало его смятение. Ядвига понимала и соглашалась, что там, в чаще, он скорее будет цел и невредим, нежели на улицах городка или даже дома.

Сейчас он тоже был где-то там, в лесу. Смеркалось, и над городком зажигались редкие огоньки, уже вернулись родители домой; после молитвы все уселись за стол и принялись за похлёбку. А брат всё не шёл и не шёл…

Иева торопливым шёпотом пересказала Ядвиге, что услышала днём, когда заходила в мясную лавку. Всегда передвигаясь очень тихо, Иева стала невольной свидетельницей разговора, напрямую связанного с последующими событиями в их семье.

В лавке находились три женщины: жена мясника и две её закадычные подруги, забежавшие перемолвиться словечком. Одной из них была тётка Андрюса, Иевы и Ядвиги.

– …Я теперь мимо развалин, где дом-то ведьмовской стоял, сама и хаживать не желаю. Только вот сегодня утром ехали мы это с мужем и дочерью, за товаром поспешали – и смотрю, среди брёвен обгоревших, никак, блестит что-то! Вот, думаю, Агне-ведьма изумруд-то тот, что носила, ублюдку своему подарила, Йонаса-органиста сынку! А ну, как у неё ещё камешки были, стоят-то они дорого – а когда дом ведьмин жгли, искать никто не осмелился! Вот я и вылезла из телеги поглядеть. Стала в золе рыться, а там, матушки вы мои… – жена мясника выразительно закатила глаза.

– Ну, ну, нашла что? – поторопили приятельницы, что внимали рассказу, затаив дыхание.

Тем временем из задних комнат появился сам мясник и прислушался; на лице его явственно выразилось неудовольствие.

– Нашла! Там их, милые мои, изумрудов-то этих, мно-о-ого! Такого, какой Агне себе на перстень справила, не видать, те помельче – однако, вот не сойти мне с места, если их не пропасть там! Вот я и…

– Что врёшь! – угрюмо прервал мясник словоохотливую супругу. – Какая там пропасть! Ну, может десятка два штук и будет, а ты – пропасть!

– Ну, так, так… Я ж не сочла их, не успела! Присела на корточки подобрать, а тут – матушки мои – как зашипит кто-то громко, что аспид! Из-под руки моей змеюка проклятая так и подпрыгнула, в палец зубьями вцепилась; ну я и закричала! Только хотела было её, тварь проклятую, ногой раздавить, а она – вжух – и исчезла, точно и не было! Поехали к лекарю, дал он мне снадобья, чтобы яд от той гадюки кровь не отравил…

– Вот мелет, сорока болтливая! – слегка смущённо и с досадой проговорил мясник. – Какая там гадюка! Не гадюка то была, а уж! Он не ядовитый. Лекарь, то есть, перевязал да микстуру какую-то выпить заставил – мол, так, на всякий случай.

Правая кисть мясниковой жены была замотана чистой белой тряпицей.

– Да и бес с нею, змеёй! – отмахнулась одна из покупательниц и поспешила вернуться к интересной для всех теме. – А камни-то, камни забрали с собой, или испугались? Это и правда были изумруды?

– Камни-то… Камни, кхе-кхе, – мясник посмотрел на супругу достаточно выразительно и, как заметила Иева, слегка пнул ногой её под столом. – Ну, подобрали парочку, крохотных. Они и камешки-то так – смех один. Вот разве дочке на свадьбу, в серёжки подошли бы.

– Вот-вот, – встряла супруга. – Большие, небось, он – Йонаса-органиста сынок, давно себе присвоил. Он, как думаете, зачем в чащу лесную что ни день таскается? Что там прячет? Небось, и змеи-гадюки его, ведьмино отродье, не трогают? Он им сродни!

Женщины хором ахнули – жадностью загорелись их глаза. Иева стояла, вцепившись в ручку двери, и уже хотела уйти, когда услышала голос родной тёти.

– Да не сын он Йонасу, брату моему, вот как пить дать, не сын! Я ж тогда ещё говорила… Агне-ведьма, как к нам заявилась тогда, она с ним на своём языке болтала – чёрт знает что, не разберёшь! А потом перстень ему подарила, да сказала: мол, как этот камень тебя признал, так и другие признают! Иди, мол, отрок, забирай всё богатство – а коли кто помешает тебе, мы с тобою мор и наведём на них! А семья-де эта тебе не родня, изведёшь их всех, чтоб не мешали, да на богатство наше не зарились! Вон, Катарину-то, младшенькую, он во гроб уже вогнал колдовством своим…

– Да ты что-о! – округлив глаза, прервал её третья кумушка. – Да ведь невестка твоя, Йонаса жена, она кого ж тогда родила?

Тётка с важностью подняла палец.

– А девчонку четвёртую и родила! Только, как родила она, да дитё в колыбель положили, там уж ночь глубокая, чёрная была, я-то помню! Все спать завалились, одна я только не спала, слышу – будто крадётся кто-то. Я в окно гляжу, а там Агне-ведьма с дитём на руках – знать, подменыша своего подложить хочет…

– Брехня! – зевнул хозяин, уставший слушать бабий вздор. – Повитуха-то у Йонаса жены мальчишку приняла. Да и на что Агне стала бы своё дитя людям отдавать? Зачем сразу наследником своим не сделала?

Тётка на мгновение смутилась, затем обиженно поджала губы.

– Ну, хотите верьте, хотите нет – а вот увидите, как я права окажусь. Только изумруды эти – прокляты, самой ведьмой отродью своему оставлены, лучше бы вам их не трогать!

– Не трогать? Тебе, что ль, оставить? – насмешливо перебила её жена мясника. – Нет, коли никому больше смелости не хватило в ведьминой золе рыться, то изумруды эти наши теперь…

– А ну, молчи, пустомеля! – Мясник в сердцах топнул ногой. – Будет уже болтать-то что не надо!

Не в силах больше слушать, Иева выскользнула за дверь, позабыв про наказ матери купить говядины, и побежала домой.

* * *

– Ты родителям ни слова об этом! – предупредила сестру Ядвига. – Про тёткину брехню они и так уж прознали, а до тех изумрудов ихних нам дела нет. И без того худо.

– Сестрица, – робко попросила Иева, – Андрюс когда придёт, прикажи ему перстень ведьмовской выкинуть. Пусть возьмёт, да вот так и кинет – чтоб другие увидели да подобрали! А там всё это и забудется, тётка врать перестанет.

– Хорошо бы, коли так, – задумчиво согласилась Ядвига. – А только братец наш никогда от камня добром не откажется. Говорит, связаны они теперь – и ведь правда, он им повелевать может.

Иева горько вздохнула: по своему складу характера она не понимала, как можно противиться наказу старшей сестры, будь у тебя хоть перстень колдовской в руках, хоть иное что.

* * *

Мать с отцом старательно делали вид, что их ничего не тревожит… После ужина отец раскрыл было молитвенник – и тут в их двери громко постучали. Матушка вскинулась, потревоженной птицей метнулась к двери – однако, отец окликнул её и покачал головой. Он отстранил жену и вышел на крыльцо. Ядвига вздрогнула от ужаса: на дворе стоял мясников брат, высокий дюжий мужик, подальше – отец мясника, их кузены; всего человек пять, все хмурые, озлобленные.

Мать пошатнулась, прижала ладони к щекам; Ядвига усадила её в кресло и стала рядом с батюшкой, плечом к плечу.

– Йонас! Где сын, где Андрюс, говорить с ним хочу! Приведи его, – брат мясника держался вроде бы спокойно, однако его рука выразительно легла на огромный тесак, заткнутый за пояс.

Сзади послышался сдавленный вскрик Иевы; Ядвига поспешно притворила дверь.

– Сын мой ещё отрок; если что нужно от него, ты сначала мне скажи, – хмуро ответил Йонас, не двигаясь с места.

Мясников брат поманил его к себе, однако Ядвига схватилась за отца мёртвой хваткой. Недоставало ещё, чтобы батюшка оказался один на один с рассерженной мясниковой роднёй.

– Здесь говори, – произнёс отец. – Мы – одна семья, от дочери старшей секретов у меня нет!

– Ну, как знаешь! – угроза в голосе собеседника прозвучала весьма отчётливо.

Оказалось, что найденные в развалинах ведьмовского дома изумруды мясник ещё утром поделил пополам и завязал в два платка: один повесил на шею себе, другой – своей дочери. Жене не доверил: баба она была суетная, болтливая, заполошная. С неё станется к соседкам зайти да начать показывать-рассказывать. Вот мясник и решил, что у него да у дочери, которая характером пошла в отца, камешки целее будут. Только вот ближе к вечеру услышал он из комнаты дочери страшный, надсадный кашель. Рванув на себя дверь, мясник увидел ужасную картину: дочь, ещё утром бывшая здоровой, румяной да загорелой девкой-невестой, стала бледна, как снег, с чёрными кругами под глазами… Щёки её ввалились, губы побелели – сейчас походила она более на Агне-ведьму, чем на самое себя. Увидев отца, она замахала руками, тщась что-то сказать, однако тяжкий приступ удушья снова её одолел; из последних сил дочь мясника попыталась снять с шеи крепкий шнур, что связывал узелок с каменьями…

Дрожа от ужаса, мясник кинулся за лекарем, да не далеко убежал: на пороге он согнулся в три погибели от жестокого приступа кашля, и кровь хлынула ему на рубаху. Брат мясника привёл лекаря; однако тот развёл руками: мол, никак скоротечная чахотка отца с дочерью душит – ничего, мол, тут не поделаешь. А какая чахотка, когда вся семья у них здоровее быков пахотных!

– Помирают они, – сухо сказал брат мясника. – Задыхаются, кровь горлом идёт. А у невестки лекарь антонов огонь на руке определил – там, где змея укусила. Вот так, Йонас.

Йонас перекрестился и, немного помолчав, спросил:

– На то воля Божья; так мой-то сын здесь при чём?

– Твой при чём? – выкрикнул брат мясника. – Божья-то Божья, только твой сын ведьмовской камень носит – и ничего ему не делается! На восьмом году чуть не пятнадцатилетним смотрится! Молнии с грозою умеет вызывать! Так пусть твой Андрюс семью брата вылечит, коли хочет грехи матушки своей смыть!

Губы Йонаса гневно дрогнули, но он сдержался.

– Какой матушки, ты о чём? Жена моя каждую неделю на исповеди бывает, не тебе грехи её считать!

– Не твоей жены, а настоящей матушки его, – грубо сказал собеседник. – Будто не знаешь, не слышал от людей, что ведьмино отродье в доме растишь?

Йонас коротко размахнулся и ударил его в лицо – однако здоровенный мужик не упал, а лишь покачнулся. Ядвигас пронзительным криком: «Батюшка!» схватила отца за руки и заставила отступить.

– Ну, это я тебе попомню, Йонас, не сомневайся, – брат мясника утёр кровь из разбитой губы. – Однако недосуг мне тут с тобой свататься. Веди сюда сына сейчас, а то сами войдём…

– Его нет дома, – отчеканил отец. – Утром ушёл, а когда вернётся, нам не ведомо.

– А куда он пошёл, знает кто-нибудь? Может, дочурка твоя что расскажет? – вкрадчиво спросил один из кузенов мясника, и подойдя к Ядвиге, властно взял её за руку. – Ну что, красавица, будешь говорить?