Текст книги "Мы нарушаем правила зимы"

Глава 7

Едва увидев Илью на пороге дома Арины Ивановны, Клаша взвизгнула: «Батюшки! Нашёлся!», и чуть не кинулась его обнимать. Лишь заметив удивлённый взгляд хозяйки, Клавдия вежливо кивнула и произнесла: «С приездом вас, Илья Фёдорович!» Илья же в ответ поклонился ей, Арине Ивановне и всем прочим.

– Вот, Арина Ивановна, позвольте рекомендовать жениха моего, Илью… – Анна ужасно сконфузилась и покраснела: ей вдруг пришло в голову, что она даже не знает фамилии своего суженного.

Впрочем, хозяйка, кажется, не обратила на это внимания. Она пытливо взглянула на них с Ильёй – они стояли перед ней, держась за руки – и предложила жениху Анны занять маленькую угловую горницу в первом этаже. Там никто постоянно не жил, только Петруша иногда спал в ней, когда возвращался поздно домой или слишком засиживался со своими занятиями лепкой и рисованием. Илья вновь поклонился и поблагодарил, пообещав платить за комнату, сколько запросят.

– Ты ведь переберёшься к нам сегодня? – улыбаясь, спросила Анна, стоило им только остаться наедине в этой просто и аскетично обставленной комнатке с крошечным окошком. Сейчас окошко было открыто: в него прямо со двора бесшумно запрыгнула Алька. Издавая громкое мелодичное урчание, она бросилась к Илье, будто к пропавшему и вновь обретённому брату.

Тот немедленно наклонился к ней:

– Ну, здравствуй, здравствуй, прости, что раньше глаз не казал!

– Она услышала, как ты пришёл? – удивилась Анна.

– Конечно, – был ответ. – Она у тебя понятливая: я же ей тогда велел скорее бежать к тебе, как к Александре на квартиру пришли.

– Вот те на! – рассмеялась Анна. – Ты, оказывается, с кошками умеешь разговаривать? Или ещё со зверями какими?

Илья задумался.

– Я пока не знаю… Вот лошади раньше меня и без слов понимали, а теперь… – Он нахмурился и замолчал.

– Ты не печалься, Илюша: может, и при лошадях работу себе подыщешь! Мы вот с Клашей тоже места ищем, только у неё быстрее получилось…

Илья прошёлся по комнате. Всю обстановку в ней составляли небольшой некрашеный стол со стулом, сундук, топчан, и деревянная лавка под окном. В углу перед иконой теплилась небольшая лампадка.

– Нам с тобой, Анна, больше нельзя вот так, беспаспортными, ходить! Того и гляди, попадёмся. Мне староста наш, артельный, обещал помочь – заплатить только будет нужно. А то, вот придёшь ты хоть бы и в пансион, в учительницы устраиваться, а документа нет.

Анна приуныла. В самом деле, она как-то постоянно забывала об этом. Пока жила у Лялиной, нужды в паспорте не было, Арине Ивановне её документ тоже оказался без надобности. А вот начальница любого пансиона про него, конечно же, спросит.

– А как же паспорт достать? – промолвила она. – Ведь я теперь никто, Илюша… Я, графиня Левашёва, мертва и похоронена на кладбище Лазаревском!

– Настоящих своих паспортов уже и не увидим, да и что с того? Староста говорил, есть, мол, люди умелые: им только денежку заплати, они тебе что угодно изготовят. Сделают тебя хоть графиней, хоть баронессой, а то и крестьянкой, коли нужно будет, – улыбнулся Илья, привлекая её к себе. – Ты не бойся, ну что нам бояться? Мы ничего дурного не делаем, а жить как-то надо!

– С тобой я ничего не боюсь! – Анна положила голову ему на плечо. – Просто не верю до сих пор, что ты опять со мною… Только вот про сестрицу мою, Елену, так и не узнали…

– Послушай, ну хочешь, я сам к этой Лялиной поеду и заберу её? – предложил Илья. – Ничего она мне не сделает, пусть только попробует сестру твою не отпустить!

– Нет, милый: ну, а если там вовсе и не моя сестра?! Ты ведь её в глаза не видел! Придётся другого случая дожидаться, коль уж так вышло… – Анна про себя ещё подумала, что с Лялиной станется кликнуть дворника и квартального, если Илья надумает забрать Елену силой. Не хватало ещё, чтобы он снова оказался в заключении, теперь уже по их вине!

Клаша постучалась и впорхнула в их комнату, сразу внеся с собой оживление.

– Ну, вы чего грустите, не рады что ли?! Анютка, хозяюшка наша спрашивает, не желает ли гость откушать?

Илья встал.

– Позже, Клавдия Самсоновна; благодарствую. А сейчас пока по делам нужно идти.

– Ну вот, только пришли, Илья Фёдорович, а уже нас покидаете! Вы возвращайтесь поскорее, а то Анюте без вас будет скучно! – пропела Клаша, лукаво поглядывая на них обоих.

Илья подошёл к Анне, осторожно взял её руки и по очереди прикоснулся к ним губами; затем он поклонился Клаше и вышел из прохладной комнатки на солнечный свет…

Анна почти без сил опустилась на скамью.

– Ну что ты? Рада же небось? – Клаша с любопытством вгляделась в её лицо.

– Ох, Кланя, милая… До сих пор не верится. Кажется: сплю, а скоро проснусь – и он опять исчезнет!

Анна закрыла лицо руками, засмеялась сквозь слёзы.

– Теперь бы только о Елене узнать, да о маменьке моей – а там мне больше ничего и не надобно!

– Правда не надобно? Анюта, а как же свадьба-то ваша? Так и будете женихом с невестой вечно называться?!

– Да ну тебя! – рассмеялась Анна. – Вот устроится всё… Господи, хоть бы и дальше у нас всё ладно выходило!

* * *

Петруша сперва насупился, увидев рядом с сияющей Анной её жениха, и лишь только поздоровался с ним за руку – с мрачным видом направился к себе в подклеть, где занимался творчеством. Впрочем, его недовольство продолжалось недолго. Илья же вскоре ушёл, а вечером вернулся из дома своего старосты, где нанимал угол – с тюфяком, одеялом и немногими нажитыми вещами.

Хозяйка позвала всех ужинать: по случаю приезда жениха Анны Маланья приготовила похлёбку из рыбы, тушёную курятину и жареный картофель. На сладкое же Арина Фёдоровна торжественно внесла собственноручно испечённый пирог с малиной и черникой.

Петруша, пренебрегая яствами, жадно разглядывая профиль гостя. Он почти совсем оттаял, когда Анна представила его Илье: «Это, Илюша, Пётр Семёнович, мой ученик и весьма талантливый юноша. У него большое будущее художника и скульптора». Так что теперь этот талантливый юноша мысленно прикидывал, в каком же виде станет лепить новоприбывшего с его чеканным профилем и огромными глазами… Пальцы Петра Семёновича шевелились, будто уже разминали глину. Старшая сестра подтолкнула его локтем в бок и рассмеялась.

– Петенька, ну кушай же! – попросила его мать.

– Оставьте, мамаша, давно я не дитё малое! – тотчас надулся отрок.

Арина Ивановна покачала головой и хотела уже продолжить свою речь, но Илья внезапно повернулся к Петруше:

– Отчего вы на меня так смотрите весь вечер?

Тот порозовел и ответил почти дерзко:

– Вот Анна Алексеевна мне велела практиковаться побольше, коли хочу в Академию на казённый кошт поступить. А здесь я всех уже и рисовал, и лепил: и сестриц, и маменьку, и Клавдию Самсоновну… Вот теперь желаю вас изобразить, если не возражаете! А позировать не нужно: у меня память хорошая!

Проговорив всё это, Петруша снова исподлобья вгляделся в жениха Анны.

– Совсем не возражаю! – серьёзно проговорил Илья. – И позировать тоже могу, только в праздник, либо в воскресенье. Буду к вашим услугам.

– Благодарю, – кивнул Пётруша. – Я пока что образ вам придумаю…

– Не хотите ли, я подскажу? Я чуть не с детства с лошадьми управлялся, а как семнадцать мне стукнуло, сестрица старшая в стремянные барину своему порекомендовала. Вот я и сопровождал его везде, и на конюшне работал – лошади меня с полуслова слушали…

– Да ведь это чудесно! – в восторге перебил отрок. – Я понял: вы у меня воин будете римский, на колеснице! Вот и лицо ваше, оно как раз такое…

Он не договорил и, сорвавшись с места, выбежал из комнаты; Арина Ивановна лишь безмолвно всплеснула руками. Петруша бегом вернулся обратно, неся большую книгу с картинками.

– Вот, вот, колесница, видите? Квадригой называется! – кричал он. – Это у них четверная повозка такая была. Посмотрите! Угодно вам встать, вот этак, как здесь? А я тогда вас зарисую, а потом…

– Пётр! – прервала его мать. – Это невозможно! Сейчас же оставь в покое Илью Фёдоровича и садись за стол; ты положительно стал невыносим!

– Ничего-ничего, Арина Ивановна, – с улыбкой сказала Анна. – Мне вот энтузиазм Петра Семёновича вполне понятен: как любой творец он забывает обо всём ради искусства! Зато у него всё чудесно получается.

– Ну что уж; даже и покушать спокойно людям не даст! – проворчала мать, розовея от удовольствия и с гордостью поглядывая на отпрыска.

Петруша пробормотал извинения, одновременно делая какие-то наброски в альбоме, затем он ещё раз взял с Ильи обещание позировать ему в нынешнее же воскресенье в образе «возницы квадриги». Тот пообещал с полной серьёзностью.

* * *

Потом Анна постаралась своими руками устроить Илью поудобнее на новом месте: подмела его горницу, до блеска протёрла стол и лавку, устроила постель, сложила его немногочисленные пожитки в сундук. Все эти хлопоты доставляли ей невыразимое наслаждение. Она не затворяла окно, и теперь, на закате, в маленькой комнатке пахло цветами и скошенной травой… Анна позвала Илью из гостиной, где он беседовал с хозяйкой, и они вместе осмотрели уже ставшее вполне уютным новое жилище.

– Нравится тебе тут? – с волнением спросила она.

Илья вместо ответа лишь расцеловал её в губы и щёки. Анна присела к столу, придвинула к себе заготовленные заранее краски и бумагу; Илья наблюдал, как под уверенными движениями кисти возникает большое блестящее яблоко с красными боками. Он протянул руку: яблоко тотчас обрело округлость, объём и очутилось в его ладони. Илья закрыл глаза и сосредоточенно вдохнул его запах.

– Настоящее, свежее, не сомневайся! – засмеялась Анна.

– Да, знаю… Простой человек и не скажет, что оно какое-то странное. Просто этот аромат… Как я говорил, он немного другой, чем у обычных фруктов.

– Ты попробуй!

Он с хрустом откусил яблоко; Анна снова заметила, как меж губ её возлюбленного блеснули острые клыки, но пугаться больше не собиралась.

– А что ты ещё любишь? Хочешь, апельсинов тебе нарисую?! Или – винограду?

– Я люблю всё, к чему притрагивались твои руки, – тихо ответил Илья и прижал к губам её пальцы…

Она провела ладонью по его шее, и почувствовала, как дыхание его участилось… На столе догорела свеча и они оказались в полумраке; Анна видела, как зрачки её суженного светятся какими-то особенными серебристыми огоньками. Илья целовал её страстно, до головокружения – точно у них и только осталось времени, что эта ночь.

– Илюша, подожди… – прошептала Анна. – Ведь мы же пока ещё…

Он тотчас её отпустил, взял за руку, и они вышли вместе во двор. Светила луна. Анна заметила на бронзовом от загара лице возлюбленного тёмный румянец; Илья глубоко вздохнул, будто стараясь вернуть себе душевное равновесие. Они присели на лавку под деревом – ночь была тёплой и тихой, так что даже не хотелось возвращаться в дом.

– Завтра, после работы попрошу старосту познакомить меня с людьми, что документы делать умеют, – голос Ильи прозвучал слегка хрипло. Он откашлялся и продолжал: – Какие захотим имена, такие и поставят.

– Я нынче Калинкиной Анной Алексеевной называюсь! – засмеялась Анна. – Привыкла уже. А у тебя какая была фамилия?

– Моя фамилия? Батька мой звался Костровым Фёдором Павловичем, так что мы с Катюшей, стало быть, Костровы. Я вот мать почти не помню, а отец наш всё на службе был, домой редко появлялся… Нянька нас вырастила, она вроде отцу роднёй приходилась.

– Твою сестру Катей зовут?

– Да… Звали.

– Илюша, если тебе тяжело вспоминать про детство и родных…

Илья обхватил сильными руками её плечи и стан, привлёк к себе, так что Анна очутилась у него на коленях. Она свернулась, будто котёнок и положила голову ему на грудь.

– Мне не тяжело, да и вспоминать-то особо нечего! Что там: ходил в школу, грамоте выучился, даже и читать полюбил. С лошадьми вот с детства умел управляться – на конюшне подрабатывал, сначала простым конюхом, потом получилось, что понимал любую лошадь, слушались они меня, уважали. И когда сестра горничной к барину устроилась, меня к нему рекомендовала. Вот и всё.

Он замолчал. Анна понимала, что дальнейший рассказ может оказаться очень трудным для Ильи и молчала тоже – он, как всегда, почувствовал её замешательство.

– Анна, про другое я помню совсем не много, но… Хочешь ли ты это услышать?

Она содрогнулась от этих слов, но всё равно кивнула. Как же они будут вместе, если станут скрывать друг от друга важную часть собственной судьбы?

Тот случай Илья и правда помнил смутно – точно кто-то наполовину стёр его память. Они ездили с барином по делам. Илья, которому едва исполнилось восемнадцать, частенько сопровождал его в длительных поездках, ибо в его присутствии хозяин мог не волноваться о том, что лошади будут обихожены, накормлены и здоровы. В этот раз поехали далеко за город. В память Ильи врезалась ночёвка в лесу: было совсем не зябко, напротив – тепло и приятно, хотя, кажется, стояла ранняя весна.

Илья пытался заснуть, или даже спал, когда чей-то нежный голос позвал его из чащи. Позвал по имени – или это тоже ему приснилось? Но этот голос, этот зов, был столь прекрасен, что он бросился туда, в глубь леса, не разбирая дороги… Он не знал, кого увидит там, но у обычного человека не могло быть такого голоса!

– Кого же ты встретил? – с дрожью спросила Анна. – Моя горничная Люба говорила: только нечисть какая-то – вот так в лес людей заманивает!

Илья посидел немного, прикрыв глаза.

– Я не уверен… Не помню. Будто, знаешь, дымом каким-то надышался, или зельем опоили. Просто как увидел её, забыл обо всём! Знал только, что ничего красивее за всю жизнь будто бы и не видал, а вот лица не помню!

Незнакомка звала Илью, манила к себе, нежно улыбалась – и за эту улыбку, как ему показалось, он готов был совершить страшное преступление, убить человека, или даже многих людей – лишь бы незнакомка не отвернулась, не нахмурилась, позволила смотреть на себя… Илья бросился к ней как безумный, протянул руки: он был готов стать её рабом, её вещью… Она позволила обнять себя, смеясь и глядя в глаза, обхватила руками его шею – а вскоре они уже, словно дикие звери, буквально вцепились друг в друга… Она прикусывала его губы, подбородок – он видел на её мелких жемчужных зубках кровь, и ещё немного крови на её рубахе – но это его не страшило. Ничто не имело значения, пока эта незнакомка держала его в своих объятиях! Но едва лишь он опустил её на траву – издалека донёсся голос барина, который искал своего слугу. Илья зарычал от ярости: пусть только попробует приблизиться к ним и дотронуться до его незнакомки! В этот миг первый, робкий луч солнца коснулся её лица… Она вдруг испуганно вскрикнула, оттолкнула Илью и, вскочив на ноги, в ужасе бросилась от него бежать, точно испугавшись того, что они едва не совершили вместе. В глазах у него потемнело от разочарования и неутолённой страсти; шатаясь, Илья поднялся на ноги. Казалось, он сейчас потеряет сознание или умрёт на месте, если женщина не вернётся. Он готов был раздирать ногтями собственную кожу, лишь бы смягчить это безумное томление, но ничего не получалось. Он блуждал по лесу, искал её и звал, рычал, стонал, рыдал, как умалишённый. Увы, её нигде не было.

В конце концов, Илья таки упал без чувств. Или уснул, обессилев? А когда очнулся, увидел вокруг себя странные, но красивые создания: полудевушек-полузверей. Кажется, той самой среди них не было… Он не помнил её лица, знал только, что, если она появится – его безумная одержимость будет утолена, ему станет легче. Однако больше он её так никогда и не встретил.

Анна слушала этот рассказ – из уст любого другого человека он показался бы ей бредом – и леденела от ужаса. Выходит, та незнакомка сделала из Ильи… Господи, кем же она его сделала? Любимый же, как обычно, понял, о чём она думает.

– Да, всё так, – ровно сказал он. – После этой встречи я уже не был тем, кем раньше. Я мало помню, что было потом. Я искал её: по запаху, по следам, будто дикий зверь. Вернулся в город, надеясь не знаю на что, но так и не нашёл. Наверное, её здесь нет – а может быть, я её больше не чувствую.

– Илюша! – воскликнула Анна. – Но ведь мы с тобой… А если она опять…

– Нет, нет! – Илья улыбнулся в темноте и нежно коснулся губами её щеки. – Да, я долго ждал… Этот огонь, он как будто пожирал меня изнутри. Потом, когда я услышал твой голос – там, во флигеле – мне стало легче. Я даже подумал, что там была она, моя незнакомка, что она вернулась ко мне… Но потом понял, что ошибся, что ты другая. Ты бы меня вылечила. Я хотел видеть тебя! К сожалению – та, которую я считал своей старой нянюшкой, этого не позволила. Она опоила меня чем-то и увезла.

– Но зачем? – удивилась Анна. – Разве она не хотела, чтобы ты выздоровел?

– Этого я не знаю, не могу сказать! Сестра считала её нашей благодетельницей, но это было не так… Или просто я сходил с ума и ничего не понимал в то время?! Потом… со мной что-то начало происходить, и чем дальше, тем сильнее… Я почти ничего не помню… Макаровна давала мне какие-то снадобья и говорила, что я вылечусь, но они не помогали, становилось только хуже… Я знал, что умираю. И знал, что сестра уже хотела моей смерти. Она боялась меня и ненавидела ту, которая меня таким сделала.

– Твоя сестра права, и я тоже её ненавижу! – пылко воскликнула Анна. – Она чудовище! Наверное, это и была проклятая нечисть, которая…

– Тише, родная! Быть может, не стоит проклинать кого-то, если не знаешь о нём ничего! Та незнакомка, она тогда сбежала от меня, будто вдруг испугалась…

– Ну и что же?! – не отступала Анна. – Она тебя едва не убила!

– Но ведь не убила же! – в голосе Ильи слышалась улыбка. – Это ты не позволила мне умереть! Когда ты пришла тогда, в дом на Обуховской, и говорила со мной – я ожил. Словно кровь заново начала струиться по жилам, мысли прояснились, вернулись силы… Твой голос был как свежий воздух для меня. А если бы ты ушла тогда…

– Ох, Илюша! – прошептала Анна, сжимая его руку.

– Ты спасла меня, точно волшебница из сказки. Но ты ведь и правда колдунья, это я точно знаю! – Илья тихо рассмеялся.

– А если эта… из леса… опять придёт к тебе… – голос Анны подозрительно зазвенел и сорвался, так что Илье пришлось пустить в ход самые ласковые слова и нежные поцелуи для того, чтобы его невеста перестала всхлипывать и отворачиваться.

Они сидели и слушали, как ночной соловей выводил звонкие трели под аккомпанемент тихого шелеста деревьев и травы. Потом наверху, в мезонине, стукнул ставень, и темнота обиженно спросила голосом Клавдии:

– Анюта, ну ты спать-то собираешься? Ночь на дворе давно!

Анна беззвучно расхохоталась, уткнувшись в плечо Ильи, а тот покорно откликнулся:

– Мы сейчас, Клавдия Самсоновна! Сию минуту.

Они неслышно вошли в дом; Анна подставила губы Илье и на мгновение обвила его шею руками. В следующий миг он исчез в своей горнице, и Анна осторожно поднялась по лестнице к себе.

Глава 8

Злата сидела на берегу реки. Земля была тёплой, словно её нагревало не только солнце, но и ещё какой-то тайный, скрытый в недрах огонь. Или Злате только казалось так? Она подолгу оставалась на берегу, опустив ноги в прохладную воду. Уже половина лета позади, вечера пока оставались светлыми и золотистыми, повсюду раздавался приглушённый смех сестёр, шёпот, восклицания и песни. Но Злата больше не пела – последний раз её голос под этим небом прозвучал весной, когда надо было исполнить обряд пробуждения. Теперь же ей больше ничего не хотелось.

Она чувствовала себя здесь, среди сестёр, будто в тюрьме: её не оставляло желание вырваться на свободу, уйти обратно – к людям, к дочери, к Всеславу! Но Злата не давала себе воли. Сколько раз она уже уходила вот так – и ничем хорошим это не кончалось. Первый раз она рискнула ввергнуться в человеческий мир ещё ребёнком… Тогда приёмные родители взяли её в дочери, растили, холили, как родную. Злата помнила – она встретила их на лесной дороге и попросила у женщины гребень… Как они переглянулись тогда, как дрожали руки приёмной матушки, когда она расчёсывала волосы маленькой Златы! И приёмный отец смотрел на неё опасливо, с затаённым ужасом. Они ведь знали, кто она такая! Знали, и всё равно приняли её – для них она оставалась ребёнком, даже будучи нечистью…

Злата слышала, не тогда, а много позже, как старший брат матушки и его жена упрекали родителей за неё. «Да ведь она убила бы вас, коль у тебя гребня при себе не оказалось!» «Ну как же: она ребёнок совсем, не могли же мы её там, в лесу, ночью бросить!» «Помяните моё слово, наплачетесь ещё с ней!»

Она слышала эти слова, и ей было до смерти обидно. Не хотела она зла своим добрым приёмным родителям! Злате было хорошо у них, среди людей, она старалась во всём угодить матушке и отцу, была ласкова и послушна, работала по дому, в поле, в саду – а на праздниках плясала лучше всех и пела ясным, звонким голосом. И всё шло прекрасно, пока не начала она взрослеть, в пору входить… Злата уже и забывала о своём проклятье, которое вдруг воплотилось с неистовой силой, а звучало оно так: «Никто не может перед ними устоять». Злата становилась всё краше, не только юноши из их деревни, но и из окрестных сёл заглядывались на неё, влюблялись, не давали проходу на гуляньях…

Злате от этого делалось всё более не по себе. Родители видели и знали – но что они могли поделать? Они любили её, как умели – однако её нечеловеческую природу переделать не могли.

Она пыталась держаться скромнее, одевалась в поношенное платье, повязывалась платком по брови, ходила не поднимая глаз, совершенно перестала петь и плясать… Ничего не помогало, парни так и вились вокруг. И длилось это, пока сердечный друг приёмной сестры Любавы не увлёкся Златой.

Злата сразу решительно отослала его прочь – но паренёк оказался упорным. Любава была заброшена им и забыта; а ведь она и раньше завидовала «приблудной замарашке», как в минуты гнева называла Злату. Любава возненавидела её больше всего на свете и поклялась отомстить! Она начала шпионить за Златой, таскалась за ней повсюду, маскируя ненависть лаской и дружбой… Злата была осторожна – но в одну из майских ночей Любава всё же раскрыла её секрет: она подглядела, как приёмная сестра рассматривала себя в зеркало… Злата тогда уже знала, что происходит с её телом и внешностью в эти светлые майские ночи, и скрывала это от всех. Но Любава слишком желала с нею расквитаться…

Слух пронёсся по деревне, точно огонь в сухой ветреный день, перекидываясь с одного двора на другой. Их односельчане растят мавку, нечисть проклятую! Гнать её отсюда, камнями, палками бить! Это она парней с толку сбивает, это её сёстры-душегубицы детей малых крадут да топят! Последнее обвинение для Златы было уж совсем несправедливым: за всю свою жизнь в деревне она не обидела ни одного малыша, да и никому не позволила бы этого сделать!

Злата удержала родителей, которые собрались бежать к старосте деревни, просить защиты. Она сама вышла к поселянам, хотела поговорить с ними, убедить, что ни в чём не виновата и не желает им зла… Было поздно: вокруг дома вовсю собирался народ из окрестных деревень, уже наслышанный о нечисти, что среди их соседей нашла себе приют… Да, если бы не Всеслав, верно, не сидеть бы ей здесь теперь…

{– Опять она, эта нечисть проклятая! Это ж точно не девка, а мавка! Посмотрите на её спину – кожи нет, всё насквозь видать!

– Тьфу ты, чёртово отродье! Прочь! Гоните страхолюдину!

– Бей! Камнями, палками её! Они наших дитёв забирают себе в дочери!

– Такие-то и мужей у нас сманивают! Парней с толку сбивают!

– А чёрная-то какая, как сама земля! Разве ж они все такие урождаются?

– Бывают и такие! А то, говорят, они в ворону чёрную обращаться умеют – смотри, обратится, улетит!

– Ой, поглядите! Остановилась, к нам идёт!

– А-а-а, Господи, помоги! Глазюки-то, глазюки как сверкают, вот страх Господень…

– Ой, что она?.. Бежим!

– Водицы бы святой… Говорят, если окропить их – могут обратно в человека превратиться…

– Вот сам и подходи к ней, коли смелый!

– Подойду! Негоже охотнику от бабы бегать, хоть и мавка!

– Дайте ему воды святой, пусть идёт!

– Ещё чего! Она его как превратит в пакость какую – и будут они двое нечистых! Нам же хуже, как ещё всю деревню загубят, вдвоём-то…

– Остановите его! Эй!

– Трусы! Она, может спастись хочет, а вы…

Охотника хватают за ворот и тащат назад – но всё же он успевает сбрызнуть мавку святой водой. Она падает на колени, подставляет себя ему; святая вода попадает на её голову, плечи, спину… Но всего лишь несколько капель достаётся ей. Нет, слишком мало! Она не чувствует в себе никаких перемен, хотя…

Разбираться уже некогда – озлобленный поступком охотника народ окружает мавку, в неё летят камни, палки, комья мёрзлой грязи… Чья-то рука вцепляется в её густые, цвета воронова крыла кудри… Собравшись с силами она вырывается, ударяется оземь – люди испуганно ахают и шарахаются в разные стороны. Вот уже и нет мавки; только над их головами проносится стремительная чёрная тень.}

– Злата! – Она вздрогнула, выныривая из воспоминаний. – Идём с нами нынче ночью!

Сёстры собрались вокруг. Они смеялись, держались за руки; их роскошные волосы были распущены, вились вдоль покатых плеч и покрывали девушек до самых ступней…

– Идём, Злата! Зачем ты всё время одна? Не грусти! Мы поможем тебе развеселиться!

Она отвернулась. Злата не хотела быть с мавками, не хотела участвовать в их забавах: она поклялась себе, что больше никогда не совершит ничего подобного. Но мир людей отвергал её – кроме, разве что, Всеслава… А Всеслав, государь волкодлаков – сам вечный изгнанник, хоть и принятый людьми. Даже Анну он не смог защитить…

– Ступайте, – коротко ответила она сёстрам. – Я не пойду.

Те покрутились немного вокруг неё и разбежались с тихим смехом. Все они были беззаботны, ни одну не тревожили мучительные думы… Иногда Злата представляла: а что, если всё-таки пойти с ними? Выйти снова в мир людей, вдохнуть тот самый воздух, укрыться в лесах или на озере, поджидая ночами путников, что будут околдованы её красотой… Это ведь невыносимо сладко: чувствовать и сознавать свою власть над человеком, будь он хоть императором, хоть принцем, хоть последним бедняком! Она сможет утолить свою тоску, забыть об одиночестве, взять чужую душу и жизнь!..

«Нет!» Злата тряхнула головой. Больше никогда она не поддастся этому искушению. Достаточно на ней греха. Вот и расплачивается теперь…

Впрочем, одного она оставила в живых. Он был юн, невинен, красив – будто переодетый царевич. Злата остановилась вовремя, буквально отшвырнула его от себя. Тяжело бороться с собственной природой, с этим вторым «я», которое беспрестанно шепчет: «Возьми! Возьми!» Она таки смогла отпустить его, он выжил. Злата убедилась в этом: лишь скрывшись от его глаз, она обратилась вороном, вернулась, немного покружила над ним… Паренёк её, разумеется, не заметил.

А потом, уже при свете дня, рядом с ней был её будущий супруг, Алексей Калитин, что оказался готов защищать её от всего на свете, в том числе и от себя самой. Душа её в очередной раз взмыла на крыльях надежды – и снова ничего не вышло. Впрочем, от него остался самый драгоценный дар, боль всей её непутёвой жизни – дочь Анна, за которую Злата умерла бы не задумываясь, лишь бы та никогда не испытывала таких мук, как она сама.

«Анна не должна быть здесь, не должна стать такой, как я. Она будет жить среди людей, встретит свою любовь, будет счастлива». Злата говорила это себе каждый день. И всё равно, не было минуты, когда бы она не мечтала не во сне, а наяву, увидеть, обнять, прижать к себе свою дочь. И Всеслава, который никогда не перестанет её ждать. Даже если Злата не вернётся ещё целый век, если сёстры или Праматерь умертвят её здесь…

– Злата!

Она вздрогнула, точно могильный холод коснулся её кожи. Злата быстро встала. Вокруг было тихо, сёстры-мавки все разбрелись по лесам, оврагам, цветущим лугам…

– Ты совсем перестала выходить с сёстрами. Отчего?

Дрожь пробежала по её телу от этого спокойного, ровного голоса, в котором не слышалось ни малейшей угрозы. Однако Злата уже давно решила, как будет отвечать. На самом деле её собеседница всё понимала и так.

– Я больше не пойду с ними, матушка. Мне хорошо и здесь.

– Нет, тебе не хорошо. Ты тоскуешь и чахнешь, моя девочка.

Праматерь взглянула ей в глаза, так что Злате захотелось зажмуриться. Немногие выдерживали прямой взгляд этого существа – однако, если бы кто-то из обычных людей встретил бы Праматерь в лесу, ему и голову не пришло бы её опасаться.

– Я не тоскую, – возразила Злата. – Ты помнишь, матушка, что здесь я по доброй воле. Я была тебе дурной дочерью, уходила и бросала сестёр много раз. Но теперь я всё осознала и больше не хочу в мир людей.

– Ты лжёшь.

– Нет, я…

– Не обманывай меня, Злата! Люди ненавидят таких, как мы. Тебе нечего среди них делать. Ты была неправа, когда решилась испытать судьбу и уйти, даже в первый раз.

– Да, – отчётливо выговорила Злата. – Я была неправа.

– А ведь ты и сейчас лжёшь! – Праматерь неслышными шагами – она всегда передвигалась бесшумно – приблизилась к ней. Вокруг шелестела трава, над рекой гулял ветер и птицы носились в воздухе, из камышей доносилось утиное кряканье, разноголосый хор лягушек… Праматерь раздражённо повела взглядом вокруг: природа моментально стихла, будто за мгновение наступила зима и мороз сковал речной берег. Злата снова содрогнулась.

– Ты можешь выкручиваться сколько угодно, только знай: тот побег был последним. Больше я тебя не отпущу – ради твоего же блага, моя девочка. Ты и твои сёстры не можете жить среди людей, ты ведь сама в этом убедилась.

В груди у неё будто повернулся тяжёлый камень. Первый раз Праматерь говорила с ней так непреклонно – и, хотя Злата в общем не услышала ничего нового, кровь застыла у неё в жилах. Но на лице её, как она надеялась, ничего не отразилась.

– Да, – спокойно произнесла Злата. – Да, матушка, всё так и есть.

Праматерь, прищурившись, снова вгляделась в неё так, что казалось, проникла в самые недра её души.

– Несмотря на твои слова, Злата, у меня нет причин доверять тебе. Сожалею, что пришлось сделать так, но я не могу больше полагаться на твои заверения. Отныне ты не сможешь уйти отсюда, даже если сама этого захочешь. Даже если попытаешься.

– Но ведь… – в горле у Златы пересохло. – Матушка, ты сама спрашивала, почему я не хожу с сёстрами?

– И ты ответила, что не желаешь этого. Что тебе хорошо и здесь.

Злата невольно съёжилась; сейчас ей хотелось лишь, чтобы Праматерь оставила её в покое.

– Да, – еле выговорила она. – Да, матушка, хорошо.

* * *

Злата сидела, уставившись на неподвижную воду реки… Солнце понемногу снова заиграло над ней, птицы защебетали, бабочки начали перепархивать с цветка на цветок… Это значило, что собеседница удалилась. Но неужели то, что сказала Праматерь – правда?! И даже если Злата решила бы снова уйти, пренебрегая безопасностью Анны – неужели у неё бы это не получилось?! Её окатило волной ужаса. Оказывается, это совсем разные вещи – стать вечной узницей, зная, что всё равно по собственной воле можешь покинуть темницу, или просто сидеть здесь целую вечность без малейшей надежды на освобождение!