Текст книги "Рыцарь, куколка, царевна и Вася"

Когда к вареникам Инна подала не только сметану, но и румяный лук и самодельный томатный соус с чесноком, Вася только развел руками:

– Молодец!

Он с удовольствием ел, и Инне было в радость ему готовить. Вася никогда не рисовался и всегда громко и смачно отрыгивал.

– О! Благородная отрыжка! – говорил он. – Калмыки бы тебе овцу подарили, что накормила до отрыжки.

– Некрасиво, – иногда деликатничала Инна.

– Нормально. Что естественно, то не безобразно.

Инна и сама так считала.

После еды Вася обычно ложился на диван, гладил свой живот и с видом довольного сытого кота приговаривал:

– Накормила мужика!

Инна старалась.

А Вася, как и обещал, обеспечивал мамонта: все закупки были на нем. Сам ездил! Он удивил умением выбирать и запасать продукты и все остальное. Перед магазином проверял холодильник и кладовку, делал выводы и покупал все, что считал нужным. Раскладывая пакеты, Инна изумлялась свиной рульке или утке. Ну, какой нормальный мужик сам это купит? А Вася имел свои пожелания на неделю вперед:

– Приготовишь холодец?

– Запечешь утку?

– Фермерские яйца взял, вчерашней свежести. Майонез домашний соорудишь?

– Икру купил на утренние бутерброды.

Инна только удивлялась: ай да хозяин! С таким не пропадешь!

И маме он очень понравился. Вот Вася хитрый! Похвалил, поблагодарил и сразу вышел в фавориты. Мама теперь спрашивала не «шо тебе, доня, передать?», а «шо Васику хочется?» И Инне же выговаривала, хорошо ли кормит и ухаживает за мужиком?

– Ты лучше спроси, хорошо ли он за мной ухаживает! – возмущалась Инна.

– Вася – мужчина правильный, уверена, что все правильно делает. Держись за него, доня, – наставляла мама.

Спорить или возражать было бесполезно, мама сказала, что сердцем чувствует, что Вася – тот, кто нужен.

– Он умный, опытный, научит тебя уму-разуму, не ерепенься там, – слышала Инна всякий раз.

– Ну, вообще,– разводила руками Инна, – ты на чьей стороне?

– На твоей, поэтому так и говорю.

***

Почти год Инна была поглощена новым образом жизни с Васей и всем довольна. Потом попривыкла, стала принимать эту гармонию как должное и заскучала. Заскучав, оглянулась по сторонам и задумалась, а если Инна начинала думать, то все, ничего хорошего ждать не стоило.

На нее вдруг обрушилась информация извне, и Инна почувствовала себя обделенной. По телевизору постоянно попадались фильмы про любовь, ухаживания, подарки, завоевание женского сердца. Красавицы капризничали, хмурили бровки и были обворожительны, а кавалеры кидали шубы им под ноги и вставали на одно колено. На улице Инна встречала парней и девушек с цветами. На асфальте во дворе краской написали: «Котенок, я так люблю тебя! Будь моей!» Инна, всякий раз выглядывая в окно, видела эту надпись и хотела, чтобы это написали ей, и хотела быть котенком. На работе вели обычные разговоры: помощница Марина снова поссорилась с женихом, и он подарил ей колечко; Инна Георгиевна купила новое платье и выгуляла его в ресторан; почти все на новогодние праздники уже приобрели путевки в тропики. Инна тоже хотела колечко, платье, в ресторан и в тропики. Она внезапно поняла, что Вася ей ничего не дарил, никуда не водил и не собирался вывозить. Он ее не любил, и она его не любила. Ну и в чем смысл тогда? Она заменила уволенную домработницу? Зашибись, веселуха!

Инна словно проснулась и посмотрела на свою жизнь трезво. Кастрюли, тряпки, фартук – вот вся ее жизнь. Только это делает, только про это говорит и думает. Где жизнь? В чем свет и радость? В свиной рульке и новом моющем средстве?

В отношении к ней Василий вообще никак ничего романтического не демонстрировал. Комплиментов не источал, ласковых слов не говорил, искру в глазах не зажигал, подарков не подносил. Хвалил только за дела, как сотрудницу. Полгода прожила в фартуке и не замечала этого! Куда она ходила, где была? На работу и обратно. Жуть. Инне стало обидно, что ей отказывают в праве быть красивой женщиной, даже убивают в ней женщину. У нее под ложечкой засосало от желания кокетничать и флиртовать, видеть и чувствовать, что она дразнит воображение и будит желание, вызывает любовь. А свернутые в ее честь горы? А брошенные к ее ногам бриллианты и меха? Где все это? Инне стало жаль себя, обделенную, даже слезы выступили. Она все чаще об этом думала, хмурилась и супилась.

– Что это ты? –заметил ее нахохленность Вася.

– Я уже не розочка и не дорогая? – дрожащим от подступивших слез голосом спросила Инна.

Васю такой вопрос удивил, брови его поползли вверх.

– Здрасьте, приехали! Ты уже моя женщина. Хозяйка моего дома. Зачем мне тут розочка?

– И чем одно другому мешает?

– Твой отец называл твою мать цветочком или зайчиком?

Инна представила грузную маму в байковом халате с вечной «химией» на голове: на цветочек мама не тянула. Но она же тянет! Чистая розочка!

– Вот и мои родители этим не страдали. И ничего, прекрасно живут, сорок лет под одним одеялом.

Инна сделала кислое лицо, всем видом показывая, что ей хочется быть розочкой. С розочкой тоже можно сорок лет под одним одеялом провести, даже приятнее, чем с толстой теткой.

– Ты же меня несколько недель называл дорогой, это не мешало!

– Я ухаживал. Тем более ты сама просила тебя так называть.

Вася искренне считал, что уже отдал дань традиции в период ухаживаний и давно можно быть собой.

– Ухаживал?! – изумилась Инна.

– А что, нет?

– Какое это ухаживание? Мы только знакомились. Так не ухаживают.

– Не понял.

– Да я только привыкла к тебе и все. Думала, ухаживания сейчас будут.

– Пардон! – стукнул Вася руками о собственные колени. Теперь опешил он. – Значит, ты спишь с человеком, с которым только познакомилась и едва привыкла к нему. Ты год живешь с ним. И ты утверждаешь, что он тебе еще не совсем нравится и должен стараться понравиться?

Инна растерялась и молчала. Ее душевные порывы разбивались о его логику. Она не умела объяснить, что Вася не должен останавливаться в ухаживании, что она хочет, чтобы ее ласкали и покоряли. Ведь она не любит его, разве ему не хочется завоевать ее любовь? Его что, не волнует, что они живут вместе, не любя? Инну, например, сбивало с толку, что она не испытывает к Васе никакого трепета как в кино. Как будто бы он подруга или родственник. В этом была ненормальность и абсурдность. И вообще, разве это не здорово, чтобы ее завоевывали каждый день? Да! Лили словесный сироп в уши, удивляли и радовали подарками, носили на руках до дивана и грозили откусить ее курносый носик. Делов-то!

– Ты ни разу не сказал, что любишь меня. Мы живем как родственники. Как будто бы между нами ничего серьезного.

– Ты думаешь, я не люблю тебя? – Вася помолчал. – Да, я не пускаю слюни, не стою под окном с гитарой, не умоляю тебя о поцелуе. Мои чувства другие: я готов прожить с тобой до конца дней, быть верным тебе, работать для тебя, жить для нас и наших детей. Что это? Я сотни раз говорил «люблю» тем, кто не вызывал у меня желания быть верным, кого я просто хотел и потом легко забывал. Смотри на поступки, Инна. Слова ничего не стоят, они отвлекают внимание и все.

Инна растерянно молчала. Вроде, Вася все правильно говорит, но …как-то по-стариковски. Жить в состоянии флирта всегда было ее жизненной потребностью, ускоряло бег крови и придавало смысл собственному существованию, ведь быть женщиной – значит, обязательно кружить головы. Без этого Инна чувствовала себя мертвой или несуществующей. Если в одном пространстве рядом с ней появлялся мужчина, она начинала кокетничать. Неважно, какого возраста был этот мужчина: старик, глядя на нее должен быть сказать: «Эх, где мои двадцать лет?», а мальчик робеть от ее красоты и чар. В этом была вся Инна. Получалось, Вася отрицал ее суть. Зачем тогда выбрал ее? «Выбрал бы старушку своего возраста» – думала Инна.

– Для меня все эти котики, пусики, мусики и прочее – признак нестабильности, – сказал Вася, не дождавшись ее ответа. – Как будто бы люди играют роли. Вот когда по имени называют, это значит, что тебя воспринимают как есть, самим собой. Это трезвее и надежнее. Я тогда понимаю, что я Василий и имею ответственность. А если я котик, то должен только мурлыкать. Бред. Не хочу.

– Ты же не всегда был таким умным?

– Не всегда, – согласился он. – Период бреда был и у меня.

Она глубоко вздохнула, показывая, что у нее, видимо, сейчас именно период бреда. Инна в принципе была согласна с Васей, но душа просила другого и откладывала трезвость на потом. Хоть бы иногда слышать что-то типа: «Привет! Я пришел. Где мой зайчик?» Инна бы счастливым зайчиком доскакала до дверей и была бы на подъеме.

– Мне казалось, ты всем довольна, – снова сказал Василий, – сколько месяцев прекрасно жили. Что вдруг за претензии?

Инна не умела толком объяснить, что все это время была настолько поглощена новой ролью первоклассной хозяйки, которую хвалят и хвалят, а она все никак наслушаться похвалы не может и рада стараться, что даже забыла про другие свои потребности. А теперь вспомнила. Что тут непонятного? Только как это ему объяснить?

– Просто всех любят, – обиженно кивнула Инна в сторону окна, из которого читала про котенка.

– А тебя чем не любят? – Вася посмотрел на окно. На подоконнике сидели два голубя. – Плохо тебе со мной, что ли? Я о тебе не забочусь?

– Это любовь, по-твоему?

– Самая реальная и стоящая.

– Ну, не знаю, – протянула растерянная Инна, думая о колечке Марины, платье Инны Георгиевны, ресторане и путевках в тропики.

– Мы никуда не ходим.

– А куда нам ходить? Кино по телеку смотрим, готовишь ты лучше, чем в ресторанах, театры мы не любим, выставки нам по барабану. Куда ходить?

– А на море?

– Я хочу себе дом купить. Пока коплю. Да и чего на этом море? Я уже везде был, надоело, всегда по дому дико скучаю.

– Ты-то был, а я нет, – проглотила Инна слезы обиды. Вообще о ней он не думает! О себе только.

– Наездишься еще, вся жизнь впереди!

Спорить Инна никогда не умела, отступала, тушевалась, не знала, что сказать. Из-за этого у людей создавалось впечатление, что ее переубедили, и теперь она думает так, как надо. Но Инна стояла на своем. Если искусство дискуссии ей не давалось, то упрямства было отмерено на семерых. Она не любила, когда ее лишали чего бы то ни было, становилась агрессивной, упертой, настырной, сознание ее сужалось до определенной цели: получить! Ей как будто шоры на глаза надевали, и успокаивалась она только тогда, когда получала свое. Все остальное становилось неважно.

Оставив Васю в ложном убеждении, что он прав, и она с ним согласилась, Инна копила внутреннее недовольство.

Кстати, к недовольству от недостатка внимания, после этого разговора прибавилось что-то еще, более весомое, но уловить его и сформулировать словами Инна пока не могла. Что-то смутное, сродни чувству опасности.

Понять свое смутное беспокойство Инна смогла недели через полторы. В какой-то момент увидела у Васи особое чувство в глазах: довольство, что все вокруг него его. Казалось бы, увидела и увидела, что тут такого: человек радуется. Но внутренне чутье растревожило Инну. Она поняла, что человек, который любит свое имущество, никогда никому его отдаст. Конкретно: Инне ничего не отдаст. Сразу стало понятно, что ее недавно обеспокоило: Вася сказал, что хочет купить себе дом. Себе! Не нам, и уж тем более не ей.

Инна призадумалась. Она всегда планировала выйти замуж и естественным образом получить имущество мужа. Похоже, это может не пройти. Даже наверняка не пройдет. Ей можно будет всем пользоваться и всему этому служить, пока она сама будет угодна Васе или любому другому. Но это не станет ее собственностью.

Неприятное открытие! Пораженная, Инна села на стул и стала думать. Быть бесправной, зависимой? Получается, она горбатится на чужую собственность, при этом не предпринимает ничего, чтобы обрести что-то свое. Теряет время. Упускает возможности. Вася ничего не теряет, вон как для себя старается! Себе квартиру купил, себе дом присматривает. А Инна ушами хлопает! Живет на правах обслуги и рада стараться! Еще счастлива, что ее кормят. Зашибись, какая умница!

Инну такой расклад совсем не устраивал. Подумав, она решила копить деньги на собственную квартиру. Любой нормальный человек должен иметь свое имущество. Тем более женщина. Жить у мужа, но иметь свою площадь. Захотела – сбежала туда, захотела – сдала в аренду. Плохо, что ли, если денежка капает?

С момента, как стала жить с Васей, она откладывала свою зарплату на особый счет в банке. Теперь решила не тратить ничего, пока не купит заветные квадратные метры. Кстати, главный бухгалтер уже слишком долго была на больничном, ситуация складывалась так, что Инна займет ее место. Зарплата и премии станут заметно приятнее. Лет пять-шесть и у нее будет своя квартира! Не хуже Васиной. Даже лучше, с белой гостиной.

***

Не в характере Инны было бездействовать и ждать с моря погоды. Пострадав несколько дней, она решила задать Васе жару. Чтобы рот открыл от удивления и бегал за ней, как миленький! Необходимо было высечь пресловутую искру.

Инна купила шлепки на каблучках, сексуальную джинсовую мини-юбочку и несколько топов с глубоким декольте и через одно плечо. Выглядела во всем этом конфетка конфеткой! Крутилась перед зеркалом, любовалась собой, отставляла попку и соблазнительно изгибалась, представляла, как ее захочет Вася или мускулистый сосед с нижнего этажа, который ей всегда подмигивал. Инна наклонилась и заглянула в свое декольте: очень аппетитно! Представила, что она застряла в лифте с соседом и уронила ключи, наклонилась поднять их. Наглый сосед моментально потерял голову от такой красоты и прижал ее к стене, сжал своими лапищами грудь и жадно целовал, горячо дыша ей в шею. Лез под новую коротенькую юбочку. А она, такая хрупкая и беззащитная, ничего не может поделать и сдается. Нет, не сдается, теряет сознание, а сосед этим пользуется, нахал!

От таких картинок Инна не на шутку заводилась. Ее по-прежнему возбуждали не столько мужчины сами по себе, сколько представление о том, как они заводятся, глядя на нее. Чистой воды нарциссизм, но Инна этого про себя не знала. Она смотрела на себя глазами соседа и чувствовала жар в груди, бабочек в животе и электричество во всем теле. К встрече Васи была готова!

Перед его приходом подводила стрелки и ресницы, обувала шлепки на каблучках и, сверкая глазами и зубами, открывала дверь. Вася – дубина стоеросовая! –волшебного превращения не замечал и с порога говорил:

– А что ты на каблуках? Паркет не испортишь?

Инна поднимала ногу и демонстрировала подошву:

– Так и знала, что ты это скажешь! Вот, смотри! – она показывала войлочную нашлепку для мебельных ножек на каблуке. – Специально налепила!

– Ну, тогда ладно, – соглашался Василий.

Только настроение уже было не то!

– Соседи снизу еще на жаловались на твой топот?

– Не жаловались! Я маленькая и легкая, тихо хожу, – обижалась Инна и совсем скисала.

В другой раз он говорил:

– А что ты не в домашнем? Оденься удобнее. Что-нибудь мягкое, уютное, чтобы приятно было прижать и погладить.

– Красиво же, – сникала Инна.

– Да ну! Как на улицу собралась! Я же дома в спортивках хожу, а не в пиджаке. И что диван голой кожей зря затирать?

Это Инну гасило и придавливало.

– Сама подумай, как неудобно будет тебе в этом платье грызть со мной семечки на один поднос? – Вася доставал из кармана пакет с семечками и махал им перед глазами.

Инна смягчалась, улыбалась. Они любили по вечерам грызть семечки перед телевизором, утонув в мягком диване.

Еще было обидно, когда она битый час сооружала красивые волны на голове, волос не жалела, а пентюх Вася выдавал:

– Терпеть не могу, если волосы в еде попадаются. Ты же готовить будешь? Собери пучок.

Инне хотелось прибить этого неромантичного увальня.

К концу второго месяца стало понятно, что попытки развести огонь гаснут на ледяном ветру Васиного прагматизма.

Инна была недовольна, и недовольство разрасталось, коснулось постели. Вася от природы был страстным и ненасытным, примитивным и бесподобным, зажигал жадным желанием, даже если Инне было совсем не до утех. Бесспорно, он являлся лучшим из всех ее любовников, и с ним Инна всегда получала удовлетворение, но… оставалась голодной.

Вася был великолепен в физическом отношении, психологическая составляющая его совершенно не волновала. Инна не чувствовала, что его страсть вызвана ею и адресована именно ей. Он все делал молча. И никогда не смотрел на нее с обожанием, восхищением или вожделением. Как и сама Инна, видимо, не подозревал про особенности ее возбуждения. С чего ей было заводиться? Его желание почти всегда было для Инны неожиданным: только поели и на тебе! Стоишь картошку чистишь, а тут он! Полы моешь и вдруг рука под юбкой. Когда она должна была успеть растаять душою и притянуть к этому таянию тело? Почему-то обратная связь от неги тела к неге души не работала и оргазмы внутреннего трепета и восторга не вызывали. Тело жило отдельным, самостоятельным организмом и на Васины достоинства реагировало привычным рефлексом. Если бы чувственность Инны уже не была развита за годы бурной молодости и вибраторами, то еще большой вопрос, успевала бы она получить удовлетворение.

Хоть и успевала, и инструмент у Васи был что надо, оставалось неприятное ощущение, что ему все равно, с кем этим заниматься, он просто выплескивал накопившееся. Ей хотелось нежных слов, чтобы ее называли по имени, чтобы она чувствовала, что хотят не секса, а ее. Инна не умела сформулировать суть своего недовольства и донести его до Васи. Ее обиженное «Хоть бы сказал что-нибудь приятное!» Вася продолжал считать дребеденью. Он видел ее оргазмы, все остальное – дребедень. Инна же четко чувствовала разницу между потребностями тела и души и обычно их не смешивала.

Как-то так обидно получалось, что в ее жизни всегда что-то оставалось неудовлетворенным: то телу не хватало огня партнера или размер «инструмента» подводил, то душу не охватывал трепет. Думая об этом, Инна начинала жалеть себя, обойденную счастьем. Будет у нее полноценное счастье?

Любовь нужна, любовь!

***

Время шло и Инна страдала «дребеденью» по нарастающей. Ее глодала потребность любить и быть любимой, млеть от нежных слов и строить глазки. Даже совсем мальчишки-первокурсники не скупились в свое время называть ее милашкой, куколкой, конфеткой. Всегда так было, разве это не естественно? Никита и тот обращался к ней не иначе, как «пряничек» и «зефирка». Как Инне было приятно! Сразу настроение становилось игривым, она расцветала, улыбалась. Что тут сложного? Ну и что, что они ничего кроме слов ей предложить не могли? Это по молодости, не заработали еще. Вася вот предлагает все, кроме красок. С ним стабильно, комфортно, гарантировано и тускло. Чем хорошо? Не пенсионеры же они.

Скоро Инне стало казаться, что еще немного и Вася станет называть ее не по имени, а просто хозяйкой. «Хозяйка, ужинать пора!» Жуть.

Месяц от месяца Инна гасла и копила обиду и недовольство. «Вот такого бы как Вася только плюс романтика», – постоянно думала она.

Неизвестно, как бы их отношения складывались дальше, если бы Вася однажды не спросил:

– А что это у тебя за шрам на животе?

У Инны мгновенно напряглась спина.

– Да так, ерунда, – отмахнулась она.

Спустя пару дней Вася вновь спросил, теперь уже в лоб:

– У тебя могут быть дети?

– Почему нет? Почему ты спрашиваешь?

– Я все думаю, почему ты еще не забеременела? Я не предохраняюсь, ты, вроде, тоже.

– Мало ли. Обязательно сразу, что ли беременеть?

– Не скажи! От меня абортов было немало.

– Нашел, чем хвалиться! – сменила защиту на нападение Инна.

– Я не хвастаюсь. Просто тогда мне дети, да еще от случайных девок, были не нужны. А сейчас я жду радостной новости и что-то никак ее не дождусь.

– Ждешь?

– Жду.

– Не знала. Не думала об этом даже.

– А я думал и думаю. Мы уже больше года вместе. Так что?

– Ничего. Бог даст – будет.

– Бог даст? Операция была по гинекологии?

– Да.

– Дети будут? Что врачи говорили? Они всегда такие вещи говорят.

– Могут быть.

– Могут быть? Нормально. А могут и не быть?

Инна молчала.

– Зашибись! – подвел итог Вася.

Несколько дней они молча переживали этот разговор, потом зажили по-прежнему. Но не совсем. Инна чувствовала, что Вася думает о них, стала бояться, что разочаровала его и может потерять. Ночью прижималась к нему, искала уверенность, что нужна ему. Заснуть могла, только если он обнимал ее. Она стала заискивать перед ним, угождать, хвалить, ловить в его глазах одобрение и удовлетворение. Вася вдруг стал ей мил и необходим. Стал лучше всех.

Про дефицит романтики было забыто напрочь, как обрубило.

Теперь чудесным образом Инна превратилась в Васиного адвоката и видела только его достоинства. Да, он не стремился удивить или доставить ей радость милыми пустяками, типа цветов или неожиданного подарка, зато обильно закупал продукты и все необходимое. С ним она жила как у Христа за пазухой! Он даже средства женской гигиены покупал, прокладки и гель. Еще выбирал, что лучше брать: Инна видела, он читал аннотации.

Вася купил ей носки, хотя она раньше никогда их не носила. Сказал, что в носках лучше, ноги не замерзнут. Еще у себя в карманах и в сумочке Инна обнаружила бумажные носовые платки.

– Незаменимая вещь, – объяснил Вася. – Я заметил, что ты носом шмыгаешь и никогда не сморкаешься. Да и вообще, руки вытереть.

– Тогда бы уж купил красивые тканевые платочки.

– Эти гигиеничнее: попользовалась – выбросила. А тканевые грязные становятся быстро.

Не поспоришь! В общем, Вася был лучше всех и заботливее самых заботливых людей на свете. А какой он в постели! Как такого потерять? Да и привыкла к нему до слез, до боли в груди. И к квартире этой тоже.

Инна стала шелковой и ничего больше от Васи не требовала и не ждала. Всем была довольна. На надпись про котенка больше не смотрела. Дома надевала его любимое трикотажное платье и купленные им носки, в таком «мягком» виде пристраивалась к нему на диван, добровольно массировала шею и не просила переключить канал. Если Вася не лез к ней под юбку, когда она ползала с тряпкой, то Инну охватывал страх: неужели охладел? Специально тогда ползала вокруг дивана, на котором он лежал, и успокаивалась, только получив шлепок по пятой точке, как минимум.

Она нутром чувствовала угрозу своему существованию. Василий часто думал о чем-то, явно что-то решал на ее счет. Погруженный в себя, он забывал хвалить ее за вкусный ужин, и Инна с тревогой жалобно спрашивала:

– Вкусно?

– Да, да, конечно, как всегда. Молодец.

Инна жалко улыбалась и готова была расплакаться от нехорошего предчувствия.

***

Вернулась Кира. Инна была вне себя от радости и вечера подруги проводили за разговорами, немного, чтобы не оставлять Васю одного, у Киры, потом за телефоном. Инна о Васе рассказывала осторожно, больше неопределенно, пожимая плечами, потому что угроза их совместному будущему только-только миновала, и уверенности еще не хватало. К счастью, Кира с Родей были заняты хлопотами по поиску новой работы, затеяли небольшой ремонт, поэтому знакомство с Васей остро не стояло.

Рассказывая Кире о Василии, Инна чувствовала, что в ее груди щемит, что он ей дорог. Даже удивительно было, как так? Когда и с чего она успела к нему так прирасти? На всякий случай Инна предусмотрительно не признавалась в этом, тем более что на вопрос, делал ли он ей предложение и признавался ли в любви, приходилось честно отвечать, что нет. Инна сама задумалась, почему нет. Не было сомнений, что Вася ее ценит и хочет быть вместе, тогда почему не спешит оформить брак? Впрочем, после последнего разговора о детях она догадывалась, что он хочет жениться по факту беременности. Хитер! Инна даже восхищалась его расчетливостью: хоть и ей в ущерб, а Васю на мякине не проведешь, тертый калач! Как таким не восхищаться? Такие и зарабатывают себе на квартиры и дома в дорогой столице. За таким мужиком не пропадешь! Инна Васю еще больше уважала и смотрела на него почти с любовью. Осталось малое, чтобы он ее взял в жены. Чутье подсказало, что Вася из тех, кто женится один раз и навсегда. Поэтому не спешит. То же чутье нашептало, что с женой он будет мягче и ласковее, еще заботливее и даже нежнее. Стать супругой такого человека как Вася все равно, что вытянуть счастливый билет в семейный рай. Инне очень, очень хотелось за него замуж. Вот где можно не беспокоиться ни о чем, все будет решать он!

Спустя пару месяцев Вася сказал:

– Я хочу детей. Без них нет смысла жить.

Вот чего Инна в душе боялась! Сейчас начнется про врачей, необходимость лечиться, таблетки, уколы! Она ждала следующих слов.

– Если ты знаешь, что не можешь родить, уходи.

Эти ужасные слова были громом среди ясного неба. Инна оцепенела и не могла отвести от Васи изумленного взгляда. Он это серьезно? Василий смотрел ей в глаза прямо и требовательно. Ясно, серьезнее некуда. «Если ты знаешь, что не можешь родить, уходи». Без вариантов.

Когда тебя выгоняют, это само по себе тяжело и унизительно. Инну впервые выгоняли, от неожиданности она растерялась: парням можно говорить «уходи», они особо не парятся на этот счет, но девушкам! Разве это нормально? Глаза Инны забегали по сторонам, цепляясь за вещи, ища поддержки хоть у чего-нибудь. Все вокруг было чистым и стояло на своих местах, безучастное к ее горю. Какая красота вокруг! Мерное тиканье огромных напольных часов, которое Инна так любила, слышать сейчас было особенно больно: они остаются тикать в этой уютной и любимой ею квартире, а саму Инну, которая вытирала с них пыль и наносила полироль, выгоняют. Кто-то другой будет вытирать пыль, и полировать широкие бока великолепного немецкого механизма. Кто-то, а не Инна. А ведь она лучшая, Вася сам это говорил. Подумалось и про дорогие толстостенные кастрюли, которые останутся без нее. В чугунке так хорошо плов получается! А сковородку для блинов она специально не мыла, только протирала. Теперь ее помоют и все испортят. Чехлы на диване пора стирать. И сатиновую шторку в ванной. Шторку надо с грубыми вещами закладывать, чтобы она отколошматилась лучше, а то сама по себе плохо отстирывается.

Вася встал с дивана и мысли Инны вернулись к тому, что он сказал.

Она не могла защитить себя, сказать что-либо в ответ, потому что была порченная, бесплодная, и выгоняли ее именно из-за этого. Что тут скажешь? Слова Васи размазали Инну по земле. Они уничтожили ее, лишили права жить рядом с сильным хозяином этого дома, ходить по его пушистым коврам и спать на дорогом белье, которое тоже приобретено им. Потому что хозяин дома признает только все самое лучшее и качественное. Инна не качественная. Жена мужу здоровая, сестра брату богатая. Так говорят. Боже, неужели нельзя любить ее саму? Несмотря на бесплодие? Ведь других любят. Хотя Вася не говорил никогда, что ищет неземной, жертвенной любви. Наоборот, открыто заявлял, что нуждается в здравомыслящей, хозяйственной женщине, настроенной на создание большой семьи, что устал от любовей-морковей и бессмысленного заигрывания. Он называл Инну рачительной крестьянкой, и сам был рачительным крестьянином, поэтому ему не нужна была в хозяйстве не оправдывающая себя живность.

В памяти совсем некстати всплыли истории, которые ей в детстве рассказывала вечно читающая Кира. Про крестьян, которые продавали своих детей-калек в цирк или топили их, чтобы не кормить лишний рот. А какой-то французский бедняк привязал в лесу на верную смерть старую лошадь, не имеющую сил работать. За пару дней лошадь съела вокруг себя всю траву, потом медленно и мучительно умирала от жажды и голода. Рассказывая, Кира дрожала подбородком, сдерживая слезы, ей хотелось услышать, что все это неправда, что люди не могут быть так жестоки. Инна считала, что лошадь надо было отводить не в лес, а сдать на мясо или шкуру, так всегда в деревнях делали, и ничего, никто не плакал, все равно же умрет животное, а этот француз дурак, раз выгоды не понимает. Но мыслей своих она не озвучивала и только называла все невозможной выдумкой и ерундой. «Да, такая жестокость невозможна. Это выдумка и ерунда» – кивала Кира. Оказывается, не ерунда. В наш двадцать первый век то же самое: не способен выполнить задачу – исчезни, не трать кислород и не мешай другим, сдай себя на шкуру и мясо.

– Я тебя не выгоняю, – сказал Василий. – Ты мне больше, чем нравишься. Ты мне подходишь. Мы с тобой подходим друг другу. Подходим для семьи, чтобы вместе рожать и растить детей. Я бы сказал, что ты моя женщина. Я бы прожил с тобой до конца дней и был бы верен и заботлив. Но если ты знаешь, что не можешь родить, то уйди. Я согласен терпеть любую дуру, лишь бы она родила. Ты понимаешь меня? Я не с жиру бешусь.

Инна понимала. Ей было трудно дышать, сердце сдавило, и на плечи легла тяжесть в несколько тонн, горечь и ощущение полной катастрофы перехватили горло, но сознание работало четко. В висках гулко пульсировало: «Я сама поступила бы так же, если бы мой мужчина не мог иметь детей». Она не осуждала Васю, нет. Без детей все теряет смысл. Зачем она ему? Зачем ему эта квартира и загородный дом, если по ним не будут бегать маленькие ножки? Она глянула Васе в глаза и прочитала главное: он горячо хочет своего продолжения, вдохнуть свой опыт, душу, любовь в маленького человечка, ему важно знать, что он не закончится собственной смертью. И Инне тоже хотелось оставить часть себя, не исчезнуть бесследно. Она очень хорошо понимала Василия. Однако легче ей от этого понимания не было. Из-за бесплодия Вася вычеркнул ее из претендентов на счастье, обрек на вымирание, именно это было страшно.

Продуманный Василий вышел, затем вошел одетым и сказал, что уезжает в командировку на три дня. Инна сообразила, что за это время должна съехать.

Вечер был страшным. Инна сидела на полу в той позе, в какой молятся мусульмане и так же, как они, билась головой о пол, бубня сквозь горькие слезы: «За что? За что мне такое несчастье?» Она плакала о бесплодии. От страха не иметь детей. Зачем тогда вообще жить?

Обессилев, долго лежала на полу и страдала по Васе. Как больно было терять его! Она по-настоящему мучилась. Интересно, он будет страдать по ней? Сожалеть, что ее нет? Что выгнал? И как жалко уходить из этой квартиры! Здесь все по ее вкусу. Выпроваживая Инну отсюда, ее сиротили.

Уснула Инна глубокой ночью на диване в гостиной, на котором впервые узнала Васю и пришла от него в полный восторг.

На следующий день сняла квартиру и стала собираться.

Сначала думала оставить что-нибудь из вещей, чтобы Вася увидел, и сердце его сжалось от сожаления и тоски по ней. Упивалась, представляя его боль и раскаяние. Мечтала, что Вася увидит, например, ее халат в ванной, и не выдержит, позовет ее обратно. А она, обиженная и оскорбленная, но гордая, откажет, и он будет ее умолять. Глаза Инны наполнялись слезами, снова становилось безумно жаль себя. Инна шмыгала носом и забирала халат, знала, что не сработает, назад ее не позовут.