Текст книги "Жестокий бог"

Л. Дж. Шэн
Жестокий бог

Посвящается Ратуле Рой, Марте Бор и тому лучику надежды, который выглядывает из каждого темного момента нашей жизни.

Мы никогда не слышали версию дьявола. Бог написал всю книгу.

Анатоль Франс

L. J. Shen

ANGRY GOD

Copyright © 2020. ANGRY GOD by L.J. Shen

The moral rights of the author have been asserted

© Купфер Л.В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Основная песня:

«Saints» – Echos

Плейлист:

«Give You Hell» – The All-American Rejects

«Dirty Little Secret» – The All-American Rejects

«Handsome Devil» – The Smiths

«Bad Guy» – Billie Eilish

«My Own Worst Enemy» – Lit

«Help I’m Alive» – Metric

«Bandages» – Hot Hot Heat

«Peace Sells» – Megadeth

«Boyfriend» – Ariana Grande ft. Social Club

Глава 1

Ленора

Леноре 12, Вону 13

Ты ничего не видела.

Он не придет за тобой.

Он даже не видел твоего лица.

Каждая косточка в моем теле дрожала, когда я пыталась стереть из памяти только что увиденную сцену.

Зажмурив глаза, я начала раскачиваться взад-вперед, свернувшись калачиком на жестком матрасе. Ржавые металлические ножки кровати заныли, царапая пол.

Я всегда с опаской относилась к замку Карлайл, но еще десять минут назад думала, что меня пугают призраки, а не студенты.

Не тринадцатилетний мальчик с лицом Спящего Фавна[1]1
  «Фавн Барберини», или «Спящий Фавн», – мраморная статуя эллинистической эпохи, созданная неизвестным скульптором пергамской школы около 200 года до н. э. и изображающая фавна в натуральную величину.


[Закрыть], изумляющим своей красотой и ленивой грацией.

Только не Вон Спенсер.

Я выросла здесь и еще не сталкивалась ни с чем подобным этому дерзкому американскому мальчишке.

Люди говорили, что Карлайл был одним из самых страшных замков с привидениями в Британии. В этой крепости XVII века якобы обитали два призрака. Первого заметил лакей, которого несколько десятилетий назад заперли в подвале. Он божился, что видел, как призрак мадам Тиндалл царапал стены, умоляя о воде и утверждая, будто ее отравил муж. Второго призрака – упомянутого мужа, лорда Тиндалла, – замечали бродящим по ночам в коридорах, иногда он протягивал руку, чтобы поправить неровно висевшую картину, но не мог сдвинуть ее ни на дюйм.

Они рассказывали, что мадам Тиндалл пронзила сердце лорда ножом для стейка, повернув его для верности, как только поняла, что тот отравил ее. По легенде, он хотел жениться на молодой служанке, которой заделал ребенка после десятилетий бездетного брака с женой. Люди клялись, что нож все еще торчал из груди призрака и позвякивал каждый раз, когда лорд смеялся.

Мы переехали сюда десять лет назад, в то время папа открыл Подготовительную школу Карлайл, престижное художественное учебное заведение. Он пригласил самых талантливых и одаренных студентов со всей Европы.

И они все приехали. В конце концов, отец был Эдгаром Асталисом. Человеком, чья скульптура Наполеона «Император» в натуральную величину стояла посреди Елисейских Полей.

Но они тоже боялись слухов о привидениях.

Все в этом месте производило жуткое впечатление.

Замок располагался в туманной долине Беркшира, его силуэт изгибался и рассекал воздух своими запутанными черными шпилями. Плющ и кусты диких роз ползли по внешней каменной стене двора, скрывая тайные тропинки, по которым студенты часто пробирались по ночам. Коридоры напоминали лабиринт, который, казалось, огибал студию скульптуры.

Самое сердце замка.

Студенты прогуливались по фойе с прямыми спинами, румяными щеками, поцелованными бесконечной английской зимой, и с напряженными выражениями на лицах. Подготовительная школа Карлайл, где учились исключительно одаренные дети, не одобряла другие государственные школы, такие как Итон и Крейгклоуэн. Папа говорил, что обычные подготовительные заведения поощряют бесхребетных, родившихся с золотой ложкой во рту, этаких середнячков, а не настоящих лидеров. Мы же гордо носили свою школьную форму как знак отличия – черные накидки с девизом Карлайла, вышитым ярким золотом на левом нагрудном кармане:

Ars Longa, Vita Brevis.

Искусство вечно, жизнь быстротечна. Послание звучало довольно ясно: единственный путь к бессмертию – через искусство. Посредственность считалась богохульством. В этом мире, где каждый намеревался сожрать другого, мы были связаны между собой, жаждущие, безрассудные, слепо верящие в собственные идеалы.

В двенадцать лет я увидела то, что не предназначалось для моих глаз. Я была самой молодой студенткой на летней сессии в Подготовительной школе Карлайл, а сразу за мной следовал Вон Спенсер.

Сначала я завидовала мальчику с пронзительными ледяными прорезями вместо глаз. В тринадцать он уже работал с мрамором. Вон не надевал свой черный плащ, вел себя так, словно на него не распространялись школьные правила, и проносился мимо преподавателей, не поклонившись – просто неслыханно для этой школы.

Мой отец был директором школы, и даже я кланялась.

Вообще-то я наклонялась ниже всех.

Нам внушали, что мы на голову выше остальных, что мы – будущее искусства во всем мире. Мы обладали талантом, статусом, деньгами и возможностями. Но если мы напоминали серебро, то Вон Спенсер будто весь состоял из золота. Если у нас что-то получалось, то он справлялся великолепно. Если нам удавалось блеснуть, то он блистал с силой тысячи солнц, обжигая все вокруг себя.

Как будто Бог вылепил его по-другому, уделяя особое внимание деталям, когда создавал его. Скулы были острее лезвий скальпеля, глаза – светлее самого голубого оттенка в природе, а волосы – чернее воронова крыла. Его бледность поражала меня: вены просвечивали под кожей, но рот цвета свежей крови казался теплым, живым и лживым.

Он очаровывал и приводил меня в бешенство. Но, как и все остальные, я держалась от него на расстоянии. Вон приехал сюда не для того, чтобы заводить друзей. Он ясно дал это понять, потому что никогда не посещал столовую или какие-либо общественные мероприятия.

Что еще заполучил Вон, в отличие от меня? Восхищение моего отца. Я не знала, почему великий Эдгар Асталис заискивал перед каким-то мальчишкой из Калифорнии, но тем не менее он это делал.

Папа сказал, что Вон сотворит нечто особенное. Что однажды он станет великим Микеланджело.

Я поверила ему.

И поэтому возненавидела Вона.

На самом деле я ненавидела Вона ровно до того момента, когда пятнадцать минут назад вошла в фотолабораторию, чтобы проявить фотографии, которые сделала вчера. Фотография стала моим хобби, а не искусством. В своем искусстве я использовала технику ассамбляжа[2]2
  Ассамбляж – техника визуального искусства, родственная коллажу, но использующая объемные детали или целые предметы, скомпонованные на плоскости как картина.


[Закрыть], создание скульптур из мусора. Мне нравилось из уродливых вещей делать что-то прекрасное.

Превращать изъяны в совершенство.

Это давало мне надежду. Я желала, чтобы мои творения вселяли надежду всему, что не было идеальным.

В любом случае следовало подождать, пока один из преподавателей сопроводит меня в лабораторию. Таковы были правила. Но у меня возникло предчувствие, что сделанные снимки будут ужасно безвкусными. Не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел фото до того, как у меня появится возможность переснять их.

Стояла середина ночи. Там никого не должно было быть.

И поэтому, поскольку я остро, болезненно завидовала Вону Спенсеру, я наткнулась на что-то, что заставило меня почувствовать замешательство и странную ярость на него.

Уже лежа в постели, я хлопнула себя по лбу, вспомнив свое глупое поведение в той темной комнате. Пробормотав извинения, я просто захлопнула дверь и побежала обратно к себе в комнату.

Спускаясь по лестнице на второй этаж и перепрыгивая через две ступеньки зараз, я наткнулась на статую воина. Вскрикнув от неожиданности, я обогнула коридор, ведущий в общежитие для девочек. Все двери выглядели одинаково, и мое зрение настолько затуманила паника, что я с трудом нашла свою комнату. Я распахнула двери, заглядывая внутрь в поисках знакомого белого одеяла, которое мама связала для меня крючком, когда я была маленькой.

К тому времени, как я добралась до своей комнаты, почти все девушки в крыле проклинали меня за то, что я прервала их сон.

Я нырнула в свою кровать и осталась там, спрятавшись под одеялом.

Он не может тебя найти.

Он не может войти в общежитие для девочек.

Папа вышвырнул бы его, если бы он это сделал, неважно, гений он или нет.

Затем стук элегантных ботинок, вышагивающих по коридору, заставил мое сердце подскочить к горлу. Охранник насвистывал колыбельную в темноте. Я услышала сильный грохот. Гортанный стон раздался с пола возле моей комнаты. Я свернулась в клубок, воздух звенел в моих легких, как монетка в пустой банке.

Моя дверь со скрипом открылась. Я почувствовала порыв ветра с ее стороны, поднявший волосы на моих руках, где бы он ни коснулся. Мое тело напряглось, как кусок высохшей глины, твердый, но хрупкий.

«Бледное лицо. Черное сердце. Золотое наследие».

Именно это я когда-то услышала от дяди Гарри, также известного как профессор Фэрхерст, внутри этих стен – опишите Вона одному из своих коллег.

Нельзя было ошибиться в энергии, которую Вон Спенсер приносил в комнату, потому что она поглощала все остальное, как пылесос. Воздух в моей комнате внезапно наполнился опасностью. Это было все равно что пытаться дышать под водой.

Я почувствовала, как мои колени стучат друг о друга под одеялом, когда я притворялась спящей. Лето в замке Карлайл было невыносимо жарким, и я надела майку и шорты.

Он двигался в темноте, но я его не слышала, что напугало меня еще больше. Мысль о том, что он может убить меня – на самом деле буквально задушить до смерти – пришла мне в голову. Я не сомневалась, что он вырубил охранника, который ходил по нашему коридору ночью, чтобы убедиться, что никто не нарушил комендантский час или не сделал каких-нибудь глупостей, чтобы напугать других студентов. Ни один огонь не бывает таким большим и жгучим, как тот, что рождается от унижения, и то, чему я стала свидетелем сегодня вечером, смутило Вон. Даже когда я спешила уйти, я видела это на его лице.

Вон никогда не чувствовал себя неловко. Он носил свою кожу с высокомерием, как корону.

Я почувствовала, как одеяло одним точным движением соскользнуло вниз по телу, от плеч до лодыжек. Две мои груди, похожие на брюссельскую капусту – как называла их моя старшая сестра Поппи, – торчали сквозь мою майку без спортивного лифчика, и он мог их видеть. Я крепко зажмурила глаза.

Господи. Почему я должна была открыть эту чертову дверь? Почему должна была его увидеть? Почему именно я попала в поле зрения одного из самых одаренных мальчиков в мире?

Он был обречен на величие, а я была обречена на то, что он выберет для меня.

Я почувствовала, как его палец коснулся моей шеи сбоку. Он был холодным и сухим от лепки. Он провел пальцем вдоль моего позвоночника, стоя надо мной и наблюдая за тем, как мы оба жалко притворялись, что я сплю. Но я находилась в полном сознании и ощущала все: угрозу, исходящую от его прикосновений и запах высеченного камня, дождя и сладкого, слабого шлейфа, который, как я выясню позже, напоминал о его мужественности. Сквозь узкую щелочку закрытых глаз я могла различить, как он наклонил голову, наблюдая за мной.

Пожалуйста. Я никогда не скажу ни одной живой душе.

Меня интересовало, если он был таким грозным в тринадцать лет, каким взрослым мужчиной он станет? Я надеялась никогда этого не узнать, хотя, скорее всего, это была не последняя наша встреча. В этом мире существовало не так много детей миллиардеров, которые стали знаменитыми художниками, и наши родители вращались в одинаковых социальных кругах.

Я однажды встречалась с Воном еще до его поступления в школу, когда он отдыхал на юге Франции со своей семьей одним летом. Мои родители устроили благотворительное мероприятие по дегустации вин, на котором присутствовали Барон и Эмилия Спенсер. Мне было девять, Вону – десять. Мама намазала мою кожу солнцезащитным кремом, надела на меня уродливую шляпу и заставила поклясться, что я не полезу в море, потому что не умею плавать.

Поэтому вышло, что я наблюдала за ним на пляже под навесом весь отпуск, в перерывах между листанием фэнтезийной книги, которую читала. Вон разбивал волны своим тощим телом – бросаясь прямо в них со свирепостью голодного воина – и вытаскивал медуз из Средиземного моря обратно на берег, держа их за верхушки, чтобы они не могли его ужалить. Однажды он совал в них палочки для леденцов, пока не убедился, что они мертвы, а затем разрезал их, бормоча себе под нос, что медузы всегда разрезаются на идеальные половинки, независимо от того, как вы их режете.

Он был странным. Жестоким и совершенно не похожим на других. У меня не было никакого желания разговаривать с ним.

Затем, во время одного из многих грандиозных мероприятий на той неделе, он прокрался за фонтан, где я сидела, читая книгу, и разделил шоколадное пирожное, которое, наверное, украл перед ужином. Он без улыбки протянул мне половину.

Я застонала, принимая это, потому что у меня возникла глупая идея, что теперь я ему что-то должна.

– У мамы будет сердечный приступ, если она узнает, – сказала я ему. – Она никогда не разрешает мне есть сахар.

Затем я запихнула все пирожное в рот, борясь с липкой жижей на языке, густая нуга покрывала мои зубы.

Его рот, искривленный неодобрительной гримасой, исказил мужественные черты его лица.

– Твоя мама – отстой.

– Моя мама самая лучшая! – горячо воскликнула я. – Кроме того, я видела, как ты тыкал палками в медуз. Ты ничего не знаешь. Ты всего лишь вредный мальчишка.

– У медуз нет сердец, – протянул он, как будто это все объясняло.

– Так же, как у тебя. – Я не смогла удержаться, чтобы не облизать пальцы, глядя на нетронутую половину брауни в его руке.

Он нахмурился, но по какой-то причине не показался расстроенным моим оскорблением.

– У них еще нет мозгов. Так же, как у тебя.

Я смотрела вперед, игнорируя его. Не хотелось спорить и устраивать сцену. Папа разозлится, если я повышу голос. Мама будет разочарована, и это почему-то казалось намного хуже.

– Такая хорошая девочка, – насмехался Вон, его глаза озорно блестели. Вместо того чтобы откусить кусочек своего пирожного, он передал мне второй кусочек.

Я взяла его, ненавидя себя за то, что сдалась.

– Такая хорошая, правильная, скучная девочка.

– Ты отвратителен. – Я пожала плечами. На самом деле нет. Но мне хотелось, чтобы он был таким.

– Отвратителен или нет, я все равно мог бы поцеловать тебя, если бы захотел, и ты бы мне позволила.

Я подавилась густым какао во рту, моя книга упала на землю и закрылась без закладки. Пристрелите меня.

– Почему ты вообще так думаешь? – Я повернулась к нему, шокированная его словами.

Он прислонился вплотную, одна плоская грудь к другой. От него пахло чем-то незнакомым, опасным и диким. Может, золотыми пляжами Калифорнии.

– Потому что мой папа говорил мне, что хорошие девочки любят плохих мальчиков, а я плохой. Действительно плохой.

И вот мы здесь. Снова столкнулись лицом к лицу. К сожалению, он был совсем не отвратителен и, казалось, размышлял, что делать с нашим новым общим секретом.

– Убить тебя? Ранить? Напугать? – Он задумался, источая безжалостную силу.

В моем горле застрял комок, который я никак не могла сглотнуть.

– Что мне с тобой делать, Хорошая Девочка?

Он запомнил мое прозвище с того дня на пляже. Это каким-то образом все ухудшило. До сих пор мы вели себя так, словно совсем не знали друг друга.

Вон наклонился так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим. Я чувствовала его горячее дыхание – единственное, что в нем было теплого, – скользящее по моей шее. У меня пересохло в горле, каждый вдох проходил через него, как лезвие. И все же я продолжала делать вид, что сплю. Может быть, если бы он подумал, что я хожу во сне, то избавил бы меня от своего гнева.

– Насколько хорошо ты умеешь хранить секреты, Ленора Асталис? – Его голос обвился вокруг моей шеи, как петля.

Мне захотелось кашлять. Мне нужно было откашляться. Он приводил меня в ужас. Я ненавидела его с жаром и страстью тысячи пылающих солнц. Он заставлял меня чувствовать себя пугливой кошкой и доносчицей.

– О да. Если ты достаточно труслива, чтобы притвориться спящей, то достаточно хороша, чтобы хранить тайну. Вот в чем твоя особенность, Асталис. Я могу превратить тебя в пыль и смотреть, как твои частички танцуют у моих ног. Моя маленькая цирковая обезьянка.

Возможно, я и ненавидела Вона, но еще больше я ненавидела себя за то, что не противостояла ему. За то, что не открыла глаза и не плюнула ему в лицо. Выцарапывая его неестественно голубые глаза. Дразня его в ответ за все те разы, когда он дразнил всех нас в Подготовительной школе Карлайл.

– Кстати, твои веки двигаются, – сухо сказал он, посмеиваясь.

Он выпрямился, его палец на мгновение остановился у основания моего позвоночника. Он щелкнул пальцами, издав ломающийся звук, и я чуть не выпрыгнула из своей кожи, испустив вздох. Я крепче зажмурилась, все еще притворяясь спящей.

Он рассмеялся.

Ублюдок рассмеялся.

Пощадил ли он меня на какое-то время? Собирался ли он с этого момента навещать меня? Отомстить, если я открою рот? Он был таким непредсказуемым. Я не была уверена, как будет выглядеть моя жизнь утром.

Именно тогда я поняла, что, возможно, я хорошая девочка, но Вон недооценил себя три года назад.

Он вовсе не был мальчиком. Он был божеством.

* * *

Вскоре после того, что случилось во время летней сессии в замке Карлайл, я потеряла маму. Женщина, которая так боялась, что я когда-нибудь получу солнечный ожог или поцарапаю колено, заснула, но так и не проснулась. Остановка сердца. Мы нашли ее лежащей в постели, как про́клятую диснеевскую принцессу, с закрытыми глазами, с небольшой улыбкой на лице, все еще розовыми губами и полной планов на утро.

В тот день мы должны были сесть на яхту в Салоники, отправиться в погоню за историческими сокровищами, которые так и не нашли.

Это был второй раз, когда я хотела притвориться, что сплю, в то время как моя жизнь приняла ужасный оборот к худшему – без всякой другой причины, просто потому, что это возможно. Погрузиться с головой в жалость к себе было чертовски заманчиво, но я сдержалась.

У меня было два варианта: сломаться или создать более сильную версию себя.

Я выбрала последний.

К тому времени, как пару лет спустя папа устроился на работу в Тодос-Сантосе, я уже не напоминала ту девушку, что притворялась спящей, когда сталкивалась с кем-то лицом к лицу.

Поппи, моя старшая сестра, присоединилась к отцу в Калифорнии, но я попросила его позволить мне остаться в Карлайле.

Я осталась там, где было мое искусство, и избегала Вона Спенсера, который находился в Школе Всех Святых далеко за океаном. Беспроигрышный вариант, верно?

Но теперь папа настаивал, чтобы я провела свой выпускной год с ним и Поппи в Южной Калифорнии.

Дело в том, что новая Ленни не закрывала глаза на Вона Спенсера.

Я больше не испытывала страха.

Я пережила величайшую потерю и выжила. Меня больше ничто не пугало.

Даже жестокий бог.

Глава 2

Вон

Леноре 17, Вону 18

Я родился с ненасытным аппетитом к разрушению.

Это не имело никакого отношения к тому, что случилось со мной.

С историей моей жизни.

С моими родителями.

С этой сраной вселенной.

Я был связан грязными узлами. Сделан из металлических шнуров вместо вен. Пустая черная коробка вместо сердца. Лазер вместо зрачков, чтобы находить слабые места.

Даже когда я в детстве улыбался, у меня болели щеки и глаза. Это казалось неестественным и пугающим. Я рано перестал улыбаться.

И, судя по тому, как начался мой выпускной год в средней школе, улыбка тоже не входила в мои чертовы планы на будущее.

«Сделай десять глубоких, очищающих вдохов», – я практически слышал, как мама умоляет своим спокойным, сладким голосом у меня в голове.

Впервые за все мое жалкое существование я послушался. Ударить кулаком по каждому шкафчику в коридоре, вероятно, было самым глупым в мире способом вылететь из школы и одновременно сломать все кости в моей левой руке, загубив тем самым мою карьеру.

Не то чтобы я находился здесь из-за острых умов моих преподавателей – или, что еще хуже, из-за дурацкого диплома. Но, в отличие от моего лучшего друга с дерьмом вместо мозгов Найта Коула, у меня не было красной блестящей кнопки самоуничтожения, которую я жаждал нажать.

Раз.

Два.

Три.

К черту эту хрень, нет.

Ленора Асталис стояла здесь во плоти. Жива, здорова и на моей территории. В моем царстве. Я засунул ее существование в ящик своего мозга, который обычно приберегал для неудовлетворительного порно и бессмысленных светских бесед с девушками, прежде чем они опускали головы, чтобы отсосать мне.

Но я ее помнил. Могу поспорить на свою жалкую задницу, я ее очень хорошо помнил. Моя маленькая танцующая обезьянка. Такая покладистая, что я мог бы заставить ее заглотить бейсбольную биту, если бы попросил, и даже не очень вежливо. Предположительно, это была благоприятная черта для представительниц слабого пола, но Хорошая Девочка была слишком покорной и чистой даже на мой вкус.

Тогда у нее были желтые волосы, похожие на золотые нити, ботинки лоферы и испуганное «пожалуйста, не делай мне больно» выражение лица. Накидка Карлайла делала ее похожей на более чудаковатую подругу Гермионы Грейнджер. Вечно зажатая, Ленора Асталис обладала раздражающим качеством всегда выглядеть чопорной, правильной и добродетельной.

Сейчас? Сейчас она выглядела… по-другому.

Меня не впечатлила черная дрянь, которой она намазала глаза, и готическая одежда. Это было просто маскировкой для ее бесхребетности и того факта, что она наложит в штаны, если рядом с ней кто-то грязно выругается.

Хорошая Девочка стояла у своего нового шкафчика, ее волосы теперь стали черными как смоль. Она наносила дополнительный слой подводки для глаз (ей это было нужно, как мне нужно больше причин ненавидеть мир), уставившись в карманное зеркальце, приклеенное к внутренней стороне двери ее шкафчика. На ней была шапочка с надписью «Повинуйся», но она поправила ее с помощью маркера, так что теперь там было написано «Ослушайся».

Что за фальшивая бунтарка. Кто-то должен уведомить власти, прежде чем она совершит что-то действительно безумное, например, съест неорганическую чернику в кафетерии.

– Эй, кислый парень, что нового? – Найт, мой лучший друг, сосед, двоюродный брат и по совместительству придурок, хлопнул меня сзади по плечу и по-братски обнял. Я устремил взгляд на невидимую точку впереди, игнорируя и его, и Асталис. При всем уважении к Леноре – а у меня его абсолютно не было – она не заслуживала моего внимания. Я сделал мысленную заметку напомнить ей, где она находится.

Или в ее случае – опуститься на колени.

Я все еще помнил, как она отреагировала, когда я проскользнул в ее комнату той ночью. То, как она дрожала под моим пальцем, хрупкая, как фарфоровая кукла, практически умоляя, чтобы ее разбили вдребезги. Раздавив ее, я даже не почувствовал бы обычного кайфа. Это было все равно что отнять конфету у ребенка. В моем решении пощадить ее не было никакой доброты. Я от природы был прагматичен.

У меня имелась конечная цель.

И Ленора не будет стоять на пути к этому.

Риск. Награда. Возвращение.

Причинять ей боль казалось излишним. Асталис все эти годы держала свой маленький розовый ротик на замке – явно напуганная. Я знал, что она не проболталась, потому что проверил. У меня повсюду имелись глаза и уши. Она сохранила наш секрет, и когда ее сестра переехала жить сюда на втором курсе, Ленор осталась в Англии, вероятно, до смерти испугавшись меня и того, что я собирался с ней сделать. Хорошо. Для меня это сработало отлично.

Но это хрупкое доверие было разрушено в ту минуту, когда я увидел ее здесь.

В моем королевстве.

Троянский конь с брюхом, полным плохих воспоминаний и дерьма.

– Сегодня у тебя какой-то странный вид, – разглядывая меня, заметил Найт, проводя пальцами по своим блестящим волосам, цвета намазанного маслом тоста. Он был звездным квотербеком, королем выпускного бала и самым популярным парнем в школе.

Все это помогало ему лучше спать по ночам и успокаивало его комплекс усыновленного ребенка.

– Я удивлен, что ты можешь что-то видеть сквозь туман собственного самомнения, – усмехнулся я, останавливаясь у своего шкафчика и распахивая его.

Всего в шести шкафчиках от Асталис. Карма действительно паршиво занималась своей работой.

Найт оперся локтем на ближайший шкафчик, пристально изучая меня. Он непроизвольно загораживал мне вид на Ленору. И хорошо. Ее образ в стиле Роберта Смита[3]3
  Британский гитарист, вокалист и автор песен, лидер рок-группы The Cure. Считается одним из отцов-основателей субкультуры готов.


[Закрыть] совсем не добавлял сексуальной привлекательности ее и без того безвкусной внешности.

– Ты придешь сегодня вечером на вечеринку Арабеллы по поводу возвращения в школу?

– Я бы предпочел, чтобы мой член сосала голодная акула.

Арабелла Гарофало напоминала мне крошечных породистых собак с розовыми ошейниками с бриллиантами и писклявым лаем, которые иногда кусали тебя за задницу и мочились, когда возбуждались. Она была злой, отчаянной, болтливой и, возможно, хуже всего – слишком нетерпеливой, чтобы предлагать мне минет.

– Тогда почему бы тебе не засунуть свой член в ротик Хейзел? У нее только что появились брекеты, так что это практически одно и то же, – от всего сердца предложил Найт, доставая свою бутылку щелочной воды из дизайнерского кожаного рюкзака и делая глоток.

Я знал, что там была водка. Он, вероятно, уже принял несколько волшебных таблеток, прежде чем прийти сюда. По сравнению с этим засранцем, Хантер С. Томпсон[4]4
  Американский писатель и журналист, основатель гонзо-журналистики.


[Закрыть] выглядел обычным бойскаутом.

– Выпивка до десяти утра? – Я скривил губы в ленивой ухмылке. Любовные письма и обнаженные полароидные снимки вывалились из моего шкафчика рекой подросткового отчаяния. Ни у одной девушки не хватило смелости на самом деле подойти и поговорить со мной. Я собрал и выбросил их в мусорное ведро неподалеку, не отрывая взгляда от Найта. – Думаю, из твоего рта льется всякая дрянь, но твоя девственность оправдывает тебя.

– Ешь дерьмо, Спенсер. – Он сделал еще один глоток.

– Если бы я это сделал, ты бы пошел на хрен отсюда? Потому что в ином случае уйду я.

Я захлопнул свой шкафчик. Найт не знал о Леноре Асталис. Привлекать к ней внимание не входило в мои планы. Прямо сейчас она была готом и фриком с нулевой репутацией и общественным статусом, именно такой она и останется в этих коридорах, если только я не проявлю хоть немного эмоций по отношению к ней.

Которых – спойлер – у меня не было.

– Не будь таким мягким, Спенс.

– Я черствый, как хлеб пятидневной давности. – Я перекинул рюкзак через плечо. Разве это не правда?

– Мерзко, чувак. То, что Луна, Дарья и я были твоими друзьями, не очеловечило тебя настолько, как надеялись твои родители. Это все равно что надеть маленькую шляпу на хомяка. Мило, но бесполезно.

Я тупо уставился на него.

– Ты вообще сейчас говоришь по-английски? Принеси себе что-нибудь поесть и бутылку воды, пока все вокруг не отравились алкоголем из-за твоего дыхания.

– Как хочешь. Мне больше достанется первоклассного английского мяса. – Найт отмахнулся от меня и двинулся пружинистым шагом.

Я покачал головой и последовал за ним. Как будто он когда-нибудь сделает что-то с этим мясом. Во всех смыслах парень был долбаной киской-веганом, более девственным, чем масло Extra Virgin. Он хотел засунуть свой член только в одну дырочку. Он был привязан к Луне Рексрот, своей детской влюбленности, которая училась в колледже, за много миль отсюда, – надеюсь, она была менее жалкой, чем он, и занималась сексом.

Однако не осталось никаких сомнений в том, что английское мясо, как Найт поэтически назвал Ленору, уже привлекло внимание в Школе Всех Святых.

Я мог понять, почему ее старшая сестра, как-ее-там, Асталис, пользовалась успехом у парней. Я видел ее где-то поблизости. Она привлекала внимание, выглядела как энергичная, клонированная блондиночка, которая променяла собственную душу на пару каблуков с красной подошвой.

– Единственная английская цыпочка, с которой мне интересно познакомиться, – это Маргарет Тэтчер. – Я сунул мятную жвачку в рот, запихивая другую в Найта без его согласия. Его дыхание Мела Гибсона было таким огнеопасным, что он мог бы поджечь гребаную школу, если бы закурил сигарету.

– Она мертва, брат, – он послушно прожевал, нахмурившись.

– Точно, – язвительно заметил я, перекидывая лямку рюкзака на другое плечо просто для того, чтобы что-то сделать руками. Было только девять тридцать, а сегодня он уже преуспел в том, чтобы отсосать все яйца во вселенной.

Когда Найт так и остался приклеенным ко мне, несмотря на то, что у него не было первого урока, как и у меня, я остановился.

– Ты все еще здесь. Почему?

– Ленора. – Он снова открутил крышку своей бутылки с «водой» и сделал еще один щедрый глоток.

– Бросание случайных имен в воздух – это не разговор, Найти-бой. Давай начнем с целого предложения. Повторяй за мной: Мне. Нужна. Реабилитация. И. Хороший. Трах.

– Сестра Поппи Асталис горячая, как васаби. – Найт проигнорировал мою колкость. – Она выпускница, как и мы. От нее исходят флюиды хорошей девочки. – Он расплылся в дьявольской ухмылке, обернулся и пробежал глазами по ее фигуре, одетой в черное. Она стояла всего в нескольких футах от нас, но, казалось, не слышала ни слова из-за шума и суеты. – Но я вижу ее острые клыки. Она прирожденная убийца.

Поппи. Вот-как-ее-там-зовут. Эх, я был близок к этому.

Ленора была на год младше меня, старшеклассница, и это означало, что она пропустила класс. Чертова ботаничка. Здесь нет никаких сюрпризов.

Найт продолжил свой репортаж для TMZ[5]5
  Онлайн-таблоид, принадлежащий компании WarnerMedia.


[Закрыть].

– Их отец – крутой художник – управляет этим художественным институтом для снобов в центре города. Честно? Я довожу себя до комы, повторяя тебе эту информацию, так что давай просто перейдем к сладкому: паршивая овца семьи приехала сюда на год, и каждый хочет откусить кусочек от этого милого ягненка.

С каждой секундой мясные метафоры становились все более жуткими. Кроме того, я очень хорошо знал, кто такой Эдгар Асталис.

– Предполагаю, что это та часть, где я должен изобразить какой-то интерес. – Моя челюсть дернулась, зубы застучали друг о друга. Он лгал. Никто здесь не хотел прикасаться к Леноре. Она слишком далеко отошла от образа обычной горячей девушки. Черные лохмотья. Подводка для глаз. Пирсинг на губе. Почему бы не подрочить на плакат Мэрилина Мэнсона и не сохранить презерватив?

Найт театрально закатил глаза.

– Чувак, ты действительно заставляешь меня произносить это по буквам. Я видел, как ты пожирал ее глазами, словно сошел с ума. – Он хлопнул меня по плечу, как какой-то старый, мудрый наставник. – Тебе повезет, если она не забеременеет после этого взгляда.

– Она выглядела знакомой, вот и все.

Так и есть, потому что я ждал, что она объявится, с той самой минуты, как ее сестра и отец приехали в этот город.

В школе.

В спортзале.

На вечеринках.

Это даже не имело смысла, но я все равно смотрел – даже на своих собственных вечеринках, где незваным гостям были не рады. Она напоминала темную тень, следовавшую за мной повсюду, и я всегда старался одержать верх в наших воображаемых отношениях. Черт, я даже порылся в ее дурацком профиле в Инстаграм и узнал, что она смотрела и слушала, просто чтобы лучше понять интересы Леноры и расколоть ее, если представится случай.