Текст книги "Каменная гостья"

Лада Лузина
Каменная гостья

Се ти?.. Ти упирицею прийшла, щоб з мене пити кров?

Леся Украïнка. Якова пiсня

Настал час, и улица затихла, так, словно в мире и не существовало людей – быстрый снег стер следы ног и машин, окна домов стали черными, отражающими лишь темный лик Вечного Города. И мужской голос, услышать который могли лишь немногие, произнес ясно и четко:

– Скоро нас ждет еще одна смерть. Так некстати, прямо на праздник… – Мужчина говорил на древнегреческом.

– Он будет сам виноват в своей гибели, – ответил его собеседник на персидском. – Прошла тысяча лет, а люди все так же неосторожны. Все так же не мудры. – Второй мужчина взглянул на повисшую над его головою сову – символ мудрости. Та громко ухнула в ответ.

– И все же его можно спасти, – раздался с другой стороны убежденный в своей правоте голос женский.

– Нужно спасти, – сердобольно сказала Вторая женщина. – Достаточно того, что мы потеряли ее… Кто-то должен спасти его.

– Тот, кто полюбит, – вдохновенно сказала женщина Третья.

– Нет. Он погибнет, – безрадостно предрекла Четвертая. – Поверьте, я знаю жизнь.

Невесть отчего ее слова вызвали у пятерых тихий смех. Четвертая же убежденно завершила:

– Он все равно умрет.

– Неужели? – расстроилась сердобольная Вторая. – Она не осмелится…

– Осмелится, – сказала Четвертая. – Она поцелует его. А он умрет.

– Умрет, – печально подтвердил мужчина, говоривший на греческом.

– Умрет, – подтвердил второй, говоривший на персидском, и опять посмотрел на сову – птица молча захлопала крыльями, соглашаясь с ним.

– Он умрет так же, как и она, – мрачно пообещала Четвертая. – Все будет так же, как на то Рождество…

– Нужно предупредить его, – сказала Вторая.

– Поздно, – сказала Четвертая. – Смотрите… Уже.

* * *

Святой вечер… Святой вечер… Рождество. И в доме так чисто, и натертые до блеска полы пахнут мастикой, и сестра Ольга играет на пианино из «Рождественской ночи» Миколы Лысенко. Раньше они играли эту композицию в четыре руки. А теперь у нее нет руки – ее руки похожи на увядшие цветы – ненужные, выброшенные цветы, умирающие на дороге.

Скоро мать положит на стол белый как снег обрус, поставит кутю и узвар. Скоро загорится огнями рождественское деревце. И все будут поздравлять друг друга: «Со Святым вечером… Будем здоровы!» И особенно часто ее. И желать здоровья и счастья ей будут особенно радостно. Ведь все знают, что она скоро умрет, чувствуют, что ей не дожить до другого Счастливого Рождества…

«Святой вечер, добрый вечер, добрым людям на здоровье», – скоро-скоро запоют за окном. Так же будут петь и через год, но уже без нее. Потому что она нездорова… Или она – просто не добрый человек? Потому никогда не любила Рождество, как другие. Каждый раз, когда кто-то говорил: «Скоро Святой вечер…», она вспоминала одно – больницу и боль. Операционный стол. Горящие под потолком холодные белые шары. Мигающий снег и белый Ботанический сад за узорным стеклом. Мертвый сад, мертвый Город. И маленькую еловую веточку в прозрачном стакане – ее поставила на тумбочку возле кровати добрая сестра милосердия. Сестра дала ей ангела с головкой из лаковой бумаги и сказала: «Скоро святой Николай. Молись, он помогает всем добрым детям. А потом будет Святой вечер…». Но ее не радовал ангел, и святой Николай не помог. Было больно… И душа наполнялась темнотой. Душа впитывала черную боль, как губка. Застарелая боль походила на темную запекшуюся кровь, новая, яркая – расплывалась в воздухе алым закатом. Алое солнце запуталось в ветвях Ботанического сада. Мир был красным от боли, похожим на ад.

В этот Город ее привезли, чтобы причинить ей лишь боль. Там, в больнице, ей было всего 10 лет. А сейчас 25… Будто кто-то отрезал ножом четверть века и решил: хватит с нее. Хватит, действительно хватит. Хватит уже этой боли. Больше она не видела почти ничего, запертая в четырехстенной темнице, прикованная к постели. Зима, Святки были для нее лишь стеклом с серебристым морозным рисунком. Любовь, молодость – только чужим радостным смехом на улице. Все, чем прекрасна человеческая жизнь, существовало для нее только там, за окном. Ей судилось умереть, не узнав любви, не познав ни одного поцелуя, лишь бесплодно мечтая о нем…

Она знала, что умирает. Знала, что смерть принесет с собой новые волны боли, и душа, запекшаяся от старых ран, сжималась в предчувствии ее. Душа умирала, не желая снова страдать. Душа каменела… И ей казалось: сама она давно стала камнем. Она знала: быть камнем намного проще…

Она не знала одного – ее смерть будет лишь новым рожденьем на свет.

* * *

– Уже, – сказала Четвертая женщина.

И остальные разом замолчали – на безлюдной улице Города появились два пешехода.

Хоть эта поздняя пара не могла их услышать, а кабы и могла – не услышала. Парень был пьян и по сей скорбной причине говорил очень громко, почти кричал, сам не замечая того. Девушка по той же причине отвечала ему на повышенных тонах:

– Ты обещал мне! Обещал!

– Я совершенно трезв, – заверил он, хватаясь за ближайшую стену.

– Ты пьяный…

– Нет.

– Да!

– Нет… И вообще, я тебя люблю!

– Нет, не любишь!

– Ты что?.. Да я за тебя что угодно. Голову отдам за тебя… Вот эту голову хочешь?

– Эту не хочу.

– Тогда какую тебе? – опешил парень.

Но его спутница не успела определиться с желаемой головой – пьяный забыл про нее, замер, открыл рот, расширил глаза, поспешно и безуспешно пытаясь навести резкость.

По стене дома напротив ползло существо. Оно было похоже на человека, но не было им – даже скалолазы не ползают так – существо двигалось по вертикальной поверхности с вихляющим проворством черной ящерицы. Огромной ящерицы… или маленького дракона, неприятно похожего на человека.

– Видишь… видишь… – вскрикнул парень.

Внезапно его плечи и ноги охватил серый страх. Что-то ужасное, невыносимое было в движении этого человекоподобного зверя, в неумолимости черной тени, ползущей… куда?

«Куда он ползет?»

– Что? – мельком взглянула девушка. – Там ничего нет…

– Оно ползет по стене… к кому-то в окно… Оно – есть! – внутри у парня стало нестерпимо – холодно-холодно.

– Пить надо меньше! Пойдем. – Девушка дернула его за рукав.

– Подожди… я хочу увидеть к кому. Нужно предупредить его!

– Не нужно!

Девушка, высокая, статная, встала перед ним, ее лицо, рассерженное и одновременно устало-отчаянное перекрыло ему дом напротив, запоздалое раскаяние, жалость к ней – перекрыли прочие чувства…

– Котик, прости меня, – завел он, как-то сразу забывая про тень. – Все! Последний раз… Обещаю!

– Сколько раз ты мне уже обещал?

Или ему просто хотелось забыть, заслонить лизнувший нутро темный страх чем-то живым и теплым, пусть и кричащим, рассерженным. Страх внутри растаял, как случайно проглоченная хрустальная льдинка. Сглотнув обиду, девушка взяла парня под руку.

– Ладно, пошли домой… Сможешь идти?

Черная тень скользнула в окно.

* * *

Всего три часа назад парень еще не был так беспомощно пьян, а девушка – так беспросветно несчастна. Уютно умостив подбородок ему на плечо, она улыбалась счастливой улыбкой собственницы.

– Не понимаю тебя… вас обоих, – говорил друг парня Руслан. – Вам скоро по тридцать. Зачем идти куда-то учиться?

– Мне интересно, – сказал парень. Его звали Сергеем.

– Мне тоже, – поддакнула Светлана.

Когда он был трезв, она соглашалась с ним всегда и во всем. Она предпочитала носить его убеждения, вкусы и даже одежду – рубахи и джинсы. У них был один размер и один взгляд на жизнь. А наличие собственного мелкого, но жизнестойкого бизнеса – небольшой типографии – оставляло Сергею массу свободного времени и позволяло развлекаться, как угодно душе: летом он успел получить диплом капитана яхт, осенью вознамерился выучиться вдруг на юриста. И, по правде, в данный момент Руслана раздражало иное.

– А ходить на вечеринки к малолеткам вам тоже интересно? – Он окинул взглядом пространство общежительской кухни. – Здесь же дети одни…

Студенческая общага свила гнездо в старом здании царских времен с трижды перекроенной за сто лет планировкой, и теперь трудно было понять, кто виновен в том, что местная кухня вполне могла служить небольшим актовым залом. И служила им – хоть больше всего она напоминала сейчас Руслану поляну с цыганским табором. Пространство заполняли стулья, табуретки, скамейки, стащенные сюда студентами со всех этажей, посредине были постелены коврики, матрасы и пляжные подстилки. На всем, на чем можно было сидеть, – сидели. Все, что можно было пить и курить, – курили и пили. Сквозняк гонял по кухонному залу чудовищную смесь запахов травы, дорогого табака, дешевых женских духов, прокисшего борща, котлет, бенгальских огней и хлопушек. Кто-то наигрывал на гитаре. Все девушки были принаряжены, в волосах многих из них сверкал новогодний дождик.

– И что мы, собственно, празднуем? – продолжал не понимать их Руслан. – Новый год давно прошел…

– Православное Рождество, – сказала Светлана.

– Оно было вчера или позавчера.

– Рождество празднуют несколько дней, – просветила его девушка.

– Да и какая разница? – пожал левым, свободным от Светы плечом Сергей.

– Точно, – согласился Руслан. – Никакой. Не понимаю тебя. Если бы ты пришел сюда…

Он не договорил из-за Светы. Хотел же сказать: «Если бы ты пришел сюда искать бабу, я б тебя понял». Легкодоступных, подвыпивших, полураздетых девиц в совершенно не православных и не рождественских маечках с тонкими бретельками, коротких платьях и юбках здесь было сколько угодно. Но Сергею угодно их не было. Он стоял в стороне, у окна, с видом бывалого мудрого кота наблюдая за подвижным студенческим муравейником. Светлана, усевшаяся на подоконник за ним, обвивала его сзади руками и ногами в ковбойских сапожках. Она тоже походила на счастливую кошку, сладко дремлющую, сжимая в лапах любимый клубок. И что-что, а причину их довольства Руслан понимал превосходно. Он завидовал Сергею. Ему всегда нравились такие, как Света. Собственно, только такие и нравились. Поскольку, как ни крути, есть женщины, а есть красивые женщины – и с этим ничего не поделаешь.

Все женщины делятся на три категории: 1) «Не о чем говорить», 2) «Ничего себе» и 3) «Ух ты!..». О первых и впрямь говорить не стоит – их искренне жаль. Но и пожалеть их ты толком не успеваешь – взглянув на таких, сразу забываешь. «Ничего себе» – в природе больше всего. И большинство из них из кожи вон лезет, пытаясь перейти в разряд «Ух ты!..» или хотя бы казаться такими. Но настоящих «Ух ты!..» ты ни с кем не спутаешь. Поскольку «Ух ты!..» – это состояние души и, конечно же, тела. Встреча с «Ух ты!..» – как два удара, одновременно в пах и под дых. Как тут перепутать? Либо тебя ударили, либо нет.

До Светы у Сергея была «Ничего себе» Эрика. Невысокая, веселая, со смазливой задорной мордочкой. Но когда к ним впервые подошла Света, Руслан сразу смекнул: у «Ничего себе» больше нет шансов. Рядом с высокой Светланой Эрика вдруг стала казаться лилипуткой – ноги ее сделались невыносимо короткими, грудь, в сравнении со Светиным третьим размером, исчезла вообще, волосы стали бесцветными, тусклыми. Руслан не ошибся. Эрика стала историей в тот же вечер – Сергей ушел со Светой и больше не расставался с ней. И Руслан не расстался бы, если б ему досталась такая… И не шлялся бы по глупым студенческим вечеринкам.

Внезапно под грудью противно чмокнуло – он понял вдруг, чтó Сергей сейчас скажет в ответ и что услышать это будет неприятно, понял, зачем они пришли сюда и притащили его…

– Это я тебя не понимаю, – оправдал худшие ожиданья Сергей. – Чего ты с нами стоишь? Смотри, сколько красавиц! Хватай любую. А я пока выпью. Свет, принеси мне бутылку пива…

– Это же пятая, – обеспокоилась Света. – Ты мне обещал…

– И мне тоже, – раздраженно сказал Руслан. – Обещал не сватать меня. Я что, старая дева?

– А кто? – невежливо гыкнул Сергей и оправился: – Я не про деву. Кто, если не я? Ты и Новый год один встретил, и на Рождество работал где-то всю ночь. А это, прости, уже диагноз. И выглядишь ты, прости, друг, очень плохо. С тех пор, как расстался с той… не помню имени, стал, как Кощей – кожа да кости. Без женщин всегда так… Свет, ну я прошу, принеси пива… Последняя, я обещаю.

– Твоим обещаниям верить нельзя, – сказал Руслан, когда та отошла. И хотел добавить: «Зря ты с ней так. Такая девушка…» Но не успел.

– А ты мне не верь, – быстро сказал Сергей. – Ты меня лучше послушай. Хватит на мою Свету таращиться. Я ж знаю, на каких ты ведешься… Я тебя с пятого класса знаю, и вкус у тебя не изменился с тех пор. И ничего не изменилось – такие на тебя и не смотрят. И никогда не смотрели. Прости… Я понимаю: сам себе не прикажешь, на кого западать. Но сидеть голодным – не лучше. Смирись, что такие тебе не по зубам, пошли их на хрен… Снижай планку. В мире море других женщин, и они тоже ничего себе…

– Вот именно, – сказал Руслан, – ничего…

И замолчал, оглох и ослеп, получив два классических удара – в пах и под дых.

В карнавально-кухонной студенческой толчее образовалась прореха, и он увидел ее.

«Ух ты!..» стояла у противоположной стены – высокая, тонкая, большеглазая, в вызывающем маскарадном наряде. Обнаженную грудь прикрывала паутина мохнатого дождика, длинные ноги открывал обширный разрез длинной юбки с замысловатым восточным поясом. Она смотрела прямо на него – прямым взглядом, без улыбки, кокетства, деланной страсти.

– Видишь ее? – спросил Руслан.

– Кого? – живо заинтересовался Сергей.

Но тут с расстеленного посреди кухни потертого коврика вскочил парень с гитарой и врезал какой-то студенческий марш, явно сварганенный некогда на этой же кухне:

 
Выпьем друзья
За то, чтоб ты, я,
Все всегда на отлично сдавали
И девчат по ночам целовали,
И на пары не просыпали…
 

За ним, словно выросший мигом сказочный лес, поднялись остальные, закрывая от Руслана «ухтышку» у противоположной стены. Он ринулся к ней в обход – но там, где три секунды назад стояла «Ух ты!..», уже образовалась целующаяся парочка из двух блондинистых девушек. Руслан попытался обойти их справа – путь ему преградила табуретка, на нее вскарабкалась пьяная в дубль девица с проржавевшим топориком для рубки мяса в руках.

– Я знаю классную традицию! – оповестила она. – На Рождество все деревья оживают и понимают человеческий язык. И нужно идти в сад и пугать их, чтоб они классно родили. Ну, плодоносили… Вот так, – показательно замахнулась она и проговорила грозным заплетающимся голосом. – Если не будешь родить, я тебя срублю… Идемте пугать наш каштан во дворе!

– А что, каштан должен родить тебе? – смеясь, спросил кто-то.

– Каштаны… Идем. Мы еще никогда наш каштан не пугали!..

С трудом протискиваясь сквозь толпу, Руслан сделал круг по безразмерной общежительской кухне – безрезультатно. «Ух ты!..» исчезла. Волнуясь, он начал расспрашивать первого подвернувшегося под руку студента, пытаясь описать ее: «Красивая, высокая, с грудью и дождиком, с длинными ногами». Но стоило произнести это вслух, понял: поиск не увенчается успехом.

Описание красоты всегда звучит банально – длинные ноги, большая грудь, большие глаза… А вот удар под дых никогда, никогда не бывает банальным.

* * *

Через час он был дома. Уходя, он оставил уже начавшим ссору Сергею и Свете бесперспективную просьбу сыскать его ух-ты-девушку и унес с собой безнадежность – странное, едкое поджелудочное чувство – точно ему был дан один-единственный шанс, а он утратил его.

Зайдя в дом, он включил свет, обогреватель, телевизор, компьютер – патентованный комплекс противоядий от одиночества и отсутствия чужого тепла. Было неприятно – так бывает, когда бунтует живот от несварения желудка. Но бывает и несварение чувств, несварение событий. Он не мог понять, какое событие тому стало виной: слова Сергея о завышенной планке, пропавшая девушка.

По телевизору шел старый советский фильм. «Когда делаешь предложение одной женщине, не нужно вспоминать о другой», – поучала героя умная мама. Руслан лег на диван и стремительным штопором полетел в черный колодец сна… Он знал: нужно встать, выключить свет, обогреватель, телевизор, но не мог – он летел в глубину. И уже пропетая песня упрямо продолжала звучать в его памяти, и он не мог понять, слышит или видит ее…

 
Но внезапно по портьере пробежит прозренья дрожь.
Тишину шагами меря, тишину шагами меря,
Тишину шагами меря, ты как будущность войдешь…
 

Но чувствовал: на дне колодца, в самых сладких глубинах сна, его ждала Она.

* * *

– Пуфик, Пуфик, ты где?!! – Даша Чуб сорвала подушку с кресла, затем заглянула под него.

– А можно кричать чуть потише, не с таким надрывом? – сидя за тонконогим дамским бюро у окна Катерина Дображанская листала толстый справочник «Киев».

– Ясно, тебе все равно, что у меня кошка пропала, – громогласно обвинила ее Землепотрясная Даша. – Я пришла, а ее нет… А она меня всегда сразу встречает. Бегемотик, ты не знаешь, где Пуф?

Развалившийся на ковре черный кот Бегемот приоткрыл один глаз, окинул Чуб презрительно-зеленым взглядом и снова зажмурился – он не считал себя обязанным удостаивать Трех разговором. Белладонна же, знающая ответ на любой заковыристый вопрос, к Дашиному несчастью, отсутствовала.

– ПУ-УФИК!!! – взвыла Чуб что есть мочи.

Лежащий на диване скомканный плед слегка пошевелился – Даша быстро подняла его, но Изиды Пуфик там не было – лишь подозрительно круглый и крупный комок под покрывалом. Стащить с дивана застегнутое на множество пуговиц покрывало-чехол выявилось делом нелегким, но не безрезультатным – рыжая кошка лежала там, свернувшись в плотный и зябкий клубок, и смотрела на разоблачившую ее Чуб с явным укором.

– Ты б, доця, еще под обивку забралась, – с облегчением вздохнула «мама». – Разве у нас так холодно?.. – Даша подхватила Пуфик на руки и утеплила ее пребывание там жаркими объятиями. Кошка довольно замурчала.

– Да уж не жарко, – сказала Катя.

В обдуваемую всеми ветрами Башню Киевиц на Ярославовом валу, 1, прокралась зима, дула в узкие щелки, похлопывая по плечам холодной изморозью, вынуждая смотреть на переставшие быть прозрачными белоузорные стекла и вспоминать, что за ними караулит лютый мороз… Сквозняк подул с другой стороны – входная дверь отворилась, впуская в квартиру краснощекую Машу с сизым, но взбудораженным носом.

– Даша! Как здорово, что ты здесь, – возликовала она. – Я получила задание. Можешь помочь?

– Как задание? А что, на Горе больше дежурить не надо? Теперь Киев будет напрямую давать нам задания? Через тебя? – не без обиды спросила Землепотрясная Даша.

– Нет, нет, – замямлила младшая из Киевиц, пытаясь замять свою значимость. – Это не Киев. Дом. Один дом. Я вчера ночью услышала голос. Он молил меня: «Любви, любви…»

– То есть дом недостаточно любят? – поняла Даша. – Ему что, нужна реставрация?

– Нет. Он назвал мне номер квартиры. Я утром попросила Василису помочь – ее девочки все разузнали. В квартире живет парень лет 28. Один, без девушки…

– И дом беспокоится, что у него нет любви? – изумилась Чуб. – Какая дивная заботливость! А почему-то наш дом не беспокоится, что любви нет у меня?

Маша Ковалева неловко замолчала. Не отрывая взгляда от книги, Катерина недовольно нахмурилась.

– Это вы про мою помолвку с Демоном? – раскумекала их молчание Даша. – Так он же исчез. И я с ним не собираюсь вообще… Всем понятно, что брак будет фиктивным.

– А ему это тоже понятно? – сухо спросила Катя.

– Не знаю. Мы с ним не говорили об этом, – булькнула Чуб. – Так что, нам нужно теперь организовать тому парню личную жизнь? – обратилась она к Маше.

– Вряд ли. Пока ничего не ясно. Поэтому я и прошу тебя, если тебе не сложно, пожалуйста, сходи, разведай… хоть что-то. Похоже, необычное дело. Слишком на первый взгляд все обычно. Живет себе парень…

– Обычный, – прибавила Даша.

– Абсолютно ничем не выдающийся, – подтвердила студентка. – Не красавец и не урод. Зарабатывает не много, не мало. Живет не слишком счастливо, но и не несчастно. В общем, обычно живет. Женщины у него тоже бывают, но как-то не задерживаются…

– Обычное дело, – кивнула Чуб.

– И дом вроде обычный. Никто из значимых людей там не жил, никаких известных событий в нем не происходило. Но такого еще не бывало, чтоб дом, словно мамка, сам беспокоился о своем квартиранте.

– А почему именно я должна идти к нему? – Даша показательно покосилась на отстраненную красавицу Катю.

– Потому что ты самая коммуникабельная. Ты знаешь, я совсем не такая, как ты. – Сладкая речь Маши не была лестью – в жанре лобового знакомства Чуб не было равных.

– А почему я, а не Катя? – потребовала добавочной лести Чуб. – Хотя ты права: с Катей мы ему личную жизнь не наладим. Он в нее влюбится с порога, сразу поймет, что все безнадежно, пойдет и повесится.

– А кроме того, я занята, – добавила причин Дображанская. – Как ни странно, меня тоже попросили заняться одним домом…

– Что, тоже Город? Он уже и с тобой говорит?! – едва не подпрыгнула Чуб.

– Нет, один мой коллега – Дмитрий Андреевич, очень приметный бизнесмен, попросил меня о консультации. Вот только мой дом – и необычный, и очень известный. Замок Ричарда на Андреевском спуске.

– Самый известный в Киеве дом с привидениями? – бравурно выдала Даша. – И что твой мужик от него хочет?

– Не знаю. Но дом может интересовать его только как бизнес-проект, – Дображанская отложила справочник «Киев». – Маша, ты что-нибудь знаешь о Ричарде?

– Только то, что написано во всех путеводителях и газетных статьях, – сказала студентка исторического факультета. – Замок Ричарда считается проклятым. Когда его строили, дом едва не уничтожил страшный пожар. Когда достроили, его владельца убили при неизвестных обстоятельствах. Когда вдова сдала дом внаем, жильцы начали жаловаться, что по ночам слышат страшные звуки и стоны. Бóльшая часть состоятельных семей немедленно съехала… Считается, что вдова не доплатила мастерам, а те в отместку подложили яичную скорлупу в дымоход. Тебе этот фокус отлично известен. Когда трубу очистили, странные крики прекратились, в доме поселилось несколько известных художников… А вскоре случилась революция и Замок стал детским приютом, потом коммуналкой.

– Замок стал коммунальной квартирой? – подивилась метаморфозе Даша.

– Тогда его еще не называли Замком. «Замком короля Ричарда Львиное Сердце» его прозвал писатель Виктор Некрасов. Без всяких оснований – за романтический вид. Но имя прижилось. А в 1983-м дом расселили, отреставрировали. В нем собирались сделать гостиницу… Но непонятно почему уже почти тридцать лет дом стоит пустой и живут в нем лишь сквозняки и городские легенды…

* * *

– …пока в нем живут лишь сторожа, – попросивший Дображанскую об услуге Дмитрий Андреевич был не столь романтичен, как Маша, но куда более конкретен – в его папке жило множество цифр. – А ведь дом знаменитый, – сказал он. – Знаковый! Символ Андреевского спуска! Один из символов Киева. И уже благодаря этому мог приносить бы доход, невзирая на все недостатки. Он не так уж велик: в свое время здесь было всего двадцать квартир размером от одной до пяти комнат, плюс одна одиннадцатикомнатная. Нет нормального подъезда, нет места для стоянки. Парадная дверь слишком низкая, узкая, будто и правда ведет в средневековый замок… Но, несмотря ни на что, я знаю: жить тут пожелали бы многие. А привидений, о которых так любят писать в газетах, здесь точно нет… Ни один из сторожей не слышал по ночам никаких подозрительных звуков.

Дображанская подошла к выходившему на задний двор окну Замка – сердце екнуло и сладко заныло: вид отсюда открывался прекрасный, на Днепр, на Левый берег, на крыши Подола. Она словила себя на мысли, что и сама б не отказалась купить тут квартиру – ту самую, в одиннадцать комнат. Но возвышавшийся над Андреевским спуском остробашенный Замок Ричарда Львиное Сердце, или попросту Ричард, отреставрированный десятилетье назад, новенький, но уже облупившийся, оставался таким же неприступным для людей.

– Отчего вы попросили о консультации именно меня? – полюбопытствовала Катерина. – Вы занимаетесь недвижимостью много лет и разбираетесь в ней намного лучше, чем я.

– О вас говорят разное, – обтекаемо ответил Дмитрий Андреевич. Ему было лет пятьдесят, и седины в его волосах было больше, чем черноты, а его внешность могла б показаться ничем не примечательной, кабы не цепкий, немного тяжелый и давящий взгляд.

Катерина Дображанская приняла его предложение из любопытства – любопытной показалась и просьба, и сам человек. В своих кругах он славился тем, что, вкладывая средства порой в самые спорные проекты, ни разу не ошибался, всегда получая наилучший навар.

– Например, говорят, что я ведьма? – облегчила ему откровенность шуткою Катя.

Дмитрий Андреевич не улыбнулся.

– И это тоже. А еще говорят, что у вас есть звериное чутье. В ведьм я не верю, а вот в чутье… с домом что-то не так.

– Значит, вы все же верите в мистику? – удивилась она.

– Я не верю ни в мистику, ни в привидений, – решительно опроверг он. – Я верю лишь собственным глазам. А они видят, что дом пуст… Почему? В начале 90-х его купил американец украинского происхождения Юрий Чопивский, правнук министра финансов УНР. Заплатил миллион. Вложил средства в реставрацию. И внезапно исчез… Он жаловался на каких-то чиновников, требовавших взятку, потом все принялись сетовать на кризис. Но помилуйте, Екатерина Михайловна, мы с вами знаем: чиновники во все века будут требовать взятки. А дом был отреставрирован не в кризис, а в самый разгар строительного бума, когда престижные квартиры уходили за миллионы со свистом… И что же? Один из самых известных домов в наипрестижнейшем месте как и стоял, так и стоит пустой. И так год за годом.

«Как будто Замок не желает пускать нас в себя, а впустив, сразу пытается выжить обратно, – подумала Катя. – И так было со дня постройки. Нет, раньше, еще когда он только начал строиться, возник пожар. Выходит, еще до начала строительства случилось что-то… Что же?»

Катерина не знала. Не предполагала. Потому сказала, давая себе время подумать:

– Позвольте мне оглядеться здесь.

– Буду признателен, – ответил Дмитрий Андреевич, и Катю умилила его слегка деланная светскость. – Заодно взгляните на это. – Он открыл папку и подал Катерине бумагу с дотошной хронологической таблицей.

1902 – начались строительные работы. Выяснилось, что архитектурный проект был украден.

1904 – строительство подходило к концу. Из-за небрежности двух рабочих произошел пожар. Рабочие погибли. От дома остались лишь капитальные стены.

В конце 1904 – дом был завершен. Оказалось, что городская управа не давала разрешения на его строительство…

С самого начала дом вел себя кое-как, не желая подчиняться человеческим законам. Дом-вор. Дом-убийца. Дом-хулиган… Но разве в биографии большинства доходных домов не случалось подобного? Строительство – бизнес. А бизнес – не бывает стерильно чистым.

Дображанская прошлась по пустым комнатам Замка. В отличие от изысканного фасада в стиле английской неоготики, интерьеры не отличались особым изыском – гладкие стены, гладкие потолки – после полувека коммуналки в нем не осталось архитектурных красот. Лестница, ведшая Катю с этажа на этаж, была похожа на самую обычную лестницу в стандартном позднесоветском доме. Фасадные окна выходили на Андреевский спуск, гостиницу «Андреевскую», где располагался Катин офис, и Замковую гору, известную киевлянам как Лысая Гора. На подоконнике стояли оставшиеся, возможно, от прежних жильцов, завернутые в пыльный целлофан портреты Леси Украинки и Тараса Шевченко, старый синий термос и чашка с отбитой ручкой. Над Лысой Горой кружил снег.

Старшая из трех Киевиц знала об истинных функциях Лыски не понаслышке. Но нынче ведьмацкая Гора была не лысой, а пушистой и белой. Белые склоны, сказочно-белые, облепленные инеем ветви деревьев. И все же, ни пушистой, ни белой по характеру их Гора не была… Может, зря Дмитрий не верил в ведьм? Может, излишне близкое соседство с их Лысой и объясняет все?

Гора вздыбилась – с Днепра подул ветер, взбивая глубокий снег. Внезапно в Замке стало очень холодно. Дом словно заключила в объятия зима, прижала к груди, обняла пышными белыми ледяными руками, обволокла струящимися волосами – за окном понеслись косые космы мелких снежинок. Чудный вид исчез, словно кто-то затер его пальцем…

Катя знобливо поежилась и пошла наверх, под самую крышу. Пол мансарды устилал закаменевший птичий помет. Узкобедрый коридор привел Дображанскую к башне. Знаменитая башенка Замка Ричарда, стройная фигурка которой украшала все классические снимки Андреевского спуска, оказалась изнутри небольшой и полой – декоративной. В нее невозможно было подняться, лишь смотреть снизу на уходящую ввысь пустоту, перечеркнутую множеством деревянных балок, на одной из которых сидели два нахохлившихся голубя. Сверху, из щелей, на Катю летели редкие снежинки.

Она услышала, как в деревянные стены башни ударил ветер. И вдруг Башня тихо запела… Что-то еле слышное, тягучее, похожее на заунывную балладу. Ветер снова ударил по узкой башне, как по струне, песня стала громче, и Кате показалось, что она даже различает слова:

 
Мой Ричард… добрый… моя королева…
Мой Ричард… моя королева…
 

Но отделить реальное от кажущегося она не смогла. Как раз в это время оказавшийся вдруг совсем рядом мужской голос сказал:

– Ричард Львиное Сердце – добрый король из «Айвенго». Романы про королев, королей, рыцарей нравились мальчикам. А дом действительно похож на замок: башни, стены с зубцами, окошки-бойницы. Вот мальчишки и прозвали его Замком Ричарда…

Кажется, это был голос сторожа, впустившего их сюда:

– Хоть есть еще одна версия происхождения прозвища…

– Какая же? – спросил Дмитрий Андреевич.

– Говорят, ровно столько, сколько существовала коммуналка, в ней жил старый пройдошистый польский еврей Ричард. Он-то и был истинным королем этого замка. Когда он умер, дом сразу расселили… А на пятом этаже до революции в Замке жил известный художник – племянник Тараса Шевченко Фотий Красицкий…

– Екатерина Михайловна, вы здесь? – позвал ее Дмитрий Андреевич. – Я забыл вас представить, – сказал он, когда Дображанская вышла к ним, – местный сторож Агапий. В прошлом – художник с Андреевского.

– Так уж сложилась жизнь, – сказал Агапий, и Кате показалось, что произносить эту фразу для него привычно и не особенно грустно. – Могу нарисовать ваш портрет. За весьма условную плату. Или даже бесплатно… Такую красавицу, как вы, редко встретишь.

– Спасибо, не надо, – сказала Катерина.

Втроем они молча спустились на первый этаж, представлявший собой огромный пустой зал. Катя кашлянула.

– Я вижу: вы совершенно замерзли, – проявил заботу Дмитрий Андреевич. – Если вы заболеете из-за меня, я себе не прощу… Я говорил: меня интересуют еще два дома… Но, с вашего позволения, я покажу вам их завтра. Подвезти вас куда-то?