Текст книги "Остров собачьей радости"

Нестандартный дефицит

Память перелистывает воспоминания как страницы альбома с немного стёртыми от времени фотографиями: лето, южный приморский город, неказистый дворик, вдоль и поперёк увешанный постиранным бельём, комната с короткими, пляшущими на ветру занавесками, посредине – огромный сундук, от которого пахнет нафталином и заброшенным подвалом одновременно. Чтобы попасть в дом, нужно было пробраться через лабиринт мокрых простыней, рубашек, штанов, то и дело раздающих тебе влажные пощёчины. Казалось, что местные хозяйки стирают весь день напролёт.

Мне было лет пять-шесть, не больше. Мы с родителями снимали комнату в одном из двухэтажных домов в старом Батуми. Комнатка была маленькая, неказистая, почти каморка, но зато дешёвая и до моря рукой подать. Море врывалось в наше окно круглосуточно – гомоном пляжа, криками чаек, шелестом ночного прибоя, подкидывало дырявые – счастливые – камушки и гладко вылизанные бутылочные осколки.

Первое, что я сделала, оказавшись на новом месте, – залезла на сундук и заявила, что спать буду только на нём. Родители идею не оценили, поскольку в качестве кровати этот объект был слишком высок для маленького ребёнка, но я была непреклонна. В конце концов они махнули рукой и надули пляжный матрас – на случай, если я все-таки свалюсь со своего царского ложа, что и произошло в первую же ночь. Но свежий воздух, бесконечные купания и сытный ужин сделали мой сон настолько крепким, что от моего полёта проснулись все, кроме меня. Я же благополучно «приматрасилась», даже не открыв глаз.

В Батуми мне нравилось всё: пахучие азалии, розовой пеной облепившие город; тёплое серовато-зелёное море, до которого папа нёс меня на руках, – слишком горячо было бежать по раскаленной гальке; приторно-сладкий вкус тягучей чурчхелы со спрятанными внутри орехами. И даже громкоголосая хозяйка дома Манана, которая пыталась задушить меня в объятьях при каждой встрече. «Ай, какой красывый дэвочка!» – восклицала она и совала мне в руки сливу или персик. В этом городе всё было прекрасно кроме одного: в нём не было молока.

В это сложно поверить, как и понять причину такого нестандартного дефицита. То ли на местном молокозаводе сломался конвейер, то ли доярки устроили забастовку, то ли аджарские коровы околели все разом от какой-то неведомой болезни, – теперь и не угадаешь. Молоком я привыкла запивать практически всё – от борща до жареной рыбы. Без него я жестоко страдала, и весь наш отпуск был омрачен бесконечными поисками моего любимого напитка. Мы действовали так: приходили в какое-нибудь кафе и разыгрывали спектакль, главным персонажем которого был несчастный ребёнок, а второстепенным – мама или папа в зависимости от того, кто нас обслуживал, – официант или официантка. Сценария было два: родители либо нещадно кокетничали с работниками батумского общепита, либо заламывали руки и умоляли спасти их единственную дочь: не найдётся ли у вас хоть капелька молока? Я же прижимала к груди панамку и смотрела на весь этот балаган глазами, полными грусти и надежды. Официантки строили папе глазки и сочувственно пожимали плечами, официанты цокали языком и осыпали маму комплиментами, но ни те, ни другие помочь не могли. Молока ни у кого не было – как корова языком слизала!

И только один раз нам несказанно повезло. Разомлевший от маминых стенаний повар принёс мне из кухни целый стакан, наполненный вожделенным напитком. И ровно в этот момент мне захотелось писать. Мама, чтобы сберечь бесценный дар от чужих глаз, прикрыла стакан моей панамкой и повела меня в туалет. Когда мы вернулись, я схватила панамку и потянула её к себе. Мама вскрикнула, папа попытался остановить мою руку, но было поздно: стакан свалился на бетонный пол и, взвизгнув от негодования, разлетелся на тысячи мелких осколков.

Мы с мамой рыдали в голос, папа пытался успокоить нас обеих, сердобольные посетители кафе засыпали меня конфетами, кто-то налил папе стакан чачи. Мы были безутешны и ушли, даже не поев. Вечером я заявила родителям, что никогда и ни за что больше не поеду на это дурацкое море, если на нём не будет хотя бы одной нормальной коровы.

На следующий день в магазины Батуми завезли молоко.

Коварный «Пуазон»

Если бы моя мама попала в современный торговый центр, она наверняка бы решила, что видит сон или умерла и попала в рай. А если бы ей каким-то непостижимым образом достались туфли от Шанель или сумка от Гуччи, она поставила бы их в сервант рядом с кузнецовским фарфором и любовалась издалека, опасаясь спугнуть как зыбкое утреннее сновидение. Модный кругозор рядовых советских женщин был сильно ограничен. Они, безусловно, знали о существовании французских домов моды – как знают о галактике Андромеды или племени маори, но не особо страдали от их отсутствия в своей жизни. Не будешь же ты переживать из-за того, что никогда не долетишь до Альфы Центавра и не спляшешь тотемный танец с гвинейскими папуасами?

Но был один волею случая прорвавшийся на наш рынок товар, о котором мечтала каждая женщина в СССР от шестнадцати лет и старше. Нет, это были не капроновые колготки, не американские джинсы и даже не афганские дубленки. Символом роскоши были французские духи. Именно они позволяли женщине любого возраста и размера чувствовать себя королевой при отсутствии брендовых вещей и изящных туфель.

До провинции вроде нашей такой сверхдефицитный товар не доходил – его продавали только в Москве, и духи приходилось «доставать» с большой переплатой. За небольшой флакончик нужно было отдать как минимум ползарплаты. Папа копил почти целый год и на тридцатипятилетний юбилей подарил маме легендарный «Пуазон» от Кристиана Диора. Мама использовала духи по крошечной капле – этого было вполне достаточно, чтобы свести с ума всех пассажиров троллейбуса, весь коллектив её музыкальной школы и даже пару сотен зрителей кинотеатра. Удушающе сладкий, тяжёлый аромат никого не оставлял равнодушным. Кто-то обожал его до фанатизма, а кто-то распахивал окна, учуяв ненавистный флёр. Спустя много лет я узнала, что в Европе на пике популярности диоровского шедевра в некоторых общественных местах щадили обонятельные рецепторы окружающих и на входе вешали таблички: «Женщинам с “Пуазоном” вход воспрещён».

Для меня этот знаменитый аромат был предметом экстатического восторга и страстного вожделения. Мне было лет одиннадцать, и строго настрого запрещалось брать в руки невероятной красоты фиолетовый флакон в форме яблока. Поэтому время от времени я открывала шкаф с маминым вещами и с упоением вдыхала густой сливовый запах, которым благоухали её платья и кофточки. Иногда мама в порыве щедрости мазала мне каплю на макушку, после чего я распрямляла спину и ходила так, будто на моей голове выросла корона.

Однажды я всё-таки не удержалась: в гости пришли подруги, и мне ужасно захотелось похвастаться маминым сокровищем. Дома никого не было, и я решилась открыть флакон, предупредив подруг, что нюхать духи можно только из моих рук. Девочки послушно выстроились кружком и, затаив дыхание, наблюдали, как я дрожащими руками вытаскиваю из малахитового цвета коробочки запретный плод. В фильме «Пятый элемент» Люка Бессона есть сцена, где Брюс Уиллис пытается включить волшебные камни, чтобы с их помощью спасти мир. Он должен зажечь огонь, и у него в запасе одна единственная спичка. «Замрите», – говорит он своим спутникам и чиркает по коробку. А в этот момент все остальные герои задерживают дыхание и в ужасе распахивают глаза. Именно так смотрели на меня мои подружки, когда моя рука потянула заветную крышечку. В этот момент раздался звонок в дверь, я дёрнулась от неожиданности, и флакон коварно выскользнул из моих рук.

«Чем это у вас тут пахнет?» – с удивлением спросила соседка, пытаясь просунуть нос в дверной проём. Тётя Света периодически заходила «одалживаться» разными мелочами – то луком, то солью, то подсолнечным маслом. Бабушка её терпеть не могла и называла «подъедалой». Тетя Света работала уборщицей в школе, у неё было трое детей и муж алкоголик, мои родители её всегда жалели и в просьбах не отказывали. Схватив пару луковиц и три картошины, я сунула их в руки тёти Светы, резко захлопнула дверь и побежала назад ликвидировать последствия своего необдуманного поступка.

Масштаб катастрофы был ужасающим: больше половины флакона расплескалось на пол. Гостьи мои впали в ступор: поджав ноги, они сидели на диване и не могли вымолвить ни слова. Я схватилась за голову и стала судорожно соображать, как собрать драгоценную жидкость. Аптечка! – вдруг осенило меня, и вскоре я вооружила оцепеневших подруг предметами скорой помощи. Одной достался стеклянный шприц без иголки, другой – пипетка, я же вооружилась бабушкиной клизмой. Мы ползали на коленках и пытались «всосать» растёкшиеся по полу капли. Через полчаса жидкости во флаконе прибавилось на пару миллиметров, а мы, одурманенные «Пуазоном», были на грани обморока. Чтобы сохранить бесценную влагу, я открыла шкаф, вытащила оттуда всю мамину одежду и протерла пол каждым предметом гардероба. Мой мозг был на грани отключки. В приступе надвигающегося безумия я отполировала линолеум собачьей подстилкой.

Так нас и застали родители: красные от усердия, растрёпанные, полузадохнувшиеся, с клизмой, шприцом и пипеткой, в ворохе разбросанной на полу одежды.

Коварный аромат категорически не желал выветриваться из квартиры – Кристиан Диор не зря получил за него парфюмерный «Оскар». Несколько месяцев мама пахла «Пуазоном» и дома, и на работе, и в очереди за колбасой. Никакие стирки не помогали. Собака переселилась под стол на кухню, а тётя Света ещё долго рассказывала соседям о том, как я невежливо захлопнула дверь перед самым её носом. Не зря её бабушка «подъедалой» называла!

Как я не стала…

Как я не стала гимнасткой

В шесть лет я впервые увидела выступление художественных гимнасток. Бабушка смотрела по телевизору какой-то чемпионат, а я, пробегая мимо, обратила внимание на гуттаперчевых девушек, которые подбрасывали вверх разные предметы. Мячи улетали в небо, а потом загадочным образом снова оказывались у спортсменок в руках. Девушки прыгали через обруч, а ноги у них при этом двигались, как у моей плюшевой обезьянки – в разные стороны, куда ни потянешь. Телевизор был крохотный, чёрно-белый, перед ним в качестве увеличительной линзы стоял выгнутый дугой аквариум, наполненный водой. Чтобы вода не портилась, на дно бросали серебряные монеты. Благодаря аквариуму изображение на экране становилось чуть больше, но при этом менее чётким, так что выбирать приходилось из двух зол. Мне было всё равно. Я стояла посреди комнаты, будто в гипнотическом трансе, и не могла оторвать взгляд от экрана. Я не соблазнилась даже куском любимого пирога со сливовым повидлом и всё смотрела и смотрела заворожённо на мелькающие ноги, вспархивающие руки и змеевидные ленты, скользящие в безумной пляске вокруг танцующих тел.

Просмотрев выступления до самого конца, я твердо заявила родителям, что хочу заниматься художественной гимнастикой. Папа, почесав затылок, потрепал меня по пухлой щёчке и предложил рассмотреть альтернативу – бальные танцы. Я категорически отказалась. Чем бы дитя ни тешилось – решила мама и отвела меня в спортивную секцию при Дворце пионеров. Тренер, похожая на оголодавшую кошку, поджала губы и посмотрела на меня несколько скептически: худобой я, мягко говоря, не отличалась, да и возраст для старта был уже почти пенсионерский. Но, увидев фанатичный блеск в моих глазах, она смягчилась и велела приходить в конце августа, когда начнётся новый набор. «Не переживай, – утешили меня родители, – всего пару месяцев осталось подождать», – и отправили меня на пол-лета к бабушке с дедушкой в российскую провинцию. Мама сдала меня из рук в руки и, уезжая домой, наказала ребёнка не перекармливать и танцевальный энтузиазм всячески поощрять.

Бабушка твёрдо пообещала и то и другое и на следующий день повезла меня в соседнюю деревню напоить «чахлое» дитятко свеженадоенным коровьим молоком. Бабушка с двумя маленькими детьми (одним из них был мой новорождённый папа) пережила голодную эвакуацию и, глядя на меня, была твёрдо уверена, что просто обязана спасти ребёнка если не от голода, то от хронического недоедания. К молоку полагалась горячая булочка. Как сейчас помню большую эмалированную кружку, которую я держала обеими руками, запах деревянного, нагретого солнцем стола с двумя широкими лавками по бокам и сладкий вкус тёплого молока, стекавшего по моему подбородку. Во дворе гостеприимного дома росла малина – огромный куст, высаженный на месте бывшего нужника и разросшийся на благодатной почве до гигантских размеров. Ягоды на нём вызревали размером с небольшой абрикос. Бабушка приносила мне полную миску, садилась напротив и, подперев щёку рукой, с благоговением наблюдала, как малина исчезает в моём желудке. Прихватив с собой свежеощипанную курочку, мы отправлялись домой. Дома бабушка готовила наваристый суп с манными клецками и, подкладывая мне добавку, слушала мои рассказы о мячах, булавах и лентах. Я во всех красках описывала ей трико, которое мне купит мама, – розовое, с блёстками, а она одобрительно кивала и мысленно составляла меню на следующий день. После обеда был тихий час (ибо с набитым пузом особо не потанцуешь), а вечером, отправляясь в парк на прогулку, я размышляла о том, какое мороженое мне сегодня выбрать – пломбир, клубничное или шоколадное?

В середине августа бабушка привезла меня домой. Родители встречали нас на вокзале. Когда я вышла из поезда, они меня не узнали. Булочки с парным молоком оставили неизгладимый след на моей фигуре. После непродолжительной и мало эффективной диеты меня отвели на пробы в секцию художественной гимнастики. Разложив по плечам свои выдающиеся щёки, я гордо вошла в зал в обтягивающем розовом трико с блёстками. Спустя пять минут я вышла оттуда и больше никогда не вернулась. Юные пятилетние девицы, тощие, как вязальные спицы, обозвали меня жирной коровой, и на этом моя карьера гимнастки окончилась, даже не начавшись.

Как я не стала ветеринаром

Сколько я себя помню, в нашем доме всегда водилась какая-то живность. Всех представителей домашней фауны я любила нормальной детской любовью, в том смысле, что эта любовь и сопутствующие ей обязанности практически не пересекались. Каждый раз, выпрашивая у родителей какого-нибудь питомца, я клялась и божилась всеми богами на свете, что на этот раз всё будет по-другому! Я так искренне верила в свои благие намерения, что родители раз за разом поддавались на мои мольбы. Не то чтобы они были слишком доверчивы, просто у меня был козырь, «побить» который было достаточно сложно и непедагогично: я мечтала стать ветеринаром.

Всё началось, когда мне было лет шесть. В советский прокат вышел один из первых американских сериалов, допущенных к просмотру в СССР, – «Дактари». Его персонажи – отважные биологи и ветеринары – работали в африканском заповеднике, спасали диких животных от злых браконьеров, а заодно лечили их от всевозможных болезней. Вместе с ними за правое дело боролись косоглазый лев и шустрая обезьянка. Мужество и благородство главных героев не оставили равнодушным моё юное сердце, поэтому, когда с карьерой гимнастки было покончено, я решила, что стану ветеринаром. Но спасать мне, кроме плюшевого медведя и войлочного зайца, было решительно некого, и ветеринар в моей душе на время заснул. Разбудил его спустя пару лет новый сериал – про умную собаку Лесси, которая вечно вытаскивала из разных передряг своего малолетнего хозяина. За ним последовали приключения дельфина Флиппера и кенгуру Скиппи. Все эти звери обладали недюжинным интеллектом и пробуждали в неокрепших детских умах нездоровую тягу к животному миру. Мой внутренний ветеринар снова проснулся. Я укрепилась в мысли, что хочу посвятить свою жизнь заботе о братьях наших меньших.

Для постижения азов будущей профессии я записалась в кружок юного натуралиста при Дворце пионеров, но долго там не продержалась: на занятиях нестерпимо воняло из живого уголка с вечно жующими кроликами, суетливыми крысами и старой, флегматичной совой, поэтому я решила постигать особенности фауны в пределах собственной квартиры. Дома у нас уже жила собака по имени Нора, но все заботы о ней взяли на себя взрослые. Я заныла как бормашина на нарастающих оборотах и уговорила родителей доверить мне собственного питомца.

Так в нашем доме появился Кузя – маленький попугайчик с большим актёрским талантом. Я им страшно гордилась, хотя, скорее всего, дело было вовсе не в его способностях, а в ангельском терпении моей мамы, которая накрывала клетку тёмным платком и по много раз повторяла одну и ту же фразу. Через пару недель Кузя, кокетливо наклоняя голову, бодро произносил «пр-р-ривет», а ещё через месяц весь день напролёт орал как заведённый: «Кузя птичка непр-р-р-остая, бер-р-р-регите попугая!» Кузю я не уберегла: выпустила из клетки погулять и забыла закрыть форточку. Не знаю, долетел ли Кузя до Таити, но домой он так и не вернулся.

Кузю сменил кенар Кеша, который с утра до вечера высвистывал заливистые рулады и надрывался так, будто каждый раз пел свою последнюю песню. Любовь к оперному жанру таки сгубила Кешину жизнь – её прервал наглый дворовой кот. Привлечённый громкими трелями, он ловко запрыгнул на наш балкон с соседнего дерева, открыл дверцу стоявшей на балконе клетки, засунул туда лапу и цепкими когтями вытащил несчастного кенара наружу. Всё это мрачное душегубство заняло не более пары минут и произошло на моих глазах – я гуляла во дворе прямо под нашими окнами. Зажав Кешу зубами, кот пробежал по газовой трубе, спрыгнул на землю и исчез в недрах подвала. Я пыталась догнать его, но не успела.

Я очень страдала от того, что не смогла помочь несчастной птице, в итоге родители сжалились и купили мне хомячиху Фросю, напрочь лишённую всяческих талантов. Все, что умела делать Фрося, – это бегать по колесу, набивать щёки едой и со страшным грохотом точить зубы о железные прутья клетки. Чтобы как-то скрасить однообразную хомячью жизнь, я катала её в игрушечной машинке и даже пыталась научить плавать в тазу для стирки. Мои усилия Фрося не оценила: она кусалась и вырывалась. Тогда я решила отнести её в гости – для разнообразия впечатлений. Взяла какую-то сумку, набила опилками, посадила туда хомяка и пошла к подруге. Поначалу Фросе прогулка не понравилась, она копошилась, дёргалась и пыталась вырваться на свободу. А потом успокоилась и затихла. Придя к подруге, я вытащила подозрительно спокойную Фросю наружу. Увы, это была уже не Фрося, а её хладный труп: несчастный хомяк умер в сумке от страха.

Похоронив Фросю в балконном ящике из-под бабушкиных петуний, я задумалась о том, что недооценила все тяготы будущей профессии. И уже не была, как раньше, твёрдо уверена в выборе своего жизненного пути. Пока я мучилась вопросом «быть или не быть», в нашем доме побывали морская свинка Хрюша и безымянные рыбки гуппи. Хрюшу отдали в живой уголок: она постоянно ела и производила немереное количество отходов, а рыбки благополучно почили в бозе в отведенный им срок. А потом наша собака Нора родила семерых щенков, и я оказалась на передовой спасения животного мира. Прибегая из школы, я включалась в семейный квест «найди щенка и верни в коробку». Я бегала по углам и отлавливала мелких хулиганов, которые норовили расползтись по всей квартире. Кого-то я находила под ванной, а кого-то в забытой под балконом половинке протухшей тыквы. Когда щенкам было несколько недель от роду, на пороге нашего дома возник настоящий ветеринар. По виду этот человек напоминал скорее мясника, способного завалить африканского буйвола, нежели доброго доктора Айболита. Его вызвали, чтобы совершить чудовищную процедуру, – купирование хвостов. Ветеринар открыл свой чемоданчик и вытащил оттуда здоровенный нож, похожий на мачете для рубки тростника. Я плакала и была уверена, что такого садизма эти дети не переживут. На время операции меня отправили к соседям. Вернувшись через полчаса, я бросилась на кухню. Семеро живых и бесхвостых карапузов весело копошились в коробке, с аппетитом сосали свою мать и не проявляли никаких признаков умирания. Я облегчённо выдохнула, и тут мой взгляд упал на стол. На нем аккуратно, в рядок, были выложены семь разноцветных хвостиков.

В этот момент мой внутренний ветеринар умер навсегда.