Текст книги "Счастливые неудачники"
Автор книги: Лана Барсукова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Это было странно, потому что все шло очень хорошо. Так, по крайней мере, Марусе казалось. Появились югославская мебель и чешский кафель, финские обои и немецкий сервиз, венгерская колбаса и польская дубленка. Но в этом красивом и удобном мире возникли и новые законы. С некоторых пор Марусе запретили водить в дом одноклассников. Без объяснений. Отец сказал ей об этом, опустив глаза к своим тапочкам, с которых ему срочно захотелось снять какую-то соринку. И она приняла новое правило без вопросов, ей даже легче так было. Смышленая девочка видела, что у ее друзей квартиры выглядят совсем иначе, да и у холодильников другая начинка. Она интуитивно понимала, что отношения с ребятами будут лучше, если помалкивать о вкусе венгерской колбасы и цейлонского чая.
Пришел конец и шумным компаниям, которые собирались у них дома на Новый год и 1 Мая. Теперь на праздники приглашались только дядя Паша с женой, тетей Розой. Роза цвела и пахла, как и положено цветку. Она была вызывающе нарядной, с кучей украшений во всех местах, специально отведенных для этого женской природой. Места для украшений решительно не хватало, и тетя Роза надевала по два кольца на один палец. Марусина мама была на ее фоне как ромашка в букете роз. Лишняя и блеклая. Камушки в ушах тети Розы сверкали так радостно, что Маруся сразу поняла – это бриллианты. Вообще-то она их никогда прежде не видела, но почему-то узнала. Наверное, по рассказам о гангстерской Америке, буквально нашпигованным описанием этого чуда. Смущало лишь то, что в советских фильмах бриллианты всегда были символом нечестно нажитого богатства и их находили доблестные милиционеры во время обыска. Слава богу, что у ее мамы такого нет. Хотя жаль, что нет… Марусе бы они пошли.
Так протекали дни. Брежнев, казалось, будет жить вечно. Про коммунизм еще говорили, но уже никто о нем всерьез не думал, изо всех сил укрепляли социализм, который как-то накренился. Было чувство, что страна надорвалась и теперь тихо лежит на боку. Перебои в снабжении, голые полки магазинов питали устное народное творчество в виде анекдотов. Типа приходит мужик в рыбный магазин и спрашивает: «Мясо есть?», а ему отвечают: «Мяса нет в магазине напротив, а у нас рыбы нет». Рассказывали анекдоты везде: в магазинных очередях, в заводских столовых и на трамвайных остановках. Репрессий не опасались. Всех не пересажаешь. Но анекдоты – это для души. Для тела же были «толкучки» и «барахолки», где можно было купить все, что нужно, красивое, удобное и вкусное, но совсем по другим ценам, которые отличались от государственных, как великан от пигмея.
Маруся к тому времени окончила школу и поступила в институт, конечно же, химико-технологический, как и положено прогрессивно мыслящей девушке. Пошла по стопам отца, что намекало на зарождение трудовой династии, что идеологически приветствовалось.
На тот период ее жизнь складывалась так интересно, что не вмещала в себя жизнь родителей. Подобно ракете, которая, набрав высоту, отделяется от своих ступеней, Маруся отделялась и отдалялась от родителей, приходя домой только ночевать. Впрочем, ночевать ей хотелось совсем в другом месте. Распластавшись на своей одноместной кровати, Маруся представляла себя рядом с Семеном, комсоргом их курса, и переживала прелесть воображаемой близости.
Семен был мальчиком из хорошей семьи. Под «хорошей семьей» понимались вовсе не теплые отношения между домочадцами, а положение родителей в обществе. В этом смысле он был из очень-очень хорошей семьи. Из семьи, можно сказать, самой высокой пробы. Папа Семена был генералом МВД, что гарантировало достаток в доме, чистые руки и незапятнанную совесть. Мало кто из советских людей имел такой набор достоинств.
Семен ухаживал за Марусей красиво и настойчиво, но сдержанно и ненавязчиво. Он постепенно и дозированно наращивал свое присутствие в ее жизни. Маруся воспринимала предстоящее замужество как естественное продолжение их отношений. Правда, ее немного озадачивало то обстоятельство, что Семен был как-то уж слишком сдержан. Даже когда он говорил о любви, в голосе сохранялась свойственная ему деловитость. Все шло к свадьбе, но шло по четкому графику, как по утвержденному плану. Совместная ночевка, согласно этому графику, была преждевременной. Сын генерала умел держать себя в руках. И Маруся говорила ему за это «спасибо», хотя в душе желала, чтобы он проявлял хоть какие-то признаки несдержанности и безрассудства. Но Семен откладывал симптомы любовной горячки до свадьбы, которая казалась неотвратимым и радостным событием ближайшего будущего. Маруся объясняла это силой воли, видимо, передавшейся по наследству от отца, чекиста с незапятнанной совестью.
А ларчик просто открывался. Для незапланированных радостей души и, главным образом, тела у Семена были девочки в общежитии. Они комсоргу не отказывали. Их широко распахнутые объятия и громкие стенания на продавленных общежитских койках объяснялись не только привлекательностью Семена. Девочки тянулись к лучшей жизни, надеясь через постель попасть в хорошую семью. И в этом была их полная, безоговорочная провинциальность, детская наивность и глупость. Ведь Семен, а тем более его папа не могли допустить мезальянса, это когда, например, дворянин женится на крестьянке. Девочки из разнообразных «урюпинсков» даже не знали, что значит такое слово – «мезальянс». Ведь в газетах оно не использовалось. На газетных просторах все были равны.
Под звуки приближающегося и, казалось, неотвратимого марша Мендельсона Маруся окончила институт и поступила в аспирантуру. Впереди была целая жизнь, которая сверкала, как бриллиант, новизной и свежестью.
* * *
С первой своей аспирантской стипендии Маруся решила купить памятный подарок, чтобы спустя годы смотреть на него и вспоминать этот важный момент своей биографии. В магазинах были граненые стаканы, подчеркнуто аскетичные, и пузатые сахарницы с цветами на округлых боках, а душа просила возвышенности и красоты. Хрусталя, одним словом. В комиссионке Маруся увидела рвущую душу вазочку, дорогущую до неприличия. Словно красота вазочки компенсировалась безобразием цены. Вазочка была такой грациозной и изящной, что уйти без нее казалось немыслимым. Продавец понимающе подмигнул, дескать, вещь козырная, чешский хрусталь, понимать надо. Вон и этикетка сбоку заграничная, маленькое бумажное клеймо, гарантирующее качество и утонченный вкус ее будущего владельца. Маруся поняла, что стипендия приговорена.
Домой она вернулась с вазочкой наперевес. Поставила ее по центру стола на вязаную салфеточку, и комната сразу преобразилась. Маруся замерла от неземной красоты. Родители тоже замерли. Потом отец глухим голосом спросил:
– Откуда?
– Нравится?
– Я спросил откуда? – что-то в его голосе было такое, что Маруся не стала тянуть с ответом.
– Из комиссионки. Пап, это ж чешский хрусталь. Правда, красиво?
– Цена? Адрес комиссионки?
И опять этот голос. Маруся сдала комиссионку сразу, как трусливый предатель в фильмах про войну. Она не понимала, что происходит. А мама, похоже, понимала, потому что сказала ни с того ни с сего:
– Дожили. Я говорила, я предупреждала.
И ушла на кухню так торопливо, словно там что-то горело. Хотя плита была холодной. Такой же холодной, как голос отца, который велел убрать хрустальную вазу с глаз долой. Марусе такой поворот событий резко не понравился. Да и потом, это же на ее деньги куплено. Она уже не маленькая, имеет право распоряжаться собственными доходами. Поздравили, можно сказать, с первой покупкой. Обида прорвалась гневной отповедью:
– Что? Заводская гордость воспалилась? Не умеете так? Не уберу, и смотри хоть каждый день, как чехи работают, а у наших руки не из того места растут.
– Заткнись, – впервые отец так грубо ее оборвал. – Это не чешский хрусталь, и руки у наших растут, где надо. Только не помогает им это…
Отец еще что-то хотел сказать, но тут из кухни выбежала мама и заткнула ему рот. Причем не фигурально, а буквально, ладошкой. Мама была намного ниже отца, поэтому ей пришлось высоко задрать руки. Из-под подола халата выглянула розовая комбинация. Почему-то Маруся запомнила этот лоскут поросячьего цвета. Все застыли, как в немой сцене, держа мхатовскую паузу. Но то, что хорошо в театре, дома неуместно. Как-то все сошлось вместе: нелепая сцена и позорный цвет маминой комбинашки. Всем стало неловко, противно, вечер был скомкан.
Маруся ушла спать пораньше, чтобы не встречаться глазами с родителями. Отец зашел к ней сказать «спокойной ночи», но Маруся сделала вид, что спит. Всю свою жизнь она потом вспоминала тот вечер. А если бы откликнулась? Прижалась к отцу, разговорила его? Что-то бы изменилось? Но вышло как вышло. Убедившись, что дочка спит, отец начал крутить диск телефона.
– Паша, ты ничего мне не хочешь сказать?
Пауза.
– Ну тогда я скажу. Ты обещал мне, что вся партия уйдет в другой регион, здесь все чисто будет.
Пауза.
– Паша, не юли, моя дочь этот чертов хрусталь только что купила. Кто за сбыт отвечает? Я или ты? И откуда эта этикетка? Какое нахрен богемское стекло? Ты понимаешь, что это другая статья?
Долгая пауза.
– Паша, согласен, все может быть. Но если еще хоть одна «случайная» вазочка где-то всплывет, нам с тобой трудно станет работать вместе.
Трубку бросил не прощаясь.
Тут вступила мама.
– Я же говорила, я всегда говорила, я знала, что так будет, – она плакала, но как-то без особых эмоций и надежд, словно по привычке. – Бросай это дело, прошу тебя.
– Поздно.
Марусе никогда прежде не было так страшно. Потому что если отец говорит «поздно», это так и есть. По осколкам она составила целостную картину, где нашлось место и бриллиантам тети Розы, и тревожной нелюбви мамы к дяде Паше, и горячности отца, когда он говорил про план. Маруся поняла все и сразу: и про чешский хрусталь отечественного розлива, и про венгерскую колбасу в их холодильнике. Колбаса была настоящей, а вот хрусталь поддельный. Тень отца Гарика встала во весь рост. Почти как тень отца Гамлета.
Маруся вдруг прозрела, она поняла, что ее самый лучший в мире отец ведет опасную игру, в которой нельзя победить. Самый большой выигрыш в его случае – это оттягивание проигрыша. Предчувствие беды было столь осязаемым, плотным и давящим, что стало трудно дышать. Воспитанная на сериале «Следствие ведут знатоки», Маруся не сомневалась, что доблестные органы доберутся до ее отца, как в свое время до отца Гарика. Рано или поздно, но это обязательно случится. И что тогда? А главное зачем? Ради чего? Ну не мог же он, горнист, смелый и сильный, на кого она всегда равнялась, рисковать ради колбасы, пусть даже и венгерской? Нет, он ни в коем случае не мог соблазниться чешским кафелем или польской дубленкой. Эта история не про него. Тогда почему? И что будет с их семьей? Как же ее скорая свадьба без отца рядом? Что она скажет Семену?
Маруся искала повода поговорить с отцом и оттягивала этот момент. В ней жил суеверный страх, что разговор поставит точку в страшной истории, и тогда неминуемо наступит катастрофическая развязка. Но отец сам позвал ее на прогулку, чтобы «поболтать на чистом воздухе». Она поняла, о чем им предстоит поговорить, но отказать не могла. Маруся догадалась, что отец торопится, боится не успеть объяснить дочке что-то важное про себя и боится этого больше, чем прихода милиции.
А в город пришла весна. Солнце едва припекало, но лужи таяли так обильно, как будто капитулировали заранее, подгоняемые бойким щебетом птиц. Все вокруг дышало радостью и словно светилось изнутри. Даже весенняя грязь таила в себе заряд бодрости, как верная примета скорого тепла и окончательного разрыва с холодами. Прохожие непроизвольно улыбались, ища глазами солнце, и перепрыгивали через лужи даже там, где их можно было обойти. Эти веселые люди вызывали зависть. Усилием воли Маруся тоже перепрыгнула через лужу, но отец не последовал ее примеру и обошел грязную воду тяжелой походкой, опустив плечи.
Дочь почувствовала, что они с отцом, пожалуй, единственные, кого не захватил этот радостный поток, это весеннее настроение. Два печальных человека, которым предстоит трудный разговор, на фоне всеобщего веселого возбуждения. Трудно придумать более неподходящую декорацию. Но выбирать было не из чего. Дома оставалась мама, а при ней, как поняла Маруся, вести эту беседу не следовало.
Отец начал без предисловий и так спокойно, как может говорить человек, проговоривший все себе самому много-много раз. Теперь этот монолог предстояло перевести в диалог.
– Доча, я хотел тебе сказать, что скоро все может измениться, и, к сожаленью, не в лучшую сторону.
– Не надо, папа, я все знаю. Ведь ты про хрусталь?
– Да, доча, но не только. Я хотел тебе объяснить…
– Что объяснить? Объяснить, ради чего ты это сделал?
– Что-то вроде того…
– Ты еще скажи, что все это было ради нас с мамой, ради семьи, – усмехнулась Маруся.
– Нет, не скажу. Не все так просто. Понимаешь, я устал ходить по начальству и играть роль блаженного, которому больше всех надо. И начал делать то, что считал нужным.
– Скажи только: зачем? Зачем ты это начал? Как ты мог так с нами поступить? Как же я? Мама? Почему ты о нас не подумал? Разве мы плохо жили без твоего хрусталя? – Маруся, еще минуту назад уверенная, что готова спокойно выслушать и постараться понять отца, вдруг неожиданно для самой себя перешла на крик и слезы.
– Не надо, доча, – он бережно и стеснительно вытер ее слезы. – Не надо, мне так еще тяжелее будет. Скажи, родная, тебе та вазочка понравилась? Ну, которую ты на память себе купила.
Все-таки умел отец ее удивлять. При чем здесь та вазочка? Под ними земля горит, а он о таком пустяке спрашивает.
– Да. И что? Красивая, конечно.
– А ведь людям таких вазочек не хватает, понимаешь? Разве они не заслужили?
– И ты решил им это дать? За наш счет? У них на сервантах будут стоять красивые вазочки и что там еще вы делали, а наш дом превратится в пепелище? Это, по-твоему, правильно? – Маруся уже не плакала, она наступала.
– Знаешь, доча, а ведь у всех были семьи, и у декабристов, и у революционеров, и у солдат, которые погибли. Ты не думала об этом? Иногда нужно делать дело, даже если близким будет горько. Я бы хотел, чтобы ты это поняла. И если меня арестуют, ты не должна считать меня преступником.
– А кем тебя считать? – сипло просила Маруся. Она не могла протолкнуть ком в горле.
– Производственным диссидентом, – с ироничной улыбкой сказал отец.
Он был и оставался горнистом. Шел не в общем строю, а впереди. Сильный, стройный, красивый. И Маруся явственно увидела, как гордый горнист подносит горн к губам, шагает, зовет за собой, а строй отстает, меняет направление, рассеивается. И вот он уже один. Горнист, за которым пустота.
С этого дня Маруся жила, продираясь сквозь липкую паутину страха. Она открывала дверь в подъезд и прислушивалась, не стучат ли по лестнице кованые сапоги милиции. Заходила в свою комнату и думала, что в случае обыска чужие люди увидели бы, какой у нее беспорядок. Она прибиралась в шкафу, чтобы понятые, приглашенные на обыск, не сочли ее неряхой. А уж если Марусю вызывали в деканат, она шла туда походкой дочери врага народа, ожидая немедленной кары. Больше всего она боялась минуты, когда отца станут уводить из дома и им придется прощаться при чужих людях. Боялась не за себя, за отца, представляя громаду стыда, которой он будет придавлен, уходя из дома под конвоем.
Но сколько несчастья ни жди, оно приходит неожиданно. Отца арестовали на работе. Тягостной минуты прощания не случилось, чему Маруся была малодушно рада. Дома провели обыск, нашли несколько сберкнижек на предъявителя и что-то из золотых украшений. Маруся, всегда бегло считавшая в уме, никак не могла сложить сумму сберегательных вкладов. Она пыталась складывать попарно, загибала пальцы, шевелила губами, но цифры расползались в разные стороны. Она считала снова и снова с такой старательностью, словно не было в данную минуту ничего важнее этой математики. Остальное, не относящееся к цифрам, как-то приглушалось, притуплялось, вытеснялось на обочину сознания. Потому и не плакала. Чтобы не сбиться при счете.
На суде выяснилось, что отец почти все деньги вкладывал в производство. «Богемский хрусталь» местного розлива требовал новых технических приспособлений. Они останутся служить государству. Так говорил адвокат. А прокурор от лица государства гордо отказывался от этих «подачек», ненужных для выпуска граненых стаканов, предусмотренных народно-хозяйственным планом.
Заседание суда шло при закрытых дверях, потому что по делу проходили высокие начальники разных ведомств – от торговли до милиции. Схема «цехового хрусталя» оказалась закрученной и напоминала хорошо отлаженный механизм. Выяснилось, что машины с «преступным грузом» сопровождали люди в погонах во избежание нежелательных проверок на дорогах. К силовому ведомству возникли вопросы. Тоненькие ручейки денежных потоков тянулись на самый верх, просачиваясь под двери людей в мундирах, среди которых был и отец Семена. В его чистых руках и спокойной совести стали сомневаться. Недоброжелатели уже потирали руки, готовясь занять его место. Но генерал, отец Семена, в кресле усидел, хотя это было труднее, чем удержаться на диком мустанге. Кресло ходило под ним ходуном. Его спас звонок из высочайшего кабинета, хозяин которого душевно посоветовал следователю «не копать в этом направлении». Следователь беспрекословно подчинился, благодаря чему Семен остался мальчиком из хорошей семьи.
А Маруся вылетела из этого списка. Со всеми вытекающими последствиями.
Как только отца Маруси арестовали, Семен предложил ей съездить к нему на дачу, чтобы отдохнуть от этой выматывающей истории. Там он без особых прелюдий реализовал ее девичью мечту – он и она в одной постели, тесно прижавшись друг к другу. Маруся думала, что ввиду чрезвычайной ситуации Семен решился наконец-то сломать намеченный график и спрямить дорогу в ЗАГС. Но утром, едва она проснулась и, счастливая, потянулась к «почти мужу», он, с любопытством наблюдая за ее реакцией, предложил со свадьбой подождать. Так дорога оказалась тупиком. Маруся поняла, что дачная постель означала разжалование ее до уровня общежитских девчонок. Но в отличие от них она знала слово «мезальянс» и предложение «повременить со свадьбой» не могло ее обмануть. Это был разрыв, скрыть или смягчить который Семен даже не пытался. Маруся не дала ему возможности насладиться своим замешательством. Она быстренько собралась и, сославшись на дела, покинула дачу. Только бы успеть, только бы не заплакать при нем.
По дороге к пригородной электричке Маруся дала волю своему горю. Казалось, что от ее слез весенние лужи выйдут из берегов, а птицы сочтут неуместным так откровенно радоваться жизни. Слезы текли так обильно, что лужи должны были как-то измениться. Но они оставались грязными и равнодушными, как и прежде. Даже птицы не сочли возможным уважить Марусино горе минутой молчания, они бестактно щебетали, словно ничего не произошло. Природа упивалась своим пробуждением, до дочери горниста ей не было никакого дела. И это как-то задело Марусю, растормошило ее, повесило ее страдание на крючок вопросительного знака: а стоит ли? так ли уж много она потеряла? Жизнь-то продолжается. И вообще. Любви-то особой не было, имелся лишь хорошо сбитый сценарий будущего счастья. Этот сценарий жизнь не приняла к постановке. Но все впереди. Весной легко верить в возрождение.
Семен боялся выяснения отношений, возможных истерик и скандалов. Но, к его удивлению, Маруся как будто исчезла. Под окнами у него не стояла, объяснений не требовала, самоустранилась без слез и обвинений. Не доставила Семену хлопот, за что он был ей благодарен. Все-таки приятно иметь дело с девушками из хороших семей, даже из бывших хороших.
В аспирантуре быстро выяснилось, что тема Маруси бесперспективна. Ну, то есть абсолютно. Ловить ей нечего, кандидатскую диссертацию на эту тему ей не защитить. Она заикнулась о смене темы, но научный руководитель так жалобно на нее посмотрел, словно она мучит его своей недогадливостью. Ему было неловко и стыдно, но другого выхода не оставалось, ведь ослушаться ректора он не мог. От Маруси следовало избавиться. Плодить династию расхитителей социалистической собственности было недопустимо.
Отцу дали 15 лет исправительно-трудовых лагерей. С учетом смягчающих обстоятельств. Другими словами, в благодарность за новое оборудование, купленное на его деньги, нажитые нечестным, преступным путем. Дяде Паше повезло меньше. Его деньги оказались вложены в бриллианты, сверкающие на тете Розе. Те, что не поместились на ее телесах, были сложены в баночку из-под растворимого кофе, которую нашли под половицей на его даче. Дядю Пашу за «расхищение социалистической собственности в особо крупных размерах» расстреляли. Тетя Роза, оставшись без бриллиантов и без мужа, вскоре заболела и, к сожаленью, подтвердила расхожее мнение, что онкологию у нас лечат плохо. Их детей, попавших сначала в детский дом, со временем разобрали сердобольные родственники. Так закончилась эта история.
А счастливые своим неведением обладатели «богемского хрусталя» садились вечерами в продавленные кресла, включали громоздкие, как комоды, телевизоры, чтобы посмотреть очередной выпуск новостей про успехи страны, погружающейся в «застой».
* * *
В 1982 году Брежнев умер. Когда его гроб опускали в яму на матерчатых поручнях, случилась неловкость: гроб накренился и гулко стукнулся о дно. Это видела и слышала вся страна, потому что по такому случаю была прямая трансляция. Но никто тогда не знал, что это значит. Скоро весь СССР накренится и стукнется о дно, рассыпавшись на 15 независимых государств. Независимых от желания своих народов и здравого смысла.
Весь день по случаю похорон генсека по телевизору показывали балет, по радио звучала классическая музыка. Предполагалось, что такое сопровождение соответствует народной скорби. Но скорби особой не было. Злорадства, правда, тоже. Вместе с энергией созидания у народа пропала энергия любить и ненавидеть своих правителей. Осталось лишь любопытство – кто следующий? Кого изберет «совет старейшин»? Так называли ЦК КПСС – Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза. А впрочем, какая разница. Народ и партия только на плакатах были едины. Жили они давно врозь, как разъехавшиеся супруги, которым не с руки оформить развод. Партийная номенклатура консервировала порядки, чтобы жить, как прежде. А народ консервировал огурцы и помидоры, чтобы просто жить.
Потом наступил черед Андропова. Этот период запомнился громким и нелепым окриком, призывающим народ к порядку. Как будто взбешенный старик вытащил из штанов ремень, а непослушное дитятко уже переросло отца на голову, поздно воспитывать. В кинотеатрах стали устраивать облавы, чтобы поймать тех, кто тянется к искусству в рабочее время. И это было что-то новенькое, народ радостно откликнулся волной анекдотов. Но зубоскалили недолго, Андропов быстро отошел в мир иной. Телевизор вновь был оккупирован «Лебединым озером». Чайковский стал главным похоронным музыкантом в СССР.
Короткое и бесцветное правление Черненко закончилось той же музыкой, тем же балетом, тем же полным отсутствием народной скорби.
Наконец, пришло время человека «с кляксой на голове», как говорили в народе. Но говорили любовно. Устав от «застоя», народ обрадовался Горбачеву, который обещал обновление, реставрацию социализма. Как будто речь идет о реставрации старой, побитой молью шубы. Дальнейшее напоминало поход в ателье, где мастер посмотрел, пощупал мех и заявил, что шуба слишком старая, реставрации не подлежит, надо шить новую шубу. То есть новую страну. За право поработать скорняком боролись Горбачев и Ельцин. Горбачев проиграл. Так первый президент СССР стал последним. Новую шубу из старой страны начал шить Борис Ельцин. Это была уже другая Россия.
Маруся не очень внимательно следила за политическими событиями. Она видела, что по утрам около газетных киосков выстраиваются очереди. Слышала, что мужчины спорят, кто лучше – Горбачев или Ельцин, причем с той же азартностью, с какой недавно выясняли, кто круче – «Спартак» или «ЦСКА».
От политики она пряталась, чтобы не делать себе больно. Слишком глумливо обошлось с ней время. У нее был свой счет к кульбитам, которые делала история. Отца посадили за расшатывание устоев социализма, а теперь на ее глазах эти устои пинали все кому не лень. На трибуну Дворца съездов лезли говорливые адвокаты в клетчатых пиджачках и вещали о частной инициативе, которая спасет страну. Хорошо поставленным голосом они убеждали всех, что знают, куда и как надо рулить. Маруся в этом сомневалась. Она помнила, как такие же адвокаты не сумели защитить ее отца, и никто из них в знак протеста не отказался от партбилета.
В стране развернулись кооператоры. Они пробили первую брешь в плотине плановой экономики. Заводы и фабрики пока держали оборону, но в воздухе пахло грядущей и неизбежной победой их будущих хозяев. Приватизация разнесла плотину плановой экономики в щепки. Появились парни в спортивных костюмах, карманы которых оттопыривались то ли от денег, то ли от оружия. В моду вошли малиновые пиджаки и золотые цепи на бычьих шеях. Появились дорогие иномарки и дешевые проститутки. Свобода ломанулась в двери секс-шопов и казино. Милиция стала отличаться от бандитов только формой.
В эту обновленную страну вернулся из зоны отец. Он отсидел от звонка до звонка. Видимо, не смог найти общий язык с лагерным начальством, вот и не попал под амнистию. Вернулся бывший горнист, больной и старый.
Маруся видела недоумение в глазах отца. Он не спрашивал, не ругался, не возмущался. Молчал. В глазах скорбь и вопрос: «Что это?» Хотелось ответить: «Новая шуба», но он бы не понял, ведь историю с реставрацией он пропустил. По уважительной причине.
Марусе стало тягостно бывать в родительском доме. Мама, которая за долгие годы приспособилась обходиться без отца, теперь мучительно приучала себя жить рядом с этим почти незнакомым ей человеком. Каждый день их отношения искрили раздражением. Отец целыми днями смотрел телевизор, слушал радио, читал газеты. И молчал. Мама от этого впадала в тревожную истеричность. Однажды отец перестал молчать и предложил ей развестись. Мама согласилась.
К этому времени у Маруси и самой не все в семье было гладко.
* * *
Маруся вышла замуж по тогдашним меркам довольно поздно, когда ей уже перевалило за тридцать. Долго отходила от истории с Семеном, который дал понять, что гусь свинье не товарищ. С чем она была полностью согласна. Правда, они с Семеном расходились в понимании того, кто из них гусь, а кто – свинья.
На заводе, куда Маруся устроилась работать после того, как ее турнули из аспирантуры, на пару дней закрыли столовую. На табличке было написано «по техническим причинам». Но все догадывались, что столовую закрыли для потравы тараканов. Судя по их количеству и размеру, тараканы питались лучше, чем посетители столовой.
В эти дни Маруся бегала обедать в кафе, через дорогу. В первый раз сходила вхолостую, а во второй – познакомилась с интеллигентным молодым человеком, Дмитрием, работающим неподалеку в конструкторском бюро. Бюро было мелкое, и столовая сотрудникам не полагалась, потому он с коллегами каждый день обедал в этом кафе.
Маруся часто потом думала, как бы сложилась ее жизнь, если бы тараканы подохли быстрее или вообще бы не завелись. Маруся и Дмитрий были ровня, оба – характерные представители технической интеллигенции, читающие перепечатанных на «Эре» Набокова и Булгакова. Этих писателей не продавали в книжных магазинах как идейно чуждых, приходилось изворачиваться, печатать самим. Словом, «парочка – гусь да гагарочка», оба из разряда прокладочной интеллигенции. Ведь в СССР было два основных класса – пролетариат и трудовое крестьянство, а между ними, как прокладка, оказалась зажата народная интеллигенция. Социальная близость способствует браку. Легко и естественно, без особых мук родилась еще одна «ячейка общества», как тогда называли семью. Маруся и Дмитрий обещали быть примерной «ячейкой», построившей брак не на страстной любви, а на трезвом расчете социального подобия.
Семья создалась в «застойный период» и умела жить в спокойном ритме позднего социализма. В новой России все изменилось. Марусин завод работал с перебоями, зарплата выдавалась от случая к случаю. Но все-таки завод стоял, и была надежда, что все как-то устаканится. Ведь на нем выпускались прежние граненые стаканы. Это был тот самый «папин завод», где так и не научились делать хрусталь.
У ее мужа, Дмитрия, ситуация сложилась хуже. Рыночную ценность представляло здание, где размещалось их конструкторское бюро. Замечательное здание, с хорошими подъездными путями, идеальный объект под оптовый склад. Единственный минус состоял в том, что объект был с обременением, то есть продавался вместе с людьми. Можно, конечно, конструкторов переучить в кладовщиков, хотя бы самых способных. Марусин муж отказался быть кладовщиком и ушел на «свободные хлеба», то есть в никуда.
Это «никуда» привело его на диван перед телевизором, где он смотрел все политические программы и, в отличие от Марусиного отца, не молчал. Он вступал в спор с участниками программ, ловил их на противоречиях и объяснял жене нелогичность их позиций. Марусе казалось, что у нее дома идет непрекращающийся политический митинг. Дмитрий оттачивал на ней свои аргументы и риторические приемы. Он был настолько красноречив и убедителен, что если бы Ельцин или Чубайс послушали его речи, то колесо истории завертелось бы в другую сторону. Но выслушивать приходилось одной Марусе.
В какой-то момент она поняла, что Дмитрий, как робот с ограниченным набором действий, может только сидеть, стоять или лежать. Сначала он долго-долго сидел за партой, потом долго-долго стоял у кульмана, теперь будет долго-долго лежать перед телевизором. Словом, это затяжная история. Открытие неприятно поразило Марусю и поставило вопрос: что же делать? Ей сорок лет с внушительным хвостиком, у нее есть неработающий муж и двое детей с хорошим аппетитом и быстро растущим размером обуви. Прогнать мужа? Но он же не собака, чтобы избавляться от него ввиду ненадобности. И потом, его любят дети. У них своя правда и свои права. Например, право жить в полной семье.
У ее подруги Томки ситуация была схожая. Только хуже. Оставшись без работы и без денег, муж ударил Томку за то, что она попросила его вынести мусор. «Я что, баба – мусор носить?» Хотя раньше это считалось его обязанностью. Но раньше он был не «баба», потому что кормил семью. Мог позволить себе и ведро вынести, от него как от мужчины не убыло бы. А теперь злосчастное ведро ставило под сомнение его мужественность, которую он утверждал, проводя время в гараже с мужиками и пивом.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?